Текст книги "Черный-черный дом"

Глава 9

В понедельник я просыпаюсь рано и успеваю побродить по «черному дому» пару часов, прежде чем беспокойство берет верх. Несмотря на то, что собирается дождь, я надеваю плащ и ботинки и, прежде чем выйти на дорожку, выглядываю через маленькое окошко в двери. Каждое утро я проверяю, не появились ли за ночь странные мертвые птицы; это может превратиться в нездоровую привычку. Дойдя до дороги, поворачиваю направо, прочь от Блармора. У меня возникает соблазн снова отправиться на северо-запад, в ту местность, где расстилается махир, водятся кролики и грохочет океан, но вместо этого я сворачиваю на юго-запад, на грязную Гробовую дорогу, ориентируясь на шум раскопок.

Я предполагаю, что достигла Логова Большого Пса, когда дорога становится все более мрачной и грязной; слева от меня высится Бен-Уайвис, а справа – медленно нарастающая гряда земли и травы. Я догадываюсь, что это Торр-Дисирт, – еще до того, как звуки техники и крики становятся громче, – но все равно испытываю облегчение, когда дорога расширяется настолько, что я могу увидеть экскаваторы и людей, которые эти звуки производят.

Гряда оказывается шире, чем я себе представляла, – наверное, не меньше сотни метров в поперечнике, а вместо одного кургана на ее вершине возвышаются два широких и низких наклонных вала, один значительно больше другого. Я поднимаюсь на травянистую террасу, которая идет по склону гряды все выше и выше, пока не достигает вершины.

На вершине царит оживление. Человек тридцать копошатся на площадке или горбятся в длинных неглубоких траншеях. Рядом с большим курганом и низкой стеной кладбища Килмери на востоке автопогрузчик вывозит грунт огромными ковшами, хотя, похоже, основная часть раскопок ведется на этом конце гряды.

– Вам что-то нужно? – спрашивает девушка-археолог. Она моложе меня, невысокая, светловолосая и хмурая, ее непромокаемые брюки и ботинки заляпаны старой и свежей грязью.

– Извините. Я Мэгги. Я живу дальше по дороге, и мне просто было интересно узнать, что вы здесь делаете.

– Ничего страшного, – говорит другая девушка, обходя ближайшую траншею. На ней джинсы и широкий анорак, темные волосы собраны на макушке в неопрятный пучок, от правого уха до подбородка размазана полоса серой грязи.

– Я не хотела мешать, – продолжаю я. – Я пойду, если что…

– Что вы, всё в порядке. – Она улыбается и протягивает руку. – Я доктор Кумико Окицу. Мико.

Когда я обмениваюсь с ней рукопожатием, первая девушка бросает на меня последний недружелюбный взгляд, а затем поворачивается на каблуках.

– Простите, – говорит Мико. – Люди проявляют слишком большой… интерес к тому, что мы здесь делаем. Это немного замедляет работу.

– Она имеет в виду – мешают нам, – поправляет кто-то со знакомым южнолондонским акцентом, и я поворачиваюсь и вижу улыбающегося молодого человека с бритой головой и козлиной бородкой.

– Я имею в виду – проявляют интерес, – хмурясь, парирует Мико. Я смотрю на траншею позади нее и замечаю Джаза, который сидит рядом с погрузчиком и увлеченно беседует с двумя археологами. – Нет ничего плохого в том, что местные жители…

– Инспектируют нас? – уточняет мужчина.

– Джаз был на самом первом раскопе, – сообщаю я.

– О, он не раз упоминал об этом, – говорит мужчина, закатывая глаза. – И какое оборудование мы должны использовать, и где копать, и как трактовать…

– Все правильно, – отзывается Мико. – Это все равно лучше, чем альтернатива.

Когда Джаз оглядывается, я машу ему рукой. Он не машет в ответ.

– Феми Тинубу, – сообщает мужчина и протягивает мне руку для рукопожатия. Он скалит зубы и окидывает меня с головы до ног коротким взглядом, который кажется достаточно бесцеремонным, чтобы это меня слегка оскорбило.

– Мэгги Андерсон. Я поселилась на Ардхрейке. – Я пожимаю плечами. – Наверное, мне просто любопытно.

– Хотите небольшую экскурсию? – спрашивает Мико.

– Вы уверены?

Она улыбается.

– Я бы не отказалась от перерыва. Пойдемте. Сюда.

Мы втроем идем по мокрой траве к более ровной и людной части гряды, наиболее удаленной от кладбища.

– Ан-Клух-Ду – одно из самых значимых захоронений бронзового века, когда-либо обнаруженных в Западной Европе. «Торр-Дисирт» буквально означает «заброшенный курган», но название, вероятно, произошло от древнескандинавского слова Dysætr, означающего «место захоронения», потому что по сути это два круглых кургана, возведенных над могилами. – Мико кивает трем археологам, сидящим на корточках внутри первой траншеи. – К обеду обещают непогоду, так что заранее приготовьте мешки и ярлыки, чтобы сразу все упаковать и прикрыть, хорошо?

Я следую за ней и Феми к концу траншеи, где земля становится более неровной и болотистой.

– Эта часть участка так и не была исследована во время последнего раскопа. После того как сделали крупное открытие в главном кургане.

– Открытие?

– Пожалуйста, позвольте мне рассказать ей, док, – просит Феми и улыбается, когда Мико кивает. – Итак, курган – это просто насыпь из земли и камней. В центре – вырубленные могилы или, если повезет, каменная камера, то есть циста, содержащая кости, останки после кремации; а еще украшения, ценности и тому подобное.

– И вот это все они нашли?

– И еще кое-что. Они нашли два кургана, а внутри – два прекрасно сохранившихся тела бронзового века, одно мужское и одно женское, похороненные в позе «скрюченного зародыша».

– Тела были мумифицированы, – говорит Мико.

– Вы слышали о «болотных людях»? – спрашивает Феми. – Тела, погребенные в торфяниках, сохраняют внутренние органы и кожу в течение десятков тысяч лет. Вы можете увидеть на их лицах морщины, гримасы… Что может быть довольно жутко, учитывая, что многие из них были принесены в жертву.

– Ничего себе! – Я смотрю на невзрачный травянистый курган. Вспоминаю эти черно-коричневые выемки на болоте между Ардхрейком и Гробовой дорогой – «темные шрамы», по выражению Уилла – и борюсь с желанием содрогнуться. – Но ведь это не болото.

Феми усмехается шире.

– И это были не обычные «болотные тела». Кислый pH торфяника сохраняет кожу и мягкие ткани, но разрушает кости. Эти же скелеты были абсолютно целыми. Сразу после смерти их поместили в болото на время выдержки, – может быть, на год, – а затем снова выкопали. А потом – заметьте – их похоронили в этих курганах только через триста или даже пятьсот лет.

– Почему?

– Должно быть, их где-то держали до этого. Примерно в полумиле отсюда, в сторону Западного Мыса, есть остатки поселения бронзового века. А если вы продолжите двигаться на юго-запад к Ор-на-Чир, буквально к Краю Земли, то найдете стоячие камни старше Стоунхенджа. Этот остров, особенно эта его часть – очаг человеческих жертвоприношений, необычных погребальных обрядов, поклонения предкам. Кто знает, для чего использовались эти мумии… – Феми пожимает плечами. – Может, они были духовными наставниками, может, оберегами, отгоняющими зло… В любом случае, похоже, что они играли очень активную роль в обществе на протяжении веков, прежде чем их перезахоронили в этих курганах.

У меня в голове сразу же возникает ужасный образ: мумия, сидящая во главе обеденного стола.

– Вы думаете, их принесли в жертву?

Улыбка Феми становится еще более задорной.

– Мы знаем, что это так. Переломы черепа, колотые раны, да мало ли что… У них до сих пор сохранились путы на запястьях и лодыжках.

– Феми, – строго вмешивается Мико. – Тебе обязательно рассказывать так, чтобы это было похоже на сюжет романа Стивена Кинга?

– Это скорее напоминает «Франкенштейна», – отзывается он.

Я смотрю на трех археологов, все еще стоящих на коленях в ближайшей траншее, и наблюдаю, как они кропотливо складывают в большую емкость нечто похожее на высушенные комья грязи.

– «Франкенштейна»?

– Это были составные образцы, – поясняет Мико. – Тела. Это были не два человека. Их было шесть. Радиоуглеродный анализ в начале девяносто четвертого года показал, что их скелеты – все, кроме черепа и туловища, – датируются примерно пятнадцатью сотнями лет до нашей эры. Туловище – четырнадцатью сотнями. А черепа – шестнадцатью сотнями – примерно временем Тутанхамона.

– Это…

Феми смеется.

– Охрененная штука.

– В то время это было крупным археологическим открытием. – Мико смотрит на Джаза, все еще сидящего между главным курганом и кладбищенской стеной. – Я уже много лет пытаюсь добиться финансирования, чтобы вернуться к этому. Пока мы тщательно исследуем всю эту гряду, но на самом деле я хочу заново исследовать место первого раскопа – главный курган. Иногда можно найти цисты, вставленные в существующий курган спустя сотни или даже тысячи лет после того, как он был впервые возведен. – Она хмурится. – Нам не нужно разрешение жителей острова, но всегда лучше получить их благословение. Любые находки на этом месте привлекут на остров новых туристов, а для нас – новые средства.

– Услуга за услугу?

– Именно. – Она улыбается, и за ее дружелюбным терпением и вежливостью я вижу твердую решимость. Впечатляющую целеустремленность.

Я думаю о встрече в доме Айлы сегодня днем, и моя нервозность ослабевает. Услуга за услугу. Что мешает мне попытаться сделать то же самое? Заставить их думать, будто они хотят того же, что и я. Разве это так сложно? В конце концов, именно так люди успешно поступали со мной всю мою жизнь.

Глава 10

Коттедж Айлы Кэмпбелл стоит в одиночестве посреди пастбища в десяти минутах ходьбы от Блармора. Мико была права насчет погоды: мне приходится преодолевать ливень и ветер, пока дорога не поворачивает на юго-восток. После полудня становится непроглядно пасмурно, и я только тогда понимаю, что добралась до коттеджа, когда вижу рядом с дорогой два его передних окна, озаренных золотым светом.

Когда я стучу в дверь, мне открывает не Айла, а Джаз. Мы смотрим друг на друга в течение долгих неловких секунд, пока я пытаюсь не думать о его вчерашнем холодном приветствии и сегодняшнем утреннем пренебрежении.

Он оглядывается, прежде чем снова повернуться ко мне.

– Это разовая сделка. Никто не хочет снова говорить об этом. – Его укоризненный взгляд так сильно напоминает мне о Рави, что приходится прикусить язык, чтобы унять желание оправдываться.

– Я не знала, что ты был здесь в то время. – Откашливаюсь. – Извини. Я бы сказала тебе, когда ты подобрал меня в Сторноуэе. Если б знала.

И хотя я уверена, что Джаз считает это чистой ложью, он кивает и отступает назад, открывая дверь пошире, чтобы впустить меня.

– Здравствуй, Мэгги, – приветствует меня Чарли из полумрака прихожей. Она маленькая и узкая, в конце ее – крутая лестница с ковровым покрытием. – Все в гостиной.

Моя нервозность возвращается с новой силой, когда я следую за ним и Джазом в гостиную, освещенную тусклым потолочным светом и настольными лампами с бахромчатыми тканевыми абажурами. Айла сидит в кресле с высокой спинкой у камина. Джимми, высокий и суровый рыбак, ссутулился на единственном стуле. Брюс Маккензи сидит на одном конце мягкого дивана, а Джиллиан – посередине.

Чарли берет мой мокрый плащ, и я неловко присаживаюсь на другой конец дивана.

– Никто бы не подумал, что вчера на небе сияло солнце, – говорю я слишком бодро. В камине потрескивает и дымится торф.

– Это Джимми Стратерс, – представляет Чарли. – И Айла Кэмпбелл.

Джимми одаривает меня еще одним пристальным взглядом из-под тяжелых черных бровей.

– Спасибо, что пригласили меня, – говорю я Айле.

Она отворачивается от огня.

– Я живу дальше всех от деревни. – Взгляд у нее прямой и немигающий. Сегодня ее серебристые волосы собраны в огромный пучок. – Мы не хотели, чтобы Макдональды расстраивались. Они не хотят с вами разговаривать. Они всегда считали, что Роберт как-то причастен к смерти Лорна.

– Правда? – спрашиваю я, прежде чем успеваю остановить себя. Помни, что Мико говорила про «услуга за услугу».

Гул огня становится неприятно громким, когда мне никто не отвечает. Вместо этого Брюс и Джиллиан обмениваются взглядом, который я не могу расшифровать, а выражение лица Джимми становится еще более мрачным.

– Мы поговорим с вами здесь и сегодня, потому что теперь, когда Чарли рассказал вам обо всей этой истории с Эндрю, мы вряд ли сможем вам отказать, – наконец заявляет Брюс, поворачиваясь и глядя на меня темными глазами. Выражение его лица нельзя назвать недружелюбным, но оно гораздо менее любезное, чем в пабе. – И мы ответим на ваши вопросы, поскольку Айла убеждена, что ваш приезд сюда сейчас и двадцать лет назад был вызван какой-то причиной – и, возможно, не нам судить об этой причине.

– Если говорить начистоту, – говорит Джиллиан с натянутой улыбкой, – мы не думаем, что вы – перевоплотившаяся душа Роберта Рида. Мы также не считаем, что он был убит. Но ради спокойствия и ради того, чтобы вы на этот раз уехали навсегда, мы расскажем вам то, что знаем о нем.

Я снова откашливаюсь.

– Я обнаружила некоего Эндрю Макнила, родившегося в Ардшиадаре в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году. Возможно, это и не тот Роберт Рид, который жил здесь, но возраст подходит, место подходит…

И, несмотря ни на что, я верю, что это один и тот же человек. Бросаю взгляд на Чарли, который не произносит ни слова. В комнате снова становится тихо.

– Но это не имеет значения. – Я делаю глубокий вдох и выдаю единственное, что не является ложью: – Я не собираюсь писать историю об Эндрю Макниле.

– Разве не в этом был весь смысл? – бурчит Джимми.

– А как же твой начальник? – спрашивает Чарли с непередаваемым выражением лица.

– Я предложу ему что-нибудь другое. Я тоже не хочу снова становиться героем шоу. – И я абсолютно правдива. – Я здесь не для того, чтобы создавать проблемы. Я просто собираюсь написать историю о Роберте. О его жизни. Каково это – жить в таком месте, таком отдаленном, таком диком; о трудностях и наградах этой жизни. О тайне его смерти – о том, что ты, Чарли, рассказывал мне о море, обо всех, кого оно забрало за эти годы. Людям это будет интересно.

Все это звучит не слишком убедительно. Но говорить им, что я хочу написать историю о себе – Эндрю Макниле, – было ошибкой, теперь я понимаю: это слишком вызывающе. Я представляю, что мама сидит рядом со мной за туалетным столиком в красном шелковом кимоно и показывает мне, как нужно улыбаться мальчикам. «На мед можно поймать больше мух, запомни это».

Долгое время все молчат, а потом Айла поднимается со своего места.

– Я принесу чай.

* * *

– Роберт мог быть… трудным человеком, – говорит Джимми, смахивая крошки от булочек на ковер Айлы.

– Не он один, – возражает Джиллиан.

– У него были проблемы. – Чарли качает головой. – Как я уже сказал, он был…

– Он был занудой, – замечает Айла.

– Айла! – восклицает Джиллиан. – Нельзя говорить плохо о мертвых…

– Да, и канонизировать их тоже нельзя. – Айла складывает руки на груди. – Он жаловался абсолютно на все. На погоду, на море, на землю, на овец, на аренду…

– На Юэна Моррисона, – фыркает Джаз.

– На цену на виски, – добавляет Брюс. – Он ни разу не проставился нам.

– Мы, рыбаки, занимали в его сердце особо «черное» место, – говорит Джимми. – Он нас ни капельки не любил.

– Вы знаете, почему? – спрашиваю я. – Почему Роберт ненавидел рыбаков?

Чарли делает долгий глоток, хотя чай, должно быть, уже остыл.

– Его отец был рыбаком. Они никогда не ладили.

– Вы сказали, что у него было тяжелое прошлое. Что…

– Да, – подтверждает Чарли, опуская чашку – Роберт был сам по себе. С ним невозможно было подружиться. Единственный раз, когда он вообще кому-то доверился, – это когда был сильно пьян. Такому человеку нельзя помочь, пока он сам этого не захочет. И нельзя задавать ему вопросы.

В наступившей тишине Брюс откидывается на спинку дивана, обхватив колени ладонями.

– У нас с ним не было трений. – Он опускает взгляд на свои руки. – Я много времени проводил в Ардхрейке, помогая ему по хозяйству.

– А когда наступала пора уборки торфа, – говорит Чарли, – Роберт, как и все остальные, протягивал руку помощи тем, кто не мог рубить сам.

– Его всегда интересовали раскопки, – отмечает Джаз. – Он много времени проводил у стоячих камней в Ор-на-Чире.

– Подождите. – Я вспоминаю заросший травой курган на хребте. – Это те раскопки – первые раскопки… которые велись в тот год, когда здесь жил Роберт?

– Да. – На лице Чарли появляется призрак улыбки. – Он был почти единственным, кто не возмущался по этому поводу. А это, если его знать, было очень странно. У Роберта почти на все была своя заноза в заднице.

– Он когда-нибудь разговаривал с тобой? – спрашиваю я у Джаза. – Рассказывал что-нибудь о себе?

– Он интересовался историей островов, норманнами и древними кланами, – отвечает тот. – Это было его хобби, мне кажется. Он был полон вопросов, а я, восемнадцатилетний студент, думал, будто знаю все ответы. Он приходил в Клух-Ду почти каждый день.

Джимми вздыхает.

– Послушайте… Никто из нас не любил этого человека, но на таком острове и в такой деревне, как наша, это не имеет значения. Мы работаем и живем вместе, ладим друг с другом, потому что так мы выживаем. Для этого не обязательно любить человека, но нужно уважать его. Роберт любил свою семью. Он много работал, и не только для себя. А это значит гораздо больше, чем улыбка и хорошее чувство юмора.

– Почему вы не рассказали полиции? – спрашиваю я, переходя на более зыбкую почву. – После его смерти, когда Чарли сказал вам, что Роберта Рида на самом деле зовут Эндрю? Почему вы не сказали им?

Брюс пожимает плечами почти агрессивно.

– Роберт сменил имя не просто так, и мы должны были это уважать. Мы решили, что полиция сама разберется, если это будет иметь значение. После того как он рассказал все Чарли, он умолял впредь ничего не разглашать.

– «Умолял» – это мягко сказано, – дополняет Чарли.

– Роберт никому не доверял, – продолжает Джимми. – Мы решили: меньшее, что мы можем сделать, – это доказать, что он ошибается.

– И мы не хотели проблем. – Джиллиан хмурится. – Может, это тоже было неправильно, но у нас уже был Алек, который кричал на весь мир об убийстве, и… – Она бросает на меня недовольный взгляд. – Это было тяжелое, черное время. Весь остров был в трауре, и этого было достаточно. – Она закрывает глаза. – Этого было достаточно…

Когда Брюс обнимает жену и сжимает ее плечо, я чувствую укол вины. Я знаю, что скоро станет намного хуже.

– Вы расскажете мне, что произошло? В ту ночь, когда погибли Роберт и Лорн?

Долгое время тишину нарушает только треск горящего торфа. А потом Айла протяжно и обреченно вздыхает.

– Был шторм. Сильный. В ту зиму и до самой весны у нас было много сильных штормов, но ничто не могло сравниться с этим. В те времена у них не было имен, но этот они назвали Òrd na Mara, «Молот моря». Потому что именно море причинило больше вреда, чем ветер, дождь и молнии, вместе взятые. Оно с ревом проносилось над пляжами и махирами, затапливало поля и дома на низменных берегах, сметая все на своем пути.

– Многие из нас были в Сторноуэе, – вспоминает Чарли. – В те выходные там проходил ежегодный фестиваль виски.

Я вспоминаю те фотографии в пабе: улыбающиеся лица – из года в год – под одним и тем же широким транспарантом фестиваля виски в Сторноуэе, натянутым между двумя фонарными столбами.

– Шторма здесь не ожидали до позднего вечера воскресенья, десятого апреля, – продолжает Айла. – Но вместо этого он обрушился в субботу, стремительно и сильно. Я была здесь с Мойрой, женой Чарли. Присматривала за Шиной и Лорном, пока Макдональды были на фестивале. – Она делает паузу, переводит дыхание. – Пыталась развлечь их и моего сына, Дэвида, игрой «Голодные бегемоты», если я правильно помню. А когда это не сработало, достала шоколад, оставшийся после Пасхи. – Она замолкает, и, когда сжимает указательным и большим пальцами переносицу, я понимаю, что руки у нее дрожат. – Лорн любил шторм… – Айла глядит в огонь. – Любил море. У него был маленький ялик с двумя веслами. Он знал, что ему нельзя выходить на воду одному, да и то только по пресноводным озерам и протокам, но… чувствовалось приближение шторма. Воздух был словно наэлектризован, и дети от этого просто с ума сходили. – Она сглатывает. – Мы уложили их вздремнуть, а он, должно быть, улизнул. Никто из нас не заметил. Я устала, у меня всегда сильно болит голова перед штормом. Это было за несколько часов до… до…

– Айла, – негромко говорит Чарли, подходит к огню и обхватывает ее лицо большими обветренными ладонями. – Никто не виноват, ghràidh[21]21
  Милая (гэльск.). Произносится как «гирай».


[Закрыть].

– А Роберт? – спрашиваю я; голос мой звучит слабо.

– Я видел его на Большом пляже, – отвечает Джаз. – Некоторые из нас вызвались закончить подготовку к урагану на раскопках, пока остальные отправились на фестиваль. Когда шторм начался, примерно в шесть вечера, я вышел проверить брезент и покрышки, а когда услышал грохот волн – это было похоже на минометные выстрелы, – то не удержался и пошел на край утесов Западного Мыса, чтобы посмотреть. И он был там.

– Что делал?

– Просто стоял там. На пляже. Но… – Он отводит взгляд от меня и смотрит в окно, где дождь стучит по стеклу. – Ты была там? На Большом пляже?

Я киваю.

– Половина пляжа тогда исчезла. Просто исчезла. Небо было черным, и грозовые тучи неслись вглубь острова от горизонта, как дым от лесного пожара. И волны… – Он качает головой. – Даже с утесов они выглядели устрашающе. Позднее говорили, что высота волн составляла от сорока до пятидесяти футов при ветре в сто миль в час. – Он смотрит на меня. – Нужно было быть сумасшедшим, чтобы спуститься туда. А он просто стоял там.

– Что ты сделал?

– Я крикнул ему, но это было бессмысленно. И я никак не мог спуститься туда. Когда ветер и дождь усилились, я вернулся на раскоп. – Он снова глядит в окно. – А потом пошел обратно в свой домик.

– Большинство дорог, особенно на западе, были залиты водой, – говорит Чарли, все еще держась рядом с Айлой. – Всем нам пришлось остаться на ночь в Сторноуэе, пока самое страшное не миновало. Когда мы вернулись на следующее утро, – он сжимает ее пальцы, – их обоих уже не было.

Я делаю вдох, пытаясь успокоиться. Уилл сказал: «Я всегда считал это странным. Зачем кому-то заходить в море в разгар шторма?»

– Никто из вас не думал, что Роберт – или Лорн – могли быть убиты?

Атмосфера мгновенно меняется, и мне хочется забрать вопрос обратно. Но как еще я могу двигаться дальше? Как я вообще могу начать что-то доказывать, если не могу задать этот вопрос? Или получить ответ?

– Нет, мы так не думали, – говорит Джиллиан, ее щеки розовеют. – Ты уже знаешь, что нет. И не надо. Их забрало море.

Чарли выпрямляется, звучно хлопнув себя по коленям.

– Она спрашивает, потому что должна. Это то, за что уцепились газеты, когда она была ребенком, – за ее слова о том, что Эндрю был убит.

Я бросаю на него полный признательности взгляд, но он не замечает этого.

– Если кто-то хотел это сделать, – говорит Брюс; в отличие от жены, его лицо не краснеет, оно холодно и спокойно, – убить маленького беззащитного мальчика или озлобленного молодого человека – они выбрали для этого черную страшную ночь. С таким же успехом они могли бы утонуть сами.

– Но почему вы уверены, что Роберт и Лорн утонули? – спрашиваю я. – Или что они вообще заходили в море? Уилл сказал, что их тела так и не нашли.

– Если приливы и течения в норме, тело может выбросить на берег дальше к северу на Льюисе, – объясняет Джимми с бесстрастным выражением лица. – На Скалистом пляже в Валтосе за многие годы было несколько таких случаев. Но чаще всего во время штормов или сильного моря тела уносит на глубину, и больше их никто не видит. – Он пожимает плечами. – Разве что они попадают в рыбацкую сеть.

– Мы нашли лодочку Лорна через несколько дней после того, как это случилось, – говорит Чарли, прислонившись плечом к каминной полке. – На другом берегу. Ее выбросило на Холлоу-Бич.

– А Роберт? Кто-нибудь видел, как он входил в море?

– Мой муж, Кенни, – отвечает Айла, глядя на свои ладони. – Когда «Единство» не вело промысел, он работал на судах по добыче креветок возле Харнаха. В тот день Кенни вернулся позже обычного; мы с Мойрой только что обнаружили, что Лорн пропал, и пытались что-то сделать. Я пробовала дозвониться в полицию, но телефоны не работали, а Кенни даже не мог связаться с береговой охраной по рации на катере. Он вывел нашего колли и дал ему понюхать шапку Лорна. Но было слишком темно, слишком ветрено… – Она вздыхает. – Позже он сказал, что видел человека, заходящего в море на Большом пляже, но, когда ему удалось туда спуститься, там уже никого и ничего не было. Шторм к тому времени настолько разбушевался, что он уже не был уверен, что ему это не привиделось.

– Роберт сказал жене, что идет проверить овец, – дополняет Брюс. – Она подняла тревогу только после того, как он отсутствовал несколько часов.

– Но зачем он полез в море? – спрашиваю я. – Кенни видел кого-нибудь еще? Могу я его спросить?

– Тебе придется потрудиться, – говорит Брюс. – Он скончался.

– Геморрой у тебя скончался, – огрызается Айла; ее маленькие, широко расставленные глаза становятся почти черными. – Мой муж умер. Он умер.

Чарли бросает на меня укоризненный взгляд, который я стараюсь не замечать.

– А у тебя геморрой все еще есть, да? – ехидничает Джимми. – Тогда тебе нужно к какому-нибудь чертову врачу. – Когда он подмигивает Айле и одаривает ее удивительно обаятельной ухмылкой, ее плечи расслабляются, и она сдержанно выдыхает.

– Кенни сказал, что тот человек бежал бегом, – говорит она в конце концов. – Позже он подумал – мы все подумали, – что Роберт бросился спасать Лорна. Мы так и сообщили Мэри и полиции. Кенни больше никого не видел, так он мне сказал. И кем бы Роберт ни был, он не был человеком, способным покончить с собой. Только не таким способом. Если б вы видели море в тот день… – Она вздрагивает, и ее голос становится менее напряженным. – Никакое отчаяние не довело бы человека до такого.

Она ловит взгляд Чарли, и я замечаю, как тот почти незаметно качает головой.

– Что? – Мое сердцебиение учащается. – Чарли?

Он хмурится.

– Ничего. Некоторые люди говорили…

– Алек говорил, – хмыкает Джиллиан.

– Что у нас… на острове завелась какая-то беда. Проклятие, – говорит Чарли. – На раскопках… нашли несколько мумифицированных тел и выкопали их. Глупая суеверная чепуха, но…

– Что за беда?

Чарли снова качает головой.

– Погода в тот год была плохая. Кормовые культуры не уродились. Сезон бурь наступил поздно, но когда он наступил… – Он откашливается. – За несколько недель до смерти Роберта и Лорна мы потеряли нескольких овец.

– Они заблудились?

Атмосфера в гостиной Айлы снова меняется – она кажется мрачной и гнетущей. Я понимаю, что никто ни на кого не смотрит.

– Они были убиты, – говорит Чарли.

– Убиты?

– Такое случается. На овец могут напасть собаки или хорьки, даже дикие кошки. А гебридцы – гораздо более мелкая порода, чем шотландские черномордые. – Но в его голосе нет убежденности. Я думаю о коричневых стержнях перьев, о черных глазницах, глубоких, овальных и пустых…

– Это было черное время, как сказала Джиллиан, – произносит Брюс; плечи у него так же напряжены, как у Чарли. – Страсти накалились. Люди на взводе, отношения натянутые… А люди во всем мире склонны к суевериям, когда значительная часть их средств к существованию, их жизнь, их выживание зависит от случайности. – Его губы сжимаются в тонкую линию. – Всем нужно кого-то… что-то… обвинить. И Алек – не только Алек – винил в первую очередь Роберта, а во вторую – раскопки.

– Это было похоже на проклятие, – соглашаюсь я, думая о фразе Феми: «Этот остров – очаг человеческих жертвоприношений, необычных погребальных обрядов». Я не могу избавиться от образа составного мумифицированного тела, сидящего во главе обеденного стола.

Дождь усиливается. В наступившей тишине я слышу, как он барабанит по окнам гостиной и деревянной входной двери.

Наконец Джаз кивает, его лицо не выражает ничего.

– И оно вступило в действие, когда мы раскопали «болотные тела».

* * *

Мы с Чарли остаемся после того, как все уходят. Пока мы с Айлой собираем чашки и тарелки, я чуть не опрокидываю фотографию в маленькой деревянной рамке, стоящую на кофейном столике.

– Это мой Дэвид, – говорит Айла, взяв ее в руки. – На следующей неделе ему исполнится двадцать восемь лет. Я не знаю, куда уходит время. – Она протирает стекло локтем своего кардигана. – Мне говорили, что я не смогу иметь детей, и он стал нашим маленьким чудом.

На фотографии ему не больше пяти или шести лет. Маленький, румяный, с копной светлых волос и зубастой улыбкой. Я думаю о том, что Дэвид, про которого говорила Келли, живет в Глазго – «холостой и чертовски горячий», – и едва не начинаю смеяться.

– Я так и не простила себе ту ночь, – говорит Айла. Глаза у нее сухие и пристальные, но рамка дрожит в ее руках. – За то, что позволила Лорну незаметно ускользнуть. Если б Фиона выпустила Дэвида из поля зрения, я просто убила бы ее.

– Мне очень жаль, – говорю я. И это звучит ужасно неуместно, особенно если учесть, что именно я подняла всю эту тему.

– Я верю в это, знаешь ли, – произносит Айла, и, когда она крепко сжимает мою руку, ее собственная рука становится такой ледяной, что я не могу сдержать дрожь. – В то, что твое возвращение сюда сейчас очень важно. Это неспроста.

Я оборачиваюсь, услышав, как Чарли откашливается; он стоит в дверном проеме и держит мой плащ.

– Пойдем, Мэгги. Давай оставим Айлу в покое, а?

Дождь на улице прекратился, и небо больше не пасмурное. Мы с Чарли идем по направлению к Блармору, пока молчание не делается невыносимым.

– Кто ездил с вами в Сторноуэй в ту субботу? На фестиваль виски?

Долгое время Чарли ничего не отвечает. А потом останавливается.

– Я солгал, Мэгги, – говорит он. – Когда говорил, будто ты спрашивала, не считаем ли мы смерть Роберта убийством, потому что должна была это сделать. Я думаю, это была ошибка. Я решил помочь тебе, ибо чувствовал, что в долгу перед тобой и перед ним. Но ты расстраиваешь людей, которых я люблю. Ты причиняешь им боль. А охота на ведьм – это хуже, чем просто развлекательное шоу.

– Чарли! Я не намекаю, что кто-то из присутствующих…

– Ну а кто же еще? – кричит он, и я понимаю, что он в ярости. Взгляд у него ожесточенный, а руки сжаты в кулаки. – Это остров, Мэгги! И в ту ночь это был остров, отрезанный от всех и вся. Какого черта ты спрашиваешь меня, кто из нас был в Сторноуэе, если не думаешь, что кто-то здесь убил его?

– Я…

– Нельзя впихнуть квадратный колышек в круглое отверстие, знаешь ли, Мэгги. Как бы ты ни старалась его туда засунуть.

– Это не…

– Нет, это так. Я не знаю, почему ты хочешь, чтобы это было правдой. Но ты хочешь.

И поскольку я не собираюсь говорить Чарли, почему – не собираюсь говорить о маминых словах: «Оно приближается, оно уже рядом», о демоне, и Модсли, и обо всех причинах, по которым я хочу начать все с чистого листа, стать кем-то другим, кем-то новым, – я не говорю ничего. Может быть, он поймет, почему мне необходимо оказаться правой относительно убийства Эндрю – чтобы доказать, что я права – и относительно того, что когда-то была самим Эндрю. Но вряд ли он поймет, почему я хочу, чтобы это было правдой, – я едва могу признаться в этом самой себе: надежда все еще слишком хрупка.