Текст книги "Огни Азерота"

Кэролайн Дж. Черри
ОГНИ АЗЕРОТА

ПРОЛОГ

Первые Врата были найдены расой кел на безжизненной планете их родной солнечной системы. Кто создал их, какая судьба постигла творцов – этого кел так и не узнали. И не пытались узнать. Им достаточно было тех великих перспектив, которые открывали перед ними Врата, путей к безграничной власти и свободе, возможности кратчайшим путем пересекать пространство, совершать прыжки с планеты на планету, со звезды на звезду, чтобы переносить во все достижимые места технологию Врат и устанавливать связь. Врата были построены на каждой планете кел, и возникла транспортная сеть, действующая в мгновение ока и связывающая воедино бескрайнюю космическую империю.

Это и стало причиной их гибели. Ибо Врата открывали пути не только в Пространстве, но и во Времени, как вперед, так и назад по путям развития миров и звезд.

Новообретенная расой кел власть выходила за пределы их воображения; они стали свободны от времени. Их планеты изобиловали трофеями дальних путешествий – зверями и растениями, и даже подобными кел существами. Они творили красоту и чудеса и уносились вперед во времени, чтобы посмотреть, как развиваются цивилизации, основанные ими – в то время, как их подданные жили в реальном времени и умирали через положенный срок, не допускаемые к той свободе, которую могли бы дать им Врата.

Реальное время стало для кел слишком скучным. Знакомое настоящее, нудный быт и повседневная текучка стали казаться тюрьмой, в которой ни один кел не мог долго просидеть, а будущее… оно обещало спасение от этого. Хотя совершившим путешествие в будущее не было пути назад. Возвращение было слишком опасным, чреватым многими нежелательными последствиями. Существовал огромный риск необратимого изменения самой реальности. Лишь будущее всегда оставалось открытым… и все кел ушли.

Первые смельчаки поначалу были довольны, изучали те столетия, в которых поселялись, и уставали от них, и безудержно шли все дальше и дальше, догоняя детей своих детей, опровергая все возможные законы развития природы. Все больше и больше кел убегали из-за подобной тоски, вечно неугомонные, ищущие удовольствие и нигде подолгу не задерживающиеся – до тех пор, пока постепенно все они не оказались в будущем, где само время стало уже странным и нестабильным.

Некоторые пошли еще дальше, понадеявшись на Врата, которые на самом деле могли уже и не находиться там, где им полагалось быть. Другие же полностью лишились смелости и изверились в дальнейшем будущем, не потому уже не торопились покидать обжитое место, пока их не охватывал ужас, беспокойство за судьбу настоящего, куда прибывали все новые и новые толпы из далекого прошлого. Вся реальность была охвачена чем-то вроде лихорадки.

Возможно, некоторые смельчаки отважились вернуться в прошлое, а может быть, запутанность переполненного будущего стала чрезмерно велика. Прошлое и возможное будущее перемешались. Кел сходили с ума, не верили в очевидное, вспоминали то, что никогда не случалось.

Время вырвалось на свободу. Лихорадка сменилась грандиозными нарушениями, структура пространства-времени не выдерживала перенапряжения, сотрясалась, разрывалась, и действительность оказалась раздробленной на куски.

И тогда всем мирам кел пришел конец. Остались только обломки их славного прошлого – камни, разбросанные по планете… камни, почему-то неподвластные самому времени… земли, где ухитрилась возродиться цивилизация, и другие земли, где жизнь полностью исчезла и остались только руины.

Остались Врата, ведь они находятся за пределами пространства и времени… да, они устояли. Уцелели немногие кел, вспоминающие прошлое или возможное прошлое.

И наконец, пришли в этот мир люди, осваивающие огромную темную пустыню бывших миров кел. И нашли Врата.

Люди были здесь и раньше, слуги кел, обреченные на вымирание. Люди заглядывали во Врата и страшились того, что видели, ибо видели они могущество и запустение. Сотни их вошли в те Врата, и были среди них мужчины и женщины, и пришлось им забыть о возвращении. Они могли идти только вперед, и они навсегда закрыли за собой Врата, уничтожая их одно за другим, расплетая смертоносную паутину, сотворенную кел… они шли к Последним Вратам на краю времени.

Они закрывали мир за миром… но уменьшились при этом числом, и жизнь их становилась необычайной, растягиваясь на тысячелетия реального времени. Некоторые из них пережили второе и третье поколение, а некоторые сошли с ума.

Затем они начали проникаться отчаянием, полагая, что вся их борьба безнадежна, ибо если оставить хотя бы одни Врата, все может начаться сначала; всего лишь одни незакрытые Врата могут перечеркнуть плоды усилий всех их жизней.

Под воздействием этого страха они создали оружие, неподвластное Вратам, которое питалось их силой; оружие для своей защиты и хранилище знаний о Вратах – все, что было им о них известно. Роковая парадоксальная сила против парадоксальных Последних Врат, за которыми никакого дальнейшего пути не было – или же скрывалось нечто гораздо худшее.

Их оставалось всего пятеро, когда они создали это оружие.

Но лишь один уцелел и смог обладать им.

Бессмысленна эта летопись. Какой в ней толк, если мы последние, но ведь хоть что-то раса должна оставить после себя. Мир угасает, приближается наш конец… не для нас самих, быть может, но все же приближается. А мы всегда любили оставлять о себе память.

Знайте же, что повергла нас в руины Моргейн, принятая в род Кайя, Моргин-Анхаран, называемая Белой Королевой, носящая перо чайки, – она была самой смертью, сошедшей на нас. Это Моргейн погасила на севере последний очаг, разрушила Охтидж-ин и опустошила эти земли.

Задолго до нынешнего века она уже была проклятьем нашей земли, ибо она ездит в сопровождении людей тьмы, живших здесь за тысячи лет до нас. Ибо тот, кто едет перед ней, и тот, кто едет за ней, ликом и прочим всем неотличимы – и точно так же неотличимы они от нее.

Теперь мы видим наше величие только во сне, я и моя королева, а все остальное унесла с собой Моргейн.

Надпись на камне на бесплодном острове Шиюн

1

Равнина уступила лесу, и лес сомкнулся над ними, но они не останавливались для привала до тех пор, пока не опустились зеленые тени и не наступили зеленые сумерки.

Вейни остановился, чтобы глянуть назад, и облегченно вздохнул. Они ехали дальше, пока не стало совсем темно, и наконец Моргейн натянула поводья серого Сиптаха, заметив небольшую поляну возле ручья, под сенью старых деревьев. Это было тихое, красивое место, хотя и здесь с ними оставался тот страх, что не покидал их все эти дни.

– Лучше этого места нам не найти, – сказал Вейни, и Моргейн кивнула, устало спрыгивая с коня.

– Я стреножу Сиптаха, – сказала она, когда ее спутник спешился. Это было его обязанностью – стреножить лошадей, разводить огонь, всячески заботится об удобствах для Моргейн. Таков был долг илина, для того только и существующего, чтобы служить своей госпоже. Но они скакали очень долго, больше дня, у него болели раны и потому он рад был ее помощи. Он распряг свою кобылу, вычистил ее скребницей, расчесал ей гриву – в последние дни ей тоже было нелегко, она нуждалось в хорошем отдыхе. Кобыла была не лучшей парой для серого жеребца Моргейн, но она была вынослива и имела еще и другие достоинства. К тому же, она была подарком. Подарком девушки. Он не смог бы забыть об этом, даже если бы захотел. Потому-то он и заботился о маленькой шиюнской кобыле с такой тщательностью. А также потому, что родом он был из Карша, страны, где дети привыкают сидеть в седле раньше, чем ходить по земле. Плохое обращение с лошадьми всегда вызывало в его душе боль.

Он забрался в гущу леса, набрал охапку хвороста, что оказалось вовсе нетрудно, и принес этот хворост Моргейн, – та уже развела небольшой костерок. Для нее это было тоже вовсе несложно, ибо для этого у нее были такие средства, о которых он предпочитал не думать. Они были очень непохожими друг на друга, он и она, вооруженные одинаково, как все воины Эндара-Карша, одетые в кожу и металл, на нем коричневая кожа, на ней – черная; ее кольчуга из продолговатых звеньев, серебристая, не похожая ни на одну из кольчуг, его – самая простая, из обычных широких колец. Но он, в отличие от Моргейн, принадлежал к человеческой породе. Волосы и глаза его были бурыми, как земля Эндара-Карша, у нее глаза были бледно-серые, а волосы как утренний иней – волосы кел, древнего прекрасного врага рода человеческого, за которым по пятам всегда следовало зло. Она отрицала, что принадлежала к их роду, однако у него было другое мнение: он считал, что она просто не хранит верности своим сородичам.

Он внимательно смотрел на разведенный ею костер и прислушивался, все время прислушивался. Где-то неподалеку были враги, он не верил этой земле, оба они были здесь чужими. Но огонек был невелик, и лес надежно скрывал их. Они уже столько дней были лишены тепла, и отдых был им просто необходим.

При свете костра они разделили друг с другом скудные оставшиеся у них припасы. О том, что запасы иссякают, они не беспокоились – судя по всему, в окрестностях водилась дичь. Они оставили до завтра лишь немного черствого хлеба, а затем Вейни, которому приходилось в дороге спать лишь в седле, с радостью согласился отдыхать первым. Моргейн осталась нести вахту около костра.

Но Моргейн взялась за рукоять меча, зачем-то вытащила его из ножен… и сон с него как рукой сняло.

Меч этот назывался Подменыш – злое имя подлой вещи. Он не любил находиться рядом с ним, был ли меч обнажен или в ножнах, однако он принадлежал ей, и потому выбора у него не было. На вид это был меч с рукоятью в виде дракона работы мастеров Кориса в Эндаре, умерших за сотни лет до его рождения, лезвие которого, однако, оканчивалось кристаллом. Прекрасные руны, искусно вырезанные на нем, поигрывали опаловыми красками. Но не стоило смотреть на эти краски, они отупляли чувства, хотя можно было без опаски прикоснуться к мечу, когда сила его находилась в сокрытии под ножнами. Он не знал этого наверняка и никогда не пытался узнать, но Моргейн ни разу не подавала виду, что боится меча, как не боялась и сейчас. Она встала, а затем вытащила его из ножен.

Вспыхнули опаловые краски, освещая все вокруг странным светом. Стало светло как днем. Тьма превратилась в колодец вокруг острия меча, и вид у него от этого стал еще более жутким. Завыл ветер. Подменыш брал силу из Врат и сам был Вратами, хотя никто не рискнул бы пройти через них.

Он всегда был связан с источником своей силы и светился более ярко, когда острие его было направлено на Врата. Моргейн стала искать, ведя острием по кругу. Деревья вздыхали, выл ветер, и руки ее, лицо, волосы купались в сиянии. В этом сиянии погибло какое-то насекомое, несколько листьев, сорванных с деревьев, оказались в бездонном колодце и тут же исчезли. Клинок мерцал, будучи обращен к западу и востоку, но более всего он светился, когда острие указывало на юг. Яркое свечение слепило глаза. Моргейн держала его в вытянутой руке.

– Ничто не изменилось, – огорченно сказала она, – ничто не изменилось.

– Прошу вас, лио, уберите его! Он нам не даст более хорошего ответа и добра нам не принесет.

Она уступила. Ветер утих, огненный шар на конце клинка погас, она села, держа в руках меч в ножнах. Лицо ее ничего не выражало.

– Ответ – юг. По-видимому, именно так.

– Спите, – настаивал он, видя ее усталые глаза. – Лио, у меня болят кости, но я не усну, пока вы не выспитесь. Если вам не жалко себя, пожалейте хотя бы меня. Спите.

Она провела дрожащей рукой по глазам, кивнула и легла прямо там, где сидела, даже не устроив для себя ложе. Но он тихо поднялся, достал одеяла, расстелил одно из них подле нее и перекатил ее на одеяло, а потом накрыл другим. Она прошептала слова благодарности и еще раз приподняла голову, когда он подкладывал под нее ее сложенную одежду. Затем заснула мертвым сном, и Подменыш лежал на ней, как любовник. Она не отпускала его даже во сне, эту злую вещь, которой служила.

Он считал, что они уже основательно заблудились. Прошло четыре дня с тех пор, как они прошли через пустоту, которой не мог осознать разум, прошли через Врата. Путь назад был невозможен. Они покинули те места и не знали, куда попали, что за люди здесь живут – они знали только, что сюда вели Врата, и что те Врата, через которые они прошли, теперь уже уничтожены, закрыты.

Было это результатом войны, которую они вели – войны против древнего волшебства, против могущества, созданного кел. Такова была одержимость Моргейн и таков был долг его, ее слуги… и не ему было судить, почему она выбрала именно этот, а не другой путь. Сам он шел за нею потому, что в Эндаре дал ей клятву. Она искала главные Врата этого мира, Врата, которые ей надлежало закрыть. И она нашла их, потому что Подменыш никогда не лгал. Это были те самые Врата, через которые они попали в эту страну, и через которые следом за ними ворвались их враги.

Они бежали, спасая свою жизнь, но, как назло, эта страна уже оказалась во власти их врагов.

– Это на нас все еще воздействуют те Врата, которые мы только что покинули, – сказала Моргейн, когда они начинали путешествие к северу и меч в первый раз предупредил их. Но по мере того, как они удалялись от Врат, а меч давал все тот же обескураживающий ответ, Моргейн начинала что-то невнятно объяснять о горизонте и кривизне земной поверхности и о других вещах, которые Вейни понять не мог. Но затем в конце концов покачала головой, и на лице ее был страх. Он пытался убедить ее, что они все равно ничего сделать с этим не могут, что им остается только бежать, что враги рано или поздно настигнут их. Но утешить ее этим он не мог.

– Я буду точно знать, – сказала она, – если этот сигнал к сегодняшнему вечеру не ослабеет, то меч может найти Врата, меньшие по размерам, но все же возможно, что мы на другой стороне мира или слишком далеки от Врат. Малые Врата сияют не так ярко. Если сегодня меч будет светить так же, как и прежде… тогда мы будем знать наверняка, чего мы добились.

Теперь они это знали.

Вейни снял с себя часть доспехов. Не было у него такой кости, которая бы не болела, но сегодня у него был плащ и огонь, и он был скрыт от глаз врагов, и это было лучше, чем то, что он имел прежде. Он укутался в плащ и прислонился спиной к старому дереву. Меч свой он положил обнаженным на колени. Шлем с головы он снял в последнюю очередь и отложил в сторону, с наслаждением чувствуя, как волосы щекочет ветерок. На шлеме его была белая повязка илина. Ручей журчал в камнях, вздыхали деревья, тихо переступали лошади, пощипывая на прогалине чахлую траву. Шиюнская кобыла выросла в стойле, она не умела чувствовать врага, но на Сиптаха можно было положиться как на человека: тот был обучен, как надо вести себя в бою, и не доверял чужакам, и потому Вейни верил серому коню как себе самому. Полный желудок, тепло, ручей, из которого можно утолить жажду, изобилие дичи, достойной охоты.

Поднялась луна – маленькая, непуганная; увидеть что-нибудь подобное, когда не знаешь пути домой, бывает полезно. Луна была похожа на ту, что всходила над лесами Эндара-Карша. Он мог бы даже почувствовать себя спокойным – если бы Подменыш показывал какой-нибудь другой путь.

Заря поднялась тихо и незаметно, с пением птиц и фырканьем лошадей. Вейни по-прежнему сидел, поддерживая голову руками и с трудом удерживаясь, чтобы не закрыть смыкающихся век. Моргейн пошевелилась, протянула руку к оружию, изумленно заморгала, увидев его, опершись на локоть.

– Что случилось? Ты спал на посту?

Он вздрогнул в предчувствии ее гнева и потряс головой.

– Я решил не будить вас. Вы выглядели очень усталой.

– Что ж, по-твоему, будет лучше, если ты сегодня будешь вываливаться из седла?

Он улыбнулся и опять покачал головой, все же задетый ее тоном. Она не любила, когда о ней слишком пеклись, и потому очень часто заставляла себя ехать, когда больше всего ей хотелось остановиться и отдохнуть. Это было непременной частью отношений межу ними, между илином и лио, слугой и госпожой. И она никак не могла научиться полагаться на кого-то и хоть кому-то доверять.

«Предполагается, что я умру, – подумал он и почувствовал боль в душе. – – Как и все, кто служил ей раньше».

– Седлать ли мне лошадей, лио?

Она встала, окутав плечи одеялом – утро стояло прохладное – и, уставившись в землю, прижала ладони к вискам.

– Мне надо подумать. Получается так, что нам надо бы возвращаться. Мне надо подумать.

– Думать лучше на свежую голову.

Глаза ее сверкнули, и он тут же пожалел о своих словах – для него, прекрасно знающего все ее привычки, было недопустимо говорить так. Он знал, что сейчас она вспылит, поставит его на место, приготовился снести это, как случалось уже сотни раз, случайно или не случайно, и просто стал ждать, когда это пройдет.

– Пожалуй, так, – сказала она, и он был удивлен. – Что ж, седлай лошадей.

Он поднялся и оседлал лошадей, чувствуя в сердце тревогу. Движения давались ему с болью, он прихрамывал, что-то покалывало в боку. «Сломанное ребро, наверное, – подумал он. – Несомненно, ей тоже тяжко, хотя сон восстанавливает силы…» Но более всего его тревожила ее внезапная уравновешенность: за его выходкой последовала ее уступка. Они слишком долго путешествовали вместе и путь утомил их до крайности. Никакого отдыха, никогда не отдыхая, из одного мира в другой, затем в следующий, и снова в другой мир. Они умели терпеть боль, но ведь помимо тела у человека есть еще и душа, смертельно уставшая от смертей, и войн, и ужаса, который не покидал их, гнался за ними и которому им теперь предстояло идти навстречу. Если бы она ответила ему гневной отповедью, он бы вполне это понял.

– Лио, – сказал Вейни, когда закончил запрягать коней, а она опустилась на одно колено, чтобы погасить огонь, уничтожить все следы их пребывания здесь. Он опустился на колени и припал к земле, как подобало обращаться илину. – Лио, мне пришло в голову, что если наши враги находятся там, куда мы собираемся вернуться, то нам нужна передышка. Они, конечно же, вымотались от этого перехода не меньше, чем мы. А что касается нас – лио, поймите, что я пойду с вами куда прикажете и буду с вами до самого конца, и сделаю все, что вы потребуете – но я устал, у меня незажившие раны, и мне кажется, что нужен небольшой отдых на несколько дней, чтобы кони набрались сил, и совсем не лишним было бы настрелять дичи.

Он просил так, будто нужно это было только лично ему. Если бы он говорил за них обоих, она тут же заупрямилась бы и ни за что не уступила. Даже сейчас он ожидал скорее вспышки гнева, чем согласия. Но она лишь устало кивнула головой, и, более того, положила ладонь на его руку. Краткое прикосновение – весьма редкий для нее жест, ни в коем случае не интимный.

– Мы проедем сегодня вдоль леса, – сказала она, – посмотрим, может, удастся настрелять дичи. Ты прав, лошадей переутомлять нам тоже ни к чему. Они заслужили отдых, у них уже торчат ребра. Да и ты, я вижу, хромаешь, рука у тебя плохо действует, и все же пытаешься взять на себя часть моей работы. Ты имеешь право говорить все, что считаешь правильным.

– Значит ли это, что вы согласны?

– Я много раз поступала с тобой неблагодарно. Я сожалею об этом.

Он хотел засмеяться, но не смог. Этот приступ меланхолии нравился ему все меньше. Люди прокляли Моргейн в Эндаре и Карше, в Шиюне и Хиюдже, а также во всех странах, лежащих между ними. Друзей у нее было гораздо меньше, чем врагов. Даже его она однажды случайно чуть не принесла в жертву, и если говорить честно, то при необходимости поступила бы так даже не задумываясь.

– Лио, – сказал он, – я понимаю вас лучше, чем вам кажется. Я не всегда знаю, зачем вы что-то делаете, но всегда знаю, что движет вами. Я всего лишь послушный вам илин, но илин имеет право спорить с тем, кому он служит. Однако сами вы служите совсем уж безжалостной вещи. Я это точно знаю. Вы безумны, если полагаете, что меня удерживает с вами только моя клятва.

Он сказал, что хотел. И тут же пожалел об этом. Он встал и занялся делами – стал приводить в порядок упряжь, делать что-нибудь, лишь бы не глядеть ей в глаза.

Когда она наконец подошла к Сиптаху и взяла поводья, лицо у нее снова было хмурым, но скорее от замешательства, чем от гнева.

Моргейн ехала молча, неторопливо, опустив поводья. А его вскоре одолела усталость. Он согнулся в седле и сунул руки под мышки, заснув в седле – так часто делали люди Карша, когда уставали в пути. Она ехала впереди и отгибала ветви, чтобы они не хлестали его. Солнце было теплым, а листья тихо шелестели, словно пели песню. Как в лесах Эндара – будто само время повернулось вспять и они ехали по тропе, по которой следовали в самом начале своих странствий.

Что-то хрустнуло в кустах. Лошади встрепенулись, он тут же проснулся и схватился за меч.

– Олень. – Она показала в заросли, где недвижно лежало животное.

Оленем это не было, но очень похоже на оленя, все в золотистых пятнах. Он спешился с мечом в руке, опасаясь острых рогов, но они оказались каменно-неподвижны. У Моргейн было и другое оружие помимо Подменыша, подобное тем, что было у кел. Оно убивало безмолвно и на расстоянии, не оставляя видимых ран. Она развернулась в седле, дала Вейни нож для свежевания, и он принялся, смутно припоминая иные времена, снимать шкуру с животного, как будто это был олень, убитый им в побеленных зимой горах его родины.

Он выбросил это сравнение из головы.

– Будь у меня лук, – сказал он, – я бы тоже смог добыть оленя, лио.

Она пожала плечами. Она чувствовала, что гордость его уязвлена – мужскую работу выполняла женщина. Тем не менее обеспечивать пищей илина полагалось госпоже. Иногда он замечал, что она явно мучается при мысли, что не может предоставить ему иного очага, кроме лагерного огня, иной крыши кроме покрова ветвей, и только скудную еду. Из всех лордов, которым мог служить илин, Моргейн была самой могущественной, но в то же время и самой бедной. Оружие, которое она дала ему, было старым, конь – краденым, а пища – тоже чем-то вроде этого. Они все время жили как какие-то бандиты. Но по крайней мере сегодня и в ближайшие дни голод им не грозил, а потому он умерил тщеславие и поблагодарил госпожу за этот дар.

Долго в этом месте находиться не следовало. Птицы встревожились, какие-то твари порхали с места на место – весть о смерти распространялась. Он взял лучшие куски мяса, отрезав их быстрыми ударами острого лезвия – этому искусству он научился в Карше, когда находился вне закона и ему приходилось охотиться на волков на территории враждебных кланов. Тогда надо было хватать и бежать, заметая следы. Так он поступал до тех пор, пока не встретился с Моргейн, принятой в род Кайя, и не променял свою свободу на право сопровождать ее.

Он отмыл руки от крови и привязал шкуру с мясом к седлу, в то время, как Моргейн прятала останки оленя в чаще. Вскоре о них должны были позаботиться хищники, но он внимательно осмотрелся, уверясь, что нигде не осталось лишних следов. Не все их противники были слабыми знатоками леса. Кто-нибудь из них мог бы различить даже очень слабый след. Одного из таких врагов он боялся больше всего. Этот недруг принадлежал к клану Кайя, лесным обитателям Кориса в Эндаре, родному его племени… родному по матери. Этот недруг был ему близким родственником по материнской линии.

На этот раз они рано разбили бивак и наелись досыта. Они стали готовить мясо, которое собирались взять с собой – вялили его на костре, стараясь прокоптить как можно лучше, чтобы оно как можно дольше не испортилось. Моргейн сказала, что будет дежурить первой, и Вейни лег спать рано и проснулся, разбуженный своим чувством времени. Он заподозрил, что она не стала бы будить его, памятуя о том, как это сделал он прошлой ночью, но свое место она уступила ему без возражений. Она не любила излишних споров.

Он сидел и подбрасывал в костер тонкие ветки, чтобы мясо ни на секунду не переставало коптиться. Куски мяса стали жестче, он отрезал полоску и принялся лениво жевать. О том, что это можно делать так неспешно, он почти забыл; что можно отдохнуть целых два дня, ему уже и в голову не приходило.

В темноте зафыркали и зашевелились лошади. Сиптах проявил некоторый интерес к кобыле, но маленькая шиюнская лошадь, похоже, не отвечала взаимностью. Никаких поводов для беспокойства. Звуки были привычные, знакомые.

Внезапное фырканье, шевеление ветвей… у него напрягся каждый мускул, сердцебиение участилось. Затрещали кусты. Это были кони.

Он поднялся, стараясь не производить шума. Протянул меч и коснулся им Моргейн.

Глаза ее открылись. Она сразу все поняла, встретилась с ним взглядом, и он посмотрел туда, откуда послышался слабый звук. Он скорее почувствовал, чем услышал его. Кони по-прежнему беспокоились.

Она поднялась, не сказав ни слова, как и он. Ее белая фигура среди черных теней представляла собой слишком хорошую мишень. Рука ее была не пустой: маленькое черное оружие, убившее оленя, нацелено в том направлении, откуда донесся звук, но она не пустила его в ход. Она схватила Подменыш, более надежное оружие, и стиснула рукоять, затем скользнула во тьму и исчезла.

Кусты шевелились. Обезумевшие кони рвались с привязи, испуганно ржали. Он двинулся между молодыми деревцами и вдруг… то, что он принял за лишайник, зашевелилось – черная паучья тень, внезапно ожившая. Он пошел дальше, пытаясь следовать его движениям, не слишком осторожничая, поскольку Моргейн охотилась на того же, на кого и он.

Вторая тень, на этот раз Моргейн – он стояла спокойно, не забывая, что у нее есть оружие, очень опасное и убивающее издали. Впрочем, она была не из тех, кто стреляет вслепую из страха. Они встретились и постояли недолго рядом. В темноте не слышалось ни звука, кроме храпа потревоженных лошадей.

Зверь больше не показался. Вейни сделал жест – повернул вверх ладонь, – предлагая вернуться к тому месту, где горел костер. Они быстро вернулись, и, пока Моргейн собирала еду, он погасил костер. Рот его был закрыт на замок страхом, ощущением возможной засады и необходимостью срочно убегать. Они скатали одеяла, оседлали лошадей, уничтожили следы лагеря, все это сделав молча и быстро. Вскоре они вновь ехали во мраке, уже другим путем, стараясь следовать в безлунной тьме не в ту же сторону, куда отправился шпион, чтобы не встретить его друзей.

Вспоминая фигуру, испугавшую его, неестественные движения, которые сразу бросались в глаза, он сказал:

– У него была странная походка.

Что подумала Моргейн – для него осталось тайной.

– Там, куда ведут Врата, много странных обитателей.

Но никто больше не встречался им во тьме. День застал их уже вдали от места ночлега, и маршрут их, видимо, отличался от выбранного прежде, а может, и нет. Зеленые ветви окружали их со всех сторон, не давая увидеть направление пути.

Позже они наткнулись на дерево со стволом, обвязанным белой веревочкой. Дерево было приметное, старое, обожженное молнией.

Вейни остановился. Это было свидетельство того, что здесь побывал человек. Но Моргейн ударила пятками Сиптаха, и они поехали дальше, туда, где следы пересекали их путь.

Колеса оставили в грязи колею.

К его разочарованию, Моргейн свернула на дорогу. Не в обычае Моргейн было искать встречи с местными людьми, о которых она ничего не знала.

– Кем бы они ни оказались, – произнесла она, – если это добрые люди, мы предупредим их о том, кого привели за собой. Если понадобится, постараемся защитить их и сразимся с нашими врагами.

Он ничего на это не ответил. Это выглядело настолько нелогичным, как, впрочем, и любые другие действия людей, которые собирались повернуть и противостоять многочисленной орде, прекрасно вооруженной, способной превратить в пустыню мир, по которому она шла.

Вывод: Моргейн сказала ему не всю правду. Суть же заключалась в мече, висевшем на седле у ее колена. Сама Моргейн тоже обладала частицей этой силы, и следовательно, не безумие вело ее этим путем, а просто бесстрашие.

Он поехал за ней, поскольку таков был его долг.