Текст книги "Ты"

10

Домой я попал в 19:00. Из душа вышел в 19:15. И тут же здорово стукнулся пальцем об одну из пишущих машинок. Пошла кровь, но я не стал паниковать и принимать нелепую случайность за дурной знак. Эту машинку – «Смит корона» 1982 года – я случайно нашел на улице Бушвика и назвал Гектором. И неудачно поставил ее на самом ходу. Или просто разволновался (думаю, небольшое кровопускание пойдет на пользу). А может, Гектор тоже нервничает. Я скоро познакомлю тебя с ними, Бек, с моими двадцатью девятью пишущими машинками (и это только начало большой коллекции). Когда наступит массовый компьютерный коллапс (а он непременно наступит – мир скоро повернет вспять, надо лишь дождаться), перед моими дверями выстроится очередь из страждущих.

Ты любишь фильм, где умирающий от рака парень пересекает Канаду на мотоцикле за одну неделю[5]5
  Канадский фильм «Одна неделя» (2008).


[Закрыть]. Он там ходит в основном в белой футболке, поэтому я надеваю классическую тенниску с треугольным вырезом, джинсы и ремень, купленный в армейском магазине. Это настоящая потертая портупея с огромной пряжкой – как у ковбоя из твоего рассказа, а не как у Брайана Адамса. Тебе непременно захочется ее потрогать.

Сажусь в метро и отправляю сообщение:

«Извини, немного опоздаю».

Ты тут же отвечаешь:

«И я».

Пейзаж за окном меняется, как в замедленной съемке. Я так возбужден предстоящей встречей, что думаю только об одном. Схожу с поезда и отправляю твит с аккаунта Бенджи:

«Трахнул бы Майли Сайрус. Так, ради интереса. #глубокие_мысли».

Добираюсь до Юнион-сквер, но не иду сразу на место, а прячусь за киоском и вижу, как ровно в 20:30 ты появляешься на площади, осматриваешься, садишься на ступеньки и принимаешься терпеливо меня ждать. Ты наврала, что опаздываешь. Я пишу тебе:

«Извини. Буду в 20:45».

Ты отвечаешь:

«Не страшно. Я тоже! Увидимся в 20:45».

Какая умничка. Заботишься обо мне и тоже нервничаешь. В 20:52 делаю первый шаг к тебе; сердце бьется где-то в горле, не верится, что мы наконец вместе. Заметив меня, ты улыбаешься, машешь и поднимаешься навстречу. Чистая, открытая и готовая. Кусаешь нижнюю губу, вся сияешь и заигрываешь:

– Вы опоздали, мистер.

– Извини.

Улыбка не сходит с твоего лица. Я задержался ровно настолько, чтобы дать тебе понять: я не верный паж, но и не отвязный грубиян. Ты делаешь глубокий вдох, смотришь на меня и опускаешь глаза.

– Ты обещал сюрприз, когда стемнеет. Уже темно.

– Да, – киваю я, сажусь и хлопаю по ступеньке. Ты опускаешь рядом со мной свою хорошенькую кругленькую попку. Чудесно. Так и должно быть. Хорошо, что я дождался темноты. Ты женщина, я мужчина, вокруг ночь. Ты хорошо пахнешь чистотой. Мне нравится.

– Часто, наверное, приходится чистить, – замечаешь ты, слегка подталкивая своей балеткой мои новые белые «адидасы».

– Поэтому и опоздал, – отшучиваюсь я. – Надраивал этих ребят больше часа.

Ты смеешься, мы начинаем болтать о Поле Фокс, моих кроссовках, очередном сумасшедшем бездомном, разговаривающем с мусорным баком. Нас тянет друг к другу. Это очевидно. Время течет незаметно. Тебе нравится здесь. У всех на виду. А когда разговор буксует, мы снова шутим о моих кроссовках.

– Они очень белые. Идеальные. Как у Бена Стиллера.

– Передам своему чистильщику обуви.

– Непременно, поимей в виду, Джо.

Ты сказала «поимей» и «Джо», это не случайно.

– Я оставил ему хорошие чаевые, – бросаю я, и ты начинаешь рассказывать о том, как однажды случайно украла туфли на распродаже. Мы сидим на ступеньках уже почти двадцать минут; ты так завелась, что тебе приходится нести всякую чушь, только бы не наброситься на меня прямо здесь. Я выбрал это место не случайно: всю жизнь я ходил тут и завидовал обнимающимся парочкам, а теперь пусть завидуют другие. Ты рядом, чистая и возбужденная, говоришь что-то, но мне сносит крышу от одного запаха твоего геля для душа, и я с трудом улавливаю смысл.

– Я такая: «Я ничего не крала, случайно забыла снять». Кому вообще придет в голову воровать туфли на острове?

– Очевидно, одной бесстрашной и симпатичной девушке по имени Бек.

Ты улыбнулась, когда я назвал тебя симпатичной. Умничка. Ты уверена, что я тебя понимаю, – мои изыскания не прошли даром.

– Ты, наверное, считаешь меня сумасшедшей, – кокетничаешь ты. – Зачем я вообще это рассказала?

– Потому что это наше первое свидание. У всех есть в запасе какая-нибудь смешная не совсем правдивая история, припасенная для таких случаев.

– Значит, я врунья, – улыбаешься ты и закидываешь ногу на ногу. Хоть ты и не в юбке, двое придурков пялятся на тебя, раздевая взглядом. Это Нью-Йорк, детка.

– Нет, ты врунья и воровка.

Краснеешь, и мы вместе смеемся. Ты потягиваешься. Под белой майкой просвечивает красный лифчик, из-под джинсов виднеются розовые хлопковые трусики. Ты выпрямляешь ноги и вытягиваешься на ступеньках, закинув голову. Я хочу оседлать тебя прямо здесь, посреди площади, на виду у пялящихся на тебя придурков, растамана, торгующего фенечками, и недовольных стерв, спешащих домой, чтобы скорее загрузить нового Стивена Кинга на свои «Айпэды».

– Ты выглядишь таким молодым, – кидаешь ты, будто я какой-то задрот.

– Молодым?

– Нет-нет, Джо, не обижайся, я не так выразилась.

– Хорошо, а то мне только исполнилось семнадцать, и знаешь, не хочется выглядеть малолеткой. Чего доброго, подумают, что ты собираешься меня растлить.

Ты шлепаешь меня по ноге – я тебе явно нравлюсь, – закусываешь губу и наклоняешься, как тогда на выступлении, чтобы сказать что-то важное.

– Многие мои друзья спешат стать взрослыми и серьезным. А вместо этого кажутся просто старыми; в них пропадает открытость – а она и есть молодость.

– Что ты куришь? Я тоже так хочу.

Ты опять смеешься и легонько шлепаешь меня по ноге. Этого я и хотел добиться. Мне нравится твой смех, и мне нравится, что ты реагируешь на мою шутку, однако свою мысль не бросаешь.

– Первый раз я ощутила себя старой на первом курсе. Мне предложили стажировку в Праге, но я передумала в последний момент, и все друзья тогда ругали меня, будто я упустила единственный шанс в своей жизни. Будто только в колледже есть возможность выбраться за границу.

– Можем хоть сейчас рвануть, – неудачно шучу я, потому что разговоры о колледже выбивают меня из колеи.

– А в тебе есть молодой задор… Очень классно! Будто у нас все впереди и все возможно: хоть баллотироваться в президенты, хоть выучить язык жестов, хоть объездить все замки в Брюгге…

Ты сказала «у нас». Я улыбаюсь.

– Велеть подать мой самолет?

– Нет, серьезно, – говоришь ты и подвигаешься ближе. – Кем ты хотел стать в детстве?

– Рок-звездой, – откликаюсь я и, как ты, откидываюсь на спину. Мы лежим совсем рядом и смотрим в небо. Готов спорить, мы чудесно смотримся вместе, под звездами, молодые и влюбленные.

– Я хотела стать певицей.

– Вот почему тебе так нравится «Идеальный голос»…

Ты резко оборачиваешься и садишься. Я облажался.

– Откуда ты знаешь?

– Просто предположил.

Черт! Черт! Черт!

– Одно время его все смотрели.

– А-а… – тянешь ты. – Тебе нравится?

– Не знаю, – мямлю я, мучительно краснея. – Не смотрел. Но если ты любишь, значит, фильм стоящий.

– Неужели, – говоришь ты, не поднимая глаз, – я настолько предсказуема?

Я молчу. Не знаю, что сказать. Черт бы побрал эту Анну Кендрик. Все из-за нее. Как можно было так проколоться?! Ты смотришь на меня с грустью. Я виноват. Есть только один способ все исправить.

– Предсказуема не ты, Бек, а «Фейсбук».

– Ты залезал на мои странички?

– Они в открытом доступе…

Ты опять смеешься и шлепаешь меня по ноге. Встаешь, потягиваешься. Я вижу твой пупок. Тебе нравится, что я смотрю на тебя. Тянешься так и эдак, опускаешь руки и хлопаешь себя по бедрам.

– И фоточки мои смотрел?

– Пару сотен, не больше. Только за последнюю неделю.

Опускаешь голову и машешь руками.

– Нет-нет-нет! Не хочу быть предсказуемой телочкой, у которой вся жизнь выложена в «Фейсбуке».

– Почему вся? Совсем нет.

– Конечно, нет.

– Как минимум половина в «Твиттере».

Ты снова шлепаешь меня по коленке. Тебе явно это нравится, и мне нравится. Какой-то ребенок орет, требуя мороженого. Хиппи играет на банджо. Богатая сучка на каблуках и в дорогих шмотках громко разговаривает по телефону. Ты опять касаешься моей коленки.

– Я тоже искала тебя в Интернете.

– Да?

– Хотела посмотреть фотки, но фамилию я твою не знаю, а по одному имени трудно найти.

Я улыбаюсь, и ты улыбаешься. Ребенок никак не уймется, но он нам не мешает. Ты прижимаешься ко мне и воркуешь:

– Покорми меня.

– Сейчас пойдем.

Киваешь.

– Ты есть в «Фейсбуке»?

– Раньше был, – вру я. – А потом удалил профиль. Надоело. Большинство живет только ради того, что обновлять статусы.

– Это точно. – Ты киваешь. – Одна из моих лучших подруг тоже против «Фейсбука».

– Да я не то чтобы против.

– Тебя же там нет…

Я догадываюсь, что ты говоришь о Пич, высокомерной неулыбчивой дылде, которую никто не любит. Плохо, что ты сравнила меня с ней. Очень плохо! Накатывает паника. Я замолкаю. Родители наконец-то заткнули маленького засранца шоколадным мороженым. Поднимается ветер. Темнеет. Падают скейтбордисты. Твоя рука тянется к телефону. Я чувствую, что ты хочешь тиснуть подругам: «Парень, с которым у меня свидание, заявил, что ненавидит “Фейсбук”. Вот и всё».

– Пойдем перекусим или что? – спрашиваю я и потягиваюсь, демонстрируя, что у меня есть бицепсы и я могу убить любого, кто посмеет на тебя пялиться. Я – мужчина. А у настоящих мужчин, про которых ты пишешь в своих рассказах, не бывает друзей.

– Или что?

– Ты же хотела есть, а это просто к слову пришлось.

– Не замечал, как много лишних слов мы говорим?

– Пожалуй, – соглашаюсь я и вовремя себя одергиваю, чтобы не сболтнуть про ваше с Чаной и Линн пустопорожнее обсуждение сериала «Новенькая».

– Я хочу обращаться со словами бережно и не тратить их понапрасну. Отсечь все лишнее.

– Понятно.

– Я не против перекусить.

Поднимаюсь и протягиваю тебе руку.

– Прошу.

Ты понимаешь, что я хочу полюбоваться на твою задницу, и спускаешься первая.

– Чего тебе хочется?

– Все равно, – отвечаешь ты и оглядываешься. – Главное, чтобы недалеко от дома, мне завтра рано вставать.

Я веду тебя в «Корнер бистро» и заказываю бургеры, картошку фри, водку и виски. И не возражаю, когда ты заводишь разговор про детство. Ты рассказываешь про Нантакет, я – про Бедфорд-Стайвесант, ты – про страдания провинциалки, я – про твой остров. Это тебя удивляет и подкупает.

– Джо, ты такой умный… Случайно, не в книжном работаешь?

Много говоришь про университет, то и дело вворачивая то «Лигу плюща»[6]6
  Лига плюща – ассоциация восьми частных американских университетов, расположенных в семи штатах на северо-востоке США; считается, что члены лиги отличаются высочайшим качеством образования.


[Закрыть], то «парней из Йеля». И наконец решаешься задать главный вопрос:

– Когда ты выпустился?

– Никогда. Я даже не поступал.

Киваешь. Такое тебе в диковинку. Я начинаю смеяться, ты подхватываешь. Ты для меня тоже в диковинку. Завожу разговор про книги.

Игра «кто-больше-прочитал» – мой конек. Я выигрываю, ты сражена.

– Извини, – бормочешь ты, – боюсь показаться грубой, но ты, хотя и без образования, лучше разбираешься в литературе, чем большинство моих сокурсников. Уму непостижимо.

Я понижаю голос:

– Только им об этом не говори.

Улыбаешься и моргаешь. Это наш секрет. Я отлично справляюсь. Ты не можешь от меня оторваться. Мы – последние посетители. Теперь ты поняла, почему я сразу предложил сесть, а не торчать у стойки. Мы одни за столиком на четверых. Одни во всем зале. Остальные столики уже вымыты, стулья подняты. Ты смотришь налево, направо, потом на меня. Спрашиваешь, не против ли я, если ты вытянешься на скамейке. У меня есть идея получше.

– Хочешь – пожалуйста. Или я могу проводить тебя домой.

Ты хлопаешь глазами и идешь ва-банк.

– А дальше?

– А дальше как захочешь, Бек.

Ухмыляешься.

– То есть ты джентльмен?

Я не отвечаю. Ты робкая и пьяная одновременно. Подводка в стиле сестер Олсен почти стерлась, и ты стала похожа на саму себя.

– Ложись! – командую я.

– Да, сэр, – лепечешь ты, щеки вспыхивают, соски напрягаются, трусики намокают. Послушно вытягиваешься. Я хочу впиться в тебя, но пока нельзя. Сегодня мы даже не поцелуемся.

– Руки за голову.

– Мы играем в «делай как я»?

– Нет.

Я представляю, как мы трахаемся прямо здесь на полу. Представляю. Пахнет пивом, беконом и чистящим средством. Я делаю вдох, ты кладешь руки под голову. Вдруг начинает играть Дэвид Боуи – все-таки Бог существует! – ты улыбаешься. Раздеваю тебя взглядом. Встаю. Ты слышишь шум отодвигаемого стула и открываешь глаза.

– Закрой глаза, Бек.

Слушаешься.

– Я просто хотела рассказать тебе про этот альбом.

– Не надо, – приказываю я.

Мне не нужны твои истории; мне нужна ты, безумно влюбленная в меня. Я не говнюк из Лиги плюща, чтобы восхищаться подробностями о малоизвестном альбоме Дэвида Боуи. И я не собираюсь слушать истории, которые ты травила парням из Йеля. Ты теперь моя и будешь делать, как я скажу. Ты тихонько подпеваешь Боуи, чтобы показать, что знаешь слова. Такое дерьмо нужно только придуркам вроде Бенджи. Бедняга, ну и натерпелась же ты с ними…

Я обхожу вокруг стола и сажусь у тебя в голове. Ты замолкаешь, хихикаешь, но глаз не открываешь. Тебя трясет от желания. Я откидываюсь и кладу ноги на стул. Мой член в нескольких сантиметрах от тебя, от твоего милого ротика. Ты чувствуешь его запах – ноздри трепещут, ты сглатываешь в возбуждении. Я смотрю на тебя сверху вниз: глаза послушно закрыты, рот вызывающе приоткрыт.

– Прикольно, – говоришь ты. – А вдруг про нас забыли и до утра закрылись…

– Вполне возможно, – откликаюсь я, но думаю не про безудержный секс с тобой на полу, а про запертого в подвале Бенджи, мать его. Вот говнюк! Даже так умудряется нам мешать.

– Эй! – вдруг спохватываешься ты и открываешь глаза. Вместо Боуи начинает невыносимо орать «Лед Зеппелин». – Отведи меня домой! – приказываешь тоном, не терпящим возражений (наверняка переняла у друзей, выросших с прислугой).

– Да, мисс.

Два квартала мы идем в полной тишине, засунув руки в карманы, чтобы случайно не наброситься друг на друга прямо там. Для светских бесед мы слишком возбуждены. Тихо. На улицах ни души. Я довожу тебя до крыльца, ты поднимаешься на две ступеньки, и мы оказываемся лицом к лицу. Ты явно не в первый раз проделываешь такой фокус. Отработанный прием. Но я не попадусь на него и не стану тебя целовать, Бек. Не тебе меня учить, что мне делать с твоим телом.

– Было здорово, – мурлычешь ты.

– Ага, – соглашаюсь я невозмутимо. – Тебе завтра рано вставать, так что иди.

Ты киваешь, соглашаешься, но видно, что злишься. Ну и получит сейчас твоя зеленая подушка… А я улыбаюсь: ты будешь думать обо мне, ждать и сходить с ума от желания – точно так же, как на площади ребенок выпрашивал мороженое, точно так же, как вся Америка затаив дыхание ждала новой книги Стивена Кинга, как я сегодня ждал Кёртиса и как Бенджи на другом конце города сейчас ждет меня. Тебе тоже придется подождать.

– Сладких снов, Бек.

– Попить на дорожку не хочешь? – спрашиваешь ты, стоя у призывно распахнутой двери. Последняя попытка.

– Нет, спасибо, – говорю я и ухожу не оборачиваясь. Ты вожделеешь меня, и, честно говоря, если б не Бенджи с его органическими яблоками и содовой, я бы плюнул на все и глотнул твоей водички.

Бенджи – мой спаситель, мать его. Кто бы мог подумать?!

* * *

Я осадил тебя, и правильно. Улыбка не сходит с моего лица всю дорогу, а дома я рассказываю Гектору о свидании, передергиваю на тебя, принимаю душ, щедро обмазываюсь кремом и скачиваю альбом Боуи Rare and Well Done, чтобы послушать его по дороге в магазин. Не ложусь: еще куча дел. Да и как уснуть, когда ты сейчас будешь строчить своим подружкам отчет о свидании. Заглядываю в гастроном, покупаю овсяные колечки и пакет молока, потому что Бенджи тоже заслуживает награду. Умей я свистеть, непременно изобразил бы какую-нибудь счастливую мелодию. Вхожу в магазин, сбегаю по лестнице и нахожу принцессу Бенджи в праздности и дурном расположении духа. Кинга он даже не открывал, сразу видно, я же профессионал. Передаю ему колечки и подушку. Вот какой я добрый.

Но принцесса не ценит – обнюхивает тарелку и фыркает:

– Это ведь не миндальное молоко?

– Читай книгу и ешь, – командую я. – Тест будет по первым ста страницам. Вперед!

Поднимаюсь наверх и устраиваюсь поудобнее для новой встречи с тобой, Бек, только теперь виртуальной: включаю в наушниках Дэвида Боуи, открываю на компьютере фотки, стянутые в «Фейсбуке», без звука пересматриваю отрывками «Идеальный голос». Растворяюсь в тебе и даже не замечаю, как начинает светать. Как ни странно, спать вообще не хочется. Хочется увезти тебя в «Лондон, удивительный молодой город»[7]7
  Строчка из песни London Bye Ta-Ta Дэвида Боуи.


[Закрыть], а приходится спускаться в подвал, чтобы проверить, усвоил ли Бенджи урок.

И знаешь, что я вижу?! Он не просто читает Кинга, он жадно заглатывает его, как толстощекий карапуз – сладкую карамельку. Я принимаюсь хлопать, а он, застигнутый врасплох, с деланым равнодушием откладывает книгу и изображает зевок. Предупреждаю, что сейчас будет тест; он начинает ныть.

– Сегодня у нас тест на знание содовой.

– Что? Ты же сказал читать Кинга.

– Да, я сказал. А ты сделал. Молодец.

Бенджи принимается стонать и жаловаться, что у него болит желудок. И голова. И аллергия на книжную пыль. И ему нужен пластырь (ему здесь детский лагерь, что ли?), и витамин В, и крем от экземы, которая обострилась из-за «дешевого» кофе (видите ли, он не может пить молоко из коровьей сиськи). И вообще, он устал и не хочет больше никаких тестов.

– Начинаем, Бенджи.

– Не могу сейчас. Я же говорил, что не переношу коровье молоко. И эта овсяная дрянь для меня как яд.

– Содовая успокоит твой желудок.

– Ну пожалуйста…

– «Короткие интервью» ты ведь тоже не читал, так?

Молчит. Я качаю головой. Хочется позвонить в Йель и сказать, что они выпускают придурков.

– Я неплохой человек, – наконец говорит он.

– Конечно.

И знаешь, Бек, он правда не говнюк. Он просто дико закомплексованный. Одного моего взгляда хватило, чтобы он засуетился и отложил Кинга, а ведь тот ему реально понравился. Даю еще один шанс.

– Как тебе Кинг?

– Э-э… – мнется он. Ясно: так ничего и не усвоил.

Выставляю перед ним три одинаковых пластиковых стаканчика с содовой.

– Ты не читал «Короткие интервью», а тесты у нас каждый день.

– У меня… У моей семьи есть деньги, Джо. Много денег. Есть «Альфа Ромео». Хочешь машину, Джо? Забирай.

– Сделай по глотку из каждого стакана и скажи, где «Домашняя содовая».

– Я так не могу. Нужно что-то для очищения рецепторов.

Достаю из сумки заранее припасенную черствую булку – я подготовился.

– Все бутылки открыты одновременно? Вкус содовой меняется со временем на воздухе.

– Одновременно, Бенджи.

– Нужны стеклянные бокалы. Пластик портит вкус.

– Пей.

Протягиваю первый стакан. Он закрывает глаза, делает глоток и принимается гонять его во рту и полоскать горло, как дегустаторы. Хочется залепить ему в морду. Наконец сплевывает в банку с мочой.

– У моего отца есть самолет. Я могу отправить тебя в любой конец света с десятью штуками баков в кармане. И мы забудем обо всем, что было. Отец даже не заметит. Он все ждет, когда я начну сорить деньгами. Никто ничего не узнает.

– Кусай булку.

– Таиланд. Франция. Ирландия. Куда хочешь.

– Кусай.

Он замолкает, мусолит булку, я достаю следующий стакан.

– Джо, пожалуйста. Зачем тебе все это?

– Пей.

– Результаты все равно будут недействительными, потому что дрожжи перебивают вкус. Нужна соленая вода.

Я никогда не повышаю голос, поэтому, когда прикрикиваю: «Бери стакан, мать твою!», он впадает в панику и хлопается на колени. Вот идиот! Начитался Кинга и теперь, видимо, представил себя его героем. Но там нормальный работяга, бывший смотритель «Фэнуэй-парк»[8]8
  «Фэнуэй-парк» – бейсбольный стадион в Бостоне, на котором играет команда «Бостон ред сокс».


[Закрыть], которого ошибочно обвинили в убийстве. Бенджи ни дня в своей жизни не работал – так, страдал какой-то хренью.

– Встань.

– Соленую воду. Умоляю.

– На дегустации кока-колы и пепси ничего такого не дают.

– Знаешь, что отличает содовую от сельтерской воды и обычной газировки?

Тяжело вздыхаю.

– Соль, Джо. Бикарбонат натрия, или цитрат натрия, или гидрофосфат натрия.

– Пей, Бенджи. Не пудри мне мозги.

– Я не вру! Так и есть. Уж в этом я разбираюсь.

– Пей.

Замолкает и делает глоток, булькает.

– Это не моя содовая.

Ничего не отвечаю и поднимаюсь наверх. Он орет и требует огласить результат. Сохраняю интригу. Неопределенность – полезная штука: учит выдержке и делает сильнее. Вот почему Америка сходит с ума по Стивену Кингу: он умеет удерживать внимание. И прекрасно знает, что безумие при определенных обстоятельствах может охватить любого, хоть бывшего смотрителя, хоть богатого бездельника. Старине Стивену наверняка понравился бы мой план. Я улыбаюсь и запираю дверь.

* * *

В гастрономе напротив есть соль и стеклянные банки. Беру и то и другое. Продавец, нормальный парень, дает мне коробку, чтобы проще было нести покупки. Чем больше я вожусь с этой газировкой, тем меньше меня изумляет, что находится горстка идиотов, готовых платить деньги за «Домашнюю содовую». И чем больше я вожусь с Бенджи, тем лучше понимаю, почему миллионы других богатых идиотов не покупаются на эту хрень. «Домашняя содовая» никогда не станет популярна так же, как Стивен Кинг. Чтобы завоевать кого-то, надо его понимать. Если не знаешь потенциальных потребителей, долго на рынке не проживешь.

Бенджи – полный ноль в маркетинге. Надо учиться у «Кока-колы»: те не выпендриваются, а стараются угодить, поэтому выпускают и молодежную, и классическую, и новую, и фирменную, и диетическую, и калорийную версии. Колу пьет и неистовая Бейонсе, и консервативная белая Америка. Противоречие? Нет, гениальный маркетинг. И большие деньги. А Бенджи решил, что он умнее всех, и стал создавать вокруг своей продукции ореол элитарности и научности. Идиот! Люди никогда не полюбят того, кто не желает вписываться в их рамки.

Я выставляю перед Бенджи три банки с содовой, свежую булочку и еще одну банку с соленой водой.

– Полощи.

Он полощет рот, как на приеме у зубного. Я даю ему еще один шанс – еще один шанс превратиться из ничтожества в человека. Потому что до меня парню никто такого шанса не давал. Воспитывали его ужасно: мать никогда не говорила «нет», отец никогда не наказывал, многочисленные няньки молчаливо сносили все капризы. Он сам рассказал мне это на вторую ночь здесь после того, как провалил тест по «Радуге тяготения». Признался, что все учебные работы в Йеле покупал за деньги. Заявил, что просмотрел первые пять страниц книги, очень впечатлился и дальше просто не смог читать. Видите ли, он слишком впечатлительный и чувствительный и способен принимать литературу только малыми дозами. Но если он такой, мать его, восприимчивый, что ж так долго прочищает свои долбаные рецепторы?!

– Пей, – командую я.

Он зажимает нос и делает глоток. Я сдерживаюсь из последних сил. Этот бездельник в детстве никогда не знал ремня и не сидел запертым в своей комнате (или в подвале), в колледже впаривал учителям заказные работы и теперь пытается впаривать пафосным идиотам свое элитное пойло. Я – первый, кому удалось прижать засранца к ногтю и заставить отвечать за свои поступки. Надо сказать, ответственность ему к лицу. Появились морщинки, исчезло гламурно-педоватое выражение. Правда, работы пока полно: он все еще скрещивает ноги, как Вуди Аллен, и сдувает волосы со лба. Но я сделаю из него мужчину.

– Где «Домашняя содовая»?

– Да какая разница?! Мы продаем стиль жизни. Настроение. Здоровье и богатство.

– Разница должна быть. Любой идиот отличит колу от пепси.

– Не сравнивай.

– Где «Домашняя содовая»?

– Откуда мне знать: может, ты врешь и ее вообще здесь нет.

– Я никогда не вру.

– Ты ведь не убьешь меня?

– Где «Домашняя содовая»?

– Конечно, не убьешь, ты слишком умен.

Я ничего не отвечаю, потому что знаю силу молчания – испытал на собственной шкуре. Ни одни слова отца не помнятся мне так ярко, как его безмолвие.

Бенджи тоже проникся: руки у него затряслись. Когда он берет первую банку и подносит к губам, бо́льшая часть содержимого проливается на подбородок и дорогущую рубашку. Я просматриваю почту и поверить не могу, сколько людей скучают по этому придурку, любят его. Он гостит у меня всего три дня, а парня уже завалили письмами. Пока он кусает булку и собирается с мыслями, я проверяю твой телефон. Невероятно! Ты еще никому ничего не написала про наше свидание. Наверное, забавляешься со своей подушкой или спишь.

Бенджи берет вторую банку, глотает, полощет рот, сплевывает.

– Точно не здесь, – говорит он и смотрит на меня, явно надеясь на подсказку. Молчу – идеальная тактика с богатенькими избалованными засранцами. Я, когда сидел в клетке, вел себя гораздо лучше: не ныл, не жаловался и не трясся, как последнее ссыкло.

Берет третью банку и говорит:

– Чин-чин!

Я готов придушить его голыми руками. Он не итальянец. Какого черта сует мне в нос свой «чин-чин»? Бенджи делает глоток, облизывает губы, трет подбородок и принимается ходить по клетке.

– Ну?

– Тут не идеальные условия для дегустации.

– Жизнь вообще неидеальна. Для большинства людей.

– Воздух слишком влажный и застоявшийся.

– Где «Домашняя содовая»? В первом, втором или третьем?

Он вцепляется в решетку, трясет головой и плачет. Опять. Я проверяю папку «Отправленные» в твоей почте. Уже девять, ты проснулась и успела тиснуть своему сокурснику сообщение, что тебе понравился его рассказ.

– Бенджи, ну?

Он поднимает голову, делает шаг назад, словно боясь упасть от переизбытка чувств, вытирает глаза, складывает руки на груди и выплевывает:

– Здесь ее нет!

– Это окончательный ответ?

Он вцепляется в свои белокурые лохмы (заметно потемневшие от пота) и умоляет:

– Подожди!

– Отвечай.

– На вкус везде дерьмо – обычное отстойное химическое дерьмо по девяносто девять центов бутылка. Ты обрек меня на провал. Так нечестно.

– Это окончательный ответ?

– Да.

– Прости, Бенджи, – говорю я, и его нижняя губа начинает трястись. – Ты ошибся. Во всех трех банках «Домашняя содовая».

Тебе приходит письмо от сокурсника:

«Спасибо, Бек. Сейчас читаю тебя. Очень здорово. Это лучшая твоя вещь».

Бенджи стонет:

– Нет!

Что за самоуверенный урод? «Читаю тебя». Вот козел!.. Ну давай же, напиши Чане или Линн. У тебя вчера было лучшее свидание в жизни, а ты треплешься об учебе…

– Джо, такого не может быть.

– Может, – говорю я и в его лице даю отповедь всем зарвавшимся богатеньким врунам с университетскими дипломами. – Это контроль качества. Разбирайся ты хоть немного в бизнесе, знал бы, что без него никуда.

Бенджи садится, скрещивает ноги, и мне даже немного жалко беднягу. Его бросили в мир, как слепого котенка, не подготовив к взрослой жизни. И вот теперь он барахтается из последних сил – в забрызганной кровью рубашке, с желудком, полным содовой и коровьего молока, с поблекшей шевелюрой и в полной растерянности.

– И что теперь? – бормочет Бенджи.

Я молчу. Ответа он не заслуживает: тест провален. Щелкаю выключателем и иду наверх. Умоляет оставить свет – мечтает дочитать Кинга. Ты строчишь письма своему сокурснику. Нет чтобы мне написать… Поворачиваюсь и включаю гребаный свет. Пусть хоть раз в жизни дочитает книгу до конца.