Текст книги "Хуже не бывает"

– Ты знакома с Джимом Роджерсом и Оуэном Бирнбаумом, верно? – произнес Лиланд, пока Сьюзан поспешно планировала бегство так, чтобы это не выглядело слишком малодушно, – она просто турист, прогуливающийся по живописному похоронному пейзажу. Не обнаружив никого и ничего, способного ее спасти, она вернулась к его вопросу.

– О, да, привет, Оуэн… Джим.

Не видя ничего перед собой, она улыбнулась сквозь них, в энный раз думая о том, что Лиланд здесь с кем-то, все по парам, все устроены в жизни, а она одна. Печальная одинокая фигура, которой Ник великодушно отвешивает комплименты, а прочие – жалеют, если вообще замечают. Ник, человек, который делит постель с последним мужчиной, с которым спала Сьюзан, в то время как Сьюзан спит в одиночестве. Четыре года. Четыре: года?

– О боже, – нечаянно вслух простонала она ее глаза расширились от осознания этого печального факта.

– Что случилось? – спросил Лиланд, заботливо коснувшись ее руки, всегда готовый прийти ей на помощь, несмотря на то что причина ее страданий отчасти заключалась в нем самом.

Она снова посмотрела на него и помотала головой, отгоняя безрадостное видение, которое только что вызвала.

– О, ничего, я просто вспомнила, что собиралась встретиться кое с кем и уже сильно опаздываю. – Она одарила Ника и остальных улыбкой, затем опять повернулась к Лиланду. – Значит, увидимся утром в субботу, под часами. Не забудь захватить гвоздику. – И, заговорщицки придвинувшись к нему, закончила: – Здесь повсюду шпионы, никому не доверяй. – После чего, развернувшись, направилась прочь, бросив через плечо: – Пока, мальчики, Ник.

Вот тогда она и решила. Так не может продолжаться. Лиланд не останется последним человеком, с которым она спала, так-то. Она-то не стала для него последней. Это просто неприлично. Как только она найдет мужчину, в чьей гетеросексуальности будет абсолютно уверена, то исправит это упущение. Последний человек, с которым она будет близка, не свалит от нее вот так запросто, это точно. И не будет тем, кто теперь предпочитает мужчин. А возможно, и всегда предпочитал. Может, он смотрел на нее, а перед глазами у него все время мелькали почти раздетые мужчины с мускулистыми руками и крепкими, поджарыми телами. Мускулистые мужчины вели в его мечтах домашнее хозяйство, отжимались и приседали, «кубики» на их животах блестели от капель пота.

Ей нужен кто-то, кого можно поместить между Лиландом и ее оставшейся жизнью. Кто-то, кто принес клятву верности женскому флагу. Сигнал о начале чего-то нового. Она сдаст свой значок Пограничному контролю. Она больше не будет Таможенным Агентом, который застрял на задворках гетеросексуального мира, штампуя мужские задницы, пересекающие границу многоцветного Гей-королевства. Долой!

Надо найти кого-нибудь сегодня же. На похоронах. И никаких отсрочек, она должна доказать себе, что прошлое осталось в прошлом. С сегодняшнего дня она будет встречаться только с натуралами. Она тщательно изучила сексуальный ландшафт в поисках самого прямого, самого высокого дерева. Толпа медленно расступилась, дым и разговоры рассеялись, и Сьюзан улыбнулась, увидев устремленные на нее понимающие глаза Дина Брэдбери. Ну, разумеется, она знала его. Знала и его, и о нем уже сто лет. Разве о нем не ходит дурная слава? Всякий, кто попадал в сексуальный мир Голливуда, непременно делал остановку в доме Дина, или, как изящно выразился ее друг Крейг: – «Дин кого хочешь затрахает». Гедонист и коллекционер всевозможных удовольствий. Ценитель противоположного пола – а это означало, что он полностью соответствует критериям Сьюзан. Она осторожно проследовала за Дином вдоль прохода, точно непутевая невеста, и села в кресло рядом с ним.

От Дина пахло большими деньгами, первобытной силой и марихуаной. Опьяняющая смесь. Сьюзан вдохнула исходящий от него запах пота и наркотиков и улыбнулась. Дин был настоящим голливудским плохим парнем, который, похоже, не выдыхал воздух без перегара года эдак с 1968-го. Сьюзан поерзала на сиденье и придвинулась к Дину, старательно изображая развязность и доступность – то, что можно было бы назвать «давай займемся сексом прямо сейчас». Поведение, которое никогда, никогда не было для нее нормой, но теперь могло помочь в медицинских целях. Отчаянные времена требовали отчаянных мер, Сьюзан должна довести дело до конца. Она дала Дину это понять. Странное дело, она сделала свой лучший заход, а он лишь взглянул на нее, подняв брови. Она снова многозначительно посмотрела на него и, кажется, это сработало. Остальное уже частности, Бог там, где хватает места для Него, а Дин не поглотил все доступное пространство.

– Эй, – прошептала она, глядя на «Оскара» – огромный приз, стоящий перед ними. – Ты часто здесь бываешь?

– Только когда мрут продюсеры, – пробормотал он, не глядя на нее.

Сьюзан с трудом подавила смех, поскольку огни уже начали тускнеть, и устроилась поудобнее в ожидании шоу «Прощание с Джеком». Приятное ощущение – сидеть рядом с большой звездой. Она может расслабиться и позволить Дину оправдать свою репутацию. Следовать за его звездой. Избранная избранным. Они – великие, а стало быть, и я тоже.

Дин стал звездой с того дня, как зрители впервые, затаив дыхание, смотрели на него в фильме «Двое в зарослях» – низкобюджетном триллере об удачливых детективах, работавших под прикрытием во время массовых убийств детей-цветов в Хейт-Эшбери в конце шестидесятых. «Когда свободная любовь заканчивается смертью» – гласила реклама фильма, да и сам фильм был немногим лучше этой рекламы, но одно в нем было замечательно – Дин.

Особенно когда в конце он оказывается убийцей, но все равно нравится вам. Он обладал шармом, неуловимой притягательностью, перед которой невозможно устоять, это и сделало его звездой. И, подобно персонажу, которого он сыграл в своем первом фильме, Дин был смертельно неотразим для дам, хотя в жизни ему не приходилось силой лишать своих жертв пульса, когда он, насытившись, заканчивал свое пиршество, если такое вообще возможно (а в случае с настоящим Дином этого не бывало).

– Я вижу, вы в команде участников, – снова прошептала Сьюзан, придвинувшись к нему и заглядывая в программку, в которой был указан каждый выступающий, сколько времени должна занять его речь вплоть до секунды и отрывок из фильма. Дин представлял фрагмент одного из фильмов Джека в конце вечера. Сразу после того, как Мег Райан[6]6
  Мег Райан (р. 1961) – американская киноактриса, продюсер.


[Закрыть] прочтет письмо от Салмана Рушди[7]7
  Салман Рушди (Ахмед Салман Рушди) (р. 1947) – британский писатель индийского происхождения.


[Закрыть] и перед тем, как Кэндис Берген[8]8
  Кэндис Берген (р. 1946) – американская киноактриса.


[Закрыть] представит отрывок из «Эти руки».

– Пока он был жив, я мог говорить о нем только за его спиной – это воодушевляет, – тихо произнес Дин, губы у него едва шевелились, взгляд был прикован к освещенной прожектором кафедре перед бордовым бархатным занавесом. Ну да, а теперь ты можешь говорить за всем его телом, подумала Сьюзан.

Эд Бегли-младший[9]9
  Эд Бегли-младший (р. 1949) – американский киноактер.


[Закрыть] появился из-за занавеса и направился к свету, постучал по микрофону, стоящему перед его светловолосой головой. Подался вперед, прочистил горло.

– Всем добрый вечер. Я удостоен сомнительной чести стать ведущим этого вечера.

Помолчав, он посмотрел на море лиц, выжидающе уставившихся на него, как подсолнухи, тянущиеся к солнцу.

– Сомнительной для вас, потому что я не знаю, что делаю, но это честь для меня – отдать дань памяти великому человеку. – Он откинул со лба желтые волосы и облизнул губы. – Но я никогда толком не знаю, что делаю, так что сегодняшний вечер не исключение. Но если серьезно, друзья…

Люди вокруг засмеялись. Дин поднял брови, но ничего не сказал. Эд продолжил, его лицо казалось даже бледнее обычного на фоне яркого задника.

– А теперь я открою этот вечер, представив вам очень близкого друга и коллегу Джека – гиганта индустрии, не только потому, что он высок ростом, но и потому, что свершения этого человека даже выше его самого, затмевают собой все, за исключением его жены, которая предпочитает прямой свет. Она – одна из немногих женщин, которые становятся от этого лишь привлекательнее. Хотя ты в этом не нуждаешься, Рената. Рената Энгельсон. Разве можно быть еще прекраснее, леди и джентльмены? И зачем ты растрачиваешь себя на Карла? Ведь у этого человека не хватает на тебя времени между написанием сценариев и съемками. Не хочу хвастать, но я работаю не слишком много, а значит, смогу уделять тебе больше внимания, чем Карл. Ну же, соглашайся! Зачем тратить время на простого оскароносного сценариста и режиссера, когда ты можешь заполучить стареющего актера-альбиноса с электромобилем и пустыми карманами? Трагедия в том, что, по слухам, этот парень играет в своем последнем эпосе! В чем дело, Карл? Ты не смог дозвониться до моего агента?

Собравшиеся радостно засмеялись, а нахмурившаяся Сьюзан снова наклонилась к Дину.

– Прошу прощения, они собираются перечислять все регалии всех присутствующих на похоронах?

Дин облокотился на подлокотники, сложил руки перед собой и прошептал, прикрывая пальцами рот:

– Не знаю, но в такой ситуации меня эти чествования очень успокаивают.

Сьюзан покачала головой и откинулась на спинку, пытаясь заставить себя слушать, но сюрреалистический абсурд происходящего потряс ее Карл Вебер принялся рассказывать невероятна длинную историю про Джека и рыбную ловлю на муху. Сьюзан ерзала на сиденье, мечтая о диетической коле. Ей было сложно представить, что у Джека хватало терпения на то, чтобы удить рыбу на муху. Тихое сидение на берегу с удочкой как-то не сочеталось с неумеренным употреблением наркотиков. Хотя, может, пока она спала под воздействием перкодана,[10]10
  Перкодан – болеутоляющее, наркотическое средство, полусинтетический опиоид.


[Закрыть] уже создали наркотики, помогающие развлекаться на природе. Сьюзан понравилась эта мысль. «Специально для рыболовов» – гласит этикетка на бутылочке со снадобьем. Эта мысль поддерживала ее на протяжении пятнадцатиминутного рыболовецкого монолога Карла.

– Он украл весь мой лучший материал, – пробормотал Дин через десять тысяч жизней, которые прошли перед ней. Сьюзан съехала вниз в кресле и прикрыла рот рукой, чтобы не рассмеяться вслух.

Не то чтобы он сказал что-то очень забавное – забавной была сама Сьюзан, изображающая застенчивую хихикающую девочку-подростка, повизгивающую и хлопающую ресницами, а все потому, что она не слишком-то умела кокетничать.

– Ты тоже увлекаешься рыбной ловлей?

Дин серьезно кивнул, ухмыльнулся под скрещенными руками.

– Это крутое дерьмо, подруга, послушай только.

На сцене Карл продолжал монотонно бубнить.

– Великая река простиралась вокруг… и, как мы знаем, Джек любил эту реку. Солнечный свет на волнах, часы идут, как процессия муравьев, вознося нас к чистой первозданной природе, туда, где он мог быть просто человеком, удящим рыбу. Рыбак среди рыбаков. Человек среди людей.

– Послушай, я сам собирался загнуть про муравьев, этот парень мне ничего не оставил, – Дин поймал ее лукавый взгляд.

– Мы сидели там, и Джек вылавливал одну рыбу за другой, в то время как мне досталась дырка от бублика, и тут я вдруг заметил, что он проделывает…

Сьюзан снова пришлось прикрыть рот. Она чувствовала себя восьмиклассницей, изо всех сил старающейся не рассмеяться на школьном собрании.

– Это из-за меня или ты считаешь похороны чем-то вроде афродизиака?

– Не афродизиак, а англодизиак, – резко поправила она. – Мы ведь белые, не забывай.

Теперь она его точно заполучила, наверняка заполучила. Он кивнул и одарил ее широчайшей ухмылкой. Вот тогда Сьюзан это и поняла. Она еще не забыла, как флиртовать с привлекательными мужчинами. А Дин был сертифицированный, подлинный, хорошо себя зарекомендовавший мужик, никто не мог этого отрицать. Он получил ее сигналы, ее передатчик еще не заржавел.

Хорошо одетая женщина обернулась, неодобрительно посмотрела и уже была готова шикнуть на них, но тут узнала Дина, и на ее лице отразилось удивление, граничащее с радостью. Наклонившись вперед и придвинувшись поближе к своей подруге, она зашептала ей что-то на ухо, несомненно, сообщая, что за ними сидит большая звезда.

– Теперь я вам нравлюсь, верно? – сказала Сьюзан, радостно сияя.

Дин кивнул.

– О, да, англодизиак: это здорово.

– На голове у него была одна из этих крошечных шляп, которая отлично смотрелась на нем, я-то в ней походил на мистера Магу.[11]11
  Мистер Магу – персонаж популярного американского мультипликационного сериала 50-х и 60-х, маленький смешной близорукий старичок в тирольской шляпе.


[Закрыть] Джек насаживал приманку и резким движением руки забрасывал удочку снова и снова…

Сьюзан не знала, как сумела это пережить. Она мечтала сбежать поскорее с Дином, и наконец-то получить прививку против целибата. Но если она выдержала почти четыре года, то сможет вытерпеть кучу отрывков из фильмов и лицемерные восхваления человека, которого ненавидели почти все, за исключением нескольких наркодилеров и шлюх, И в любом случае секс никогда не играл в ее жизни большой роли. Наконец на сцену поднялся Дин:

– Прощай, мой старый соратник и плохой парень Джек. Ты один из немногих, кто был настолько любезен, что на твоем фоне даже я выглядел бойскаутом. – Он сделал паузу, ожидая взрыва смеха. – Ну, хорошо, может, и не мальчиком, но как насчет скаута? Знаете, в такой дурацкой форме с фонариком?

Аудитория зашлась смехом, а радостная от предвкушения Сьюзан смотрела на происходящее с последних рядов, поджидая Дина, пока тот восхвалял человека, которого едва выносил.

– Хорошо, предлагаю вам сделку – можете думать что хотите, если позволите мне выбраться отсюда, по рукам? Но прежде, чем уйти, я хотел бы представить фрагмент из фильма этого энергичного, уникального, обладавшего живым воображением человека, даже если подчас это воображение мрачное и кровожадное, как у меня. Эй, ребята, все по-настоящему великие иногда нуждаются в перерывах, понимаете, о чем я? – Дин изобразил фирменную порочную ухмылку и поднял свои знаменитые брови, показав на экран. – А теперь, без лишней болтовни, мы ее уже достаточно наслушались, фрагмент из фильма под названием «Шагая вниз по темной дорожке», который мы с Джеком делали в 1910 году.

Свет погас, и аудитория неистово зааплодировала.

– Хочешь уйти отсюда? – пробормотала Сьюзан, когда Дин присоединился к ней.

– Точно, Сьюзи Кью. Хочешь поехать ко мне?

Сьюзан пожала плечами, она чувствовала себя легкомысленной, безвольной и слегка подавленной.

– Почему бы нет?

Так что перед лицом Бога, Лиланда, Ника и всех остальных Сьюзан ушла с этим печально известным Пиноккио – настоящим распутником.

Не то чтобы Дина Брэдбери было так уж легко снять, но в тот вечер кое-что сработало в ее пользу. Первое – Сьюзан неплохо выглядела, и второе – добралась до него раньше других и объявила свою программу. И последнее, а возможно, и главное: она знала, и Дин знал, что она знает, где достать кое-какие из нравящихся ему наркотиков. Она намеренно использовала слово кое-какие, потому что ни у кого в целом мире не нашлось бы ассортимента препаратов, который полностью удовлетворил бы Дина.

– Давай сперва заедем к моему другу Майклу, Я хочу раздобыть небольшой сюрприз для тебя, – намекнула Сьюзан. Она не собиралась принимать участие в этом, но не могла же она отправиться к Дину с пустыми руками, верно?

Дин поднял брови.

– Ты хочешь захватить сюрприз для меня, Сьюзи? Ты собираешься…

Сьюзан нахмурилась.

– Я не собираюсь ничего принимать, увы, я просто хотела предложить тебе эти сокровища, а затем, рыдая, наблюдать и сопереживать.

Дин протянул руку, коснулся ее лица.

– Как же я не распознал бескорыстный жест истинного друга?

Майкл был счастлив оказать Дину услугу. У Майкла обнаружили СПИД, вот почему он располагал любимым на тот момент наркотиком Дина – маринолом.[12]12
  Маринол – с 1980 г. распространяется Национальным Онкологическим институтом США как стимулятор аппетита и противорвотное. Отпускается по специальным рецептам для онкобольных и больных СПИДом.


[Закрыть] Марихуана в капсулах, которую выдавали по рецепту. Сьюзан была уверена, что Дину это понравится, для нее это было важно, потому что она хотела нравиться людям, а Дин – это больше, чем просто люди.

Она проследовала за Дином к его дому и украдкой из ванной позвонила Люси.

– Ты можешь остаться на ночь с Хани?

– Почему? Кто это? Ты должна мне сказать! Я держу в заложниках твою дочь! Между колен! – Люси с трудом сдерживала возбуждение.

– Подробности позже, – прошептала Сьюзан. – Мне нужно идти.

– Но я твоя лучшая подруга! – завопила Люси в умолкшую трубку.

Сьюзан получила ночь, полную хриплых сексуальных эскапад. Долгую ночь под звездами, как небесными, так и кинематографическими, ночь, наполненную плотоядными сексуальными разговорами Дина. Обычно Сьюзан не получала от этого удовольствия, но в данном случае сделала великодушное исключение – в конце концов, разве это не подтверждает неизменную и несомненную сексуальность Дина? Разве не это присуще настоящим гетеросексуалам? Такие подчас малоприятные вещи, как сальности, громкая отрыжка и поднятое сиденье унитаза.

– О, да, детка, тебе это нравится, верно? Расскажи мне, как тебе это нравится…

Вспоминая случившееся позже, с налитыми кровью глазами, она подумала, что боги свиданий, наверное, сжалились над ней и бросили ей эту знаменитую кость, которую она с благодарностью приняла. Сьюзан была с этим самым крутым на свете старым добрым парнем, правда, уже староватым но это не имело значения. Важно, что связь с Дином могла стать знаком для других, и дело пошло бы на лад. Обычное дело, обычное для шоу-бизнеса. Больше никаких экзотических крушений и сюрпризов. Она сможет вернуться к тем безмятежным дням, когда тебя бросают ради другой женщины, или потому что ты слишком эгоцентрична, или по десятку любых других ожидаемых причин. Возможно, теперь в ее жизни начнется новая глава, и она сможет перевернуть страницу, оставить затяжную боль в прошлом и столкнуться лицом к лицу с неизвестным будущим – со светом в глазах, надеждой в сердце и презервативом в бумажнике.

Сьюзан была бы рада продолжить отношения с Дином. Это сделало бы всю ее жизнь проще: ее жизнь в воображении, да. Она станет «миссис Дин Брэдбери». Миссис. «Я с ним, вот с кем».

Единственная проблема заключалась в том, что Дин был неспособен на большее. Логично, думаете вы, раз он больше, чем жизнь, значит, и его малая часть – это довольно много, верно? Так и должно быть, да? Но у Дина не бывало «отношений». У него был секс с кем-то на какое-то время, а затем он сваливал. Ему нравилась новизна, нравилось менять женщин одну за другой, шагать легко и быстро, уходить прежде, чем старая любовь протухала и начинала вонять. Он оставлял своих возлюбленных с прозвищем, анекдотом и странным печальным статусом подвида, опыленного Дином Брэдбери. Некое растение: женский род – deangenuspenus celebritoriumus.

– Ты рад, что мы подождали? – спросила она на следующее утро, когда Дин собирался на занятия по гольфу.

Он молча посмотрел через плечо в озорно улыбнулся:

– На тот момент нет.

И ушел, оставив Сьюзан среди скользких последствий.

Лежа между невообразимо дорогих простыней, Сьюзан принялась обдумывать, как она будет рассказывать об этом недоверчивой Люси. Она мечтала, как придет домой и поделится с Люси своим богатством, подарит ей блестящую монету радостного чувства, бурлящего за улыбкой. Разрежь ее сейчас, и из нее польется музыка, и песня будет исключительно о прекрасном. Значит, она не делала ничего интересного уже сто лет, да? Ей хотелось увидеть лицо Люси, когда она расскажет, что ее почти четырехлетний период сексуального воздержания закончился настоящим аншлагом.

Река тревоги

Хани привыкла большую часть времени жить с матерью, а оставшееся время проводить с отцом. И постепенно, казалось, забыла, что они втроем жили под одной крышей, никогда не подавала вида, что скучает по той, прежней жизни.

Протянувшись между ними, словно полоска сверкающих огней, она освещала тропинку между жизнью Лиланда и Сьюзан – постепенно исчезающая пуповина, которая все еще связывала их. И они держались за этот милый спасательный трос в надежде, что их спасут лучшие времена.

Лучшие для всех троих – и для Хани, и для ее родителей. Она прочно стояла между ними, ее бледные маленькие ладошки тянулись к обоим, призывая их встретиться в центре мира, где она ждала их, где она была всегда. Их мир, который Лиланд и Сьюзан создали вместе, когда сотворили ее. Разве Хани не была целым миром для них обоих?

– Я сегодня ночую у тебя или у папы? – спрашивала она. И как же Сьюзан ненавидела, когда Хани отправлялась к нему. Унося свои крепенькие ножки и горловой смех, сгребая свои сокровища: фрисби, одеяло и книгу с рассказами – в шесть лет она уже была жадным читателем – в голубой рюкзачок и слагая их к ногам Лиланда. Она круглыми глазами смотрела «Карапузов» вместе с Лиландом и его аккуратным дружком, хихикала, лежа на полу его стильного дома, на его мягком белом ворсистом ковре, перед его большим плазменным телевизором.

Разумеется, у Лиланда и Ника должен быть самый новый, самый большой, самый плоский телевизор, и, конечно же, Хани он должен нравиться. Так что Сьюзан была рада, когда кабельный канал, на котором она работала, презентовал ей плазменный телевизор – тайный нелепый расклад, характерный для Беверли-Хиллс: ты можешь получить все, если поддерживаешь отношения с Джонсами, поскольку они вошли в семью Рокфеллеров.

И хотя Сьюзан напоминала себе постоянно, что дело не в «вещах», в глубине души она не могла в это поверить, поскольку росла среди подкупов и утешений, даруемых вещами, – особенно если любовь все время задерживалась в пути. Еще ребенком она выучила важный жизненный урок. Золи не хватает любви – эй, забей! Зато есть подарки! Временами эти приношения становились вполне приемлемой альтернативой любви и теплоты; а даже если и нет, что можно с этим поделать? Лучше смириться – бывают трагедии куда покруче этой, так что не хнычь. Может, подарки на самом деле и не были заменой, но Сьюзан знала, что в крайних случаях они могут стать таковой. Они помогают переждать, пока не проявятся лучшие человеческие качества. То, что они не были тем, что тебе нужно, еще не означало, что они ничего не стоят. Так что, если Лиланд мог дать Хани плазменный телевизор, значит, Сьюзан должна была радоваться, что способна предоставить Хани то же самое.

Но вскоре она обнаружила, что телевизор – весьма затратный подарок. Специальные кабели и подключение обошлись ей в двести долларов. Пятьсот долларов на необходимую гидравлику, из которой он выступал над креплениями, как Эстер Уильямс[13]13
  Эстер Уильямс (р. 1922) – актриса, чемпионка США по плаванию.


[Закрыть] из мерцающего бассейна. Каким-то образом она нашла в себе силы отказаться выложить три с половиной тысячи за специальные колонки. А затем узнала о потрясающем пульте.

– Извините, что?

Ей рассказали, что существуют особые потрясающие, навороченные пульты. Разумеется, она видела такой в гостиной Лиланда и в гостиных прочего состоятельного народа. Да, они были великолепны настолько, насколько могут быть пулы ты, но Сьюзан не слишком задумывалась об этом. Пока не услышала, что эта переключалка стоит тысячу триста долларов.

– Господи: за что? – спросила она человека, подключавшего ее плазменный телевизор. – Он что, еще и еду готовит? Может определить твой вес? Нет, я не собиралась платить лишнее за пульт, который все это делает, но все же за тринадцать сотен баксов он должен уметь исцелять болезни.

Она сидела у себя в гостиной со Стэном, мастером, который устанавливает плазменные телевизоры в домах богатых и знаменитых. Он ставил систему у Лиланда и прочих. У Дина Брэдбери, Джека Берроуза, Карла Вебера, у всех.

Стэн выглядел смущенным. Возможно, не стоило так с ним говорить, но Сьюзан это мало заботило. Да кто он такой? Просто лишь мерзкий спекулянт дорогущими пультами. Здоровенный светловолосый мужик, сложенный, как футбольный защитник, обмотанный поясом с инструментами, он стоял перед ней вспотевший, с красным лицом.

– Вообще-то, пульт в гостиной у мистера Франклина совершенно другой, – произнес он, откашлявшись. – Тот, о котором я говорил, за тысячу триста долларов, плюс установка… – Стэн замолчал и посмотрел в потолок, чтобы получить еще один неприлично большой счет. – Скажем, четыреста долларов. Значит, такой обойдется… – он поскреб мощную шею грязной загребущей рукой.

– Примерно в тысячу семьсот баксов, – раздраженно перебила его Сьюзан. – Вы мне говорили, что у Лиланда пульт за две тысячи долларов.

Стэн посмотрел на нее так, словно она сделала величайшую в истории человечества ошибку. И, будучи человеком сострадательным, пожалел ее.

– Вообще-то… у Лиланда пульты за две тысячи во всех комнатах. В спальне, на кухне, в комнате Хани, в гостевом домике, в офисе…

Сьюзан непонимающе посмотрела на него.

– Погодите минутку! У Хани есть один из этих здоровенных пультов, которым можно вызвать Аллаха, Будду и кого угодно? Пульт из Мекки?

Проблеск понимания озарил красное лицо Стэна, его широченные плечи облегченно расслабились.

– А, вы имеете в виду большой пульт в его гостиной! – Он мягко рассмеялся, будто говорил со слабоумной или с аутичным ребенком. – О, это совсем другое дело. Эти стоят пять тысяч. Они как «роллс-ройсы» среди телевизионных игрушек.

Сьюзан окружала тишина, внутри и снаружи. Когда она заговорила, голос донесся откуда-то издалека, где не было нужды в деньгах и материальные вещи не имели никакого значения.

– У Лиланда пульт за пять тысяч долларов, вот это вещь.

Стэн улыбнулся от облегчения, наконец-то он нашел причину возникшего недоразумения.

– Но я говорю не о них. Этот другой. Понимаете, этот один из наиболее доступных.

Сьюзан кивнула.

– Вы имеете в виду эти штучки по две тысячи долларов, я понимаю.

– Вам заказать такой?

В итоге этот пульт избавил ее от одержимости желанием потягаться с Лиландом на денежном поприще, чтобы завоевать любовь Хани. Безумный заклад, который, как ей казалось, она должна внести за место в сердце дочери. Наконец Сьюзан удалось прогнать мысль, что она должна обзавестись пультом за пять тысяч долларов, чтобы кто-нибудь полюбил ее, и поскорей! Пульт, который вогнал ее в маниакальную депрессию. Пульт, превративший Лиланда в гея. Он нашел телестанции, до которых не добраться никакому другому пульту, преодолел часовые пояса и наткнулся на шоу, оказавшееся именно тем, что ей сейчас было нужно. Он обнаружил Сьюзан на телевидении в тот момент, когда она там появилась, и сменил канал, когда она ушла.

Но пока Хани пребывала в Бель-Эйр, в похожем на миниатюрный дворец доме Лиланда, с бассейном, где вода не хлорируется, потому что его очищают бесшумные приспособления, невидимые глазу и безвредные для кожи, Сьюзан стояла, застыв в дверях, уставившись в даль, и в отчаянии заламывала руки, думая о том, что происходит там прямо сейчас. Она не в силах это остановить – или повторить.

Вот сейчас они готовят барбекю – какие-нибудь гамбургеры, ребрышки и кукурузу. И кто-нибудь наверняка вырядился в здоровенный поварской колпак. О, там, должно быть, собрались нормальные, семейные родственники Лиланда – с детьми и собаками, и с очаровательным акцентом, они забавляются с водяными пистолетами, бегают, смеются, играют в салочки в высокой, прохладной, идеально подстриженной траве, ухоженный двор за два с половиной миллиона долларов – лучшее место для таких забав. Ужасно весело.

В доме Лиланда у Хани были нормальные дедушка и бабушка, у Сьюзан – только Дорис (Тони вечно отсутствовал). Дорис с ее слезливыми историями о пляжных домах, потерянных из-за мужей («он был игрок»). Насколько поняла Сьюзан, эти сказки на ночь были идеей Дорис. Она спросила Хани, о чем они с Буббе говорят перед сном. Буббе – «бабушка» на идише. Дорис не была еврейкой, но побывала замужем за несколькими евреями, что дало ей право использовать в непростых ситуациях кое-что из их культуры. И давайте уж говорить напрямую, слово «бабуля» Дорис давалось непросто. Так она стала Буббе, Буббе она и осталась. И Хани ответила Сьюзан: «Она сказала, что не переживает из-за дома в Палм-Спрингс, но в пляжном домике была такая прекрасная черепица или что-то еще. А потом она заплакала».

Но могла ли Сьюзан запросто дать Хани то, что давал ей Лиланд? О горе ей – буль-буль-булъ, она была безутешна. Она ненавидела бесконечные игры с Хани в монополию – боже, только не это. Если я еще хоть раз увижу этот маленький защитный шлем и собаку, то отправлюсь прямиком в тюрьму. Не делай этот ход, не собирай двести долларов. А плавание – посмотрите на меня в купальнике, в таком-то возрасте, после рождения ребенка и трехсот тысяч десертов. Вы шутите? Совсем не то, что с Лиландом и его друзьями – все эти бегуны и йоги только рады забросить визжащую Хани в глубокий угол бассейна. Разве ее дочери захочется возвращаться в Дом на Сучьей Горе? В этот Кеннеблядьпорт?

Что же удивительного в том, что Сьюзан ощущала угрозу? А может, все дело в ее раздражительности и чувстве соперничества? Ох, на хрен все это.

Но что хорошего в том, чтобы мучить себя подобными сценами, которые столь старательно воспроизводила подлая часть ее сознания, снова и снова подогревая горечь, оставшуюся после всей этой скверной истории с Лиландом. Нет. Хоть Сьюзан и злилась на мужчину, который оставил ее ради Ника, она не могла обижаться на отца Хани. Не могла обижаться ни на кого, кто доставлял Хани столько радости. Разумеется, она все еще оплакивала свой неудачный брак с таким прекрасным семьянином, как Лиланд. Нет! Ей следовало выйти за кого-то, кто был бы худшим родителем для Хани, тогда бы Сьюзан была более популярной, Хани полагалась бы на нее и к ней бы она бежала, когда ее одолевали маленькие житейские горести, ища укрытие в безопасной гавани теплых, надежных рук Сьюзан, а не Лиланда.

Так нечестно. Сьюзан не была счастлива в детстве, так, как, по ее мнению, должны быть счастливы дети, а теперь ей казалось, что Хани не позволит матери порадоваться ее детству, как она позволяла это отцу.

Так что, когда эмоциональную атмосферу Сьюзан затягивали тучи, ее начинало штормить от жалости к себе. Но тяжелее всего ей приходилось, когда дело касалось Хани. Любит ли Хани ее на самом деле? Ну, она не могла отрицать, что дочь нежно к ней относится, подчас находит ее занятной, часто просит Сьюзан посидеть с ней, пока она не заснет, иногда даже хочет, чтобы мама ей спела или почитала и всегда, всегда говорит, что любит ее, когда желает ей спокойной ночи или прощается по телефону.

Но по мере того, как нарастала волна беспокойства, Сьюзан стала видеть это в ином свете. И от жалости к себе ей начало казаться, что она пятое колесо в семейной телеге, родитель, мимо которого можно пробежать по пути к более приятному отцовскому обществу. Неповоротливое создание с кривыми руками, когда дело доходит до изящного рукоделия, способного привязать любимого человека. Со своего запачканного насеста Сьюзан смотрела на заявления Хани о любви в конце телефонной беседы как на удобный способ избежать вечных неловких разговоров с матерью. Иногда Хани предлагала ей сделку: «Хочешь поговорить с папой?» Если это не срабатывало, высказанная любовь становилась ее билетом к свободе, давая понять, что короткий разговор по телефону официально закончен. Для Хани это предложение любви было боеприпасом, который может пробить выход из обязательного, ритуального общения с матерью. Она коротко отвечала на вопросы, она терпела их, поскольку чувствовала, что должна. «Хорошо, мамочка, я люблю тебя, пока!» И, произнеся это заклинание, исчезала, забирая свои магические чары.