Текст книги "Зильбер. Третий дневник сновидений"

Не то чтобы я испытывала потребность заглянуть за какую-то дверь, но мне всё-таки спокойнее было знать, с кем соседствует моя дверь. Когда с кем-то сталкиваешься в коридоре так часто, как я с Генри, кажутся, по крайней мере, знакомыми двери вокруг наших – даже если они меняют внешний вид и место.

Полдня я мучилась вопросом: как, чёрт побери, Артур мог определить дверь миссис Лоуренс? Здесь было много дверей, которые подошли бы ей, но не было несомненного знака, ну… не знаю… Может, выгравированной Эйфелевой башни или приглашающего коврика «Добро пожаловать» на французском. Или хотя бы дверной ручки от Шанель. Но Артур нашёл, наверно, практичный способ. Он заполучил какую-то из личных вещей миссис Лоуренс и с её помощью проверял любую заинтересовавшую его дверь, пока не заставлял одну открыться. Это, конечно, требовало времени, но показывало, как решительно он преследовал свои мрачные цели. А поскольку подсознание миссис Лоуренс не могло выстроить никаких непреодолимых препятствий, Артуру было нетрудно переступить её порог. И там уже делать что захочет.

Я почувствовала, как от этих мыслей шерсть на затылке встаёт дыбом. И не только поэтому: мы с Генри повернули и оказались в проходе, где находились двери и Артура, и Анабель.

На случай, если Артур сейчас наблюдал за нами, надо было действовать особенно спокойно и уверенно, всё равно в каком облике. Он не должен был думать, что мы его боимся. Так что я бросила лишь короткий, как можно более презрительный ягуарий взгляд на слова carpe noctem[12]12
  «Используй ночь, лови ночь» (лат.), по аналогии с классическим carpe diem (Гораций) – «лови день».


[Закрыть], укреплённые на гладкой металлической поверхности его двери, и стала поворачивать голову, изучая окрестности. Вот скромный серебряный звонок на двери напротив – это было что-то новое. И пока я смотрела на него изучающе, он соскользнул вниз, растаял и стал стекать блестящим серебряным потоком по стене на землю, где обрёл новую форму. Он вытянулся в высоту и превратился в девушку с длинными волнистыми волосами, явно похожую на Венеру Боттичелли[13]13
  Са́ндро Боттиче́лли (1445–1510) – итальянский художник тосканской школы. «Рождение Венеры» – самая знаменитая его картина.


[Закрыть], только намного-намного красивей, и нагота её скрывалась под одеждой – она была в джинсах и футболке. Анабель Скотт, прекраснейшая психопатка в истории.

– Смотри, смотри, патрульная киса! – Располагающая улыбка Анабель перестала на меня действовать после того, как она попыталась перерезать мне горло.

Про Генри сказать так было нельзя. Он принял свой прежний вид и улыбался так же располагающе.

– Как славно, Анабель, тебя видеть! Это что, твоя дверь? Как раз напротив твоего бывшего друга? Можно по-настоящему туда заглянуть? Или ты в виде колокольчика бродишь здесь, чтобы за ним шпионить?

– Тебе хотелось бы знать, какая дверь тут моя? Тогда бы ты мог шпионить за мной. – Анабель коротко засмеялась, потом, вздохнув, добавила, – только шпионить стало совсем непросто, с тех пор как все научились становиться невидимыми… Я бы не хотела, чтобы Артур так многому научился.

Даже одной гениальной психопатки было здесь вполне достаточно. А Анабель была гениальной, с этим нельзя не считаться. Она как-то сумела заманить в эти коридоры своего психиатра, и пока он, как ребёнок, которого оставили одного в магазине игрушек, удовлетворял там свои величественные фантазии, веря при этом, что всё подчиняется его воле, Анабель нашла способ задержать его в своём собственном сне. После того, замечу, как он подписал бумаги о её выписке. Теперь доктор Андерсон, или Сенатор Смерть, лежал с желудочным зондом где-нибудь в графстве Суррей в доме престарелых и… спал. И врачи затруднялись с окончательным диагнозом о его состоянии. Анабель уверяла нас, что у него всё блестяще, потому что он просто продолжает видеть свою жизнь во сне и не отличает её от настоящей. И хотя Сенатор Смерть не вызывал у меня никаких симпатий, мысль о нём всякий раз вызывала у меня жалость. Я не имела никакого представления о том, как Анабель удалось заключить этого человека в свой сон, но, возможно, его удалось бы освободить, если открыть дверь снаружи. Для этого её нужно было попросту обнаружить, но, к сожалению, только Анабель знала, где та находится. Она была права: способность становиться невидимыми сильно затрудняла шпионаж.

Я тихо зарычала.

– Боюсь, Артур умеет делать вещи, на которые ты не способна, – сказал Генри.

Про то, что мы знали, где находится дверь Анабель, он умалчивал. Раньше она действительно находилась напротив двери Артура, но приметный двухстворчатый готический портал с золотой фурнитурой бесследно исчез после катастрофы, случившейся с Анабель прошлой осенью. А это означало, что дверь должна была совершенно измениться, потому что Анабель продолжала усердно сновать по коридору. Неделями мы продолжали искать её дверью даже в самых отдалённых проходах, но лишь несколько дней назад Генри обнаружил её благодаря чутью сыщика и хитроумным, как он уверял, способам слежки. Поздней он, впрочем, признался, что помогла чистая случайность и удача, потому что он невидимым бродил по коридору, когда открылась сияющая розовая дверь с огромным изображением героини «Хэлло Китти»[14]14
  «Хэлло Китти» – известный детский мультсериал режиссёра Мэтью Свенсона.


[Закрыть] и Анабель осторожно вышла из неё в коридор.

В самом деле, очень трудно, почти невозможно, стать ветерком или чем-то другим невидимым и делать простые вещи, например, нажать ручку двери, и мне было спокойней знать, что Анабель должна бороться с такими же трудностями.

Спустя мгновение она снова стала невидимой, но этого мгновения Генри оказалось достаточно. Он подождал, пока она вернётся, чтобы убедиться: это не дверь кого-то другого, кого Анабель посетила во сне. Мы, конечно, уже сотню раз видели дверь с героиней «Хэлло Кити», она была безвкусно широка, и никто не предположил бы, что за ней скрывается Анабель. Надо сказать, что её маскировка была совершенной, согласно лозунгу: бросаться в глаза значит быть вне подозрений. Впрочем, для меня оставалось загадкой, как ей это удалось, я ведь считала, что никто не может влиять на вид своей двери. Она сама, без нашего участия, подстраивается под душевное состояние своего владельца. Но, возможно, Анабель придумала что-то особенное – уже не в первый раз она демонстрировала умение, о котором мы не имели ни малейшего представления. Сейчас, например, могло показаться, что она даже способна прочесть мысли Генри.

– Ты имеешь в виду историю с миссис Лоуренс? Я читала в блоге Леди Тайны о её катастрофе. – Взгляд Анабель скользнул по проходу вверх-вниз. – В прошлые ночи Артур не раз посещал её сны, поэтому я сразу догадалась, что это его работа. Только спрашивала себя, что он там искал, – французский ему был не нужен…

– Мы думаем, что он нашёл её случайно, ему просто нужно было испытать на ком-то свой новый метод, когда погружаешь человека в гипнотический сон, а потом делаешь с ним что захочешь.

Анабель прикусила нижнюю губу.

– Но зачем было нужно, чтобы миссис Лоуренс забралась в школьной столовой на стол и раскрыла свои отношения с мистером Ванхагеном?

Это был хороший вопрос. Я посмотрела на Генри глазами ягуара.

Генри пожал плечами.

– Да просто так. Чтобы доказать, что он может разрушить чью-то жизнь. – Он немного помолчал, задумавшись. – Потому что он это может.

– Да, да, наверно, – пробормотала Анабель, и её глаза блеснули. – Это похоже на Артура. Во всяком случае, на такого Артура, каким он стал.

Что у Артура могут быть моральные проблемы и что-то похожее на совесть, мне было трудно представить, но Генри и Грейсон уверяли меня, что их лучший когда-то друг был действительно славным парнем. До того как он до смерти влюбился в Анабель и убедился, что им манипулируют – используют в своих целях. Сочувствовать ему я не могла. До чего можно дойти, если каждый, пережив разочарование, будет автоматически превращаться в преступника? Тут мне понятней была Анабель. Она, в конце концов, родилась отъявленной психопаткой. Раннее детство, проведённое с психически больной матерью в секте, где поклонялись демонам и совершали странные ритуалы, сделали из неё монстра, который хотел перерезать мне горло. А теперь этот монстр создал другого монстра – ещё более злобного и опасного, чем сама Анабель.

Было ясно, что всё очень рискованно и никому из нас не могло понравиться, но в отношениях с Артуром Анабель нам была нужна как союзница. Хуже того, если выступить против него без её помощи, она в конечном счёте снова окажется его сообщницей. Этому надо было помешать любой ценой.

Генри откашлялся.

– Никто не знает, как поступит Артур, но при таких способностях от него можно ждать чего угодно. Будет что-то похожее на то, как ты поступила с Сенатором Смерть, после того как он тебя выписал. Скажи: как ты это сделала, Анабель?

– Чтобы вы могли вмешаться? – Анабель снисходительно усмехнулась. – Представляю себе, как ты попытаешься это сделать, Генри Гарпер. Нет уж, спасибо! Достаточно того, что моим планам может помешать Артур.

– А что это за планы? – спросил, глубоко вздохнув, Генри.

– Вы же их давно знаете.

Освещение вдруг изменилось. Словно что-то загородило невидимый источник света. Анабель взмахнула рукой.

– Вы знаете, кого мы обязаны за всё это благодарить и что мы ему всё ещё должны.

Стало заметно прохладней. Хорошо, что я всё ещё оставалась ягуаром: можно было неподвижно смотреть на Анабель, не выдавая своей неприязни.

– А история с демоном дело прошлое? – мягко спросил Генри. – Думаю, ты в клинике поняла, что это всего лишь часть твоей… болезни.

– Да, – сказала Анабель. – Во всяком случае, мне это пытались внушить. Я, наверно, была ненормальная, но не дурочка. Я всё же считалась с возможностью, что… что Повелитель Тени и Мрака существует лишь в моём болезненном воображении. Но если он существует на самом деле? Вы не предпочли бы сделать надёжную ставку?

Нет, такого выбора мы не хотели бы. С нас хватало других проблем.

– Ты ещё принимаешь свои таблетки? – спросил, наморщив лоб, Генри.

– Как всегда, прямой вопрос. – Анабель опять усмехнулась. – На самом деле я от них отказалась. Просто хотелось знать, что происходит. И действительно ли происходит. Тогда можно расслабиться. – Она вдруг как будто заспешила. Движением руки откинула назад волосы. – Была, как всегда, рада вас видеть.

И ушла, не дожидаясь от нас слов прощания, а шага через три её очертания стали прозрачнее, и через несколько метров она исчезла совсем. Холод ушёл вместе с ней.

Глава четвёртая

– Он действительно сказал «Перпетуя»? – спросила я уже автоматически, наверное в сотый раз за день. – Можно ведь было ослышаться. И ты же знаешь Джаспера. Меня он всегда называет Лиз.

– С тобой другое дело.

Губа Персефоны опять подозрительно стала подрагивать, и я поспешила подтолкнуть её к выходу из школьного коридора.

После того как Джаспер сегодня утром сказал Персефоне лишь короткое: «Привет, Перпетуя!», её мир совсем пошатнулся. Она уже давно мечтала о Джаспере, но лишь после его пребывания во Франции она – неизвестно почему – до смерти в него влюбилась. А ведь сам Джаспер тем временем совершенно забыл о существовании Персефоны, по крайней мере, если не так предвзято, более реалистически, интерпретировать это его «Привет, Перпетуя!». Чего я, разумеется, не делала, потому что Персефона и так была повержена и последнее, в чём она нуждалась, это в реализме. На переменах она израсходовала две упаковки носовых платков да вдобавок ещё перепачкала мой блейзер (причём мы заметили, что тушь на её ресницах не была устойчива к влаге), и не надо мне было связывать болезнь с путаницей имён винить за это Джаспера. Моя латынь понемногу забывалась.

Между тем занятия в школе продолжались, была пятница, сияло солнце, неделя кончалась. Уже несколько часов я ничего так не хотела, как спокойно побыть в своей комнате, чтобы, отвлёкшись от бедствий Персефоны, наконец ухватить несколько действительно ясных, насущных мыслей. Если повезёт, я успею перед занятиями кунг-фу насладиться успокаивающим послеполуденным сном – мне надо отоспаться. Мысли могут проясниться, лишь если я буду не такой усталой.

После того как я и Генри встретились во сне с Анабель, прошли ещё две ночи, когда мы довольно беспорядочно слонялись по коридорам, наблюдая за нужными нам дверями, высматривая то Анабель, то Артура в надежде узнать что-то новое. Напрасно. Царила абсолютная тишина. Боюсь, Генри эта тишина успокаивала. Настолько успокаивала, что вчера ночью он среди коридора даже заговорил о Расмусе. Наверно, он нашёл в Фейсбуке некоего Расмуса Вэйкфилда и хотел узнать, не «мой» ли это Расмус Вэйкфилд. На это, во всяком случае, я могла честно ответить «нет» и заверить его, что «мой» Расмус не был фанатом социальных медиа. А Генри в ответ спросил, какие у него были хобби.

– Он любил играть с мячиками, – сказала я уверенно.

И чтобы не продолжать разговор о моём придуманом южноафриканском приятеле, который на самом деле был собакой, я стала (не думая о том, что за нами может следить кто-то невидимый) целовать Генри – отвлекающий манёвр, который всегда срабатывал. Но на этот раз – пусть и спустя некоторое время, когда я забыла про всё: про Расмуса, про невидимых шпионов, про демонов, – Генри захотелось узнать, а как же целовался Расмус.

Просто с ума сойти! Я уже не могла отделаться от этого проклятого придуманного парня.

– Если бы я не знала тебя, я бы решила, что ты ревнуешь, – ответила я, вместо того чтобы сказать: «Он лизался длинным и очень мокрым языком».

Генри кивнул.

– А может, и ревную, – ответил он, недолго думая, и кончиками пальцев провёл по моей щеке. – Меня вообще-то интересует, кто научил тебя так здорово целоваться.

Ну да. Только не Расмус.

– А почему ты думаешь, что целоваться научил он меня, а не я его? – пробормотала я. – Может, у меня это врождённый талант?

Всё-таки я была плохая лгунья. Долго так продолжать нельзя: рано или поздно я должна сказать Генри правду. Только не знала, как это сделать, от смущения не провалившись под землю.

– Если бы только это… – Персефона неожиданно прервала мои мысли. – Джаспер и на меня по-настоящему не взгля…

– Что это там впереди?! – воскликнула я и показала на толчею, образовавшуюся у главного входа.

Спасти могла только попытка отвлечь внимание. И она сработала.

С лица Персефоны сошло скорбное выражение, она вскинула голову и с любопытством поспешила к школьникам, которые возбуждённо что-то обсуждали. Я направилась в ту же сторону немного медленней, и, когда я подошла, чтобы увидеть, вокруг чего все столпились, мне для этого пришлось подняться на цыпочки.

Хотя я не переставала думать о том, что случилось во вторник с миссис Лоуренс, мне так и не удалось увидеть Артура. Похоже, даже в школьной столовой мы каждый раз проходили мимо друг друга, и я бы не стала утверждать, что мне его не хватало. Но я продолжала ловить себя на том, что словно выжидала, не возникнет ли кто-то, готовый сделать что-то безумное и страшное. По словам Генри и Грейсона, с ними было точно так же, даже во время тренировок по баскетболу. И хотя до сих пор ничего не случилось, легче нам не становилось, наоборот, увеличивалась напряжённость. Кто станет следующей жертвой Артура? И что он ему сделает?

Моё поведение становилось немного параноидальным. Каждый вечер, по возможности мимоходом, я спрашивала у Мии, не пропало ли у неё что-нибудь, и лишь после того как она заверяла, что у неё всё на месте, могла спокойно лечь спать. Я размышляла о том, с каких пор предмет становится личной вещью. Считать ли таким только что купленный карандаш? Или чтобы придать ему личные свойства, надо ли его сначала погрызть? И надолго ли это подействует? Не станет ли предмет ничьим и не утратит ли свои качества? Последний раз это было с варежкой, которую, возможно, использовал Артур, чтобы войти в сны Мии, и я предпочла бы умереть, чем ещё раз такое пережить. Поэтому мне было не важно, что постепенно Мия стала относиться к моим вопросам с подозрением. Лучше всего было бы сказать всем: пусть они пристальней наблюдают за своими вещами, особенно если поблизости Артур.

Но этого делать было, конечно, нельзя. И всё равно, наверно, заранее позаботился обо всём, что ему нужно. Я представляла себе, как он складывает добычу у себя в комнате, разумеется, снабжая предметы именными табличками, и каждый вечер обдумывает, чей сон посетит он сегодня. И чтобы его самого никто не застиг врасплох, когда он спит, он, конечно, избавился от секретного тайника для ключей, с помощью которого в январе Грейсон сумел проникнуть к нему и забрать варежку Мии, продвигаясь ползком, как с детства умеют все мальчишки, а недавно и огородился забором, как обнаружил Грейсон. Сон Артура, как и его добыча, были недоступны. В доме его родителей появлялось множество влиятельных и знаменитых людей – музыканты, политики, промышленники, и невозможно вообразить, чего только Артур у них не набрался.

Сейчас же его интересовали не знаменитости, а главный объект ненависти для «Академии Джабс» – конкретно Теодор Эллис.

Неприязнь Тео Эллис вызывал не потому, что он был слабый интриган, карьерист или толстый скверный драчун, нет, а потому, что он был баскетболист экстра-класса, огромный талант, добыватель очков, богатство любой команды. Вдобавок он был любезен, умён и красив. Проблема состояла в том, что выступал Тео Эллис не за «Академию Джабс», а за «Высшую школу Рослин». Другими словами, он играл не за ту команду. Этого было достаточно, чтобы его ненавидеть.

По собственной воле Тео наверняка не перешёл бы на сторону противника, но его беда оказалась в том, что он выбрал в качестве предмета еврейский язык, а «Академия Джабс» и «Высшая школа Рослин» из-за малого количества учеников объединились. Здесь, у нас.

Когда он в пятницу приходил на занятия, его в школе и в коридоре встречали криками «бу!», и это было ещё самое безобидное. Футболка с надписью «Тео, не хочу от тебя ребёнка» (в цветах нашей школьной формы) сразу стала популярной, и, если верить слухам, наша преподавательница еврейского миссис Рицель задавала тест и особые домашние задания, лишь когда скоро предстояла важная игра. Миссис Рицель была горячей болельщицей «Флэмел».

В последние недели ситуация ещё больше обострилась, если это вообще возможно. Можно было подумать, что команда Тео стала чемпионом, а «Флэмел» застряла на четвёртом месте. Известно, что болельщики переживают поражение хуже самой команды, так что в интернете даже прошёл форум «Мы ненавидим Тео Эллиса», где премию получили специально сочинённые песни: «Вонючка Тео жрёт свой део» или «Теодор Эллис, капитан, обделался».

Тео, конечно, жалел, что выбрал не испанский язык, но я не могла не восхищаться, видя, как он каждую пятницу гордо шагает по нашему коридору, со стоическим спокойствием вынося откровенную враждебность присутствующих.

Как сегодня.

Если ему было не по себе, он, во всяком случае, не показывал виду. Широко расставив ноги и скрестив на груди руки, он стоял перед Артуром, напоминая платяной шкаф из массивного дуба. Тренированный Артур при росте метр восемьдесят пять по сравнению с ним казался щуплым. Но это не мешало ему задевать Тео. Не так прямо и примитивно, как болельщики «Академии Джабс», но в своём, Артуровом стиле – гораздо подлей.

– Не беда, что свою контрольную ты провалишь, – сказал он мягко. – Твоя мать надеется, что хоть кто-то в семье чего-то достигнет. Твоего брата, я слышал, должны условно-досрочно освободить.

Публика слегка зашумела. Я обнаружила среди других голов каштановые волосы Эмили и удивилась. Она никогда не проявляла интереса к баскетболу. Тем не менее она с интересом вслушивалась в разговор. Рядом с ней стоял Сэм-Стыдись и снимал происходящее на свой мобильник.

– Всё-то ты слышишь, ангелочек сусальный, – сказал Тео, и Персефона, оказавшаяся рядом со мной, громко вздохнула. – Наверно, свои локоны ты завивал у парикмахера.

Артур ответил снисходительной усмешкой:

– Плохо, наверно, ощущать на себе такое давление и быть единственным, кто в семье умеет читать и писать. Невелика радость закончить жизнь, как твой предок, чистильщиком мостовых. – Он принюхался к Тео. – Хорошим чистильщикам всегда найдётся работа.

Кто-то в группе слушателей хихикнул, кто-то из младшей группы тихо стал скандировать: «Тео, Тео, найди свой део!»

Тео вздохнул, словно скучая:

– Я, конечно, знал, что ты, ангелок из сусального золота, всегда был снобистской задницей, но раньше всё-таки не таким. До того как твоя команда не захотела избрать тебя капитаном. Почему, интересно, она так сделала?

Ха, здорово сказано! Тео мне начинал нравиться.

Артур попробовал снова снисходительно усмехнуться, но было видно, как он зол. Тео умело попал в его больное место. Теперь никто больше не хихикал, все напряжённо ждали, что ответит Артур. Причину явного разлада между Артуром и когда-то лучшими его друзьями, Грейсоном, Джаспером и Генри, не знал никто, кроме нас. Даже Леди Тайна могла предложить лишь смутные догадки.

Пока Артур подыскивал слова, Тео взял на плечо свою сумку.

– Да нельзя же нравиться всем, не переживай так, зато у тебя богатые родители. А мне надо идти. – Он начал прокладывать себе дорогу через толпу школьников. – На тренировку со своей командой. Которая, кстати, на прошлой неделе переизбрала меня капитаном, без единого голоса против.

И небрежным прогулочным шагом он исчез за стеклянной дверью, а я не могла удержаться от злорадной усмешки. Потому что не только мне – всем тут было ясно, что победа осталась за Тео Эллисом. А не за кудрявеньким.

– Знаешь, в Тео есть что-то сексуальное, – сказала я девочке, стоявшей рядом со мной и Персефоной. Той, у которой на футболке было написано: «Тео Эллис, я не хочу ребёнка от тебя».

– Да, мне тоже так кажется. Но я всё-таки его ненавижу.

Группа зевак разошлась с недовольным бормотанием, а я хотела потянуть Персефону дальше, когда встретилась глазами с Артуром. Хотя его взгляд лишь скользнул по мне, в нём было столько холода, что я спонтанно попробовала опять стать ягуаром.

– Этот глупый Тео просто завидует. Причёска у Артура что надо! – сказала мечтательно Персефона, провожая Артура взглядом. – Представляешь, как это непросто: природные кудри причесать так, чтобы они выглядели по-мужски круто?

Я тронула рукой то место на затылке, где ягуару можно потрепать шерсть, и покачала головой. Случай Персефоны был безнадёжным.

– Пошли, а то опоздаем на автобус. – Я потянула её к двери.

К сожалению, нам пришлось пройти мимо Эмили. Меня она, как всегда, игнорировала, но Персефону приветствовала с преувеличенным дружелюбием, стараясь, наверно, чтобы я сильней почувствовала, насколько меня игнорируют. В другой раз и Персефона почувствовала бы себя польщённой, но Эмили допустила серьёзную тактическую ошибку.

– У тебя, что ли, аллергия, бедняжка? – поинтересовалась она сочувственно. – Ты выглядишь просто измученной. Хочешь, я порекомендую тебе лекарство, которое помогло моему брату?

– Нет, спасибо. – Персефона обиженно вскинула голову и откинула назад волосы. – Я что, действительно выгляжу замученной? – спросила она меня, когда мы пошли дальше.

– Да нет, всё в порядке.

По сравнению с тем обилием слёз, которые она пролила сегодня с утра.

Я боялась, не начнёт ли Персефона опять нудеть про Джаспера, но мысли её всё ещё были заняты Артуром.

– Артура мне всё-таки жаль, – сказала она, когда мы подошли к автобусной остановке. – Без друзей он выглядит как-то… не знаю. Генри, Грейсон, Джаспер и он были как четыре мушкетёра… Странно, что они разошлись. – Она взглянула на меня испытующе: – Я всё-таки думаю, что дело тут в Анабель. Осенью случилось что-то, чего они ему не могут простить. И ведь ты знаешь что, только не хочешь говорить.

Тут она была, в общем, права.

– Понимаешь, Персефона, самые близкие друзья расходятся, если движутся в разных направлениях, – ответила я, сама чувствуя, что говорю прямо как Лотти, когда она произносит свои драгоценные педагогические истины. – Как точно заметил Тео Эллис, Артур – снобистская задница. А кто с таким захочет дружить?

– Я! – заявила Персефона не без усилия. И добавила не очень убеждённо: – Что ж, мы с тобой тоже ведь совершенно разные, но остались лучшими подругами.

– Это верно, – кивнула я, но не удержалась от смеха.

Вначале Персефона казалась мне ужасно поверхностной надоедой, да она, пожалуй, такой и была. Никогда не думала, что мы сможем так сблизиться. Мне без неё чего-то, в самом деле, не хватало бы.

Когда автобус остановился и с шипением открылись двери, я обняла Персефону и прижала к себе:

– Следи получше за своими вещами, слышишь? Особенно за мелочами, такими, как брелок для ключей, украшения, резинка для волос, перчатки…

– Ты с некоторых пор часто это повторяешь. Как будто я последняя растяпа. – Привычным движением Персефона отодвинула турникет и помогла нам подняться. – Или хуже того: как будто ты моя бабушка, всюду видевшая воров. Она даже мешок для мусора выставляла в последний момент, боялась, что кто-нибудь может его украсть до приезда мусорщиков.

Она села на свободное место и тут же заплакала. Не знаю почему, наверно, мусорный мешок каким-то образом напомнил ей о Джаспере.

– Перпетуя!.. – всхлипывала она. – Сказал бы хоть Афродита.

– Но всё-таки с той же начальной буквы… – вздохнула я.

Да что говорить: без Персефоны в моей жизни чего-то не хватало бы. И всё-таки я была рада, когда она вышла на своей остановке, рада, что мне до конца дня больше не придётся видеть её слёз.

Увы, увы, обрадовалась я слишком рано. Потому что, едва я собралась спокойно расслабиться, мама позвала меня и Мию на кухню для серьёзной беседы. Ни о каком покое думать было нельзя. Я ведь хотела только забраться в постель с Бертом, моим любимым плюшевым медвежонком, ещё с детского сада, и поплакаться в его мягкую, бурую, ароматную шерсть. Да вот беда, Берта у меня больше не было, – я давно вышла из возраста, когда играют с такими медвежатами, пришлось от него избавиться ещё в Утрехте. Оставалось поплакаться только в подушку, но это было совсем другое. Я хотела вернуть Берта. И вообще вернуться в тот возраст. Года в четыре.

Через несколько часов Грейсон ворвался в мою комнату. После школы он не пришёл домой, не было его и после ужина, что было крайне странно, потому что вообще-то Грейсон никогда не обходился без еды.

Он выглядел разгорячённым и даже не задержался, чтобы снять куртку. Я отодвинула заплаканную подушку и ошеломлённо уставилась на него, точней, на то, что он протянул мне. Это был…

Да. Это было то самое. Грейсон действительно сунул мне под нос чёрный носок с таким видом, будто это была красная роза.

– Вот, – сказал он. – Пункт номер один из моего списка «Что надо делать?» выполнен. Посмотри хорошенько на это.

– На носок?

Не в манере Грейсона было так просто врываться. Он выглядел необычно возбуждённым. И что значил этот носок? Может, это какой-то неизвестный мне английский обычай? Или Рыся утащила у него второй носок и ему нужно возместить ущерб?

Я присмотрелась:

– Тьфу! Это…

– Конечно же! Прямо с его ноги, – сказал Грейсон.

Он чем-то напоминал мне Кнопку, когда та вместо палочки притаскивала громадную ветку и ожидала за это похвалы.

– Настоящий личный предмет. Возьми же!

Я поморщилась:

– Он пахнет сыром.

– Лив, это не обычный носок. – Моя тупость заставила Грейсона покачать головой. – Он принадлежит Сенатору Смерть. Он же доктор Отто Андерсен, психиатр Анабель. С ним можно открыть дверь в его сны. Ты уже знаешь: первая фаза.

Ах да! Первая фаза! Я совершенно забыла, что происходило сегодня после полудня.

Трёхфазовый план был придуман лично Грейсоном, он сформулировал его как раз после унижения миссис Лоуренс в столовой, план спасения мира от Артура. К сожалению, несмотря на впечатляющее название, в целом план был не очень убедительным. Попросту сказать, речь шла не о настоящем плане, а о чём-то вроде списка намерений. Фаза первая значила вот что: найти, по возможности полно, средства защиты и контроля, информацию, материалы, факты, идеи. Но вот вторая фаза оставалась пока расплывчатой. Там значилось лишь одно: разработать конкретный план, чтобы помешать Артуру делать то, что он всегда делает. Третью фазу Грейсон уже не смог зачитать (наверно, потому, что мы стали бы громко смеяться), но мы её себе представляли: планомерно покончить с Артуром.

И если бы мы знали как.

– Ты что, плакала? – Грейсон перестал тыкать в меня носком, сел на стул возле письменного стола и обиженно посмотрел на меня. – По правде сказать, я заслуживаю хоть какой-то благодарности. И похвалы. – Он скрестил на груди руки. – Не каждый поедет ради какого-то носка в Суррей.

Тут он совершенно прав. Достать личную вещь Сенатора Смерть – это была составная часть нашего плана, хотя мы толком не знали, как это сделать. Мы с Генри уже успели разузнать, в какую клинику его поместили. Это оказалось ужасно просто: раз-другой кликнуть мышкой в интернете, позвонить кое-куда, и всё ясно. Заведений для недееспособных, требующих ухода, для больных, впавших в кому, в окрестностях было немного. Что же касается защиты данных, с этим, к нашему счастью, обстояло не так строго.

– И ты без затруднений сумел попасть в клинику? – спросила я.

Грейсон закатил глаза:

– С этим не было никаких проблем. Я выдал себя за его племянника, но меня вообще ни о чём не спросили.

Казалось, он был немного разочарован, вероятно, он связывал дальнейший ход своего трёхфазового плана с проникновением в клинику.

– Бедный малый, – сказал он. – Лежит там и спит. Двадцать четыре часа в сутки, уже больше месяца. Ты знаешь, что желудочный зонд можно теперь вводить прямо через кожу живота, не нужно его заглатывать? Называют это эндоскопической гастрономией, рекомендуется для постоянных пациентов. Они, видно, не очень надеются на его пробуждение. – Он потёр нос. История его явно увлекла. – Я его, правда, совсем не знаю, но, даже если он не очень хороший человек и у Анабель есть причины так думать, подобной судьбы всё же никто не заслуживает. Как по-твоему?

Никто. Даже Артур. Генри тоже считал, что единственный возможный для нас способ остановить Артура, не убивая его, – это метод Анабель.

– Надо ему помочь. – Грейсон задумался, меланхолично глядя на носок Сенатора Смерть. – Медсестра мне рассказывала, что к нему каждый день приходит мать, чтобы его прилично одеть. На случай, если он проснётся. Бедная женщина – она, конечно, удивится, куда делся его второй носок.

Я прикусила губу. Грейсон прав: нам надо было по меньшей мере попытаться помочь Сенатору Смерть начать новую жизнь. Хотя бы ради его матери.

– А других его личных предметов у тебя нет? – поспешила спросить я, стараясь сморгнуть слёзы. – Каких-нибудь не таких неприятных.