Текст книги "Побег в Тоскану"

– В доме моего Отца много углов, – проговорил дон Ансельмо.

Клянусь – в этот момент я услышала, как прямо над нами кто-то ходит. Может, я додумала эту деталь задним числом, ведь только позже, много позже я узнала, что отважный старый священник открыл свой дом для всех, кто в этом нуждался. Солдаты союзных войск, раненые партизаны, евреи, бежавшие от ареста, – все они в какой-то момент попадали в Ромитуццо и пережидали опасность в одной из верхних комнат.

В ту ночь я сидела на краю постели, разглядывая нелепую вещицу. Я и поныне верю, что дон Ансельмо дал мне ее для самозащиты. Он был хорошим человеком и добрым пастырем, а самоубийство в те дни считалось непростительным грехом. Дон Ансельмо никогда не толкнул бы меня на этот путь. Но я с леденящей ясностью сознавала, что если меня схватят немцы или фашисты, пытаться бежать бесполезно. Мне придется приставить дуло к собственному виску.

С того дня и до самого Освобождения я носила револьвер в лифчике. Конечно, мне не пришлось стрелять из него. Я ведь сейчас с вами, верно? Но после войны прошло много лет, мои дети успели стать взрослыми – а я все еще спрашивала себя, как бы я поступила, если бы меня схватили. Хватило бы мне решимости действовать быстро – или я привела бы гестапо к дверям дона Ансельмо? Мне хочется думать, что хватило бы. Мне хочется думать, что Господь все понял бы.

7
Тори

– Ma non ha nessuno a Firenze?[13]13
  И у нее во Флоренции никого? (ит.)


[Закрыть] – Федерика, хозяйка квартиры, бросает на меня косой взгляд.

С головы до ног в черном, седое каре стального оттенка, красная помада, стразов на дизайнерских кроссовках еще больше, чем у Кьяры. Они с Кьярой говорят уже минут двадцать, а мы с Марко пристроились у окна, делая вид, что не слушаем. Предполагалось, что мы просто подпишем контракт, но получились настоящие переговоры.

– Niente fidanzato, niente parenti, niente amici?[14]14
  Ни парня, ни родных, ни друзей? (ит.)


[Закрыть]

– Она спрашивает, правда ли у вас во Флоренции никого нет, – переводит Марко. – Ни партнера, ни родственников, ни друзей…

– Я поняла, – прерываю я, а Кьяра тем временем что-то тихо и быстро говорит Федерике. – Это плохо?

– Нет-нет. Она просто тревожится за вас. Я так думаю.

– Ma non parla neanche italiano, lei[15]15
  Она даже не говорит по-итальянски (ит.).


[Закрыть], – продолжает Федерика.

Я не могу пустить дело на самотек. Как это я не говорю по-итальянски? Кашлянув, я объявляю:

– Il mio italiano ѐ un po’ arrugginito, ma sto reimparando[16]16
  Мой итальянский немного заржавел, но я снова начала заниматься (ит.).


[Закрыть].

Все улыбаются, хотя Федерика – несколько сконфуженно.

– Tori ѐ brava, – бодро свидетельствует Кьяра в мою пользу. – Fa la scrittrice[17]17
  Тори прекрасный человек. Она писательница (ит.).


[Закрыть].

В комнате словно холодает.

– Scrittrice? – с легким ужасом в голосе произносит Федерика и буравит взглядом лежащую на кухонной стойке папку (счета за несколько лет, справка о состоянии банковского счета, а также моя последняя налоговая декларация), как будто папка может испариться.

– Giornalista, – вставляет Марко, но Федерика и Кьяра уже с головой ушли в переговоры. Папка снова открыта, документы разложены по всей стойке.

Я бросаю тревожный взгляд на Марко и шиплю:

– Писательница – это что, плохо?

– Да нет. У нас во Флоренции писателей любят.

– Тогда с чего такая суета?

– Потому что мы знаем, сколько платят писателям. А выселить жильца по итальянским законам невероятно трудно. – Марко вздергивает бровь.

Он что, шутит? Или нет?

Я оглядываюсь на Федерику и Кьяру. Они о чем-то оживленно говорят – похоже, даже спорят. Меня охватывает настоящая паника. Марко берет меня за руку:

– Это ритуальный танец. Иногда подписание контракта проходит без эксцессов, а иногда бывает как сейчас. Ничего личного.

– Я уже выписалась из отеля. И чемоданы привезла.

– Все будет хорошо. Поверьте мне.

Так и выходит. Депозит посчитан и пересчитан. Мы с Федерикой ставим свои подписи на каждой странице распечатанного в трех экземплярах договора, мне возвращают мою папку и дают еще одну – с копиями коммунальных счетов, которые мне предстоит переделать на свое имя («Я этим займусь», – обещает Кьяра). Я получаю пароль от вайфая, пачку инструкций к бытовой технике, а также длинный список с указаниями на предмет того, куда, как, когда и какой мусор выбрасывать. Мне демонстрируют небольшую потертость на подоконнике в спальне и пятнышко в углу ванной, где треснула плитка и трещину пришлось замазать. После чего вручают две связки ключей, показывают, как обращаться с задвижкой, и объясняют, как работает термостат, хотя объяснений я не понимаю. Наконец Федерика целует меня в обе щеки, произносит: «Добро пожаловать во Флоренцию», выдает поток инструкций Кьяре и уносится, крикнув «Arrivederci!».

– Боже мой! – спохватывается Кьяра. – Мне пора бежать. Тори, я зарегистрирую договор, а потом просто зайдите и подпишите пару бумажек для коммунальщиков. Я вам позвоню, хорошо? И если что – какой-нибудь вопрос, дело, – звоните мне. Ciao, Тори, ciao, Марко, ciao!

И она тоже убегает вниз по лестнице, а мы с Марко остаемся вдвоем в этой незнакомой новой квартире, которая каким-то образом стала моей.

– Ладно, – говорю я. – Что дальше? Что нам теперь надо сделать?

– Дальше? Ничего.

Я беспомощно гляжу на Марко:

– Но ведь столько всего еще осталось! Вид на жительство, медицинская страховка…

Марко разводит руками:

– Не знаю, что сказать. Утром я звонил в Anagrafe, бюро регистрации по месту проживания, насчет вашего вида на жительство. У них все забито, в этом месяце они вас не примут. А пока у вас нет официального вида на жительство, вы ничего сделать не сможете.

– Но заявление вы подали?

– Да. Я вам писал об этом подробнее по электронной почте.

Ну конечно! Телефон у меня переведен в беззвучный режим. Сначала Чарли со своими наездами, потом я начала дергаться при каждом входящем сообщении – думала, что это Риченда с новостями насчет книги. Вот я и рассудила, что надо дать себе передышку. Я выуживаю телефон из сумки.

12 пропущенных вызовов

36 сообщений

7 электронных писем

5 пропущенных видеозвонков

– Точно. – Я убираю телефон. – А вы не узнали, что там с моей действующей медицинской страховкой? Мне не надо искать другую страховую компанию?

– Женщина, которая взяла трубку, сказала, что проблем нет. Конечно, все зависит от того, с кем мы будем иметь дело в назначенный день. Расслабьтесь, – говорит Марко, и я осознаю, что вся сжалась. – У вас есть право жить здесь. В худшем случае нас ждет какая-нибудь административная проволочка, но с ней мы разберемся. Поверьте, вам даже знать не захочется, через что вынуждены проходить те мои клиенты, кто приехал не из Евросоюза.

– Да уж. Просто так странно сидеть без дела…

– Радуйтесь жизни. Распакуйте вещи, побродите по городу, поработайте над книгой… (Конечно. Марко же знает про книгу, как знает и про бывшего мужа, и про мать, и про сестру. Он просто подробностей не знает.) Оглянуться не успеете, как мы опять окажемся в бюрократическом аду.

– Только не это. – Я улыбаюсь – и удивляюсь: мне немного грустно.

В последние дни я столько времени провела с Марко – мы изучали документы, по-товарищески сидели в приемных, я слушала, как он перешучивается с чиновниками, банковскими служащими, продавцами. Он здесь мой самый близкий друг, пусть даже на условиях почасовой оплаты с моей сто-роны.

– Марко, – слышу я собственный голос, – вы позволите угостить вас кофе?

Марко смотрит на часы:

– Спасибо, было бы неплохо. У меня есть несколько минут.

Мы спускаемся, переходим через дорогу. Вот он, ближайший бар, – теперь это мой бар «шаговой доступности». Мы устраиваемся у стойки.

– Due caffѐ, – прошу я молодую женщину за стойкой.

Она отвечает «Certo»[18]18
  Два кофе. – Конечно (ит.).


[Закрыть] и запускает эспрессо-машину.

– Вы даже не сказали «пожалуйста», – замечает Марко.

– Боже мой, правда? Простите.

– Это нормально. По итальянским меркам вы говорите «пожалуйста» и «спасибо» слишком часто. И извиняетесь тоже.

– Извините, – машинально отвечаю я.

– Вежливость здесь выражают немного иначе. Здесь это больше про ваше отношение к людям.

– Вряд ли я когда-нибудь приноровлюсь к вашим традициям. Grazie[19]19
  Спасибо (ит.).


[Закрыть], – говорю я, когда перед нами ставят чашки. Взяв пакетик тростникового сахара, я пытаюсь разорвать его, ничего не просыпав, – умение, которое норовит покинуть меня, когда я нервничаю.

Марко берет со стойки стеклянную сахарницу, и в его чашку бьет длинная белая сахарная струя.

– Скажем так, вряд ли кто-нибудь в ближайшее время по ошибке примет вас за итальянку, особенно если вы так и будете извиняться на каждом шагу. Но это не значит, что ваше английское происхождение помешает вам стать настоящей флорентийкой.

– Как те старушки из «Чая с Муссолини»?

– Ха! – Марко залпом выпивает кофе. Никогда не пойму, как люди это делают. – Я, скорее, имел в виду вашу бабушку. Похоже, она была сильной личностью.

– Вы правы.

– Расскажите как-нибудь о ней подробнее. Ах, черт, у меня встреча. Большое спасибо за кофе. – На мгновение мне кажется, что Марко поцелует меня в щеку, но он протягивает руку. – Не волнуйтесь. Я знаю, как вы, британцы, щепетильны насчет личного пространства.

– Я вам очень благодарна, – отвечаю я, хотя не уверена в этом.

– Ciao, Тори. – Марко пожимает мне руку, поворачивается и уходит.

Я допиваю кофе, морщусь – на зубах хрустит нерастаявший сахар – и берусь за телефон.

19 пропущенных вызовов

55 сообщений

12 электронных писем

7 пропущенных голосовых звонков

Господи.

* * *

Слухами земля полнится, это точно. Я лежу навзничь на своем новом диване – жестком, блестящем и далеко не самом удобном – и прокручиваю сообщения. Глаз выхватывает обрывки фраз.

Я понятия не имела.

Почему ты ничего не рассказывала?!

Тори, какого хрена?

Я думала, мы друзья.

Расскажи. Мне. ВСЁ.

* * *

Ну и ну!!!!

За что ты со мной так?

Последние слова – как удар под дых. Сначала я думаю, что это Дункан решил нарушить молчание. Но нет. Это Чарли.

Все утро пытаюсь дозвониться. Почему ты не отвечаешь? За что ты со мной так?

Пока я смотрю на эти слова, на экране всплывает имя сестры. Опять она. Я касаюсь кнопки «ответить» и прижимаю телефон к уху.

– Мама рвет и мечет, – начинает Чарли, прежде чем я успеваю что-нибудь сказать. – Просто рвет и мечет.

– Она же терпеть не может Дункана. Считает его деревенщиной.

– Ну и что? Она мне целыми днями печенку проедает: какой скандал – бросить мужа и сбежать за границу, как… ну, ты ее знаешь.

– Знаю, – соглашаюсь я. – Прости.

– Да ладно. Пусть лучше она мне печенку проест, чем тебе.

– Спасибо.

«Спасибо» я говорю совершенно искренне. Просто это Чарли как она есть. Она любит покомандовать, она зануда и снобка, но за какой-нибудь великодушный поступок ей все можно простить. Не подпускать маму ко мне – очень на нее похоже.

– Если честно, я телефон из рук не выпускаю – то мама, то Дункан. На днях Бену пришлось отвезти мальчиков в лесную школу и забрать их из школы. Бену! Поражаюсь, как он детей не перепутал.

Я ощущаю противный холодок в животе.

– Как так?

– Ну ты же знаешь, что такое Бен. Один раз он…

– Я про другое, – прерываю я сестру, собравшуюся произнести очередную филиппику в адрес Бена. – Ты говорила про Дункана.

– А. Тори, ну тебя же не удивит, что он ужасно переживает. Он звонит мне, я не знаю, раза по два или по три каждый день. По-моему, только чтобы поплакаться в жилетку.

– Ну да, ну да.

– Не начинай. Ему сейчас и правда несладко. В горах жить нелегко, сама знаешь.

– Я в курсе, поверь мне.

– И тут ты ни с того ни с сего исчезаешь, бросаешься обвинениями…

– Чарли, ты о чем? Ты помнишь, что я тебе рассказывала на днях, когда ты потребовала конкретных примеров? Я бы не сказала, что я «бросаюсь обвинениями».

– Ты бы, может, и нет, а…

– И он действительно заявил, что я сбежала ни с того ни с сего? Я ведь говорила ему, что ухожу, но он тогда не слишком встревожился.

– Он не это говорит. – Чарли как будто оправдывается.

– Да, но именно так все и было.

Они снова нахлынули. Воспоминания. Вот я вытаскиваю из-под кровати чемодан. Дункан смотрит на меня, просто смотрит, на лице насмешливое выражение.

– Я ему говорила, что с меня хватит, что я больше не могу ему доверять. Если все останется как есть, если он не убедит меня, что понимает, почему я обижена, если он не поклянется никогда больше не лгать мне, – мне придется уйти. А он… – У меня перехватывает горло, приходится сглотнуть. – Он сказал: «Да как хочешь. Мне все равно».

– Может, он просто не хотел тебе мешать? Ты слишком эмоционально отреагировала – наверное, его это напугало.

– Слишком эмоционально? – взвизгиваю я. – Тебя там не было.

– Вот видишь? Ты слишком эмоционально реагируешь.

– Хватит. – Я с усилием принимаю сидячее положение. – Если хочешь, продолжай перезваниваться с Дунканом. Побудь ему жилеткой, пусть поплачет. Но не нужно сразу после этих разговоров перезванивать мне и докладывать, о чем вы беседовали. Убедительно прошу.

Чарли вздыхает.

– Ну, я, конечно, не знаю, как все было. В каком-то смысле это не мое дело…

– Тогда почему ты продолжаешь задавать вопросы?

Чарли ненадолго замолкает, и я по глупости воображаю, что на этот раз я, похоже, достучалась до нее. Но тут Чарли испускает еще один тяжкий вздох и говорит со своей фирменной интонацией «Мама Очень Разочарована»:

– Могу только сказать, что твоя версия событий ну очень отличается от того, что говорит мне Дункан. Тори, я никого не осуждаю. Я просто ставлю тебя в известность.

– Понимаю.

– Вот и прекрасно. Потому что я действительно хочу, чтобы у вас все было хорошо. У обоих.

– Не звони мне больше. До свидания, Чарли.

– Что? Тори, не вздумай вешать трубку! Не вздумай, я за последние несколько дней столько всего сделала…

– До свидания, – повторяю я и нажимаю «отбой».

* * *

Чарли перезванивает через полчаса, когда я развешиваю одежду. Я, естественно, не отвечаю, и сестра оставляет мне голосовое сообщение.

– Слушай, Тори. – В голосе Чарли звучат покаянные нотки. – Меня занесло. Я… Я не знаю, что делать. Все так запутано. Я, наверное, попытаюсь разрулить ситуацию, судьба моя такая – все разруливать. Не буду больше надоедать, но если тебе захочется поговорить, ты же мне позвонишь? Да? Я исправлюсь, честное слово.

Прослушав сообщение раз десять, я стираю его. Потом наливаю себе вина, сажусь за ноутбук, открываю текст и начинаю писать. Когда телефон звонит снова, на часах почти полночь.

– Тори, вы меня слышите? – громким театральным шепотом произносит Риченда. Где-то на заднем плане спускают воду. – Извините, я в женском туалете, на вечеринке, которую устроили «Харпер» и «Рэндом Пенгуин».

Внезапно занервничав, я жадно отхлебываю вина.

– Слышу.

– Хорошо. Я поговорила с Тимом, и он отнесся к ситуации с полным пониманием. Теперь ему надо договориться с отделом продаж и маркетинга, но мне кажется, что книга в укороченном варианте не приветствуется. Укороченный вариант не соответствует заявке. К тому же как вы будете пиарить книгу о замужней жизни в Хайленде, если вы недавно бросили мужа и свалили на континент?

– Хм. Справедливо.

– Но флорентийская тема его заинтересовала. Я знаю, что вы продолжаете работать, – вы не могли бы прислать мне несколько страниц? Необязательно много, просто чтобы дать представление. Тысяч на десять слов или около того.

О господи.

– Когда их надо прислать?

– Не знаю, дорогая. Сможете прислать… скажем, через понедельник?

– Э-э, думаю, да…

– Вы – моя звезда, – объявляет Риченда. Слышится громкий стук, и она рявкает: – Да сейчас! Сейчас выйду! Тут кому-то невтерпеж. Тори, дорогая, мне пора. Передавайте от меня привет Флоренции. – И отключается.

Я смотрю на текст, открытый передо мной на экране компьютера. Пока в нем три тысячи слов. Некоторые фразы относительно связные, это уже готовые предложения, но много и случайных заметок вроде «собаки в ресторанах» и «кроссовки с блестками – флорентийская фишка?». Последняя тысяча слов – просто мои излияния на тему какая Чарли засранка.

Что ж, принимаемся за работу.

8
Тори

Кьяра кладет передо мной стопку бланков. Стопка, примерно в дюйм высотой, ощетинилась разноцветными стикерами.

– Я их заполнила, – объясняет Кьяра, – и от вас требуется только еще раз проверить всю информацию и поставить подпись там, где я пометила желтым маркером.

– Это все – только для коммунальщиков? – спрашиваю я.

Кьяра кивает:

– Газ, электричество, вода, интернет, вывоз мусора. Хотите кофе?

– Если можно.

– Горький или помягче? Или лучше декаф?

– Наверное, помягче. И уж точно не декаф.

Кьяра подходит к чудо-машине в углу кабинета, достает кофейную капсулу и со щелчком вставляет ее в гнездо. Никогда бы не подумала, что итальянцы так любят капсульный кофе, но эти машины здесь повсюду. На днях я видела целый магазин, где продавались одни только кофейные капсулы.

– Не торопитесь, – предупреждает Кьяра через плечо, – эти бланки даже для нас сущий кошмар.

– Здесь сказано tariffa non residente[20]20
  Тариф для нерезидентов (ит.).


[Закрыть]. – Я указываю на верхнюю страницу. – Все правильно?

– Да. Вы считаетесь нерезидентом, пока не зарегистрируетесь в Anagrafe. Как только зарегистрируетесь – свяжитесь со мной, и мы с этим разберемся. Так у вас тариф будет ниже.

– Дальше все так же сложно?

– Нет-нет. – Кьяра ставит рядом со мной поднос с эспрессо в картонном стаканчике, пакетиком сахара, палочкой для размешивания и крошечной мадленкой на салфетке. – Этот этап самый трудный.

Заправившись кофеином и сахаром, я продолжаю просматривать документы, проверяя и перепроверяя детали: имя, налоговый код, дату и место рождения, гражданство, адрес, телефон, электронную почту, международный номер банковского счета. Кьяра забирает опустевший стаканчик и приносит новый.

– Спасибо.

– Пустяки. – Она смотрит, как я проверяю бланк, по которому мне предстоит платить за вывоз мусора, и откладываю его в сторону. – Закончили?

– Да, хвала богам.

– Вопросы?

– Я даже не знаю, о чем спрашивать, – признаюсь я.

Кьяра смеется.

– Не волнуйтесь. Через какой-нибудь год вы вполне освоите язык итальянских бюрократов. Кстати, как у вас с Марко?

– Он само совершенство.

Кьяра широко улыбается:

– Это правда! Он очень серьезный – в смысле, очень серьезно относится к работе. Я спокойна за тех, кого к нему отправляю, они в надежных руках. А еще он всегда открыт людям. – Кьяра хмурит лоб. – Нет, я выразилась слишком по-итальянски. Наверное, лучше сказать «всегда готов помочь», но Марко – это больше, чем «помочь». Мы таких людей называем disponibile[21]21
  Открытый, доступный (ит.).


[Закрыть].

– Я понимаю, что вы имеете в виду.

Я не кривлю душой. У Марко день расписан по минутам, но он всегда умудряется выкроить время, чтобы связаться со мной, перезвонить, втиснуть встречу в расписание. Сердцебиение чуть ускоряется, и мне ужасно хочется спросить Кьяру, вправду ли Марко настолько открыт людям. Смешно, конечно, – я же только что рассталась с Дунканом. Мне нравится быть одинокой и свободной, нравится делать что захочу, есть когда захочу и ни о ком больше не думать. Тоже мне перспектива – сходить с ума по мужчине, который любезен со мной, потому что это его работа.

– Профессионал высокого класса, – говорю я.

– Это верно. А еще он очень доброжелательный. – Кьяра снова смеется. – Мне кажется, в него влюбляются все его клиенты.

Ну вот. Смешно.

– Спасибо, что отправили меня к нему. От меня сегодня еще что-нибудь требуется?

– Нет, но я вам отдаю вот это. – Достав из ящика стола белый конверт, Кьяра вручает его мне. – Это ваш зарегистрированный договор. Храните как зеницу ока, он вам понадобится в Anagrafe.

– Спасибо. – Я сую конверт в сумку.

– Не за что. И еще. Я помню, что уже это говорила, но если вам что-нибудь будет нужно – звоните. Я это говорю всем своим английским клиентам, они никогда мне не верят, но с моей стороны это не просто вежливость. Здесь так принято. Договорились?

– Договорились.

Мы прощаемся. Я спускаюсь по лестнице и выхожу под полуденное солнце.

* * *

Офис Кьяры располагается на северном берегу реки, на виа деи Серральи, в квартале Олтрарно. Когда бабушка впервые привезла меня сюда, мне только-только исполнилось одиннадцать; на улицах тогда были в основном старомодные магазины, маленькие бары и ресторанчики. Мы устраивались в каком-нибудь баре, я сидела рядом с бабушкой и пила горьковато-сладкий сицилийский оранжад, а бабушка болтала с людьми, которые один за другим подходили к ней, целовали и обнимали ее и, восторженно поахав надо мной, уходили. Я никогда не понимала до конца, о чем они говорят. Язык я учила быстро, спасибо бабушке, но чтобы понять толпу итальянцев, у которых рот не закрывался, моих знаний не хватало.

Ну что мне стоило учиться прилежнее! Что мне стоило вслушиваться, а не позволять итальянской речи стекать с меня, пока я гадаю, куда мы пойдем есть мороженое. А когда я подросла и меня стало можно на часок предоставить самой себе, бабушка оставляла меня побродить по магазинам возле Понте Веккьо, а сама отправлялась повидаться с друзьями. Мы бывали во Флоренции каждый год; помню, как мне льстило, что со мной обращаются как со взрослой, помню, как наслаждалась очередным кусочком доставшейся мне свободы. Но та часть бабушкиной жизни – места, в которые она возвращалась каждый год, люди, которых она, вероятно, любила, – закрылась для меня раз и навсегда. А теперь я потеряла бабушку, и дыра внутри все ширилась и ширилась.

Я иду к реке по длинной узкой улице, внимательно глядя по сторонам – вдруг увижу что-нибудь знакомое? Здесь еще сохранилось несколько старых витрин, но теперь они перемешаны с тату-салонами, коктейльными барами и модными ресторанами с выставленными напоказ водопроводными трубами и абстрактной живописью на стенах. Ничто на первый взгляд не напоминает бабушкин бар. Может, я неправильно запомнила? Может, он вообще не на виа деи Серральи? Солнце печет в макушку, я проголодалась, а ведь я и забыла, когда в последний раз бывала такой голодной. Какое чудесное чувство. Как зародыш меня прежней – той девочки, которая обожала пасту и могла пересечь всю Флоренцию, если на другом конце города водилось по-настоящему вкусное фисташковое джелато.

Справа траттория, входная дверь открыта прямо в маленький зал. Простые деревянные столы, на белых стенах там и сям развешаны черно-белые фотографии. В зале людно, наплыв едоков – наверное, подошло время обеда. Я медлю, высматривая свободные места, и тут хозяин – я решила, что это хозяин, – встречается со мной глазами.

– Buongiorno, signora.

– Buongiorno. У вас есть столик на одного?

– Certo. – Хозяин указывает на столик, притаившийся у двери. Я его и не заметила. – Присаживайтесь, я принесу вам меню. Хотите воды?

– Без газа, пожалуйста.

– Сейчас принесу.

Едва я успеваю устроиться, как он возвращается с бутылкой воды и меню – обычным листом бумаги с написанным от руки коротким перечнем блюд. Я заказываю брускетту, спагетти карбонара и бокал домашнего красного, после чего достаю планшет и начинаю печатать. После звонка Риченды я заставляю себя давать письменный отчет обо всем, что со мной происходит, не откладывая в долгий ящик. Иными словами, записывать все, что я делаю. Опилки, но этих опилок у меня набралось уже на четыре тысячи слов. Чем больше я буду записывать, тем больше наберу материала, который смогу превратить во что-нибудь, что не стыдно будет отправить Риченде. Во всяком случае, рассуждаю я именно так.

Я успеваю написать примерно страницу, когда на тарелке, сбрызнутой полупрозрачным зеленоватым маслом, приносят брускетту. Брускетта изумительна: крупно порезанные, гладкие, ярко-красные помидоры на двух кусках хрустящего ноздреватого хлеба, в котором пор больше, чем собственно хлеба. Я пытаюсь откусить от одной половины, но хлеб разламывается, и помидоры сыплются во все стороны. Запихивая остатки в рот, я понимаю, сколь недостойно это выглядит, но мне все равно, потому что помидор свежий, масло острое, а я во Флоренции; стоит прекрасный солнечный день, и я – писательница. Я отпиваю терпкого, насыщенного танинами вина и проглатываю второй кусок брускетты.

Виа деи Сарральи заполняется людьми, спешащими на обед. Я смотрю, как мимо меня проходят, поодиночке или взявшись за руки, юные хипстеры с парными татуировками до плеча и офисный люд в костюмах, а вот модные туристки в кремовых рубашках, широких укороченных брюках, губы накрашены красной помадой, огромные солнечные очки (крик сезона) – их различишь невооруженным глазом. А потом, когда передо мной ставят тарелку с пастой, я замечаю на другой стороне улицы их обоих. Марко в темно-синем костюме, пиджак закинут на плечо, рядом Кьяра. Держит его под руку, смотрит на него, они о чем-то увлеченно беседуют.

Почему бы им не беседовать? Они, наверное, знакомы не один год, и знакомы близко, Кьяра явно обожает его. Почему бы им не быть вместе? К тому же это меня не касается. Я клиентка, а очень скоро и клиенткой быть перестану. Чем Марко занимается в свободное время, меня никак, абсолютно никак не касается.

– Signora?

Я, наверное, ненадолго отключилась. В глубокой тарелке остывает карбонара. У стола с озабоченным видом стоит хозяин ресторанчика.

– Что такое? Не вкусно? Что-то не так? Если хотите, я приготовлю вам что-нибудь другое.

– Нет-нет. – Весь мой итальянский куда-то испарился. – Я только… я не… мне не очень…

Глаза хозяина тревожно округляются:

– Вы заболели?

– Нет, не заболела. Не беспокойтесь, паста очень вкусная, и есть хочется, только… – Боже мой, что за детский лепет. – Я кое-что увидела, – выговариваю я наконец, чувствуя себя идиоткой, ну увидела и увидела, не стоит так расстраиваться, но вот пожалуйста – расстроилась. – Кое-кого. Мне… мне сейчас нелегко. Извините.

Хозяин кивает и кладет руку мне на плечо. От этого доброго жеста глаза у меня чуть затуманиваются, хотя я не плакала уже целых два дня.

– Не волнуйтесь. Посидите спокойно. Как будете готовы, я принесу вам что-нибудь другое. Остывшую карбонару есть невкусно.

Он легонько сжимает мне плечо и уносит тарелку с нетронутой пастой. Я делаю четыре глубоких вдоха, одним духом осушаю бокал и открываю ноутбук. Если я испытываю иррациональные чувства, то пусть от них хоть литературная польза будет. Я начинаю печатать, появившаяся официантка подливает мне в бокал вина.

Как же я люблю Италию.