Текст книги "Чайка"

ГЛАВА IV

Когда Кент Фергюсон вторично посетил старое ранчо Эспинозы, стояла зима, и был жестокий холод. День был солнечный, и гасиэнда в ярком свете казалась особенно ветхой и убогой.

Все двери хижин были закрыты, и дым из труб поднимался в холодном, неподвижном воздухе. Жуаниту он нашел одну, съежившейся у горячей печки.

Она показалась Кенту сильно изменившейся и встретила его долгим испуганным взглядом, словно выходца из другого мира.

Ни тени радости не мелькнуло в голубых глазах, веки которых отяжелели от слез и бессонницы. На бледном лице было выражение какого-то безжизненного спокойствия, которое совершенно преображало ее. Она сказала, слегка наморщив брови:

– О! Вы? Не угодно ли войти?

Кент, согнувшись, вошел в дверь.

– Я думал о вас все время, – начал он храбро, – и теперь, когда дела снова привели меня в эти места, я решил навестить вас и сам убедиться, что здесь все благополучно.

Жуанита уселась напротив него у маленькой печки. Но раньше, чем она успела ответить что-нибудь, он быстро сказал:

– Боже мой, да вы… – он оборвал, потому что голубые глаза, смотревшие на него, наполнились слезами. Кент сидел так близко от нее, почти касался ее рукава. Он нерешительно указал на ее траурное платье и снова шепнул: – Но это не… ваша мать?!

Бледное лицо судорожно исказилось. Дрожавшие губы крепко сжались. Она не могла выговорить ни слова и только утвердительно наклонила голову. Тогда Кент положил свою руку на ее и ближе склонился к ней.

– Бедная моя… маленькая… девочка! – сказал он. Жуанита, страдальчески посмотрев на него, высвободила свою руку, отвернулась и по-детски припала лицом к ухватившейся за спинку кресла руке. Кент смотрел на нее в безмолвной печали. Он видел, что ей неприятно его прикосновение и сочувствие.

Несколько минут она не шевелилась, ее плечи сотрясались от рыданий. Потом она повернулась, вытерла глаза, отбросила назад волосы и храбро взглянула на Кента сквозь длинные, слипшиеся от слез, как у плачущего ребенка, ресницы.

По мере того, как она рассказывала ему все, что произошло, рыдания все реже потрясали ее грудь. Кент слушал и думал о том, как она когда-то на берегу напоминала ему чайку, прыгая по скале, подставляя лицо свежему ветру и хохоча, когда волны настигали ее. А теперь бедной маленькой чайке подрезали крылья.

Он мысленно видел все, что здесь произошло: смерть, пришедшую в этот старый дом, доктора, священника, объятых ужасом слуг, эту девушку, бледную, как полотно, и молчаливую, провожавшую простой гроб на старый погост за Миссией.

Но не одна эта смерть свалилась на Жуаниту. Сеньора, вероятно, согласно желанию мужа, умершего на пятнадцать лет раньше нее, завещала ранчо, скот и гасиэнду – все свое имущество единственной оставшейся в живых родственнице, богатой сеньоре Кастеллаго из Мехико. О Жуаните в завещании не упоминалось.

Все, что ей оставалось, была небольшая сумма денег, имевшаяся у нее на руках. Наследники любезно предложили компаньонке покойной сеньоры оставаться на ранчо, пока она не решит, как устроить свою дальнейшую жизнь.

Ранчо было назначено в продажу. Из слуг одни уже ушли, других оставили, чтобы ухаживать за скотом и садом до приезда нового владельца.

– Но вы… – сказал пораженный Кент, – разве вы не были… разве сеньора Эспиноза не была вашей матерью?..

– Я всегда так думала, – ответила Жуанита просто и грустно. – Но, оказывается, это не так. Лола и Лолита говорят, что они помнят, как меня привезли сюда двухнедельным ребенком… как будто бы из Сан-Франциско. Все они знали, что я не дочь сеньоры.

– Но кто же вы?!

– О, вот в том-то и загадка… Я не знаю.

– Вы хотите сказать, что не сохранилось ни документов, ни писем, ничего, что дало бы ключ к разгадке?

– Ничего. Вот только одно, впрочем… – прибавила Жуанита после паузы. – Есть человек, которому кое-что известно, и я должна его разыскать. Моя мать – я, кажется, никогда не смогу называть ее иначе – говорила мне о нем в последний вечер перед смертью. Но у нее уже все путалось в голове… Она сказала, чтобы я искала его… что он знает.

– Но кто же он, и где он находится?

– Она сказала, что это – тайна, – нерешительно заметила Жуанита. – Вы думаете, что мне следует назвать вам его имя?

– Но кому-нибудь вы должны же будете его назвать, если вы хотите отыскать этого человека, – рассудительно сказал Кент. – Известно вам, где он находится?

– Я знаю только имя. Так как он был… другом сеньоры, то он должен быть человеком средних лет, – заметила Жуанита. – Она несколько раз упоминала о старой Миссии. Я ходила туда, просматривала старые записи, но ничего не узнала. Ни там, ни в Монтерей, нигде не записано такое имя. Но Лола и Лолита уверены (насколько они могут быть в чем-нибудь уверены, потому что каждую минуту говорят другое), что я была привезена из Сан-Франциско. Вот видите…

Она со слабой улыбкой, в которой было что-то невыразимо трогательное, указала на груду газет на полу.

– Я ищу работу, – объяснила она. – Тут есть разные предложения. Я написала по разным адресам. Но не знаю, сумею ли я… А мне бы хотелось переехать именно в Сан-Франциско, чтобы там начать поиски. Не то, чтобы я много ожидала от этого человека, – перебила она себя. – Я пытаюсь убедить себя, что это просто какой-нибудь старинный друг семьи, жена которого будет дважды в год приглашать меня на обед, и только. – Говоря это, Жуанита делала отчаянные усилия улыбнуться. – Но он что-то знает, и моя мать… сеньора желала, чтобы я отыскала его. И потом, ведь это единственное, что я могу сделать!

– Но зовут-то вас, я полагаю, Жуанита Эспиноза? – начал Кент, пытаясь уловить какую-нибудь нить в этой путанице фактов.

– Я даже этого не знаю.

– А вы искали здесь, – Кент обвел рукой вокруг, показывая, что говорит о гасиэнде, – каких-нибудь следов, указаний?

– О, да! Но не нашла ничего.

– Этот таинственный субъект, – Кент говорил медленно, наморщив лоб, как бы собирая мысли, – этот таинственный субъект, может быть, и есть ваш отец, как вы думаете?

– Да, мне это тоже приходило в голову.

Снова наступило молчание. Потом Кент порылся в куче газет на полу и вытащил номер еженедельника «Аргонавт».

Поискав там с минуту, он резким движением протянул номер Жуаните, указав на объявление следующего содержания:

«Требуется секретарь, со знанием испанского языка и хорошим почерком. Предложения адресовать: До востребования, номер 91, Сан-Матео, Калифорния».

– Я читала это, – сказала Жуанита, взглянув на объявление. – Но что это собственно за должность? В учреждении ли это или нет?

– Это в частном доме, – объяснил Кент, – я знаю тех, кто поместил это объявление. Там нужна молодая особа, которая бы вела переговоры по телефону, писала письма, умела быть приятной и развлекать хозяев. Плата, кажется, хорошая. Место для вас очень подходящее. Но хорошо ли вы говорите по-испански? Это главное. Если нет, то…

– Говорю ли я хорошо по-испански? – перебила с удивлением Жуанита. – Но ведь это мой родной язык!

– Вы бы могли обмануть мисс Руссель, – размышлял вслух Кент. – Но уж, конечно, не миссис Чэттертон – она бы скорее заметила ваши промахи.

– Кто эта мисс Руссель? – осведомилась Жуанита. – И кто миссис Чэттертон?

– Миссис Чэттертон – очень красивая дама, жена моего шефа. А мисс Руссель – ее нынешняя секретарша, которая выходит замуж. Миссис Чэттертон сейчас в отъезде и возвратится дней через десять, как я слышал. И мисс Руссель, которая очень желает найти себе поскорее замену, поместила на прошлой неделе это объявление в «Аргонавте». Вся загвоздка тут в испанском языке: имеется множество милых молодых девиц, пригодных для должности секретаря, и не меньше старых, пахнущих плесенью дам, говорящих по-испански. Но, по-видимому, трудно найти сочетание того и другого. Мисс Руссель и не снилось, – добавил Кент юмористически, – что ей удастся заполучить морскую чайку!

– А сумею ли я во всем остальном угодить этой даме? – спросила озабоченно Жуанита, ответив на шутку Кента беглой улыбкой.

– Я вам уже сказал, что главное – владеть испанским. Миссис Чэттертон намерена выучиться говорить на этом языке, и не более, чем за пять месяцев. Вам придется по два часа в день беседовать с нею.

– Ну, изучить незнакомый язык за четыре-пять месяцев вряд ли кто может, – возразила Жуанита с сомнением.

– Она может, – сказал Кент убежденно. – Вы ее не знаете!

– Что же, она такая умная и способная? – решилась спросить Жуанита.

Кент погрузился в раздумья. Он, казалось, внимательно созерцал маленькую печку, в которой пламя, играя, лизало большие дубовые поленья, и не отвел взгляда, когда сдержанно ответил Жуаните.

– Да, мне кажется, это можно о ней сказать.

– А она молода? – неожиданно для себя самой снова спросила Жуанита.

– Ей тридцать пять… тридцать восемь, может быть.

– И хороша собой? – продолжала Жуанита, повинуясь властному внутреннему импульсу.

– О, уж насчет этого, – Кент быстро поднял голову и усмехнулся, – не может быть двух мнений. Она – красавица… Она вторая жена старого Чэттертона. Слышали вы о Чэттертоне? В Сан-Франциско он издает «Солнце», в Лос-Анджелесе – «Рекорд». Его первая жена умерла. У него есть сын, славный мальчик, которого зовут Билли и который учится в Берклее в университете. Миссис Чэттертон на много лет моложе своего супруга.

– А эта мисс Руссель так великолепно говорит по-испански?

– Совсем не говорит. Испанский язык, по некоторым соображениям, понадобился только недавно, – начал объяснять Кент со странной, непонятной Жуаните усмешкой. – Надо вам сказать, миссис Чэттертон – честолюбивая особа, как большинство современных дам. В прошлом году Чэттертоны в Албании встретились с сенатором Иллинойса, Бэбкоком, который путешествовал с семьей. Где-то они застряли вместе из-за железнодорожной катастрофы, жена и ребенок Бэбкока заболели. Миссис Чэттертон ухаживала за обоими, хотя у них оказался тиф или что-то в этом роде. Это как раз в ее духе, – добавил, как бы про себя, Кент с одобрительным смешком. – Ну, и в результате, конечно, Бэбкок позаботился о хорошем приеме для нее в Вашингтоне. Она теперь там. И я склонен думать, что когда весной будут новые назначения, старику Чэттертону обеспечен дипломатический пост, и они, может быть, попадут в Испанию. Вот почему понадобилось, чтобы секретарь знал испанский язык. Так вы уверены, что знаете его хорошо? – переспросил он настойчиво.

– Это единственное, в чем я уверена, – просто ответила Жуанита.

– В таком случае не вижу, почему бы вам и не получить это место, – воскликнул Кент довольным тоном. – А место – хорошее, поверьте мне.

– Так вы поговорите обо мне с этой мисс Руссель? – попросила Жуанита. Ей это казалось такой естественной и пустячной услугой, что она удивилась и почувствовала себя больно задетой, когда в ответ на ее вопрос Кент посмотрел на нее с некоторым замешательством и неудовольствием и прикусил губу.

«Что это у него за манера – то вроде бы предлагать свою дружбу, то снова уходить в себя и отворачиваться, – подумала с досадой девушка. – Это кого угодно взбесит! Его, должно быть, не любят люди!»

– Я бы предпочел не делать этого, – сказал между тем Кент. – Будет лучше, если вы явитесь туда не от моего имени.

– Хорошо, я не стану на вас ссылаться, – сказала гордо Жуанита. Она почти ненавидела его в эту минуту: он так грубо дал ей почувствовать, что она навязчива!

– Скажите просто, что вы прочли объявление в газете, – посоветовал Кент. – А теперь, мисс Жуанита, наденьте вашу шляпу и пойдем погуляем, – заключил он.

У нее не хватило мужества отказаться: в окна бил такой ослепительный солнечный свет! Когда они очутились на берегу, свежий ветерок вызвал первый раз за все это время нежный румянец на ее щеках.

День был прохладный, но ясный; только на горизонте, над океаном, собирались тучи, словно угрожая новой атакой. По взбегавшим уступами тропинкам медленно брели коровы. В мертвой, бурой траве увядал случайно уцелевший, уже побитый морозом, бледный мак.

Жуаните была здесь знакома каждая пядь земли. Она столько раз видела длинные утренние тени на росистой траве летом, при восходе солнца; мягкие переливы лунного света на цветах яблони в апрельские ночи; яркие закаты над морем. И в эти последние дни, что ей оставалось провести здесь, она испытывала такую нестерпимую боль в сердце, что ей хотелось уже приблизить день изгнания, который принесет ей облегчение.

Когда они спустились со скалы и направились обратно на ферму, она вдруг вспомнила день их первой встречи и спросила:

– Отчего вы в ту ночь, во время шторма, не пришли и не сказали, что вы застряли на ранчо?

Кент ответил не сразу, удивленный и как будто пристыженный.

– Я очень сожалею… Не хотел вас пугать… Я и не подозревал, что вам это известно.

– О каком испуге вы говорите? – возразила Жуанита спокойно и сухо. – На нашем ранчо не пугаются гостей.

– Знаю. Право, я ужасно сожалею… – смиренно бормотал Кент. – Я ночевал на сеновале, там было отлично спать, и уехал очень рано, так что до этой минуты был уверен, что никого не беспокоил.

– Я видела, как вы ехали на велосипеде, – объяснила Жуанита. Теперь ей бросилось в глаза смущение и удивление на его лице.

– В таком случае, вы видели и…

– И ту даму под вуалью? Да. И вы тоже?

– Вы хотите сказать, и ее автомобиль? Ведь вы не видели ее лица? – сказал Кент после минуты молчания.

– Нет. Я слышала голоса ее и моей матери, и проснулась. Или, может быть, это гул автомобиля меня разбудил, а тогда я уже услышала голоса. И я видела их с балкона. Но только одну минуту, так что лица не успела разглядеть сквозь вуаль… Я провела тогда очень плохую ночь… Я видела вас, – добавила она с упреком, – вечером под окном…

Кент смотрел на нее, ошеломленный.

– Одно могу сказать: мне очень жаль, что так вышло. Поверьте, я не хотел вас испугать.

– К счастью, мама не видела, а то она бы, действительно, испугалась до смерти.

Некоторое время они шли молча. Потом Жуанита снова вернулась к прерванному разговору.

– Долго ли вы ехали за этой дамой?

– Я остановился позавтракать, когда выехал на большую дорогу и потерял автомобиль из виду.

Кент протянул руку, чтобы помочь ей перескочить разрытое место на дороге.

Жуаните так приятно было ощущать надежную силу этой руки. Завтра она придет снова к этому месту и будет вспоминать…

– Но что вам сказала сеньора относительно этой дамы?

– Ничего. Это, кажется, ее старинная приятельница, у которой какое-то горе. Мать мне никогда ничего не рассказывала. И я не расспрашивала. Все эти старые гасиэнды имеют свои тайны и загадки. Мы каждый вечер много разговаривали с матерью, а между тем она не сочла возможным рассказать мне мою собственную историю и объяснить, почему я не имею права наследовать ранчо, кто отдал меня ей, когда я была крошкой, кто мой отец. Я ничего не знаю. Наш народ любит тайны и интриги. Моя мать, правда, не была испанкой, но она была такая замкнутая, сдержанная, она ни с кем не говорила откровенно. Я никогда не решилась бы спрашивать у нее о вещах, которые она не сообщила мне сама добровольно.

– И она никогда больше не говорила с вами об этой посетительнице? Вам не приходило в голову связать с ее посещением болезнь вашей матери? Может быть, потрясение… неожиданность…

Жуанита смотрела на него, широко открыв глаза.

– Я и не думала об этом. Но, может быть, вы и правы. О, Боже, – нахмурилась она, – все это так странно, нелепо! Должно быть, тут скрывается что-нибудь дурное – иначе к чему такая таинственность?

Они остановились у самого входа в патио, у облупленной стены, по которой цеплялась обнаженная виноградная лоза. На мерзлую траву ложились длинные тени, вода в большом индейском кувшине покрылась корочкой льда. Одна чайка парила в воздухе, другие медленно прохаживались по линяло-розовым черепицам низкой крыши. Проголодавшийся Кент жадно втянул в себя запах жареного лука, помидоров и свежего хлеба…

Жуанита угощала его в темной столовой, как любезная хозяйка, и отдавала какие-то распоряжения по-испански входившим и выходившим женщинам.

Когда на обшитой старыми испанскими кружевами белоснежной скатерти была, наконец, расставлена перед гостем целая коллекция сыров, тяжеловесного печенья, фруктов, варений, солений и виноград с ранчо, Жуанита снова вернулась к прежней теме.

Голос ее казался изменившимся: в нем звучала какая-то новая решительность.

– Я должна забыть, что я – Жуанита Эспиноза с ранчо де-Лос-Амигос и уйти в свет без имени, одна. Но когда-нибудь… когда-нибудь я вернусь и куплю это ранчо, кто бы ни владел им тогда, и снова буду здесь жить.

– Вот это славно! – одобрил, улыбаясь, Кент. И добавил: – Еще один вопрос. Вы действительно уверены, что лучше не называть мне имени человека, которого вы хотите отыскать?

– Не сейчас. – Она колебалась. – Мать повторила несколько раз, что я должна держать его втайне от всех.

Они больше не касались этого. Кент видел, что Жуанита стала бодрее, что он помог ей немного воспрянуть духом, и когда он, простясь, вскакивал на свой велосипед, она сказала ему почти весело:

– Мы с вами, надеюсь, скоро увидимся. И смотрите – не забудьте при встрече сделать вид, что мы незнакомы!

ГЛАВА V

– Мистер Фергюсон! Мисс Эспиноза! Я надеюсь, что мисс Эспиноза будет моей заместительницей, – сказала приветливо Анна Руссель.

Они находились в красиво обставленном кабинете в доме Чэттертона в Сан-Матео. Анна объясняла Жуаните, в чем будут состоять ее обязанности. Жуанита церемонно поздоровалась с личным секретарем мистера Чэттертона, словно видела его в первый раз.

– Эспиноза, – заметил Кент, усаживаясь в кресло рядом с ними, – одно ваше имя доказывает, что вы знаете испанский язык как нельзя лучше.

Жуанита уже три дня жила в огромном доме Чэттертонов, но это была ее первая встреча с Кентом. При виде красивого смуглого лица, знакомой улыбки, ее подавленное тоской по дому сердце рванулось ему навстречу, но она старалась ничем не выдать себя. Кент только что возвратился из Сан-Франциско вместе с мистером Чэттертоном. Приезд хозяйки дома ожидался в ближайшие дни.

– Вы рады? – нашел случай шепнуть Кент Жуаните, когда Анна Руссель, стоя спиной к ним, говорила по телефону.

– Довольна, конечно. – Отвечала так же тихо Жуанита, с некоторой сдержанностью. – Не знаю только, окажусь ли я пригодной.

Он ободряюще улыбнулся ей, потолковал с мисс Руссель о каких-то делах и ушел, приветливо кивнув обеим.

– Он – секретарь мистера Чэттертона, – затрещала Анна, едва за ним закрылась дверь. – Милейший человек! Я догадываюсь… – Анна было заколебалась, но продолжила, – я догадываюсь по некоторым намекам, что он в ссоре со своими родными. Но чувствую, что он – джентльмен. И он дельный человек, несмотря на то, что… – она пожала плечами, – он в тридцать лет только личный секретарь мистера Чэттертона и собственно не имеет будущности. Он был уже актером, журналистом, один Бог знает, кем он только не был!

– Вы находите его красивым? – спросила Жуанита несмело.

– Нахожу ли я его красивым?! Да я, пожалуй, никогда не встречала человека красивее его! – Анна была удивлена, почти возмущена таким вопросом. – А вам разве он не понравился?

– Не знаю… я об этом не думала.

– Ну, – заверила ее Анна, – а другие женщины думают! Они все с ума сходят по нему.

Жуанита продолжала старательно знакомиться со счетами, чековыми книжками, списками гостей, корреспонденцией. Но последние слова Анны не выходили у нее из головы. Она досадовала на Анну за то, что та сказала их. Теперь день испорчен.

Дни, вообще, казались ей теперь ужасно долгими и странными. Ей было ново и непривычно, что теперь она должна быть занята исключительно нуждами, требованиями, развлечениями других, чужих людей. Первое время ей было трудно, и она чувствовала себя такой одинокой. Но, к счастью, девушка была слишком занята, чтобы разбираться в собственных переживаниях.

Анна Руссель усердно ее наставляла. Жуанита понравилась ей с первого дня. Она была уверена, что миссис Чэттертон найдет эту девочку подходящей для роли компаньонки. Одно только было нехорошо: Жуанита – слишком молода. А в доме находился Билли Чэттертон, единственный сын, двадцати одного года.

«Впрочем, – думала мисс Руссель, которая в свои двадцать восемь лет была счастлива, что выходит замуж за пожилого вдовца-миссионера; – ведь, не приставал же Билли никогда ко мне! Напрасные страхи!» И она продолжала наставлять Жуаниту и уповать, что миссис Чэттертон одобрит ее выбор.

Жуанита вначале немного растерялась в этом большом доме, где одной прислуги было человек десять, не считая шофера, садовников, подметальщиков дорожек, сторожей и т. п.

В доме находились: экономка, повар, кондитер, лакеи, горничная, прачка, два дворецких. Только свою старшую горничную миссис Чэттертон увезла с собою.

И все же еще много дел выпало и на долю Жуаниты. Ее обязанности, включавшие наряду с выполнением поручений, ведением корреспонденции, переговорами по телефону и такие вещи, как, например, расставлять цветы в вазах или замещать любого из перечисленных служащих, если возникает необходимость, требовали немало ловкости и дипломатических способностей.

– Главное, – серьезно предупредила ее Анна, – никогда не раздражать миссис Чэттертон. Никогда!

– А он, – спокойно указала Жуанита на прекрасный портрет хозяина дома, – он никогда ее не раздражает?

– Он ее обожает! – возразила Анна. – Как и все, впрочем!

– Но он мог бы быть ее отцом! – настаивала Жуанита. В доме было множество фотографий хозяйки дома, портретов во весь рост, и Жуанита, еще не зная ее, могла составить себе представление о ее молодости и красоте. «Серьезное, гордое лицо, темные глаза, изящная фигура, чудные руки, плечи, шея. И головокружительные туалеты», – думала Жуанита, обозревая один портрет за другим.

В лице этой женщины была решительность, независимость и наряду с этим невыразимо женственное очарование. И этот чопорный, важный шестидесятилетний старик, страстный любитель бриджа – ее муж!

– Не судите так необдуманно о мистере Чэттертоне, он теперь все прихварывает и потому немного брюзжит. И, кроме того, когда ее нет дома, все не по нем, – сказала Анна.

– А что, она очень требовательна?

– Она – прелесть, и вы ее полюбите! – был ответ. – Но помните, если вы забудете какое-нибудь поручение или перепутаете что-нибудь, и это хоть капельку пошатнет ее положение в обществе – она никогда не простит и не забудет вам этого.

– Пошатнет положение в обществе? – широко раскрыла глаза Жуанита.

– Не удивляйтесь, – серьезно заметила мисс Руссель, – это иногда зависит от пустяка, в особенности… в особенности, если положение в обществе шаткое… Говорю вам это по секрету… Миссис Чэттертон желает царить в здешнем обществе. И она своего добьется. Но это своего рода игра, и правила этой игры вы должны изучить, чтобы не допускать промахов. Вот, к примеру, – продолжала она совершенно серьезно, в то время как Жуанита смотрела на нее немного устрашенная, – когда я только что поступила сюда, мне пришлось сопровождать миссис Чэттертон на собрание, которое некая миссис Гамильтон, видная общественная деятельница, устроила у себя с благотворительной целью. На обратном пути я сказала миссис Чэттертон, что подобрала ее прелестную, расшитую бисером сумочку, которую она обронила в гостиной миссис Гамильтон. Она пришла в бешенство – с нею это порой бывает. Оказалось, что она оставила сумочку умышленно – понимаете? – чтобы иметь предлог снова побывать у миссис Гамильтон.

– Господи помилуй! – воскликнула Жуанита. – Да я буду в постоянном страхе, как бы не совершить промаха!

– Ну, пустяки, привыкнете, – ласково утешила ее Анна. – Помните только одно: ничего не надо делать по собственной инициативе, когда служишь у таких людей. Во всех других случаях она будет очень снисходительна, но никогда не отвечайте ничего посетителям самостоятельно, не высказывайте своих мнений или предположений относительно того, скажем, куда приглашены или что будут делать миссис и мистер Чэттертон. А в общем, не надо тревожиться, все наладится. Но вы ведь владеете испанским?

Жуанита невольно улыбнулась: этот вопрос ей уже задавали раз двадцать. Ее забавляло, что и Кента, и Анну так он беспокоил, тогда как она лично – только насчет этого пункта не испытывает никаких сомнений.

Кента она видела редко: за десять дней – раза два или три, не больше, и то мельком. С Кэрвудом Чэттертоном ей приходилось встречаться часто. Это был статный пожилой господин с седеющими волосами и добродушным лицом, как говорила прислуга, несколько придирчивый и брюзгливый, большой сибарит, весьма бережно относившийся к своей особе. Его желе и суп, его одеяла, белье, закрывание или открывание окон в его комнате – были вопросами первостепенной важности. И если что-либо оказывалось не так, весь дом погружался в трепет и уныние. Так рассказывали Жуаните. Но в первую неделю в его доме она не имела случая убедиться в этом. Он или играл в гольф, или уезжал в автомобиле, или проходил мимо нее, безукоризненно одетый, направляясь в столовую обедать.

Однажды Анна прибежала наверх с сообщением, что мистер Чэттертон просит Жуаниту прийти к нему в библиотеку.

Жуанита удивилась и взволновалась.

– Меня? Господи, что ему от меня понадобилось?!

– Он простужен и не выходит, и сегодня ему не с кем играть свою партию в криббэдж. Он скучает и злится. Я пришла с телеграммами, увидела открытую доску для криббэджа, вспомнила, как вы говорили, что каждый вечер играли с матерью в эту игру… – В глазах Анны вдруг мелькнул страх. – Ведь вы вправду умеете играть?

– Да, да, играю в криббэдж и говорю по-испански! – засмеялась Жуанита. Она вымыла руки, пригладила волосы и побежала вниз через большие комнаты и коридоры в уютный, богато обставленный кабинет, где Кэрвуд Чэттертон ожидал ее с картами и костяшками наготове.

Сказав ей несколько любезных слов, он начал игру, сначала небрежно, но, так как Жуанита играла хорошо, то он скоро стал играть с той сосредоточенностью, какую вызывает игра с достойным противником.

Жуанита смеялась детским смехом, который так шел к ее золотым завиткам и румяным щекам. Она выигрывала партию за партией. В камине пылали дрова, с террасы доносился ровный шум дождя, было светло, тепло, пахло фиалками. Порой неслышно входил лакей, чтобы подложить дров. Вошел один раз и Кент Фергюсон с бумагами и удивленно поглядел на Жуаниту с картами в руках.

После этого вечера ее часто требовали вниз. Она понравилась Кэрвуду Чэттертону, как нравится трогательная непосредственность и смелость юности сдержанной и осторожной старости. Он был, собственно, не так стар, но отличался неповоротливостью мыслей; это был сноб и реакционер, раб тысячи условностей, трус, пугавшийся всякого новшества в социальной или политической жизни.

Было видно по всему, что Жуанита понравилась ему: он был неизменно любезен с ней, шутил даже иногда за картами и восхищался ее игрой. Он надоедал ей неторопливым разговором о своих коллекциях гравюр, медленно, протирая очки, повествовал о том, при каких обстоятельствах приобреталась каждая из них, а Жуанита с трудом скрывала скуку. Но все же эти часы за криббэджем вносили некоторое разнообразие в ее существование. Кроме того, они укрепляли в ней надежду, что ее оставят здесь.

Кэрвуд Чэттертон часто сетовал в ее присутствии на то, что его сын, обожаемый Билли, никак не мог научиться играть в криббэдж.

– Замечательный юноша, – сказал он ей как-то, качая своей красивой седой головой, – исключительно способный малый! Но он не может научиться этой игре, она ему не интересна. Это досадно… Вот вы увидите его, когда его мать приедет… – Кэрвуд Чэттертон взглянул на портрет жены (при этом он всегда упоминал о ней). – Когда миссис Чэттертон дома, все мы больше бываем на людях, о, гораздо больше!

Жуанита сомневалась, что ей когда-нибудь удастся увидеть наследника всего этого великолепия. С утра до вечера по телефону передавались приглашения Билли. Анна говорила, что Билли никогда не бывает дома, что он появляется у себя только за тем, чтобы принять ванну и лечь спать.

Да и, кроме того, в этом огромном доме могли бы жить несколько десятков человек, никогда не встречаясь друг с другом. Дом был в итальянском стиле и расположен в великолепном дубовом парке. В миле от главного подъезда находились ворота, выходившие на дорогу, и высокая каменная стена окружала двести акров парка. Там были пруды, поля роз, висячие сады, статуи, солнечные часы, площадки для тенниса, гольфа, прекрасные дороги для верховой езды, фруктовые сады и огороды. Со всех сторон дома были террасы и остекленные веранды, в тени тентов стояла мягкая плетеная мебель; большие подушки на полу, выложенном плитками, множество растений в кадках, болтливые пестрые попугаи, японские золотые рыбки в бассейнах создавали веселый уют. Огромные комнаты были полны драгоценных ковров, мебели, купленной в Европе, в Новой Англии и на Востоке, книг, дивных цветов, красовавшихся в причудливых хрустальных вазах и больших кувшинах… Жуанита улыбалась, вспоминая прежние свои понятия о комфорте и роскоши. Здесь было несколько столовых и гостиных, библиотеки, бильярдные, курительные комнаты. Сводчатые двери, завешенные тяжелыми портьерами, соединяли бесконечные анфилады великолепных комнат.

Наверху были бесчисленные обширные спальни, ванные комнаты, гардеробные. Однако через несколько дней Жуанита научилась находить свою маленькую, веселую, обтянутую ситцем комнату, не обращаясь к помощи пробегавшей мимо горничной. Они с Анной Руссель завтракали и обедали в маленькой столовой между кладовой и посудной, единственное окно которой выходило на зеленую лужайку.