Текст книги "Пурпурное сердце"

Глава восьмая
Уолтер

Я вовсе не собираюсь оправдывать Эндрю и просить прощения за его поведение. Я лишь хочу рассказать вам, каким он был в дни нашей дружбы.

Конечно, в чем-то он, сегодняшний, такой же, каким был прежде. Вам просто нужно узнать его.

Скажем, по тому эпизоду в госпитале. Где я сейчас нахожусь. После эпизода с пулей-убийцей. Да, я понимаю, что сбиваю вас с толку, но, видит Бог, я этого не хочу. Так вот, это не имеет никакого отношения к тому случаю, когда мне снесло полбашки. Все случилось за несколько недель до того, как мне окончательно изменила удача. Я не люблю вспоминать то время, поэтому опущу самые страшные подробности.

Он навестил меня в первый же день. Во всяком случае, в первый день, когда я пришел в себя.

Я подавлен. Это результат ранения, но он еще не знает об этом, как, впрочем, и вы. Депрессию усугубило и то, каким я увидел свое тело сегодня утром, когда меня переодевали. Первые впечатления после случившегося. Первое по-настоящему серьезное ранение.

Зрелище не для слабонервных.

Такое впечатление, будто ваше тело собрано заново – гладкое и ровное, каким оно и должно быть. Хотя вы об этом никогда и не задумывались.

Первое, что я говорю, завидев его на пороге больничной палаты:

– Эндрю! Господи. Я думал, ты погиб.

Я словно вижу перед собой привидение.

Он отвечает: «А черт, меня убить невозможно». Потом мы молчим, не зная, что сказать друг другу.

Странная штука – мы ведь с ним старые друзья, а часто бывает так, что нам не о чем поговорить. Затем он, видимо что-то вспомнив, спрашивает:

– Так ты все-таки завалил того парня?

– Какого парня?

– Ну, за которым погнался.

В этом весь Эндрю. Я ведь никогда не говорил ему, что погнался за парнем. Он сам нарисовал для себя картину происшедшего.

Что до меня, так мне всегда приходилось подпевать его небылицам.

Поэтому я говорю:

– Ну, двоих я подстрелил у входа в пещеру, а потом, как видишь, мне самому надрали задницу.

Он смеется, позволяя моей шутке стать концовкой рассказа.

– Что ж, двоих – это хорошо. Отличная работа.

Меня так и подмывает попросить его заткнуться, но я сдерживаюсь.

Видите ли, еще одна причина моего угнетенного состояния – воспоминание о том, как я уложил двух япошек выстрелами в спину. Мне самому удивительно, что на меня это так подействовало, учитывая, для чего мы здесь находимся.

Я впервые в жизни убивал. Это не должно было иметь значения, ведь я убивал врага, и тем не менее мысль об этом не дает мне покоя. Разве японские матери не плачут, когда их сыновья не приходят с войны? Об этом как-то не думаешь поначалу, но потом приходится. Никто ведь не готовит тебя к таким моральным испытаниям. Да и как возможно подготовить? Хотел бы я знать.

Я никогда, никогда не поделюсь с ним этим. Тем более что он и сам не знает, что с этим делать. Лучше выбросить все из головы.

Как бы то ни было, он не позволит мне унывать. Эндрю считает своим долгом морально поддержать меня.

Он выкладывает передо мной стопки писем из дома. Наверняка это его заслуга.

Мой брат Робби рассказывает о своей бейсбольной команде, о том, как он отразил двойной удар. Раньше ему это никогда не удавалось, хотя мы упорно тренировались. Я безумно люблю этого малыша, но, признаться, он не рожден спортсменом. Может, на этот раз ему повезло. А может, врет без зазрения совести.

Мать пишет о моих знакомых ребятах из Оушен-сити и его окрестностей, которые тоже ушли на войну и пока что живы и здоровы. Это якобы лишнее доказательство того, что у нас с ними общая судьба. Как будто плохое может произойти с кем угодно, только не с выходцами из Нью-Джерси. Только с теми, кого мы не знаем.

Отец на семи страницах рассказывает о магазине скобяных изделий. Можете себе представить? Чтобы такой сюжет был достоин семистраничного рассказа? Во всяком случае, мне это совсем не интересно.

К тому же не хочется надолго отвлекаться от главной темы своего повествования.

Кейти прислала мне целую страницу с маленькими наклейками. Изрисованную сердечками и прочей ерундой. Она, как всегда, немногословна, удивительно, как ее вообще уговорили на это. Не всякий умеет писать письма.

Взять хотя бы меня.

Как сговорившись, все постарались быть веселыми, из каждой строчки так и брызжет оптимизмом. Кажется, без внимания не оставлен ни один пустяк домашней жизни.

Очень скоро мне уже невмоготу читать их. Не знаю почему, но от писем на душе еще хуже.

Эндрю приходит каждый день и вываливает мне на кровать новую порцию писем. Я складываю их на пол.

Он говорит: «Ну ты даешь. Даже не собираешься читать их?»

Я отвечаю: «Потом, когда ты уйдешь».

Звучит так, будто я дорожу каждой минутой нашего общения, и для него этого достаточно. Впрочем, он бы все равно не принял никакого другого объяснения.

Это пример того, каков он, Эндрю, есть на самом деле.

Потом, когда письма уже опостылели, он приносит журнал. Судя по обложке, это «Старз энд Страйпс». Но это только обложка. А внутри продукция совсем иного сорта, сильно отличающаяся от содержания благопристойного издания.

Я перелистываю страницы, старательно округляя глаза, потому что знаю, что такая реакция его порадует.

Говорят, он отдал целый блок сигарет за эту штуку. Между прочим, почти состояние.

Журнал я прячу под подушкой.

Хотя сексуальные позывы мне не чужды, не стоит забывать, что не так давно меня собрали буквально по кусочкам. Слава богу, нужные атрибуты не пострадали. Впрочем, от просмотра скабрезных картинок меня удерживает не только опасение за свое здоровье.

Если кто-нибудь из медперсонала найдет этот чертов журнал, я его больше не увижу. Я могу, конечно, просто отдать его врачам, но это также будет нечестно по отношению к Эндрю, ведь это его подарок от всей души.

Так что я держу его под подушкой и, когда приходят менять белье, передаю его Билли Рею, мальчишке из Техаса, который лежит возле двери, и тот прячет его у себя под подушкой. Потом, когда доходит очередь до его постели, он возвращает его мне.

В благодарность я даю ему смотреть журнал по ночам, так что хоть кому-то от него польза.

Самое ужасное, что мне приходится обманывать Эндрю, позволяя ему думать, будто эти штуки заводят меня. А на самом деле мне сейчас совершенно плевать и на жизнь, и на его заботу. Забавно, но мне удается водить его за нос.

Эндрю так устроен, что ему обязательно нужно навести во всем порядок. Если что-то не клеится, он не успокоится, пока не решит проблему. Так что мне необходимо убедить его в том, что и я в порядке.

Иногда я спрашиваю себя, зачем я все это делаю для него.

Нет, не так. Его я люблю, а потому многое делаю ради него. Меня лишь удивляет, почему я к себе отношусь не так трепетно.

Я вовсе не пытаюсь идеализировать Эндрю. Как не пытаюсь оправдать свое поведение в госпитале. Это было бы заблуждением.

Но я и не считаю его виноватым в чем бы то ни было.

Это все равно что свистеть на кладбище.

За время войны он совершил много чудачеств, и я надеюсь, он не утратил боевого задора. Бедный Эндрю, он понятия не имеет, откуда будет нанесен удар. Мне даже жаль его.

Он, конечно, большой тупица, но ведь он мой лучший друг.

Отныне ему предстоит сражаться на новой территории, где не на кого опереться и где нет явного врага.

Глава девятая
Майкл

Проснувшись, Майкл выкуривает сигарету, не вылезая из постели. В доме тепло, и он в одних трусах направляется к умывальнику, чтобы почистить зубы.

Он слышит шум машины за окном, шины мягко шуршат по гравию, видимо, Деннис собрался в город. Нужно успеть перехватить его, пока он не уехал – наверняка он в спешке не захватил список покупок.

Майкл сбегает по ступенькам недостроенной, без перил, лестницы и распахивает дверь, готовый выскочить на крыльцо. И едва не сбивает с ног Мэри Энн.

Ее рука уже занесена над дверной ручкой. На Мэри Энн голубой хлопковый костюм, нейлоновые чулки, серебристые волосы тщательно уложены в прическу, будто она только что из парикмахерской. Ее облик резко контрастирует с окружающими декорациями, которыми служат голая земля, старый трактор, побитый автомобиль. Дом, который когда-нибудь будет достроен.

В ее глазах странным образом сочетаются страх и надежда. На мгновение Майклу приходит мысль о том, что, наверное, такой же взгляд был и у него тогда, на пороге их дома в Альбукерке, когда он втайне надеялся на то, что ему не станут задавать вопросов. Теперь его очередь не задавать вопросов.

Он пытается заговорить, забывая о том, что рот полон зубной пасты. Отступая на два шага назад, он жестом приглашает ее войти. Потом бежит по лестнице наверх и натягивает джинсы.

Он спускается вниз, успев сполоснуть рот, и ловит себя на том, что испытывает необъяснимое смущение. Сердце бешено колотится в груди, хотя он и пытается угомонить его.

Мэри Энн произносит: «Здравствуйте, мистер Стиб. Извините, что я не вовремя».

– Майкл, – поправляет он.

– Майкл.

Они молча смотрят друг на друга, Майкл выглядит очень растерянным.

– Я знаю, что должен Вам кое-что сказать, Мэри Энн. Но, черт возьми, если бы я знал, что именно.

Она пытается улыбнуться, но видно, насколько ей это трудно.

– Зная, что Вас интересует Уолтер, – говорит она, – я прихватила с собой кое-что, чтобы Вы могли взглянуть. Думаю, эти вещи могут что-то значить для Вас.

– Вы проделали такой путь из-за меня, – говорит он, забывая поинтересоваться, что за вещицы она привезла. Он вдруг понимает, что разговаривает с ней, как с возлюбленной, и такая странность совершенно не удивляет его, как будто иной тон и не возможен. – Вы ведь не сказали об этом Эндрю, я угадал?

– О нет. Я не могла этого сделать. Он был так расстроен вашим визитом. Я сказала ему, что поеду навестить сестру в Сан-Франциско. Мне придется заехать к ней на обратном пути, чтобы уж не выглядеть полной лгуньей.

Она открывает сумочку и достает вставленную в рамку фотографию Уолтера в военной форме. Майкл сразу же узнает в нем того молодого человека, который приходил к нему во сне на берег ручья и чье присутствие так вдохновило его игру на саксофоне.

Рамка серебряная – возможно, из настоящего серебра, и выглядит как новая. У Майкла не так уж много серебра, но он догадывается, что такого блеска металла можно добиться лишь частой полировкой, раз в несколько дней как минимум. Он старается понять, о чем это говорит.

Дрожащим голосом он спрашивает:

– Это настоящее, правда?

Она не отвечает.

Беря фотографию, он видит кольцо у нее на правой руке. Камень в тяжелой оправе из белого золота придает ему старомодный вид. Он удерживает ее руку в своей, разглядывая кольцо.

И слышит себя, с нежностью в голосе говорящего:

– Я думал, ты снимешь его и спрячешь в комод.

– Спасибо, – говорит она. – Теперь я понимаю, что не зря проделала весь этот путь. И запомни: я никогда, никогда не сниму его.

Он испытывает неловкость и смущение оттого, что стоит так близко к ней, полуодетый, держа ее за руку. Наконец он отпускает ее и пятится назад. Но ее глаза продолжают внимательно следить за ним.

– Прошу прощения, что не могу предложить Вам достойного угощения, – произносит он. – В доме еще нет электричества. Условия, прямо скажем, походные. Но мы могли бы поехать в город и позавтракать. Еще раз прошу меня извинить.

– Пожалуйста, не извиняйся.

– Почему ты вышла за него замуж?

Майкл поражен тем, что произносит эти слова. У него вдруг возникает ощущение, будто он наблюдает события в ретроспективе, переходя от настоящего к прошлому. Как если бы, глядя на незнакомый стул, появившийся в доме, он твердо знал, что этот стул находится здесь вот уже много лет. Разве что вариант со стулом был бы более предпочтительным.

Она хочет что-то сказать, но он опережает ее.

– Нет, это глупый вопрос. Даже не отвечайте на него. Уолтер погиб. Почему же Вам нельзя было выйти замуж? Извините.

Он направляется к кухне, как будто собирается заняться завтраком, но готовить явно не из чего. Ему просто нужно занять себя чем-нибудь, отвлечься. Стоять на месте уже невмоготу.

Мэри Энн не нашлась с ответом.

– У меня просто вырвалось это. Простите.

– Я все понимаю.

– Так что еще Вы привезли показать мне? Вы ведь сказали, что у Вас есть кое-что еще.

Он приглашает ее присесть на матрац, который служит ему диваном, и она садится, аккуратно одергивая юбку. Майклу совестно за то, что он усадил ее здесь. Матрац не совсем чистый. Как впрочем, и все в этом доме. Обстановка явно не для нее. Ему следовало бы предложить ей кое-что получше.

Она достает еще одну фотографию, на этот раз маленькую и с загнутым уголком, и протягивает ему.

– О Боже. Четыре мушкетера.

Уолтер, Эндрю, Бобби и Джей. В первый день после высадки на тот вонючий остров. В памяти опять оживают сцены из прошлого. Он кладет фото на матрац. Может быть, потом он и будет рассматривать его часами, но сейчас нужно отложить его в сторону.

– Я даже не представляю, что все это значит, Мэри Энн. А Вы?

Он позволяет себе взглянуть на нее. Он знает, что все это время она изучала его.

– Знаю ли я? Могу ли объяснить?

Вновь воцаряется молчание.

Она опускает руку в сумку и на этот раз достает маленькую плоскую коробку. Он чувствует, как у него внутри все сжимается. Он не знает почему, но ему не хочется дотрагиваться до коробочки. Она кладет ее к нему на колено, и он с опаской, будто в ней может прятаться ядовитая змея, открывает крышку. Но содержимое гораздо опаснее змеи. Это армейская медаль.

– «Пурпурное сердце»[1]1
  «Пурпурное сердце» – общепринятое в США из-за цвета наградной ленточки название медали за храбрость.


[Закрыть] Уолтера, – говорит Мэри Энн.

Она могла бы и не говорить этого. Он и так знает, что это. Резким движением он захлопывает коробку и возвращает хозяйке. Ему кажется, что лицо его сейчас мертвенно-бледное.

– Я не в силах смотреть на это.

– Почему?

– Я не заслужил этого. Я хочу сказать...

– Ты сам-то слышишь, что говоришь, Майкл?

– Нет, нет, я никогда не слушаю себя, когда говорю.

Она смеется, возможно, над его волнением, а может, и над своим.

Она спрашивает, верил ли он раньше в реинкарнацию, в перевоплощение.

– В реинкарнацию? Нет. То есть я хочу сказать, я никогда не думал об этом. Мне казалось, такие вещи будут волновать меня уже после смерти. Но почему Вы спрашиваете? Вы думаете, причина в этом?

– А ты можешь объяснить это иначе?

– Ну, я просто подумал, что этот парень, его душа мне хорошо знакомы. Я общался с ним на спиритическом сеансе.

– Но тебе знакомо и его прошлое.

– Да, верно, и вот это уже непонятно.

Повинуясь внезапному порыву, он поднимается с матраца и бежит по лестнице наверх, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Он отыскивает спиритическую доску и задерживается, чтобы надеть рубашку, которая, как ему кажется, придаст ему ощущение защищенности.

Пока он несет доску вниз, ему вспоминаются слова Уолтера: Не бойся. Это только ты.

Он усаживается рядом с Мэри Энн и кладет доску на колени. Делает глубокий вдох. Если действительно все дело в переселении душ – верит он в это или нет, неважно, – тогда получается, что он разговаривает сам с собой. Это открытие, казалось бы, может все объяснить, а на самом деле все по-прежнему слишком странно.

– Как ты это делаешь? – спрашивает она. – Ты задаешь какие-то вопросы?

Прежде чем он успевает ответить, стрелка, не дожидаясь команды, срывается с места.

ПРИВЕТ МЭРИ ЭНН

У Мэри Энн увлажняются глаза, и на лице отражаются душевные страдания. Трудно сказать, радоваться Происходящему или огорчаться.

Майкл спрашивает: «Это реинкарнация? Я просто не понимаю этого?» Но кого он спрашивает. Этот вопрос блуждает где-то в его подсознании.

Стрелка останавливается, указывая на слово ДА.

– Я когда-то был тобой?

ДА

Он не осмеливается посмотреть, как реагирует на происходящее Мэри Энн.

– И все-таки я ничего не понимаю. Как так получается… Я хочу сказать, если ты родился заново и стал мной, почему тогда ты существу ешь отдельно от меня? Почему ты не можешь быть просто Майклом? – Разве не так должно было все происходить?

Он непривычно долго ожидает ответа, который наконец медленно появляется на доске.

Я БЫЛ РОЖДЕН НЕ УОЛТЕРОМ. ДУМАЮ, Я ОБМАНУТ

Мэри Энн громко всхлипывает, и Майкл протягивает ей носовой платок.

* * *

Они сидят друг напротив друга за столиком единственного приличного в городе ресторана. Темные деревянные панели стен украшены наклейками с изображением старинных корзин для сбора фруктов. Такими же наклейками разрисована и поверхность стола, за которым они сидят.

Майкл разглядывает руки Мэри Энн, мысленно отмечая странное сочетание знакомого и незнакомого. Он мог бы так же внимательно разглядывать и ее лицо, но тогда пришлось бы выдержать на себе ее пристальный, приводящий в замешательство взгляд. А пока есть возможность не смотреть на нее в упор, Майкл чувствует, что контролирует ситуацию. Если посмотреть в окно, можно увидеть проезжающих иногда через стоянку местных на своих по большей части ржавых, потрепанных пикапах. Еще одно соприкосновение привычного и незнакомого.

– Ничего экзотического, но еда здесь довольно приличная. Особенно хороши тосты по-французски.

– Я их люблю.

– Я знаю. Поэтому и сказал про них.

Это замечание вновь повергает обоих в молчание, которое длится до тех пор, пока не появляется официантка, чтобы принять заказ.

Эти час или два, что Майкл находится в ее обществе, его голову переполняют детские воспоминания. Только это не его детство. Он чувствует, что его буквально распирает от желания поговорить о прошлом.

– Помнишь, как я провожал тебя домой после школы? – спрашивает он.

Он мог бы продолжить, но их взгляды встречаются, и слова застревают в горле. Он с трудом продолжает: – Ты говорила, что тебе нужна защита. Потому что…

– Из-за той собаки.

– Точно. Там была огромная рыжая собака. Я все никак не мог взять в толк, почему они не держат этого монстра в своем дворе. Он был такой злобный.

– Только не для тебя. Ты его не боялся. Мне не доводилось встречать таких смельчаков.

Майкл хохочет. Смельчак, верно. Это про меня. Уолтера. Про меня.

– Да я каждый раз чуть ли не с мокрыми штанами возвращался.

– Нет, что ты.

– Ты просто не знала.

– Но ты смотрел ему прямо в глаза и приказывал: «Иди домой!» И он уходил.

. – А что же я должен был делать? Ждать, пока он тебя съест?

Он опять слышит влюбленные нотки в своем голосе. Эти предательски милые интонации. Когда он смотрит на нее, его сердце переполняет нежность. А когда она отводит глаза, он снова рассматривает ее лицо, замирая от волнения. Никогда еще он не испытывал подобных ощущений. Но если Мэри Энн тому причиной, тогда о чьем сердце идет речь? И возможно ли выбрать из двух сердец? Нет, все это определенно выше его понимания.

– Помнишь, – продолжает она, – как однажды вечером мы столкнулись с теми людьми? На пляже.

– С какими людьми?

– Ну, с собакой. То есть в тот раз они были без собаки. Но мы знали, что это их собака. Ты прямо спросил у них, почему они не держат ее во дворе. Помнишь?

Майкл на мгновение хмурит брови. Он силится вспомнить, но не может. И качает головой.

– Нет. И что они сказали?

– Они удивились: «Элмо? Элмо такой милый». Ну, может, его звали не Элмо, а Арнольд или как-нибудь еще. Ты это не помнишь. Ладно. Потом мы гуляли по пляжу, было темно, нам казалось, что мы совсем одни, и ты меня поцеловал. Я запомнила, потому что это был всего третий твой поцелуй. А твой младший брат, как выяснилось, все это время следил за нами из-за камней.

Робби. Майкл помнит Робби. Ему одновременно больно и приятно вспоминать о нем – все то же странное ощущение.

– Он делал это без всякого злого умысла.

– Я знаю. Я не имела в виду…

– Он был хорошим мальчишкой. Окружающие не всегда понимали его.

– Я не хотела…

– Он смотрел на мир моими глазами. Ты понимаешь, что я имею в виду?

Какое-то мгновение они молча смотрят друг на друга.

– Думаю, что да, – произносит она.

Майклу отчаянно хочется просто спросить: как там Робби? где он? и жив ли он вообще? кем он стал? Так и увяз в отцовской скобяной лавке? Но он не может выдавить из себя ни слова. Что, если ответ ему не понравится? Он чувствует, что плохие новости о Робби добьют его окончательно.

А потом его охватывает чувство вины и предательства, ведь у него есть всамделишный родной брат из его собственной жизни, Роджер, а он никогда не звонит ему. И хотя ему вовсе не хочется слышать что-либо плохое о Роджере, он знает, что его собственная жизнь не остановится от неприятных известий о брате.

И оттого, что ему никак не выбраться из двойного прошлого, на душе становится тошно.

Официантка приносит тосты по-французски. Она несколько дольше, чем положено, задерживается у столика.

– Майкл, – произносит она, – может, представишь меня? Наверное, это твоя бабушка, ведь с мамой мы уже знакомы.

Майкл представляет свою спутницу просто как Мэри Энн.

Когда официантка уходит, он говорит: «Я очень сожалею».

– Ты не виноват.

– Я знаю. Просто мне очень жаль.