Текст книги "Магия страсти"

Глава 16

После обеда Николас проводил Розалинду в музыкальный салон в надежде остаться с ней наедине.

– Знаешь, раньше я сочиняла истории о своих родителях, – неожиданно призналась она. – Русские царь и царица, лихие пираты Карибского моря… И в каждой истории непременно присутствовала злобная ведьма, которая почему-то так боялась меня и так завидовала красоте моего лица и фигуры, что стремилась со мной разделаться.

– Прошу прощения. Выходит, твоя мать тоже была пираткой?

– Да, и она размахивала плетью, и носила белую рубашку с широкими рукавами. И разумеется, сапоги до колен. Они с моим отцом были ужасом Карибского моря. Да-да, понимаю, что мой безупречный английский почти исключает такую возможность.

– А ничего итальянского в твоих сценариях не присутствовало?

– Нет, – нахмурилась Розалинда. – Я всегда шарахалась от всего итальянского. Если хорошенько вдуматься, это странно, не так ли?

Николас хотел что-то ответить, но поспешно закрыл рот, услышав голос графини. Разговор тет-а-тет, на который он надеялся, не состоится.

– Ах, дорогие! – воскликнула Александра с сияющей улыбкой. – Как удачно, что я нашла вас именно в музыкальном салоне. Мы все решили умолять тебя спеть.

Остальная компания немедленно последовала за ней.

Розалинде хотелось схватить Николаса за руку и утащить в какой-нибудь укромный уголок огромного дома. И одновременно она мечтала вытолкать его на улицу. Отвесить пощечину за то, что так ловко договорился с ее семьей, и зацеловать до потери сознания за то, что так умело, припер ее к стенке.

– Присоединяюсь к общим просьбам, – сказал Николас. – Садись за пианино и спой мне любовную песню. Одну из тех, которые пели драконы Саллас-Понда.

– Драконы чего? – удивилась Софи.

– Это существа из «Правил Пейла» – книги, которую Грейсон купил на ярмарке в Гайд-парке, – спокойно пояснил Николас.

Розалинда понимала, что тетя Софи готова засыпать их вопросами, ответов на которые пока не было, и поэтому поспешно пробежалась пальцами по клавишам. Она намеревалась спеть веселую шотландскую песню, тем более что у нее был неплохой шотландский выговор, но с губ полилась песня, которая жила в глубине души, так долго, сколько она себя помнила. Песня, которая всегда была в ее мыслях. Песня, которую она не понимала. Песня, которая и успокаивала, и будоражила ее. Конечно, Розалинда не знала, каким образом выучила ее. Скорее всего это песня из прошлого.

Как ни странно, она ощущала, что выбора нет. Словно кто-то диктует ей каждое слово.

 
О красоте безлунной ночи грежу я.
О силе и безмерной мощи грежу я.
О том, что больше я не одинок,
Хоть знаю – смерть его и смертный грех ее со мной навек.
 

– Каждый раз, когда я слышу эту песню, – тихо сказала Софи, – мне хочется плакать. Николас, наверное, вы не знаете, что это были первые слова, произнесенные Розалиндой после шестимесячного молчания.

– Она не произнесла их, – поправил Райдер, – а скорее, промурлыкала себе под нос.

– Ты ничего не помнишь о первых годах своей жизни, – заметил Николас, – но эта песня была в тебе. И слова действительно непонятны. Его смерть… чья именно? И ее смертный грех – кто она? И в чем заключается этот грех? По-моему, в этой песне содержатся намеки на твое прошлое, Розалинда.

– Да, мы тоже так подумали, – согласился Дуглас, – но Розалинда ничего не может объяснить.

Розалинда старалась не думать о странных словах, и поэтому заиграла шотландский рил и спела о красивой девушке, которая любила танцевать с принцем эльфов. Все дружно притопывали в такт.

Час спустя, после чая с ореховыми булочками, Розалинда провожала Николаса до двери под присмотром деликатно покашливавшего Уилликома.

– Знаешь, дядя Райдер на всякий случай дежурит поблизости, у двери гостиной. Думаю, Уилликом – его передовой отряд.

Он долго смотрел в ее голубые-голубые глаза.

– Не сомневаюсь, что, когда наша дочь достигнет твоего возраста, я буду поступать точно так же.

Рот Розалинды от изумления приоткрылся. Она прижала ладони к горящим щекам.

– О Господи, что за картины возникают в моем мозгу! Это возмутительно, Николас! Мне всего восемнадцать!

– Знаю, – улыбнулся он. – Только подумай, сколько нам нужно будет потрудиться, чтобы на свет появилась твоя копия! Ты выйдешь за меня, Розалинда? Позволишь стать твоим Орландо?

– Мужчина, знающий Шекспира! Искушение велико, Николас, но…

– Возможно, это я тебя недостоин! Взгляни на меня! Торговец из Макао. Граф по прихоти судьбы, ненавидимый отцом. Совершенно не стою тебя!

Розалинда прикусила губу и надолго задумалась.

– Может, я не растеряю все свое благородство, если выйду за тебя, – решила она наконец.

– Не растеряешь, ни унции. Мало того, достоинство твое не пострадает.

– Так и быть. Думаю, тебе пора поговорить с дядей Райдером.

Николас поднял голову и кивнул сначала Уилликому, потом – в сторону Райдера Шербрука, все еще стоявшего у двери гостиной.

– Извини, Розалинда.

Девушка молча смотрела, как он возвращается к дяде и что-то тихо ему говорит. Распрощавшись с Райдером, он подошел к ней, погладил по щеке и удалился.

Райдер махнул ей рукой и вошел в гостиную, где, как знала Розалинда, уже ждал дядя Дуглас.

Глава 17

На следующий день Николас с задумчивым видом вышел из гостиной Шербруков, а когда появился в кабинете, Грейсон обрадовано вскочил:

– Наконец-то! Розалинда отказывается переводить «Правила Пейла» без тебя.

Николас механически улыбнулся при виде Розалинды. Та облегченно вздохнула. Слава Богу; значит, все в порядке!

Розалинда, усмехнувшись, опустила глаза и принялась читать:

– «Случилась совершенно поразительная вещь. Драконы Саллас-Понда спели, что считают меня достойным войти в круг чародеев. Драконы умеют читать людские мысли, и они спели, что чародеи – такие же люди, как все мы; люди, которые поддерживают равновесие между различными мирами, связанными с Пейлом. Эти люди – пели драконы Саллас-Понда – всего лишь чародеи. Не боги. Один дракон сказал мне, что его зовут Таранис. Я тут же вспомнил, что Таранис – кельтский бог грома. Бог грома и дракон Саллас-Понда, тоже своего рода бог, носят одно имя?

Таранис велел мне сесть между его огромными чешуйками и держаться покрепче. Впервые я увидел Пейл с высоты, оттуда, где красновато-лиловые облака перекатываются по небу гигантскими волнами. А Таранис продолжал лететь, дальше и дальше. Мощные крылья почти бесшумно разрезали стоячий воздух. Я видел множество рек и озер, тонких как нити, но нескончаемых, голубых и очень похожих на вздувшиеся на человеческих руках вены. Но кровь моя застыла при виде крепости из черного камня на вершине гигантской горы.

Таранис спел, что это гордость чародеев, что страх, который крепость внушала, помогал им сохранять мощь и силу. Крепость чародеев на горе Оливан, мрачная, как черный стервятник, называлась Блад-Рок[3]3
  Blood rock – кровавая скала (англ.)


[Закрыть]. И этому была причина: красные, как только что пролитая кровь, потеки стекали по черной скале к самому подножию.

Нас встретил молодой человек, который приветствовал Тараниса с неподдельным почтением, почти благоговением. Он и мне низко поклонился. И сказал, что его имя Беленус. Я вспомнил, что так звали кельтского бога земледелия, дарителя жизненной силы, принесшего исцеляющее могущество солнца на землю, людям. Римляне называли его Аполлон Беленус, «блестящий», и назвали великий праздник, первое мая, Белтейном, в его честь. Еще один кельтский бог?

Когда Таранис улетел, Беленус пригласил меня в маленькую комнату, увешанную алыми занавесями, и подал бронзовую чашу с чаем уитмас, имевшим вкус земляники с чесноком.

У Беленуса была густая рыжая борода, закрывавшая лицо. На виду оставались только ярко-голубые глаза. На лоб спускались пряди рыжих волос. Улыбка открывала большие квадратные зубы. В продолжение нашего разговора Беленус, казалось, молодел на глазах. За это время я выпил очень много чаю, и вкус менялся с каждым глотком, от клубники с чесноком до терпкого зеленого чая и даже говяжьего бульона. Я, считавший себя чародеем, пробовал добиться вкуса чая, но получил только густую черную грязь. До чего же это было унизительным!

Но Беленус только рассмеялся.

В тот день я встретил и еще кое-кого. Эпону. Она была не чародейкой, а колдуньей, известной кельтам как богиня коневодства, потому что ее отец ненавидел женщин и соединился с лошадью, от которой Эпона и родилась. Она символизировала, насколько мне известно, красоту, резвость, храбрость и сексуальную мощь. Хорошо, что ее отец наделил дочь своим лицом. По крайней мере, ее нельзя была назвать уродливой. Римляне, естественно, сделали ее своей богиней. И каждый год, в декабре, устраивали праздник в ее честь. Странно, что она родилась человеком, хотя мать была лошадью. Что же до сексуальной мощи… никогда не подумал, чем кончится наше знакомство.

Беленус передал, что другие чародеи хотят, чтобы я присоединился к ним. В глубине души я сознавал, что, если не останусь с ними, возможно, и моя кровь потечет по черной скале. Поэтому я прожил с ними около года. Но однажды я подумал, что хочу покинуть Блад-Рок, где постоянно забывал все, что мне говорили, – скорее всего, из-за того, что меня заколдовали. Вскоре я уже стоял на стене, жадно вглядываясь в горизонт, закрытый красновато-лиловыми облаками. И, наконец, увидел летевшего за мной Тараниса.

– Поэтому ты так мало запомнил? – спел мне Таранис. – Они знали, что ты не захочешь остаться с ними. Я надеялся, что ты останешься. Потому что все драконы боятся за будущее, над которым властны злобные чародеи.

Позже мне удалось припомнить, что чародеи дали мне имя Лу, означавшее на кельтском «сияющий бог», который был свирепым воином, волшебником и богом ремесел. Это очень важное имя. Римляне латинизировали его, переделав в «Лондиниум», позже ставший «Лондоном»…»

На этом Розалинда прервала чтение и выпила воды.

– Кельты, – прошептала она. – Как странно. Почему кельтские боги собрались в Пейле?

– Почему нет? – возразил Грейсон. – Если там есть тайберы, с кельтскими богами нам придется смириться. Но пока что мы не узнали ничего полезного, хотя история, на мой взгляд, интересная. Так и вижу эту черную крепость!

– Считаете, Саримунд все это придумал? – спросил Николас.

Грейсон пожал плечами:

– Не попади ко мне эта книга при столь необычных обстоятельствах, я бы сказал, что так и есть. Там много странного. Я сказал бы, волшебного. Поэтому я наслаждаюсь историей как всяким хорошим романом.

Николас прошелся по комнате.

– Мне все это не нравится, – неожиданно объявил он. – Можно подумать, Саримунд ведет какую-то игру, возможно, дразнит нас, и эта Блад-Рок – плод его воображения, созданный от скуки, пока он жил в Булгаре.

– Осталось всего несколько страниц, – сообщила Розалинда. – Докончим книгу сегодня?

Грейсон сверился с часами и встал:

– Лучше завтра. Мне нужно ехать. У меня встреча.

– Вот как? – оживилась Розалинда, бессовестно хихикнув. – Встреча с прелестной Лорелеей? И ее отец будет все это время торчать у тебя за плечом, а четыре сестры – водить вокруг хоровод?

– Это не я нанес удар родителям! – огрызнулся Грейсон. – Взгляните лучше на себя! Помолвлены! Говорю, Розалинда, мне дурно делается при одной мысли, что ты выходишь замуж! Ты! Которая связывала волосы в два хвостика всего несколько месяцев назад! Николас, я готов рассказать вам о ее бурном детстве. В жизни не видел подобного демона! Даже в моих романах ничего подобного не присутствует! Вечно сбивала с толку других детей! Доводила родителей и Джейн – это директриса Брендон-Хауса – до безумия. Да, матушка права: ты настоящее дьявольское отродье!

Николас уселся в мягкое кресло с зеленой вышитой обивкой, вытянул перед собой длинные ноги и сложил руки на животе.

– Расскажите мне хотя бы об одном пагубном деянии, совершенном этим отпрыском дьявола. Только одном. Потому что я не хочу окончательно лишиться иллюзий.

Грейсон принял задумчивый вид и, ухмыльнувшись, начал:

– Когда ей было четырнадцать, она решила заглянуть в цыганский табор, раскинувшийся на восточном краю отцовских полей. Я отказался сопровождать ее, и поскольку она боялась идти одна, как-то вечером увела кучу ребятишек в табор. Все повязали на головы платки, колотили по цимбалам и бутылкам, звонили в колокольчики и распевали во весь голос. Удивленные цыгане развеселились и, к счастью, приветливо их приняли.

Отец был еще более удивлен, когда в полночь на пороге появились цыгане и привели детей, которые успели напиться чего-то вроде пунша. Бедняг жестоко рвало весь остаток ночи. Насколько я помню, отец задал Розалинде знатную трепку, первую и последнюю в ее жизни.

– Да, но это было так несправедливо! В других случаях – да, но не в этом! Я хотела ближе познакомиться с жизнью цыган, научиться петь их песни и танцевать у костра так, чтобы юбки развевались. Но тут я увидела маленькую цыганочку, которая пила пунш из большого бочонка. Когда я сказала, что мы тоже хотим пить, она протянула нам ковшик. Откуда мне было знать, что всем станет так плохо!

– И тебе тоже?

– Нет, – покачал головой Грейсон, – она единственная, кто не заболел. Я был уверен, что сама она ничего не пила. Верно, Розалинда?

– Пила. Не менее трех чашек. Было очень вкусно. Не знаю, почему со мной ничего не случилось.

Николас мрачно смотрел на нее. В его глазах светилось нечто вроде расчетливости, она была в этом уверена. Но что все это означает?

Глава 18

Во вторник днем Николас, Розалинда и Грейсон сидели в маленькой гостиной отеля «Грильон». На столе стоял серебряный поднос с чайным сервизом. Ли По, секретарь Николаса, что-то сказал хозяину на мандаринском наречии китайского и удалился. Грейсон объявил, что в жизни не слышал подобных звуков, вырывающихся из человеческого горла. Николас рассмеялся:

– Ли По то же самое говорит об английском; впрочем, сам владеет королевским английским словно выпускник Итона. Поскольку сам я жил и занимался торговлей в Макао, мне было необходимо выучить мандаринский китайский. Ли По постоянно меня поправляет. А вот мне ни разу не удалось его поправить.

– Но почему же он никогда не говорит с нами по-английски? – полюбопытствовала Розалинда.

– Утверждает, что ни один цивилизованный язык не может звучать как стук топорика для колки льда.

– Где он выучил английский? – спросил Грейсон.

– Он был десять лет женат на англичанке, но она и их единственный ребенок умерли при родах. Она была миссионером и учительницей.

– Как грустно! – вздохнула Розалинда. – Но почему он так предан тебе?

– Я спас ему жизнь, когда португальский губернатор приказал его повесить.

Розалинда проницательно взглянула на него:

– Но как тебе удалось убедить португальского губернатора?

– Просто объяснил, что с ним будет, если он еще раз выкинет нечто в этом духе, – улыбнулся Николас.

– Ли По крайне многозначительно посматривал на меня, – задумчиво сказала Розалинда. – Видимо, это означает, что он знает о нашей будущей свадьбе?

Николас кивнул.

– Пора проверить, способен ли мой язык выговорить эти странные слова. Как мне поблагодарить его?

– Шеш-шеш. Если сможешь произнести. Розалинда немного потренировалась, прежде чем окликнуть:

– Шеш-шеш, Ли По. Тот что-то пробормотал.

– Что он сказал, Николас?

– Сказал «пожалуйста, рыжая девушка, которая скоро станет хозяйкой дома его светлости».

– Ты это придумал!

Николас слегка ухмыльнулся.

– А Ли По знает о книге? – спросил Грейсон.

– Думаю, Ли По знает обо всем, что для меня важно.

– Кстати о книге, – вспомнила Розалинда, открывая «Правила Пейла». – У нас мало времени. Через два часа у меня примерка подвенечного платья. Мы едва успеем дочитать книгу.

– Лорелея сказала, что она едет с тобой? – спросил Грейсон. – И утверждает, что помогла тебе выбрать фасон.

Розалинда закатила глаза к небу:

– Она просто согласилась – причем с огромным энтузиазмом – со всеми предложениями дяди Дугласа. У меня были кое-какие идеи, но кто станет слушать меня, будущую невесту? Даже помощница модистки не обращала на меня внимания.

– Твой дядя Дуглас утверждает, что у тебя ужасный вкус и поэтому он сам выбирал тебе платья к этому сезону, – хмыкнул Николас. – И стал расспрашивать о моем вкусе. Я объяснил, что ни разу не имел возможности выбирать женские платья и, следовательно, понятия не имею, хороший ли у меня вкус. Однако Ли По не раз заверял меня, что у меня прекрасный вкус, так что посмотрим, как все будет. У меня для тебя новости, Розалинда.

Но та продолжала ворчать:

– Подумать только, я взрослая женщина, со вкусом, хорошим вкусом, и все же вынуждена подчиняться джентльменам, приказывающие мне, что именно носить! Какая несправедливость! А тут еще ты заявляешь, что Ли По боготворит твой чертов вкус!

– Понятно. Но как я сказал, у меня для тебя новости. Причем, касающиеся именно вкуса.

Розалинда вопросительно вскинула брови.

– Я должен сопровождать тебя в лавку мадам Фуке. Твой дядя Дуглас желает испытать меня.

– Тебя? – расхохотался Грейсон. – Позволим Николасу снять с тебя мерки?

Но Розалинда задумчиво покачала головой.

– Боюсь, Грейсон, мы увидим, что его светлость – ужасный подхалим.

Грейсон снова засмеялся:

– Дядя Дуглас терпеть не может подхалимов. Советую соглашаться с ним всего один раз из трех, иначе плохо вам придется. А теперь нужно дочитать «Правила». Надеюсь, Саримунд завершит свою рукопись так же блестяще, как начал.

Дверь гостиной хлопнула.

– Куда ушел Ли По?

– В лавку аптекаря в Спитлфилдс. По моей просьбе.

– И какова же эта просьба? – насторожилась Розалинда. – Надеюсь, ты не болен?

– Не важно. Читай, Розалинда.

Розалинда нахмурилась, осторожно открыла книгу, откашлялась и начала читать:

– «Я понял, что, когда находился в Пейле, был не слишком могущественным чародеем, поэтому заколдовал красного лазиса. К моему удивлению, он обратил на меня взор огромных глаз, подошел, ткнулся головой в мое плечо и тихо запел высоким нежным голосом. Он сказал, что его зовут Бифрост и что он старейший красный лазис в Пейле. Он очень долго ждал, пока я заговорю с ним, потому что красный лазис никогда не заговаривает первым. У лазисов это считается очень невежливым. Он утверждал, что я могущественный чародей, несмотря на то, что позволил злобным волшебникам и колдуньям в Блад-Роке затуманить мой разум. Он пропел, что мне пора уходить, что я оставил свое семя в Эпоне, и что именно с этой целью чародеи ждали моего появления.

Оставил свое семя? Я не поверил ему. Я возмутился. Но он объяснил, что чай, которым меня поили, лишил меня чувств и сделал бессильным, если не считать самой важной части моего тела, Лазис пел своим прекрасным мелодичным голосом, что это было предопределено. Эпона родит чародея, которому предстоит стать самым великим из всех существующих, и он будет править в Пейле, пока гора Оливан не рассыплется в пыль.

У меня будет сын, которого я никогда не увижу. Я предвидел, что это глубоко ранит меня, но в полной мере понял, когда осознал реальность происходящего. Я ответил Бифросту, что готов покинуть Пейл, но только не ведаю, как попал сюда, и понятия не имею, где находится дверь, через которую я вошел. Он издал звонкий смешок, очень приятный на слух, и пропел, что меня принесли драконы Саллас-Понда, решившие внедрить нового брата в змеиное гнездо чародеев и ведьм на горе Оливан. Далее он пропел, что чародеи и ведьмы не захотели принять меня к себе, потому что я слишком упрям и привык идти своей дорогой, но что мой сын будет достойным повелителем. Бифрост пообещал рассказать обо мне сыну и добавил, что покажет дорогу назад. Но так и не показал. Я видел, как он заманил тайбера в пропасть, убил огненным копьем, пронзив толстую шею, и принялся пожирать свой обед. А потом исчез. Я почувствовал себя покинутым. И не понимал ни Бифроста, ни кого-то еще в этом затерянном мире. Мире, в котором оставлял своего сына.

Когда я, наконец, уснул под деревом с колючими ветвями, мне снилось, что вокруг разразилась свирепая пустынная буря. Песок вихрился вокруг, залепляя рот и глаза. Деваться было некуда, и я понял, что погибну. Но тут буря улеглась, и я оказался в Булгаре. Какое это было счастье! Я не ведал, что сделал Бифрост, но, конечно, это было волшебство, древнее волшебство из иного мира. Надо мной стоял Реннат, главный чародей Востока. Он любезно осведомился, хорошо ли я спал прошлой ночью. Я кивнул. Прошлой ночью?

Он сказал, что даже одна ночь, проведенная вдали от седобородых чародеев, поднимает дух. Всего одна ночь? Может, Пейл – всего лишь порождение сна? Означает ли это, что у меня не будет сына? Что всего этого вообще не было? Что мое пребывание в Пейле – плод воспаленного воображения? Я никому не рассказал об этом. Да и что я мог рассказать?

Но на следующий день, купаясь, я увидел на ноге шрамы от когтей тайбера и понял, что Пейл был реальностью. И все же… все же… как я мог поверить в существование места, находившегося непонятно где? Непонятно, в каком мире?»

Розалинда перевернула страницу и вдруг замолчала. Перевернула вторую, третью… Закрыла книгу и на мгновение прижала к груди.

Сердце тревожно заколотилось от страха и растерянности.

– Что случилось, Розалинда? – встрепенулся Николас.

– Осталось еще шесть страниц, – выдохнула она. – Но я не могу их прочитать.

– Но это невозможно! Ведь до сих пор ты без труда все понимала, – недоуменно пробормотал Николас.

– Прошу прощения, милорд, но и я в совершенной растерянности. Шифр, кажется точно таким же, но смысл слов от меня ускользает.

Грейсон в расстройстве ударил кулаком по бедру:

– Что за игру затеял Саримунд?

Он взял книгу у Розалинды и открыл на последних страницах, после чего вернулся к началу и сравнил шифр.

– Розалинда права: сходство полное, – но почему же она ничего не понимает?

Розалинда покачала головой.

– Это пугает меня, – выдохнула она, наконец. – Было страшно, когда мне удалось так легко прочитать почти весь текст, но сейчас стало еще страшнее. Николас, почему бы тебе, не взглянуть самому? Может, ты сумеешь разобрать, что тут написано?

Николас взял книгу и осторожно пролистал. Он долго изучал последние страницы. Губы его шевелились, но с них не сорвалось ни единого слова. Наконец он поднял голову:

– Простите, но для меня что начало – что конец: ряд бессмысленных слов, ничего более.

Грейсон снова принялся сравнивать последние страницы с остальными.

– Ничего, – пробормотал он, наконец, и выругался, чем поразил Розалинду.

– Простите, но я не могу вынести мысли о том, что все закончится вот так.

– Но разве не любопытно будет отправиться в Булгар и посмотреть, не переправят ли и нас драконы Саллас-Понда в это магическое место? Интересно, кто и почему назвал его Пейлом? Пейл – всего лишь барьер, ограда, защита для тех, кто находится внутри. Так откуда взялось это название? И еще хотелось бы встретить сына Саримунда в Блад-Роке.

– Жив ли этот сын? – спросил Грейсон. – Вспомните, книга написана в шестнадцатом веке.

– Его мать Эпона – действительно кельтская богиня, притом очень древняя. Я сказал бы, что она бессмертна, – заметил Николас.

Все переглянулись.

– Не хотел бы я схватиться с тайбером, – прошептала Розалинда. – Как вы уже поняли, правил не так-то много; к чему же это злосчастное название? Интересно, с какой целью, Грейсон, тебя подвели к лотку с этой тоненькой книжечкой? И кто подвел?

– Она предназначалась не для меня, а для тебя, Розалинда, – решил Грейсон. – Ведь ты одна смогла ее прочитать, и притом легко. Если не считать последних страниц. До чего же меня терзает неведение!

– Почему же не меня, а тебя подвели к лотку? – резонно заметила Розалинда.

Грейсон беспомощно уставился на Николаса – тот что-то записывал в маленькую темно-синюю книжицу.

– Возможно, Грейсон – нечто вроде катализатора, – ответил он. Последовало ошеломленное молчание.

– Что это за книжка, Николас? – спросила Розалинда.

Он улыбнулся, захлопнул книжку и сунул в карман вместе с маленьким карандашиком.

– Просто список дел, о которых не стоит забывать.

– Что ты имеешь в виду под «катализатором»? – не выдержал Грейсон.

Николас пожал плечами:

– Ты нечто вроде искры, из которой разгорается пламя. А там кто знает. По крайней мере, Розалинда сумела прочитать большую часть книги, но странно, почему последние страницы ей недоступны. Возможно, вы правы, Грейсон, и это всего лишь занимательная сказка. Но довольно на сегодня. Розалинда, ты готова ехать к мадам Фуке, где уже ожидает дядя Дуглас?

– Чтобы ты смог выдержать идиотское испытание на наличие хорошего вкуса?

Он широко улыбнулся.

– Станешь пресмыкаться перед ним, Николас?

– Подождем и посмотрим, хорошо?

– Я, – объявил Грейсон, поднимаясь, – решил, что Лорелее ни к чему присутствовать на примерке. Я увожу ее на прогулку в парк.