Текст книги "Зима не будет вечной. Искусство восстановления после ударов судьбы"

– Плаваем в озере, если есть такая возможность. Или просто катаемся голыми по снегу.

– Ты шутишь? – потрясенно переспрашиваю я, глядя на нее во все глаза.

– Нет, это круто! Летом мы разводим костер и садимся вокруг него, жарим сосиски на палке. Зимой же это скорее повод собраться всем вместе и погреться. У нас есть специальная комната, где можно всем вместе усесться на полотенца и выпить чего-нибудь горяченького. Это необходимо, чтобы не чувствовать себя оторванными от мира.

Я даю клятвенное обещание, что буду посвящать полчаса еженедельно посещению сауны в местном фитнес-центре после неспешного заплыва в бассейне. Надеюсь, так мне удастся хоть немного достичь ясности и покоя на контрасте с холодом жизни. Я представляю, как сижу в сауне, освещенной сумеречным светом, вбирая в себя таинственную мудрость и раскрывая поры. Я рассказываю об этом Х., и тот заявляет:

– Ты же не любишь сауны. Говоришь, что в них тебе слишком жарко.

– Да, – отвечаю я. – Но я поняла, что нужно всего лишь снизить градус сопротивления жару, и можно наслаждаться. Пора перестать видеть в жаре зло.

Пару лет назад я ходила в сауну вместе с другом, который с таким энтузиазмом поддавал жару, что мне пришлось покинуть комнату из страха, что меня ошпарят. Я была уверена: сейчас он выйдет вслед за мной и попросит прощения. Но он вышел спустя десять минут красный как рак, с мечтательной улыбкой на лице. Я извлекла из этого урок: не нужно бояться жара, нужно отдаться ему целиком и полностью.

Я плачу за вход, плаваю в хлорированной воде, умирая от скуки, а потом иду в окутанную паром комнату – акклиматизироваться. Здесь мне комфортно, в этом молочно-белом тумане. Я чувствую, как кожа становится влажной, легкие раскрываются. В этой комнате мне всегда нравилось больше – в сауне сухо и как-то суетно, а в парной – тепло и уютно. И все же самые отчаянные посетители таких мест, похоже, отдают предпочтение сауне – матери всех парных. Оттого ли, что любовь к ней приходит со временем, ее сложнее полюбить и потому она выше ценится? А может, из-за более простого формата – всего лишь деревянный сарайчик с углями и ковшом с водой? Сауна кажется естественным местом встречи, с общей парной, формованными сиденьями и контролируемым туманом. Любовь к сауне сродни любви к новенькому торговому центру и предпочтению его старому рынку. Я непременно должна испытать это ощущение.

Вот почему я с трудом отрываюсь от горячего пластикового сиденья, снимаю с крючка полотенце и иду в сауну, которая, к счастью, совершенно пуста и, похоже, будет пустовать еще некоторое время. Комната наполнена приятным теплом, а не иссушающим жаром, в углу потрескивает нагреватель.

Я стелю полотенце и сажусь на нижнюю скамью, которая, как мне сказали, является самым прохладным местом в помещении. Я вдыхаю сухой воздух и кашляю. Наверное, это хорошо, думаю я про себя, отплевываясь. Должно быть, так проявляется магия сауны. Прислонившись спиной, я тут же жалею об этом – должно быть, на ней теперь отпечатались полоски от скамьи. Но аромат здесь приятный – пахнет деревом и немного смолой.

Кожа у меня чешется, как будто сморщиваясь; корни волос пощипывает. Вне всякого сомнения, температура повышается. Я стараюсь принять этот особый образ мыслей, о котором говорила Ханна: думать о покое и мире в душе, забыть о тревогах внешнего мира. Но вместо этого испытываю главным образом жажду. Я дышу. Совсем скоро я смогу попить. Теперь же я «в сауне». Я делаю то же, что делала в Исландии: ищу стихию огня и нахожу способ преодолеть сиюминутные тревоги материального мира. И это вовсе не послабление и не потакание самой себе. Это режим сохранения энергии, решительный ответ прихотям. Я практична.

И еще я совершенно готова. В смысле пропеклась, как булочка в печи. Можно насадить меня на вертел, и из меня потечет чистый, прозрачный сок. Это ничего. Благодаря сауне я стала мудрее и мыслю трезво и ясно, я знаю, что не зря лишаю себя сиюминутного комфорта – это поможет мне стать сильнее и устойчивее. Я встаю со своего места, накидываю полотенце на плечи и иду в душ.

И в тот самый момент, когда по голове струится теплая вода, а легкие вновь наполняются прохладным воздухом, я чувствую легкое головокружение. Делаю несколько глубоких вдохов, но сердце продолжает гулко колотиться в груди, а перед глазами мелькают странные темно-зеленые с золотом вспышки. Но я в порядке, я еще вполне способна отдавать себе отчет и анализировать ситуацию. Наверное, мне просто нужно попить. Стоит мне об этом подумать, как я ощущаю невероятную сухость во рту, выключаю душ и возвращаюсь в свою кабинку, чтобы еще немного посидеть. Там я каким-то образом надеваю белье, потому что вдруг осознаю, что под полотенцем совершенно голая и вот-вот потеряю сознание, да еще и в закрытой кабинке. Надо срочно выйти из этой ситуации. Не успела я застегнуть бюстгальтер, как вдруг понимаю, что, наверное, больна. Или что сейчас точно упаду в обморок. Лучше всего будет лечь прямо на пол, на бок, чтобы избежать неприятных последствий.

Так я лежу некоторое время, прижавшись лицом к прохладной, влажной плитке, смотрю на ноги нескольких женщин, ходящих туда-сюда, втирающих в кожу масла, надевающих носки. В целом я чувствую себя нормально, лишь слегка обеспокоена тем, что рельеф нескользящей плитки теперь отпечатается у меня на щеке. Однажды во время музыкального фестиваля со мной случился тепловой удар и я стала заверять всех присутствующих в медпункте, что пришла туда со своими братьями-тройняшками, как две капли воды похожих друг на друга, только я не помню их имен. Мой брат (единственный существующий), услышав это объявление по громкоговорителю, каким-то образом догадался, что это я. Но теперь я чувствую себя совсем не так. Более того, голова у меня удивительно ясная, просто прижата к полу. И еще мне ужасно хочется пить.

Я пытаюсь оторвать голову от пола, но все вокруг опять плывает, так что я решаю обратиться за помощью к женщине в соседней кабинке, которая уже некоторое время гремит своими сумками и бутылками.

– Простите, – шепчу я, а потом повторяю чуть громче: – Прошу прощения! – и стучу в разделяющую нас перегородку.

– Да? – раздается удивленный голос.

– Извините за беспокойство, но мне немного нехорошо. Не могли бы вы принести мне стакан воды?

Молчание.

– Эм-м… Вам срочно? Я как раз одевалась…

– Да, – хрипло отвечаю я. – Я не могу подняться с пола.

Женщина умолкает и, кажется, решает вовсе со мной не разговаривать и вернуться к своим делам. Через некоторое время она выходит из кабинки, и я слышу, как дверь раздевалки захлопывается. Все ушли.

Но нет. Дверь снова распахивается, и раздается крик женщины:

– Я ищу девушку, которая потеряла сознание!

«О боже!» – думаю я. Она спрашивает, могу ли я открыть кабинку, я отвечаю: «Да». Потом говорю, что мне просто нужен стакан воды, но в тот же момент понимаю, что это лишь «первый гонец». Вслед за ней входит весь штат медработников, причем половина из них мужчины, двое – с дефибриляторами. Они выстраиваются вокруг меня с обеспокоенным видом, с явным волнением от предстоящей операции скорой помощи. Я же думаю лишь о том, как мудро было натянуть на себя нижнее белье, прежде чем лечь на пол.

– Пусть они уйдут! – шепчу я первой женщине, которую записала в свои союзницы, потому что она единственный человек в помещении моложе сорока. – Я в нижнем белье, – прибавляю я с нажимом.

К счастью, она соглашается. Берет мое полотенце и накидывает на меня, попутно веля собравшейся толпе разойтись, потому что мне уже лучше.

– Простите, – говорит она. – Мы сделали объявление для санитаров, вот они все и сбежались.

– Мне просто нужен стакан воды, правда.

Вот наконец и вода. Я сажусь, делаю глоток, и сразу становится легче. Пропуская ненужные подробности: спустя час я оказалась в массажном блоке, меня напоили сладким чаем и стали уговаривать взять такси, потому что в моем состоянии вести машину небезопасно. Все это обошлось мне в двадцать пять фунтов[15]15
  Около 2500 рублей.


[Закрыть] плюс уведомление для фитнес-центра. Я в это место больше в жизни не вернусь. Наверное, перенимать все северные практики скопом – не совсем правильно. Возможно, к ним нужно привыкать целую жизнь.

А может быть, мне просто нужно почувствовать настоящий холод, и только тогда я смогу вновь согреться по-настоящему.

Байки о призраках

Хеллоуин – это врата в зиму. Теоретически ноябрь – это еще осень, даже листья с деревьев не до конца облетели. Но на практике, с психологической точки зрения, это та самая незримая черта, за которой лежит зима. На другой день после Хеллоуина, когда тыквы уже начинают потихоньку портиться, я обращаюсь мыслями к Рождеству, заготавливаю хворост и поленья, а в Ночь Костров[16]16
  Так называются различные ежегодные праздники, во время которых разжигают костры и запускают фейерверки. Отмечаются в разное время в Великобритании, Ирландии и в некоторых других странах Западной Европы.


[Закрыть] уже надеваю под джинсы колготки. В детстве Хеллоуин проходил для нас практически незаметно, но теперь к нему начинают готовиться загодя – совсем как к Рождеству. Вернувшись из Исландии, мы обнаруживаем, что приготовления уже идут полным ходом. Соседи по улице украсили окна своих домов вырезанными из бумаги привидениями и летучими мышами, а двери – бумажными цепями и гирляндами из тыкв. В витрине магазина скобяных изделий стоит манекен в черной мантии и ужасной маске зеленоватого оттенка с выпученными глазами и искаженным криком ртом. В детстве меня как-то напугали колядовавшие, постучавшиеся в дверь дома моих бабушки и дедушки, мне тогда пришлось спрятаться за бабушкину юбку, ведь до того момента я в жизни не видела ничего страшнее. А вот Берт, похоже, чувствует себя среди этих персонажей вполне комфортно и даже ворчит, что в этом году мы опять не украсили дом паутиной из ваты и пластмассовыми могильными камнями.

– Мы не празднуем Хеллоуин, – объясняю я ему, когда проходим мимо очередной витрины, полной останков скелетов и отрубленных пальцев. – Это не наша традиция.

– Но почему? – спрашивает он, и на это мне нечего ответить. Должно быть, потому, что эта затея кажется пустой тратой денег, нелепой и навязывающей без спросу чуждые традиции. Или потому, что этот праздник новый? Возможно, потому, что в ночь перед Хеллоуином всегда кажется, что мир вот-вот погрузится в хаос, и всякий раз, как я прохожу мимо группки подростков, мне не по себе? В прошлом году, проснувшись 1 ноября, мы обнаружили, что нашу входную дверь закидали яйцами, и следы их остались на краске. Весь вечер мы прождали тех, кто захочет прийти и угоститься конфетами, – и все ради того, чтобы стать мишенью чьей-то мерзкой шутки. Я попыталась убедить себя, что это чистая случайность, но втайне была уверена, что это не так. Я боялась их, этих ребят, притаившихся вне поля зрения, словно призраки моей юности, и они каким-то образом это поняли. Они словно почуяли мой страх.

На Хеллоуин привычный порядок вещей меняется, как дань древним традициям смены социальных ролей, и нищие становятся королями, свергая богачей.

Чудовища и шуты издревле были связаны некой лихорадочной связью, и тем, кто не облечен властью, часто позволялось слегка преступить рамки дозволенного, дабы предотвратить более опасные тенденции, ведущие к бунтам и восстаниям. На Хеллоуин юное поколение получает возможность в полной мере выразить свой потенциал шалостей, что, в свою очередь, служит им некой компенсацией, наградой за более сдержанное и спокойное поведение в течение всего года. Для Берта, отставшего на десять лет от всеобщего повстанческого движения, Хеллоуин – это портал в грядущие зимние вечера, удивительное приключение, когда можно нарядиться в странные одежды и безнаказанно стучать в двери чужих домов. Вот почему он так жаждет принять участие в праздничной мистерии – это последний шанс наиграться, прежде чем ночи станут короткими, а у него будет гораздо меньше времени для игр.

– В следующем году, – слышу я свой голос, – мы обязательно все украсим. Обещаю.

* * *

Те времена, когда Хеллоуин был всего лишь ночью накануне Дня всех святых и верующие вспоминали о страданиях великомучеников, остались далеко в прошлом. В своей книге «Английский год»[17]17
  «Английский год» – ежемесячный путеводитель по национальным обычаям и праздникам, от Первого мая до Ночи шалостей (вечера накануне Хеллоуина). Лондон: Пингвин, 2006.


[Закрыть] Стив Роуд отмечает, что к XIX веку приготовления ко Дню всех святых приобрели по большей части характер вечеринок с традиционными играми вроде вылавливания яблок из воды. Среди прочих развлечений особую популярность приобрели гадания, суть которых сводилась к предсказанию суженых. Нужно было почистить яблоко так, чтобы кожура образовала длинную ленту без разрывов. «Лента» набрасывалась на плечо, формируя первую букву имени будущего возлюбленного. Девушки жарили лесные орехи, нарекая их своим именем и именем избранника. Если орех отскочит от огня, это плохой знак для семейной гармонии. Но самой странной, даже жутковатой традицией среди девушек было, причесываясь у зеркала, пытаться разглядеть за спиной силуэт своего суженого.

В Хеллоуине до сих пор звучат отголоски кельтского языческого праздника Самайн, знаменовавшего собой приход «темной половины» года. В честь него зажигали костры и жгли факелы, и именно в этот день во вздымавшихся в небо искрах пепла, во снах и полете птиц пытались разглядеть будущее. Считалось, что именно на Самайн пелена, разделяющая наш и потусторонний мир, особенно тонка. Старых богов ублажали дарами и жертвами, а обманывать фей и лесных духов было еще опаснее, чем обычно. Это была пограничная точка календаря, временной отрезок меж двух миров, двух фаз года, когда жрецы готовились к переходу за грань. Самим своим существованием Самайн служил некой отметкой той неясной и противоречивой поры, когда человек и сам не знал, что ждет его впереди, что готовит ему будущее. В этот день чествовали лимб.

В современной же западной культуре о мертвых вовсе забыли, а если и вспоминают, то без всякой ассоциации с печалью и потерей. В этот день тот, кто скорбит, не найдет утешения.

В конечном счете наше общество способствовало тому, чтобы стереть из коллективного сознания всякую мысль о смерти: мы делаем все для развития молодежи, совершенно забыв о старых и больных.

Большинство из нас давно забыло древнюю традицию ставить гроб с покойником на стол, а сама мысль о некой близости со смертью воспринимается теперь как странная готическая шутка. Хеллоуин в наши дни попросту отражает образ наших мыслей: смерть – это покорное принятие участи тлена и разложения, в результате которых мы превращаемся в чудовищ.

Но зима – это пора, когда смерть подходит совсем близко, когда холод достигает таких пределов, что кажется, вот-вот захлестнет нас с головой и утащит за собой, несмотря на все ухищрения и комфорт современной жизни. Тихими зимними вечерами, в тягучей тьме мы вновь чувствуем незримое присутствие тех, кого потеряли. Это пора призраков. Их бледные очертания невидимы при солнечном свете, но зимой они проступают сквозь прозрачный воздух.

* * *

С приходом ночи Хеллоуина я сдаюсь. Берт отправляется колядовать со своим другом, а по возвращении их ждет тыквенный суп с «пальцами мертвеца» (хотдоги с «червяками» из жареного лука) и шоколадный пирог с зеленой глазурью. Они ловят яблоки в бочке в саду и разрисовывают лица – выходят самые настоящие черепа, с белыми щеками и черными глазницами. Спать он ложится довольный, слегка перевозбужденный от игр и сладостей. Берт уже знает, каким будет его костюм в следующем году. Мне же кажется, будто бы я дала добро на акт восстания в самый разгар школьной вечеринки, и от этого приятно.

В этот вечер я читаю несколько страниц любимейшей книги детства, «Дети из Грин-Ноу» Люси М. Бостон. Среди всей этой какофонии я вдруг понимаю, что мне нужна страшилка с привидениями – тихая, с тщательно проработанными деталями, вызывающая скорее двойственное ощущение, как всякий переходный период. Как и во многих романах середины века, действие этой книги начинается на пороге рождественских каникул. Мальчик Толли сидит в поезде: он возвращается из закрытой школы в родительский дом. Его родители сейчас в Бирме, поэтому он временно живет у своей прапрабабушки Линнет Олдноу – женщины порясающей доброты и очарования. Поначалу этот дом кажется Толли одиноким, но вскоре он понимает, что в нем живут дети, с которыми можно поиграть, пусть даже изредка. Призраки прошлого Толли и Олдноу.

Грин-Ноу теперь кажется неким вневременным пространством, где сливаются воедино эпохи; место средоточия древних кельтов, куда с легкостью могут прийти из другого мира в наш. Вскоре Толли справляется с древними злыми духами с помощью других детей, а заодно выучивает их любимые песни и играет в их игрушки. Некоторые предметы в доме – маленькая эбонитовая мышка, пара фарфоровых собачек – олицетворяют коллективный творческий проект нескольких поколений детей, живших в Грин-Ноу.

– А мышка пищала у тебя под подушкой? А фарфоровые собачки лаяли? – спрашивает миссис Олдноу, когда Толли просыпается в первое утро.

Но больше всего при чтении «Детей из Грин-Ноу» меня поразил отрывок в самом конце книги. Должно быть, своим детским взглядом я его и вовсе не заметила. В канун Рождества Толли и его прапрабабушка вместе наряжают елку, а потом слышат треск – с лестницы падает детская кроватка. Вскоре раздается женский голос, поющий колыбельную:

 
Люли-люли, моя крошка, баюшки-баю.
Как нам быть, сестрицы, как уберечь
Эту славную малышку, для которой я пою.
Баю-баю, люли-люли.
 

Толли спрашивает, кто это поет и почему бабушка плачет. Та отвечает, что голос этот такой древний, что она и сама не знает, кому принадлежит: «Он так прекрасен, но звучит уже столько лет. Я и сама не знаю, почему в нем столько печали, но иногда слышу его».

Не понимая, о чем это она, Толли подхватывает песню, «а ребенок, родившийся четыреста лет назад, засыпает». Как вышло, что мы сумели сохранить всю боль от потери, печаль и тоску в детских книгах, но забыли сочувствовать и сопереживать самим себе?

Пусть призраки и в самом деле стали частью разношерстной компании хеллоуинских страшилок, наша любовь к историям о них выдает гораздо более хрупкое желание: оставить свой след в этой жизни, а не исчезнуть раз и навсегда.

Вот почему мы так много говорим о собственном наследии для мира, большом или малом, представленном в денежном выражении или в форме репутации, – о чем-то, что не даст людям забыть о нас. И в то же время в историях о призраках прослеживается и еще одна важная мысль: мы надеемся, что смерть не обернется для нас забвением. Надеемся, что мы, живые, не утратим смысла жизни, который на время теряем с уходом близких и родных.

Моя бабушка умерла совершенно неожиданно, когда мне было семнадцать. Теперь я понимаю, что довольно странно говорить подобное о человеке, который задувал свечи на праздничном торте в честь своего восьмидесятого юбилея на больничной койке. Но тогда это была моя первая встреча со смертью, и для меня она стала неожиданной. По собственной наивности я надеялась, что бабушка поправится и вернется домой.

Нас объединял общий интерес к историям о призраках, хотя теперь я понимаю, что по-настоящему страсть к ним проснулась во мне уже после ее смерти. При всей своей прагматичности я понимала, что в вопросе о привидениях для меня не все до конца ясно. Я была уверена: если кто и может явиться на зов медиума во время спиритического сеанса – так это она. Словами не передать мое разочарование, когда бабушка так и не появилась у моей постели посреди ночи, излучая ауру умиротворения и утешения. С другой стороны, в этом-то и заключается горе – когда чувствуешь, что уже не сможешь в последний раз коснуться, поговорить и все уладить. Особенно остро я ощущала такое в первый год, хотя по-настоящему это чувство так меня и не отпустило. Есть вещи, которые мне хотелось бы сказать теперь и которые я не думала, что смогу сказать в семнадцать лет. То, что я знаю теперь и чего не знала тогда.

Хеллоуин уже больше не день памяти, но он по-прежнему отражает наше желание и стремление хоть на миг переступить незримую черту.

Это миг, когда стоишь между страхом и радостью, когда изо всех сил желаешь, чтобы невидимая завеса, разделяющая мир мертвых и живых, хоть на миг приподнялась. Но самое главное – это время, когда мы приглашаем зиму в наш дом, раскрываем двери навстречу темной поре, напоминая себе о том, что будущее наше покрыто мраком.

Думаю, нам, взрослым, надо бы научиться отмечать этот момент. но не обязательно тиражировать новомодные традиции. Быть может, следует обратиться к обрядам Самайна: кострам, жертвоприношениям старым богам, гаданию и прорицанию. Может быть, тогда нам откроется портал в другой мир.