Текст книги "Доктор Аддер"

Революционеров было всего семь, трое мужчин и четыре женщины, но уверенности Лиммита в том, что решение сдаться было правильным, этот факт не поколебал. Отряд явно обладал некоторой самостоятельностью в рядах ФОСЗ, поскольку задержался, выискивая уцелевших бойцов противника, в то время как остальные боевики Анны Манфред перегруппировались и ушли на восток. Командовала небольшой группой Мэри Горгон.

Верные слову и личным соображениям, а также немало впечатленные быстрой и эффективной казнью капрала-реакционера, они двинулись вместе с юным Лиммитом к ближайшей стыковке до Финикса, но посадили его на смешанную диету из Маркса, Ленина, Малкольма Икс, Питера Камехо и прочих. Лиммит к ним остался глух.

– Почему Финикс? – спросила Мэри. Лиммит сам попросил высадить его там.

Он не ответил. Наркотический туман колледжа развеялся, и в Лиммите проявились качества, в некоторой степени унаследованные по отцовской линии: хитрость и амбициозность. Или, возможно, редкий, но не единственный случай проявления активности, увенчавшийся инстинктивным убийством капрала Отброса, катализировал процессы преображения Лиммита, приведя его к решению не подчиняться больше слепо воле других людей. Во всяком случае, он был решительно настроен возвратиться в Финикс. (Хватило его решимости ненадолго. Он сохранил нож в чехле на изнанке сапога, но проверить его на старом Катбертсоне ради поста корпоративного сутенера не пришлось. Стоило лишь предъявить тому нож в приватном разговоре, как старика хватила кондрашка. После этого из Лиммита словно дух вышел вон, как если бы отцовские сила воли и амбициозность вдруг иссякли. Он безвольно плыл по жизни еще полтора года, пока к нему не подкатил Джо Гунсква.)

– Ладно, как хочешь, – сказала Мэри.

Он понимал, что такое для нее революционная деятельность: в удачные времена – высокоморальная и осмысленная, чаще – идеалистичная, не без фатализма. Иногда, слушая старые кубинские партизанские песни у походного костра, он приходил к мысли, что на самом-то деле Мэри и ее приятелям совсем не хочется, чтобы революция закончилась. Неважно, победит она или будет подавлена, а больше им ничего сопоставимого по драйву не испытать. Затем светало, и он понимал, что ошибается. Она действительно была готова пожертвовать собой ради далекой мечты о человечестве, принять на веру справедливость собственных поступков. А вправду ли они того достойны? Едва ли самим потенциальным бенефициарам, копошащимся в исполинских жилых комплексах на двух побережьях, есть какое-то до нее дело, а враги лишь посмеются. Временами (он усматривал корреляцию с менструальным циклом) ее одолевали сомнения. Но и в них она черпала извращенный кайф.

За две ночи до стыковки она обратилась к нему с самым настойчивым рекрутинговым предложением.

– Присоединяйся к нам, старина Аллен, – сказала она. – Народно-освободительная война – это жуть как прикольно.

– Не-а, – ответил он. – Честное слово, я думаю, что еще мир должен повидать, прежде чем мне задницу отстрелят.

В этот момент их заметили инфракрасные сканеры военного самолета. Словно во исполнение невольного пророчества юного Лиммита, самолет выпустил по отряду стаю термотропных ракет. Промахнулись только две, обманутые пламенем костра, другие превратили тела всех членов отряда в подобие пластиковых мешков с желе из внутренних органов и позвонков, за исключением Мэри и Лиммита. Остаток ночи он наблюдал, как Мэри баюкает на руках того, кто умирал дольше прочих; все остальные погибли почти мгновенно. Слезы Мэри смешивались с кровью, промочившей ее груботканую рубашку; она покачивалась взад-вперед и что-то напевно бормотала умирающему. Лиммит не думал, что она так легко сломается.

Когда жизнь вытекла из тела на алую почву, Мэри закуталась вместе с Лиммитом в одеяло и продолжала плакать, пока он утешал ее, насколько это было в его силах.

Впоследствии он размышлял, было ли следующее лишь проявлением благодарности за утешение или же он, Лиммит, каким-то образом соединился в ее сознании с призраками мертвых товарищей. Когда они достигли стыковки, Мэри сказала, что любит его.

– Ты всех любишь, – уныло сказал он, – кроме капиталистов. – Возможно, та часть его мозга, которая контролировала эмоции, рассудила, что если Мэри как следует обидеть, то она вскоре забудет его.

– Что тебя ждет в Финиксе? – спросила Мэри. – Мутанты-цыпочки да реднеки-содомиты?

– Может, я часть этого места.

– Почему? Чувствуешь вину? Ну так присоединяйся к ФОСЗ, забудь своего капрала, свое происхождение от эксплуататоров и другие грешки.

– Замолчи.

Лиммит двинулся на запад, в сторону Финикса. Оглянувшись, он подумал, что на ее устах даже издалека заметна странная печальная улыбка, означающая, что он ей слишком дорог, чтобы пытаться его удержать, и что она уже пережила множество таких прощаний с любовниками, которые уходили от нее так, как уходят лишь от по-настоящему близких людей. Он развернулся и пустился бежать. Он бежал, не разбирая дороги, затем споткнулся и упал, сбил дыхание, заскреб руками по дорожному покрытию. Прижал ладони ко рту, зализал кровь из появившихся ссадин. Спустя время он поднялся и пошел дальше.

Теперь с той же улыбкой она прижималась к нему в лос-анджелесской комнатушке. «С победной ли улыбкой?» – спросил себя Лиммит. Оттолкнув ее, он встал и подошел к окну. Нагнулся, поднял лежавший под окном желтый радиоприемник и стал его изучать.

– А я и не знал, – заметил Лиммит, – что радиостанции до сих пор работают.

Мэри с удивлением посмотрела на него.

– Эту и станцией-то не назвать, – ответила она. – Какой-то старикан из Крысиного Города крутит песни по миниатюрному трансмиттеру. Прием только в ЛА и только днем. В основном старые записи немецких опер.

– Как его зовут?

Она пожала плечами:

– Не знаю. Станцию все называют KCID, что бы это ни значило[4]4
  Как ясно из дальнейших аллюзий, это анаграмма фамилии Филипа К. Дика (Philip K. Dick), близкого друга К. У. Джетера.


[Закрыть]. Его никто никогда не видел, но он знает про все, что творится в ЛА, и хвалится этим – легкий треп между записями. И, как у всех крысоедов, у него пунктик на Аддере.

Лиммиту хотелось послушать, но он понял, что пока больше не вынесет Воццека. «Надо бы эту мелодию сделать официальным гимном Лос-Анджелеса», – сказал он себе, выключил радио и развернулся, чтобы выглянуть в окно. Верхнее стекло выбили, на его месте, как гнилые зубы изо рта, торчали редкие осколки, на нижнем же виднелись пятна грязи. В изломанном свете лос-анджелесского утра проступили блуждающие по Интерфейсу на полусогнутых ногах фигуры. Время от времени они рылись в кучах мусора.

– Кто эти люди? – не оборачиваясь, спросил он.

Мэри разглядывала худые бледные ноги и тощие ягодицы Лиммита, бушевавшую на его плечах подростковую сыпь и взрослые шрамы. «Он не слишком о себе заботится», – подумала она.

– Мусорщики, – сказала она, не утруждая себя проверкой. – Стервятники. Старые фрики и выродки Крысиного Города, бомжи. Разгребают мусор по всей улице. Ищут монеты, таблетки, остатки еды, чтобы тут же и поесть. И все, что имеет в трущобах хоть небольшую ценность для перепродажи.

Он отстранился от окна, сел рядом с ней и лениво потрепал ее по бедру.

– Ты знаешь, что дальше, – негромко произнес он.

Она заглянула в его узкое лицо с глубоко посаженными глазами.

– Твое дело, надо полагать?

– Именно, – кивнул он.

Она взяла Лиммита за руку и переплела свои пальцы с его.

– Еще минуточку. Пожалуйста.

Он крепко зажмурился, сжал ее руку, словно желая причинить боль трением костяшек о костяшки.

– Никаких больше минуточек, – ответил он.

Полуденное солнце проникло за край светового люка и ударило прямо в лицо доктора Аддера. «А-а-а-а! – завопили персонажи его снов. – Нас застрелили, мы умираем!» Это было так, ибо сны и все их жители развеялись, когда Аддер открыл один глаз, снова закрыл и перевернулся на импровизированной подушке из марли и бандажей подальше от беспощадного солнца.

– Проклятое солнце, – пробормотал он. – Или это предвестник какого-то божественного проклятия? А, неважно.

Приподнявшись на локте, он осмотрел обнаженную фигуру спящей рядом девушки. Когда накануне вечером голова Паццо внезапно разлетелась на осколки, уровни адреналина и прочих гормонов в крови Аддера преобразовали шок от этого происшествия в неприкрытую паранойю, как это за ним и водилось. Аддер затащил юную шлюху на мотоцикл, вернулся за черные кованые ворота, закрыл их, уволок девушку в дом, запер переднюю дверь и, отступая в кладовую, где хранился весь хирургический инвентарь, заблокировал и все промежуточные двери одну за другой. Обезопасив себя таким образом, он придвинул две каталки к стене (в его голове возник неясный, предположительно инспирированный винтажными киновестернами из коллекции Бетрича образ – нападающие осаждают дверь последнего укрытия, а он прикрывается телом шлюхи, одновременно отстреливаясь из «магнума» калибра 0.44) и обнаружил, что, вопреки или благодаря этим фантазиям, совершенно неуместная эрекция спадать не собирается.

Но то было вчера ночью. Теперь стимуляторы и порожденные ими страхи вымылись, оставив по себе неприятный привкус на зубах и общее ужасное самочувствие. Он скинул простыни и потрепал девушку по ягодицам.

– Эй, – позвал он. – Давай вставай. Нас ждут великие дела.

«Особенно тебя», – мысленно добавил он не без злорадства.

Проститутка перекатилась с боку на бок и посмотрела на него. Ясные немигающие глаза указывали, что она уже некоторое время не спит, а просто неподвижно лежит рядом.

– Великие дела? – сказала она горько, словно тщательно обдумывала случившееся. – Я не ожидала, что ночь с великим доктором Аддером на поверку сведется к обычному перетраху на жестких, словно стальные слябы, каталках в захламленной кладовке.

Аддер потянулся и зевнул.

– А чего ты ожидала? Нет-нет, не утруждай себя ответом. Все вы, дешевые шлюхи, одинаковы. Вы ожидаете получить за свое почти девственное тело не только особые аналитические и хирургические услуги, на которые рассчитывает твой сутенер, но и, во-первых, головокружительную эротичную поездочку по Интерфейсу на прославленной машинке доктора Аддера и, во-вторых, райские услады секса в роскошном дворце доктора Аддера на холмах. И чего ты ожидала от него? – Он махнул рукой на свой полувставший член. – Думала, у моего хера глазки-бусинки, а раздвоенный язычок туда-сюда снует? Чушь собачья. – Он рассмеялся, перекатившись на спину. – И что, по-твоему, я тебе должен, задавака ты эдакая?