Текст книги "Дом Затмений"

Кейси Л. Бонд
Дом Затмений

Плени его сердце.

Укради его корону.

Мелиссе Стивенс,

яркому, прекрасному лучику в книжном сообществе,

источнику вдохновения и дорогому другу.

© Хусаенова Я., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

1

Вспыльчивый нрав отца был таким же жестоким и постоянным, как никогда не заходящее солнце и его кипящая ненависть ко мне, его третьему ребенку и дочери единственной женщины, что превратила его сердце в пепел.

Его темные глаза горели гневом, когда он стоял передо мной, дрожа от злости. Я задавалась вопросом, видел ли он нечто большее, чем черты моей матери, когда смотрел мне в лицо. Видел ли он также ее непокорность?

Мне надоело наблюдать, как даже жрецы относятся к нему со страхом и большим уважением. Убийца.

Ярость взяла над ним верх.

Его лицо покрылось пятнами, губы задрожали, и он ударил меня. Громкий треск испугал кротких жрецов, когда ладонь моего отца соприкоснулась с моими губами.

Их песнопения затихли на несколько ударов сердца, пока страх не заставил их продолжить. Они в унисон позвысили голоса, распевая особенно приятный гимн в честь Сол. Убеждая ее обратить свой взор и свою великую, пылающую силу на нас. Когда жгучая боль пронзила мои рот и нос, я задалась вопросом, что Сол на самом деле думает о своем Атоне, стыдится ли она его действий или наслаждается моим унижением так же, как и он.

Слезы подступили к моим глазам, но я крепко зажмурилась и запретила себе плакать, умоляя Сол превратить их в пар, прежде чем они смогут пролиться. Отец же ждал, мечтая увидеть, что сильнее: боль, которую он причинил, или моя воля.

Моя воля всегда будет побеждать в наших битвах, и однажды – однажды – я поклялась выиграть войну, бушующую между нами.

Борясь с желанием сжать губы, чтобы оценить ущерб, я не двинулась с места. Непоколебимая, как сама Сол. Подобно богине, я тоже горела.

Расправив плечи, выпрямив спину, как стрела, я повернулась к нему лицом. Даже когда вкус крови наполнил мой рот, а красный ручеек медленно скатился по моему подбородку, пролившись на горячий камень между моими босыми ногами, я и глазом не моргнула. Не отвела взгляд. Не преклонилась.

– Ты так похожа на нее, – прошипел отец. – И если я добьюсь своего, ты разделишь ее судьбу.

Он снова поднял руку, как будто хотел ударить меня во второй раз. На этот раз я приготовилась не только морально, но и физически, превратив каждый мускул своего тела, даже те, что на моем лице, в камень. Подобно великой статуе Сол, возвышающейся рядом с нами. Ее огромные руки простирались к шару света, что согревал нас и давал жизнь нашему народу. В этом шаре было достаточно мощи, чтобы отбрасывать лишь самые маленькие тени у ее основания.

Все во мне кричало дать отпор, наконец-то защититься, но я знала: если ударю Атона, если хотя бы остановлю его нападение, даже жрецы Сол не смогут меня спасти. Их песнопения прольются на мое тело, лежащее на алтаре сожжения рядом с Джобой.

Джоба – восьмая жена отца – лежала на спине на плите из блестящего мрамора. Мертвая, как и те семеро, что были до нее. Как и моя мать.

Она лежала немного дальше, прямо позади отца. Я достаточно изучила ее за те часы, что прошли с момента ее ухода из этой жизни, чтобы точно знать, как она выглядела.

Песня жрецов была прекрасной и безмятежной. Они продолжали исполнять свой долг, изо всех сил стараясь игнорировать или, возможно, рассеять то, что происходило между Атоном и его дочерью. Семь голосов вытягивали душу Джобы из ее телесного дома, из костей женщины, потому что послеполуденное солнце покрывало волдырями ее некогда прекрасную кожу.

Я подумала, могла ли она смотреться в зеркало, ведь именно ее красота привлекла внимание Атона. Мне было интересно, парила ли ее душа над нами, наслаждаясь тем фактом, что ее прекрасное лицо изуродовано.

После смерти Джоба выглядела более умиротворенной, чем я когда-либо видела ее при жизни. Длинные темные ресницы касались ее щек. Шелковистые черные волосы блестели на подушке, подложенной под голову. Один из жрецов изящно сложил ее руки на животе.

Она была примерно моего возраста, когда ее вырвали из того, что обещало быть прекрасной жизнью, и заставили жить так, как она ненавидела. В то время она была помолвлена с мужчиной, которого любила и который любил ее в ответ. Моего отца пригласили присутствовать на церемонии обручения. Он бросил один взгляд на будущую невесту и решил, что она – драгоценность, которую ему не помешало бы поместить в свою сокровищницу. Он обвинил ее в измене, а жениха приказал казнить прямо среди пира и цветов, разложенных в честь счастливых новобрачных. После чего Атон похитил Джобу, будто она уже принадлежала ему.

Когда через год ее чрево осталось бесплодным и она не произвела на свет наследника, о котором он всегда мечтал, Атон нашел жену мертвой в своей постели – точно так же, как до нее находил семь других жен. Даже жрецы не осмеливались расспрашивать Атона об отметинах, украшавших горло его жены.

На каждом из тонких пальцев Джобы было надето замысловатое золотое кольцо, а на ее неподвижной груди громоздилось множество позолоченных ожерелий. Манжета, которую отец заказал для каждой из своих жен, все еще украшала ее предплечье, даже после смерти отмечая женщину как собственность Атона.

Но она больше не принадлежала ему, верно?

Смерть дала Джобе шанс убежать от моего отца. Хоть она и лежала в огне, казалось, что она наслаждается расстоянием между ними, расстоянием, которое не мог преодолеть даже могущественный Атон.

Неужели я вообразила дразнящую ухмылку на ее губах?

Сквозь кровь, капающую из раны, мог ли отец увидеть, что я надела такую же?

Капли собирались вместе, а затем падали с моего подбородка.

Всплеск. Всплеск-всплеск. А потом раздалось шипение пара, когда Сол приняла мою кровь как свою собственную.

Темные глаза отца сузились, прежде чем он медленно опустил руку, как будто все еще обдумывал второй удар или что-то гораздо худшее. Лучи Сол отражались от его бритой головы. Секунду спустя он повернулся ко мне спиной, подошел к Джобе и навис над ней. Он поднял руки высоко в воздух, прежде чем воззвать к Сол. Воздух вибрировал от пульсации сухого, жестокого жара. Отец поднес женщину ближе, так, что изнуряющие лучи сосредоточились на теле Джобы. Кожа, покрытая волдырями, начала пузыриться и кипеть. Следы обугливания появились на ключицах, на острых скулах и челюсти как раз перед тем, как появились первые изящные языки пламени.

Оно медленно танцевало над ней. Ритм песни жрецов изменился, а мужчины начали раскачиваться взад и вперед на коленях. Все семеро взывали к богине, и пламя последовало за торопливым, лихорадочным ритмом. Вскоре ад взревел над Джобой, поглощая ее так же, как и отец. Она стала хрупкой, быстро превратившись всего лишь в невзрачную кучу пепла и осколков костей.

Сол принимала только хорошие стороны человека – его сердце, если оно было чистым, его душу, если она все еще была сделана из света, его плоть и органы, которые давали жизнь телу, если они не были поражены.

Только то, что она сочла неприемлемым, нам предстояло развеивать по песку, из которого она нас сформировала.

Мне было интересно, примет ли ее пламя какую-нибудь часть тела Атона, когда он сам умрет, или мы похороним его целиком. Ведь в нем не осталось ничего чистого.

Я задавалась тем же вопросом и в отношении себя.

Отец не остался, чтобы посмотреть, как жрецы сметают останки Джобы в гладкую золотую урну. Он не собирался быть тем, кто развеет ее прах по дюнам. Его темные глаза встретились с моими, когда он направился к нам, трем своим дочерям.

Зарина, самая старшая, высоко держала голову и всегда молчала в присутствии отца. Атон верил, что Сол выберет ее своей наследницей. Только была ли она вообще частью богини солнца? Я не могла почувствовать от нее и намека на тепло. Зарина была высокой, гибкой и достаточно красивой, но казалось, эта девушка сделана из чистого льда. Такая же холодная, как и отчужденная.

Отец одобрительно кивнул, проходя мимо нее. Затем он, пропустив короткий поклон, что бездумно отвесила старшая дочь, сосредоточился на Ситали, которая стояла между Зариной и мной.

Ситали ненавидела меня почти так же сильно, как я ненавидела ее. Она была на год старше и верила, что моя мать была причиной того, что Атон убил ее мать. Ситали была глупой. Она обвиняла женщин, а не отца в постоянной смерти, что присутствовала в нашей семье.

Ситали не была такой статной, как Зарина, – почти на голову ниже меня и очень худая. Тонкие черты скрывали от большинства людей суровое, жадное сердце. Однако я знала ее лучше остальных. Глаза, темно-карие с оттенками темно-серого и острые, как осколки стекла, часто кричали, даже когда губы оставались закрытыми. Эти глаза были обращены ко мне. Улыбка играла на ее неповрежденных, идеально изогнутых губах.

Отец кивнул Ситали, и она низко поклонилась – ниже, чем требовал обычай. Ситали всегда выходила за рамки. Начиная с подобных случаев, когда она отчаянно пыталась привлечь внимание отца, заканчивая ее бесчисленными попытками убить Зарину и меня.

Всегда за пределами…

Отец остановился передо мной. Мой взгляд упал на ожерелье с воротником из бисера – смесь голубого, зеленого и золотого. Он приподнял мой подбородок, от чего челюсть щелкнула по моему языку. Я перевела взгляд на его лицо.

– Поскольку ты прервала уход Джобы, тебе будет поручено рассеять ее прах, – сказал он, ожидая моей реакции.

И снова моя воля оказалась сильнее его.

Отец вновь посмотрел на меня: мускул дрогнул на его челюсти, тонкая верхняя губа скривилась в отвращении. Он пошел прочь. Двое из старших жрецов с трудом поспевали за его пышущей гневом походкой. Мышцы на плечах и спине Атона вздувались с каждым шагом, а горячий ветер развевал его плиссированный белый килт в стороны, как будто пытался столкнуть отца с плоской вершины храма. Как бы мне этого хотелось!

Мужчины исчезли из виду, спустившись по большой лестнице, что вела на каменную улицу, к Дому солнца – дворцу, который когда-то был моим домом, безопасным местом, где я была любима и желанна. Теперь же это место стало не чем иным, как тюрьмой.

Зарина тихо удалилась, подняв голову и расправив плечи. Хоть она и последовала за отцом, но благоразумно держалась от него на расстоянии. Ситали наблюдала, как жрецы заканчивают работу, сметая то, что осталось от Джобы, в большую золотую урну. Один из прислужников отца закрыл огромный сосуд крышкой и поднял его, чтобы лучи Сол отразились от ее идеальной полированной поверхности.

– Наслаждайся своим временем в дюнах, сестра, – насмехалась Ситали. – Скоро ты сама присоединишься к песку.

Я сверкнула глазами:

– А как насчет тебя? Когда Сол выберет Зарину, как думаешь, что будет с тобой, Ситали? Тогда ты ему больше не понадобишься.

Она откинула свои длинные темные волосы с плеча и скрестила руки на груди.

– У отца нет причин убивать меня. Я никогда не противлюсь его воли.

– Возможно, так и есть. Возможно, вместо этого он продаст тебя тому, кто больше заплатит.

Она прищурила свои темные глаза. Я была права, и она это знала. Отец не любил своих дочерей. Он никого не любил, кроме себя и власти, которую давала ему должность Атона.

Меня бы не удивило, если бы он убил нас троих только для того, чтобы Сол не выбрала преемника и оставила его у власти. Я верила, что только страх вызвать гнев богини удерживал отца от подобного.

Ситали оставила меня и последовала за Зариной. Их безупречные платья развевались на сильном ветру, пока они спускались по ступеням храма, мощенных камнем, чтобы войти в Дом солнца. Глава отцовской стражи задержался у подножия лестницы. Он пошел в ногу с Ситали, намереваясь проводить моих сестер домой. Он знал, что лучше не ждать, пока я присоединюсь к ним.

Отец сделал вид, что единственная причина, по которой я понесу Джобу в дюны, заключалась в том, что сегодня я заслужила наказание. Однако никто и так не сомневался, кому из дочерей Атона будет поручено отнести Джобу обратно на песок. В семь лет я унесла в дюны урну с прахом моей матери, а после уносила все остальные. Четвертой, пятой, шестой и седьмой жены отца. Все они были мертвы.

Убиты его руками.

Никто не мог – или, возможно, не хотел – родить ему наследника.

Отец думал, что поручить мне такую жуткую работу было наказанием, но я считала большой привилегией и честью нести пепел и кости женщин, которые ненавидели его. Ибо это нас роднило.

2

Изнуряющая жара, которая давила на нас, медленно спадала. Как только на камне, где лежала Джоба, ничего не осталось и была произнесена тихая молитва Сол, все жрецы, кроме одного, молча удалились в храм, а богиня поднялась выше, возвращаясь к себе на небеса.

Возможно, богиня солнца давала передышку, оставив его в качестве жреца, избранного, чтобы сопроводить меня в дюны.

Киран был моим другом.

Узнай кто-нибудь об этом, даже права и привилегии, связанные с его должностью, не смогли бы спасти парня от отцовского гнева, но Киран отказывался разрывать нашу дружбу только из-за обязательств жреца. А мне не хватало сил отказаться от его доброты и поддержки.

Длинные волосы Кирана были зачесаны назад и аккуратно завязаны на затылке. Он встал, держа в руках тяжелую урну, и терпеливо ждал меня, как сделал бы любой из жрецов. Я направилась к нему, и наши взгляды встретились, но ни один из нас не осмелился заговорить. Не здесь.

Когда Киран посмотрел на мою губу и теперь уже засохшую кровь на моем подбородке, его челюсть сжалась. Кроме этого крошечного намека, ничто не выдавало его чувств. Он оправдывал ожидания других – притворялся доброжелательным, скромным жрецом.

Тем не менее Киран был единственным из служителей, который, как я боялась, однажды обвинит Атона во всех его грехах. День, когда он это сделает, станет для него последним. Я говорила ему об этом много раз. Я бы не смогла прожить эту жизнь без него. Я говорила правду прямо в лицо Кирану, отказываясь что-либо утаивать в те несколько украденных мгновений, когда нам удавалось поговорить. Моменты, которые выпадали все реже по мере того, как мы с сестрами становились старше. С возрастом мои обязанности как Атены и его как жреца продолжали расти, жадно поглощая наше свободное время.

Я взяла тяжелую горячую урну из рук Кирана, заметив волдыри на его ладонях, появившиеся от прикосновения к сосуду. Огонь вредил жрецам, но ненадолго. Киран исцелится еще до того, как мы доберемся до нижней ступеньки. Но Сол не избавила их от временной боли и последствий ее жара. Жрецы были выбраны богиней, но каким образом, я не знала. Было много секретов, которые Киран не мог мне раскрыть, потому что дал клятву Сол.

По центру каждой из четырех стен храма спускалась широкая лестница. Киран последовал за мной вниз по ступеням, противоположным тем, по которым ушла моя семья. Подальше от моего дома. Лестница, по которой мы спустились, не вела ни к каменной дорожке, ни в город. Когда наши ноги оторвались от резного камня, они не нашли ничего, кроме выжженного оранжевого песка, простиравшегося так далеко, что ничего другого просто не было видно. Здесь вздымались дюны, похожие на обугленные волны морей, которые когда-то украшали эти близлежащие земли. Моря, о которых теперь можно было прочитать разве что в больших старинных книгах.

Неужели Сол так ненавидела океаны, что выжгла их, превратив в красные пески, на которых мы построили наш дом?

Я замедлила свой шаг, когда Киран остановился на нижней ступеньке и ловко обернул ноги светлыми полосками ткани. Войди он в дюны босиком, его ноги покрылись бы такими волдырями, что мне пришлось бы нести его обратно на руках. Хотя я и не была слишком хрупкой, мне бы не хватило сил протащить Кирана на то расстояние, которое требовалось, чтобы найти помощь.

Чисто выбритый, с кожей глубокого оливкового оттенка, присущего всем гелиоанцам, он был на несколько дюймов выше меня. Волосы Кирана были обычного темно-каштанового цвета, почти черными. Сосредоточенный на своей задаче, он сжал губы в тонкую линию.

Киран, как и все остальные жрецы, надел золотой килт в честь Сол. Только они не украшали себя так, как это делал отец. Он также настаивал, чтобы мы с сестрами тщательно выбирали наряды. Единственным золотым украшением, которое носил Киран, была манжета на бицепсе, выкованная самой Сол и подаренная ему, когда он принял свои обеты. Отец украл эту идею и стал использовать ее для своих невест. Интересно, значило ли это, что он считал себя таким же важным, как сама богиня солнца?

Я старалась не обращать внимания на то, как изменилось тело Кирана за последний год или около того. То, как он превратился из мальчика в мужчину. На жрецов нельзя было засматриваться. Но даже зная это, осознавая, как это опасно, я на мгновение задумалась, что было бы, если бы Сол не сделала Кирана жрецом и выбрала мою сестру в качестве своего Атона…

Поспешно я прогнала подобные мысли прочь.

Это ничего бы не изменило, – сказала я себе. Киран был сильным, так что, если бы Сол не выбрала его жрецом, парня бы отправили в гвардию и я бы больше никогда его не увидела.

Кроме того, отец мог убить Кирана или использовать его против меня только потому, что мы были друзьями. Что бы он сделал, если бы Киран и я стали чем-то бо́льшим? Оно того не стоило. Мне нужно было поблагодарить Сол за то, что своим поступком она сохранила Кирана в моей жизни, и не желать большего.

Киран выпрямился, довольный тем, как крепко обвязаны его ноги. Мы не разговаривали, пока я вела его. Наши ноги едва оставляли следы на песке, что тонким слоем покрывал основание храма Сол.

Впрочем, вскоре песок сгустился. Ноги глубоко погружались в оранжево-красные песчинки. Мы с трудом пробирались в дюны, взбираясь по их шатким склонам на вершины, где было легче идти.

Их гребни затвердели; нам с Кираном пришлось пробивать ногами дыры в покрытом коркой слое, выжженном поверх вздымающихся песчаных волн.

Ветра, которые развевали одежду моей семьи и килты жрецов, когда те покидали храм, теперь обдували нас.

Когда мы оказались достаточно далеко от храма, полностью поглощенные пустыней, Киран наконец заговорил:

– Ты в порядке?

У меня болела губа.

– Конечно, в порядке.

Чтобы освободить руку, я передвинула урну набок, подпирая ее бедром, и прижала несколько пальцев ко рту, оценивая повреждение.

– Тебе не следовало говорить с ним так смело, – тихо сказал он.

Я пронзила Кирана свирепым взглядом. Он знал, что лучше не винить меня в действиях отца. Сколько раз я говорила ему, что Ситали поступает именно так?

Киран поднял вверх ладони:

– Я его не защищаю, Нур. Я стараюсь защитить тебя или, что более важно, побудить тебя дать ему отпор. Хотел бы я что-нибудь сделать, чтобы избавить тебя от него навсегда, – сокрушался Киран.

Мы оба знали, что с этим ничего нельзя поделать. Я освобожусь от отца, только когда он или я уйдем из этого мира в следующий.

– Сегодня он угрожал убить тебя на глазах у всех. Он никогда не делал подобного раньше. Боюсь, на этот раз ты зашла слишком далеко. – Киран протянул руки, будто хотел освободить меня от тяжести урны, даже если при этом придется обжечь свои ладони. Но я не позволила. В ответ на мое упрямство он закатил глаза.

– Нур, – сказал Киран, уставившись на урну. Он бросил быстрый взгляд на мое лицо. – А что, если он и правда попытается?

– Будь моя жизнь в опасности, я бы точно дала отпор.

Отец тоже знал, что так я и сделаю. Возможно, он надеялся спровоцировать гневную вспышку, чтобы избавиться от меня.

– Тогда у меня не было бы другого выбора, кроме как сражаться вместе с тобой, – решительно сказал Киран, поднимая глаза на Сол, словно извиняясь за правду, сорвавшуюся с его губ. Сол уже знала. Она знала наши сердца, умы и души. Хорошее и плохое.

– Я не хочу, чтобы ты делал это, – сказала я, и правда так думая. – Помни свою клятву, Киран. Ты жрец, и твой долг – служить Сол, а не Атону и уж точно не одному из его наследников. Ты мне ничего не должен.

– Это неправда, – слабо запротестовал Киран, прежде чем закрыть глаза и сделать глубокий вдох.

Когда взгляд парня снова сфокусировался на мне, песчаная буря в его глазах улеглась, и меня захлестнуло облегчение. Их оттенок был таким знакомым. Сол зачерпнула оранжево-красный песок под нашими ногами и просеяла его в глаза Кирана вместе с теплом, что хранилось внутри.

Эти красно-оранжевые маяки светились с той злостью, которую я помнила, но теперь редко видела.

– Поскольку ты все еще жива, я должен сказать, что выражение его лица, когда ты заметила лопнувшие сосуды в глазах Джобы, стоило всего золота Гелиоса.

Я попыталась улыбнуться, но вес этих слов давил на мои плечи.

Сосуды глаз моей матери тоже лопнули. Зрелище, которое преследует меня по сей день. Иногда это было единственное, что я видела, когда закрывала глаза перед сном.

В течение многих лет я задавалась вопросом, почему они так покраснели. Я перестала удивляться, когда узнала, что вызвало такой эффект. Однажды, заболев, я спросила своего целителя, что могло спровоцировать такую реакцию, и он, хоть и неловко, сказал – сосуды часто лопаются, когда у человека прерывается дыхание и повышается давление в голове.

Я спросила его, может ли что-то еще стать причиной подобного, но у целителя не было ответа. Существовал единственный вариант.

И сегодня я сорвалась. Я не могла снова уйти, не намекнув публично на то, что все и так знали. Самое главное – я убедилась, что Сол услышала меня на вершине своего храма, среди своих жрецов, рядом со своим Атоном. Каждое слово, которое я произнесла, было возмездием за каждую секунду, когда отец держал мою мать за горло, не желая отпускать, пока свет не исчез из ее золотых глаз. Глаз, которые были так похожи на мои.

Я хотела, чтобы жрецы знали, что их подозрения верны; человек, которому они кланялись, человек, стоящий перед ними, был недостоин благословения Сол. Я желала, чтобы отец знал – однажды я вырежу пепел, который мама оставила в нем, и закончу то, что она начала, или умру, пытаясь.

Рано или поздно последнее может оказаться правдой. Отец не позволил бы этому случиться.

Приятное тепло поселилось в моей груди, когда я вспомнила его удивленное, испуганное выражение лица. Киран прав. Это зрелище стоило всего золота Гелиоса.

Я посмотрела на огромный горящий диск над головой и удивилась, почему богиня не сожгла его вместе с Джобой, почему она не наказала отца за убийство других женщин.

Почему?

Возможно, Сол удержала жрецов от того, чтобы лишить его титула и обязанностей Атона. Возможно, богиня восхищалась темной противоположностью ее пламени, манящей тенью, сквозь которую даже она не могла проникнуть. Тенью, царящей в сосуде из костей, где лежало пепельное сердце отца.

Конечно, отец не имел власти над богиней, которая выбрала его.

Не говоря больше ни слова, я повела Кирана дальше в дюны, к тому месту, куда отнесла всех остальных жен Атона. Когда мы приблизились, ветер стих. Даже дыхание Кирана успокоилось. Казалось, он не дышал, пока я выполняла свою задачу.

Можно было почти услышать, как пылающая корона Сол вспыхивает и успокаивается, только чтобы снова с ревом ожить. Это было священное место. Никем не тронутое. Песок остался таким же, каким был неделю назад. Можно было даже рассмотреть мои следы. Я не могла не задаться вопросом, почему Сол сохранила это место для меня, но не защитила меня от своего Атона. Хотя я должна была поблагодарить ее за небольшую милость – она оставляла ушедших в том виде, в каком я их приносила. Так у меня была возможность отличить свою мать от остальных, провести рядом с ней немного времени.

Ни одна часть моей матери не была для меня нежеланной. Пока она была в моей жизни, я любила ее без остатка. И даже сейчас, после ее смерти, я любила ее так же всецело. Я скучала по ней с болью в сердце, которую даже Сол не могла унять или сжечь.

Через самую высокую дюну в море песка останки моей матери вели к ряду останков других женщин. Каждая маленькая кучка пепла и костей напоминала позвонки огромного зверя, который, как я надеялась, однажды воскреснет, чтобы поглотить своего убийцу.

Я опустилась на колени на почтительном расстоянии от останков седьмой жены отца и сняла крышку с урны Джобы. После чего я потрясла урну, чтобы опустошить ее, пока Киран шептал Сол принять Джобу назад, в песок, из которого она была сделана.

Киран молчал, когда я подошла к матери и села рядом с ней на изрезанный песок, который всегда успокаивал меня. Мне было интересно, слышит ли она меня. Видела ли она то, что произошло, пересекла ли небо, чтобы найти свет Джобы и утешить ее, приветствуя в загробной жизни.

Хотя Киран и боролся с этим, но раскаленный песок все равно начал причинять боль его ногам. Парень поочередно приподнимал то одну ступню, то другую. Прежде чем взять пустую урну, я пообещала маме, что вернусь, как только смогу.

– Пойдем, пока ткань не сгорела, – сказала я Кирану.