Текст книги "Лейтенант"

При мысли об очередном ужине за офицерским столом в кают-компании «Сириуса» ему стало тошно. Снова эти набившие оскомину лица, эти голоса, вечно повторяющие одни и те же слова, которые он слышал уже десятки раз. В тесноте корабельной жизни он до совершенства отточил умение прятаться в защитный кокон математики, на который никто не осмелился бы покуситься. Пока палаток и хижин на всех не хватает, ему придется и дальше жить на судне. Но ведь астроном должен всю ночь находиться рядом со своими инструментами, так что при первой же возможности он переберется на мыс.

Вид, открывавшийся с вершины, стоил тяжелого подъема. На востоке к морю простирались сияющие воды бухты, изрезанной множеством мысов, заливов, россыпью островов. На западе виднелось еще больше мысов, больше заливов, больше островов…

Там, где кряж обрывался к воде, имелся плоский уступ размером с плац майора Уайата, опирающийся на невысокий утес. Здесь небо не заслоняли деревья. На месте гринвичской Королевской обсерватории, должно быть, тоже когда-то не было ничего, кроме голой вершины холма.

Поселение лежало всего в полутора километрах по прямой, и все же этот уголок казался уединенным. Самого лагеря Рук не видел, до него доносился только отдаленный стук топоров да изредка чей-нибудь громкий возглас. Тот, кем его видели окружающие, – младший лейтенант Рук, друживший с цифрами, но неловкий в общении с людьми – был личиной, которую он носил, словно неудобный костюм. Стоя на этом мысе, в одиночестве, которое вторило одиночеству в его душе, он чувствовал облегчение.

Поселившись здесь, он смог бы принимать участие в жизни поселения без необходимости там находиться. Он будет здесь, но о нем забудут. Астрономия станет удобным заслоном для того «я», которым он не желает делиться ни с кем из высадившихся на это побережье вместе с ним.

Ветер стих. Западный горизонт скользил вверх навстречу солнцу, превращая бухту в лист сусального золота, испещренный очертаниями мысов и островов.

Рук уже собрался возвращаться в поселение, когда вдруг почувствовал, что за ним наблюдают. Неподалеку, неподвижные, как скалы, стояли двое местных. Их темная кожа сливалась с пейзажем. Они смотрели не на него, а вдаль, на воду.

Он вспомнил туземцев, встреченных в день высадки, и то, какое впечатление произвела на них стрельба Веймарка. Быть может, она оказалась красноречивее, чем того хотел доктор.

Теперь же Руку, казалось, выпал еще один шанс.

– Добрый день! Добрый день!

Он подошел чуть ближе.

– Рад знакомству!

Сущая нелепость, но ведь надо же что-то сказать.

Один из незнакомцев покрепче перехватил копье. Ни у того, ни у другого ни один мускул на лице не дрогнул от того, что какой-то человек крикнул, что рад с ними познакомиться.

Наконец туземцы двинулись к нему, и Рук решил, что они все-таки откликнулись. Не тут-то было. Они прошли мимо, на расстоянии вытянутой руки, словно и вовсе его не заметили.

«Эй! – хотел было крикнуть он. – Эй, я здесь, знаете ли!» Он даже открыл рот, раздумывая, какой тон будет уместней: веселый, беззаботный, жизнерадостный… Но достоинство, с которым шагали эти двое, почему-то заставило его промолчать.

Они направились туда, где скалы круто обрывались к воде, и стали спускаться. Им не приходилось гадать, где спуск удобнее – здесь или вон там? Дорога была им так же хорошо знакома, как ему – тропа у Круглой башни.

Подойдя к склону, Рук посмотрел вниз. Один из туземцев лежал на камне, наклонив лицо к самой воде и положив на плечо копье. Другой по колено зашел в воду и на глазах у Рука молниеносным, почти незаметным движением метнул свой гарпун – на зубцах затрепыхалась блестящая рыбина. Сняв ее, он руками переломил ей хребет и заткнул ее за веревку, повязанную вокруг бедер. Рук хотел ему помахать, поздравить с добычей. Но туземец уже наклонился обратно к воде.

И почему он не заговорил с ними, ведь они прошли так близко? Другой на его месте – скажем, Гардинер или Силк – заставил бы их обратить на него внимание. Силк уже спустился бы к ним и попробовал бы управиться с гарпуном, а заодно наверняка набросал бы заметки.

Вот поднимутся обратно, и уж тогда он не оробеет. Преградит им путь, не давая пройти, и предложит им что-нибудь – платок, например. «Добрый день!» – снова скажет он прямо им в лицо. Тогда они не смогут притворяться, будто его здесь нет. «Добрый день!» – так он и скажет и протянет им платок. «Не изволите ли принять это?»

Но пока он стоял и смотрел, туземцы обогнули мыс, направляясь к соседней бухточке, и скрылись из виду, так ни разу и не взглянув наверх.

* * *

Рук опешил, когда губернатор воспротивился его намерению заложить обсерваторию.

– Звезды подождут, мистер Рук, – отрезал он. – Доктор Викери поймет, что у нас есть более неотложные дела.

Между его сдвинутыми бровями пролегли две глубоких борозды. Этого Рук не ожидал. На «Сириусе» он был астрономом и вместе с губернатором ходил в каюту, где хранился хронометр мистера Кендалла, но, как оказалось, на суше дела обстояли иначе.

– Послушайте, лейтенант: я ответственен за тысячу с лишним душ, и пока что лучшее жилье, что я могу им предложить, это горстка палаток.

Губернатор уже почти отвернулся.

– Но, сэр, вы ведь помните, что королевский астроном снабдил меня инструментами. Он рассчитывал, что они будут использоваться на благо науки. И в первую очередь – для наблюдения за кометой, которая, по предположению доктора Викери, появится позднее в этом году, что он считает событием величайшей важности.

Губернатор, казалось, не меньше Рука удивленный таким красноречием, одарил его суровым взглядом.

– Разногласия с королевским астрономом мне ни к чему. Это определенно так. Но зачем же забираться так далеко, лейтенант? Я бы не хотел, чтобы поселение разрасталось – так будет безопаснее для всех его жителей. До тех пор, пока нам не удастся установить связи с туземцами, мы не узнаем их истинных намерений.

Он вновь хотел было отвернуться, но Рук не мог уступить. Он был обязан заполучить тот одинокий мыс. Отчаяние окрылило его разум, подсказало нужные слова.

– При всем уважении, сэр, – он как-то слышал, как Силк использовал это дельное выражение в разговоре с губернатором себе на руку, – обсерватория должна находиться в полной темноте. Для наиболее плодотворной работы. Как вам наверняка известно.

Он дважды солгал – в первую очередь, предположив, что губернатору об этом, «наверняка известно». Будучи весьма опытным моряком, тот знал о ночном небе достаточно, чтобы переправить корабль из одного пункта в другой, но о нуждах астронома не имел ни малейшего представления. Что касается «полной темноты», это было правдой в лучшем случае отчасти. Костры и мерцающие огни поселения вряд ли помешали бы разглядеть звезды.

Рук вгляделся в узкое лицо губернатора – тот был недоволен, но колебался. Раздумывал, не стоит ли воспользоваться своим положением и попросту запретить.

– К тому же, сэр… – поспешил продолжить Рук, надеясь, что пока он говорит, в голову придет еще какой-нибудь довод. – К тому же, сэр, вычисления – дело сложное. Особенно когда речь идет о комете… Для человека моих способностей… Скромных способностей.

Рук с трудом выдавливал из себя слова. Иногда он думал о том, что формулирует предложения так же, как некоторые люди умножают числа: тратя массу усилий, путем сложения. Он почувствовал, что краснеет, но продолжал:

– Отвлекаться, сэр – мне нельзя отвлекаться, ведь это отнимет у меня силы. Полностью и без остатка. Уединение и тишина совершенно необходимы.

В этом правды не было даже отчасти – чистая ложь. Он сам это знал, как знал это и губернатор. В кают-компании на «Сириусе» уединения и тишины было не найти. На одном конце штурманского стола Рук высчитывал долготу, вооружившись «Альманахом» доктора Викери и вспомогательными таблицами. На другом мичманы выполняли задания по навигации. У окна за отдельным столом сидел над своими бумагами и таблицами коммодор. В углу двое офицеров могли оживленно обсуждать, к примеру, кулинарные достоинства различных видов рыбы, которую матросы ловили с палубы. Рука порой тоже просили высказать свое мнение, что он и делал, ни на мгновенье не отвлекаясь от вычислений.

Губернатор, вынужденный держаться особняком с одной стороны в силу своего положения, а с другой, вероятно, и нрава, мог понять человека, предпочитающего одиночество. Однако дав ему эту поблажку, он рисковал показаться излишне снисходительным, а потакание просьбам одного офицера могло обернуться недовольством остальных.

Губернатор подпер подбородок большим пальцем и потер указательным верхнюю губу. Рук видел, как он поспешно проводит в уме сложные подсчеты, соотнося необходимость приструнить своенравного младшего лейтенанта с вероятностью, что в будущем его расположение придется кстати. Рука охватила паника. Гилберт, обыкновенный капитан флота, особыми талантами не отличался, и был хоть старше него, но зато менее даровит. Неужели этот человек мог встать на его пути к достойной жизни?

– Что ж, хорошо, лейтенант Рук. Отправляйтесь на свой мыс. Будет королевскому астроному его комета. Но позвольте предупредить вас: при первом же намеке на неприятности вам будет велено вернуться. У нас не так много людей. Возможно, придет время, когда каждый мушкет будет на счету. И еще, лейтенант, – понизив голос, добавил он, – раз уж об этом зашла речь: извольте всегда держать оружие наготове.

Тут к ним подбежал какой-то рядовой, и на этом разговор был окончен.

Убравшись подальше с глаз губернатора, Рук остановился и приложил ладонь к щеке, пылавшей жаром едва не постигшего его разочарования.

«Еле выкрутился, – мелькнуло у него в голове. – Еще немного, и как пить дать…» Пить? При чем тут питье? Рук испытал облегчение, задумавшись над смыслом этого занятного выражения, вместо того чтобы гадать, чем все могло бы кончиться, произнеси губернатор: «Сожалею, лейтенант, но это мое окончательное решение, извольте больше не обращаться ко мне с этим вопросом».

Нельзя забывать, как зыбко его положение. Быть может, ему и впрямь было предначертано оказаться здесь, но губернатору до этого дела нет. Знай он, что на уме у его лейтенанта, он бы ему напомнил, что Рук здесь не человек науки, «астроном, подающий большие надежды», а всего лишь один из его подданных.

* * *

В отличие от гринвичской, местная обсерватория не могла похвастаться величественностью и наличием всех необходимых астроному удобств. Ближайшее подобие, которое удалось спроектировать Руку, представляло собой небольшую комнату, увенчанную конусообразной крышей из дерева и парусины и напоминающую жилища индейцев. В крыше он намеревался оставить вытянутую прорезь для телескопа, а вершину конуса немного сдвинуть от центра, чтобы производить наблюдения в зените.

Чертеж вышел необычный – таким же обещало получиться и само сооружение. Но было нечто чрезвычайно приятное в попытке переосмыслить представление об устройстве обсерватории по базовым принципам.

Майор Уайат дал понять, что не обязан потакать всякой прихоти (он не стал уточнять, была ли то прихоть лейтенанта или губернатора), но в итоге все же выделил Руку нескольких работников. Тяжело дыша, они взобрались на мыс, таща на себе парусину, жерди для палатки, которая должна была стать Руку временным домом, складную кровать, стол и ящики с инструментами.

Показывая плотнику свой чертеж, Рук назвал крышу будущей обсерватории «куполом». Тут он, пожалуй, погорячился. Он попытался объяснить, почему вершину конуса следовало сдвинуть от центра, и детально растолковал, почему астрономические инструменты требовалось направлять четко вверх. Он старался изъясняться простыми словами, но во взгляде собеседника сквозило недоумение.

Чтобы работа шла быстрее, Рук трудился бок о бок с остальными. Управляться с киркой оказалось непросто, и он натер мозоли о грубую деревянную рукоятку. Но ему, в отличие от каторжан, тяжелый физический труд был в радость. Сосредоточившись на том, чтобы ударить по камню в нужном месте, под нужным углом, прилагая нужное усилие, он погружался в приятное бездумье.

На невысоком утесе разместилось помещение для наблюдений: крепкая скалистая порода хорошо подходила для установки инструментов. Хижина – будущее жилище Рука – располагалась внизу, куда вели выбитые в камне ступени. Чтобы выдолбить эту лестницу, которая на его наброске выглядела так незамысловато, работникам понадобилось вдвое больше времени, чем на все остальное. Вот она, разница между евклидовым миром и настоящим.

Из-за дождей и того, что работникам приходилось отлучаться ради других обязанностей, на все про все ушли месяцы. Неровно сколоченные доски и топорщившаяся выбеленная парусина, прибитая к своду гвоздями, придавали сооружению небрежный вид. Смещенная верхушка крыши уязвляла самолюбие плотника: с виду казалось, что он допустил ошибку. В кровле красовалась грубая прорезь – чтобы двигать телескоп вверх и вниз. Закрывалась она простой ставенкой из теса и парусины. Плотник удалился, недовольно ворча.

Рук занес внутрь своего жилища складной столик, пододвинул к нему два стула. Полка была всего одна – на нее он пристроил бритву, перо с чернильницей и немногочисленные книги. В углу поставил складную кровать, застелил ее одеялом, положил на подушку томик Монтеня – прощальный подарок Энн – и воткнул в трещину в стене подсвечник, чтобы читать перед сном. Мушкет он поставил в темный угол за дверью, а мешочки с порохом и картечью повесил над ним на крючок.

Плотник предусмотрел и окно – вернее, оставил в стене отверстие с деревянной ставней. Сидя за столом, Рук видел камни и пучки травы снаружи – его новый двор. Чуть дальше утес обрывался к воде, по которой гнал рябь дневной ветерок. Мимо с мощным взмахом крыльев – вверх-вниз – пронеслась чайка. На том берегу над деревьями колыхался шлейф дыма.

Дощатые стены хижины пропускали стылый зимний ветер, дранка на крыше местами уже расщепилась. Каменный очаг был сложен недостаточно плотно и промазан дрянным раствором, и как Рук ни трудился с киркой, пол все равно бугрился поверх изгибов и уступов твердой скальной породы. И все же ни одно место на планете еще не было ему так дорого. Впервые, если не считать мансарды на Черч-стрит, он обрел пристанище – свое собственное и уединенное. При желании он запросто мог поговорить сам с собой. Он и забыл, как приятно размышлять вслух. Здесь некому было его осуждать, напоминать ему, каких усилий порой стоит казаться обычным.

Все эти годы учебы и службы на корабле он чувствовал себя стесненным, точно перетянутая жгутом конечность. Теперь же он наконец смог раскрыться и занять столько места, сколько нужно. Здесь, в этой глуши, наедине с собственными мыслями, он мог быть не кем иным, как самим собой.

Он сам… Мир столь же неизведанный, как и эта земля.

* * *

Доктор Викери предсказал, что его комета вернется во второй половине 1788 года – оставалось еще несколько месяцев. Она обещала оправдать присутствие астронома, ну а пока важно было удостовериться, что все видят в нем добросовестного человека науки.

Рук достал из ящиков метеорологические приборы, предоставленные Королевской обсерваторией: термометры из Королевского общества, барометр, анемометр, специальную бутыль с воронкой для измерения количества атмосферных осадков. Он был рад, что доктор Викери не видит, в какой обстановке оказались все эти инструменты. Ни к чему королевскому астроному знать, что его барометр и термометр – самые передовые во всей Европе приспособления подобного рода – свисают на веревке с карниза хижины, больше напоминающей загон для свиней. Он никогда не увидит, что его дождемер стоит на пне – дерево постарались спилить как можно ровнее, и уж тем более не узнает, что тот же пень служит заодно туалетным столиком. Руку придется в одиночку наслаждаться тем, что грань между его жизнью и работой стерлась до такой степени, что при желании он запросто мог бы проводить исследования прямо во время бритья.

Единственное, что увидит доктор Викери – журналы с результатами измерений. Они станут истинным чудом перевода. С языка сумбура, разброда, неопределенности, на язык точности. Как жаль, думал Рук, что он не сможет разделить с доктором Викери восторг от этого превращения. «Ветер. Погодные условия. Барометр. Термометр. Примечания». Быть может, несколько необдуманно, Рук решил проводить наблюдения шесть раз в день – с четырех утра до восьми вечера. С чувством, что ему предстоит великое предприятие, он окунул перо в чернильницу и записал результаты первых замеров. «24 июня 1788 года. Ветер: зюйд-зюйд-вест, 4 узла. Погодные условия: сильная облачность, дымка. Барометр: 29 дюймов. Термометр: 60 градусов по Фаренгейту. Примечания: около 7 часов утра начался дождь, вскоре давление поднялось».

Наверху, в обсерватории, куда вели четыре кособокие ступеньки, едва хватало места даже для одного худощавого астронома, а парусина на крыше трещала на ветру, отвлекая от работы. Но скала, на которой стоял квадрант, не двигалась с места со времен самого сотворения мира. Рук чувствовал ее под ногами – эту каменную сферу, не прикрытую ни половицами, ни коврами, которая кружилась, мчась сквозь время и пространство и увлекая за собой и его самого, и все его инструменты.

Сквозь телескоп с незнакомой ясностью горели звезды – ослепительно яркие, живые, пульсирующие в черноте. «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу»[15]15
  1Кор 13:12.


[Закрыть]. Должно быть, апостол Павел, думал Рук, лежал когда-то на земле и смотрел на точно такое же небо.

Теперь Рук знал южные созвездия ничуть не хуже тех, с которыми вырос. Пока судно огибало земной шар, всю дорогу от Портсмута до Нового Южного Уэльса, он наблюдал, как они еженощно карабкались все выше над южным горизонтом. Но в море он никогда не видел их такими яркими.

Луна резко выделялась на фоне черного неба, ее моря и горы были легко различимы, точно выгравированные – и, конечно же, перевернутые, с точки зрения человека, смотрящего на них из окна гостиной в туманном Портсмуте.

Рук запросто мог бы нарисовать ту гостиную – каждую складку на скатерти, каждое пятнышко на обивке кресла, истрепавшуюся бахрому половика… Мог бы рассказать, что в эту самую секунду – а там сейчас около полудня и, ясное дело, лето на дворе – отец вытаскивает из кольца салфетку, мать нарезает хлеб и передает его Энн, чтобы намазала маслом, а Бесси раскладывает куски по тарелкам, и все с урчанием в животе ждут, когда же горничная подаст полдник.

Он видел все это, точно наяву. Чувство голода воображать не приходилось, ведь губернатор велел урезать пайки до тех пор, пока из Англии не прибудут корабли с обещанными припасами. И вместе с тем все это было совсем не похоже на явь – скорее, на чей-то рассказ о людях, увиденных во сне.

Лежа на кровати, Рук слышал шум волн в бухте, их беспокойный плеск, доносившийся сквозь оконный проем. Вода всегда пребывала в движении, беседовала сама с собой и с берегом. Волны хлестали по скалам у подножия мыса, и Рук представлял себе, как они пенятся, омывая трещины в камне. Ничто не мешало капле этой воды проделать обратный путь туда, откуда он прибыл. Влекомая течениями, она могла добраться до самого Мазербанка, проскользнуть мимо Круглой башни. И наконец разбиться о берег Харда там, откуда год назад отчалил тендер «Сириуса» с Дэниелом Руком на борту, оставив на одном из камней темную отметину – приветствие из дальнего уголка планеты тому миру, что он покинул.

* * *

Даже поселившись в обсерватории, по воскресеньям Рук по-прежнему ужинал с другими офицерами. Он считал это повинностью, которую требовалось нести в благодарность за то, что в остальные дни трапезничать с ними ему не приходится.

Однажды вечером, в первую для поселения зиму, он явился в казармы – длинную темную хижину, почти целиком занятую несообразно роскошным столом красного дерева, во главе которого уже сидели губернатор и майор Уайат. Его превосходительство временами оказывал эту честь своим офицерам вместо того, чтобы ужинать в уединении своей резиденции. Майор Уайат всегда рассыпался перед ним в благодарностях. Что касается остальных, в присутствии губернатора они осторожнее выбирали слова.

Рук уселся между Силком и молодым лейтенантом Тимпсоном, подальше от глаз майора Уайата и губернатора. Тимпсон вечно всем надоедал, понося каторжанок (все они – чертовы потаскухи, так он считал) и беспрестанно показывая портрет своей возлюбленной в ожидании восторга и восхищения со стороны других мужчин. В силу своей юности и простодушия он не понимал, что лицо чужой возлюбленной в овальной рамке мало кого волнует.

Силк полагал, что молодой лейтенант Тимпсон слишком уж любит возмущаться. «Помяни мои слова, Рук, – как-то сказал Силк, – и года не пройдет, как он вместе с нами зачастит к миссис Бутчер, и ни слова мы не услышим об этой Бетси». Рук был вынужден согласиться. Миссис Бутчер, судя по всему, когда-то держала заведение в английском городке Девицес и знала, как вести дела. Рук порой наведывался к ней в хижину – то один, то в компании Силка – и успел убедиться, что она гостеприимна, не болтает лишнего и всегда готова предоставить на выбор несколько каторжанок приятной наружности и обеспечить уединение за занавеской из парусины.

Невинное ханжество Тимпсона утомляло, но Рук был рад в сотый раз восхититься портретом Бетси и подтвердить, что у нее невероятно милое и славное личико, лишь бы усесться в самом дальнем и плохо освещенном углу комнаты.

Во главе стола губернатор и Уайат с мрачным видом наблюдали, как юнга ставит перед ними тарелки с едой. Молчание нарушил Силк.

– Ох, опять эта богомерзкая стряпня!

Весьма смело с его стороны, подумал Рук, привлекать внимание к тому, что лежит у каждого в тарелке, но губернатор даже рассмеялся. Уайат, а следом и все остальные, последовали его примеру. Только Силку подобное могло сойти с рук, но он знал, что говорит: люди, разочарованные очередной скудной трапезой из куска старой солонины да ложки гороховой каши, были рады любому поводу отвлечься.

Королевский интендант предполагал, что жители Нового Южного Уэльса смогут хотя бы отчасти собственными силами обеспечить колонию пропитанием, но его надежды не оправдались. Сердцевину похожего на швабру дерева прозвали капустой, хотя Руку она скорее напоминала паклю – такая же волокнистая, да и на вкус не лучше. У реки тут и там росла всякая зелень, а из листьев какой-то ползучей лозы, как выяснилось, получался сладковатый чай, который ему со временем полюбился. Этим и ограничивались успехи местного сельского хозяйства.

Были засажены огороды, но из-за вредителей, почвы, немногим плодороднее песка, и воровства среди каторжан, репа и картошка выросли не крупнее монеты.

Время от времени губернаторский охотник приносил из леса дичь. Его превосходительство щедро делился ею с офицерами, и Рук вместе со всеми смаковал нераспознаваемые куски жесткого, но вкусного мяса. В ход пускались все части тела животного, ведь доктор Веймарк платил охотнику за каждую голову. Рук видел акварельные наброски Веймарка, на которых шеи обезглавленных топором кенгуру и опоссумов были искусно скрыты за ворохами листвы.

Однако было очевидно: запасы на исходе.

Кок размазывал еду по тарелкам перед подачей, чтобы порция выглядела внушительнее. Эта уловка навела Рука на любопытные размышления: насколько большую окружность можно прочертить с помощью заданного количества гороховой каши и солонины?

Но какой бы тонкой или толстой ни была эта окружность, каким бы ни был ее диаметр и как бы интересно ни было решать задачу с числом пи, еды не хватало, ведь кораблей с припасами не было и в помине.

– Эти мерзавцы о нас забыли, – вполголоса сказал Руку лейтенант Тимпсон, проведя пальцем по тарелке и облизав его. – Избавились от нас и рады. Ну или все корабли затонули. Господи, и зачем я только вызвался!

Тимпсон едва поступил на службу и еще не научился скрывать тоску по дому. За едой его тянуло вслух помечтать о любимых блюдах, особенно о материном рагу с тушеным луком. Рук тоже порой ловил себя на том, что грезит о тарелке молодого картофеля со сливочным маслом, петрушкой и солью и добром куске свежей баранины на кости в придачу.

Все тарелки вскоре блестели чистотой, и Рук поймал себя на мысли о том, что никто из присутствующих не верит, что новое поселение Его Величества протянет долго. Вопрос был лишь в том, исчезнет ли оно раньше, чем все они умрут с голоду.

После ужина губернатор поднялся со стула – такой тонкий и угловатый, что Руку вспомнился ньютонов Математический мост.

– Добрый вечер, господа, благодарю вас за гостеприимство.

Опустив взгляд на свою тарелку, он замешкался, словно жалея, что его слова могли прозвучать иронично.

– Я намереваюсь вести отряд из нескольких человек вглубь побережья. Там я надеюсь отыскать то, из чего можно было бы извлечь пользу.

«Извлечь пользу». Все знали, что скрывается за этой красивой фразой: «В Сиднейской бухте ничего не растет, а наши запасы на исходе».

– Я также убежден, что по пути нам попадутся туземцы, более расположенные к разговору, чем те, которых мы видели здесь.

Рук вспомнил тех двоих мужчин, что прошли мимо него, точно мимо камня или куста. Каждый день перво-наперво он выходил наружу поглядеть, не вернулись ли они.

Лицо губернатора растянулось в подобии улыбки.

– Я хочу знать, не желает ли кто-нибудь из вас, господа, присоединиться к отряду.

Рук не раздумывая вскочил на ноги.

– Лейтенант Рук, сэр! Я пойду.

«Птицы. Млекопитающие. Муравьи и их жилища». Вот он, его шанс увидеть, что еще скрывает Новый Южный Уэльс кроме уже знакомого ему уголка. А вдруг представится возможность побеседовать с туземцами – кто как не он, человек со знанием пяти языков, подойдет для этой задачи?

Силк не отставал.

– И капитан Силк, сэр, в вашем распоряжении, – подал голос он.

«В вашем распоряжении» – более удачный выбор слов. Рук решил приберечь их на будущее. Не то, что его мальчишеское «я пойду!»… Он почувствовал, что краснеет, но никто на него не смотрел.

– Благодарю, господа. Весьма признателен.

После ужина Силк задержался.

– Право слово, Рук, я-то думал, что во всем полку не найдется никого расторопнее меня, но, оказывается, не стоит терять бдительность!

Рук начал было раздумывать над ответом, но Силк не стал ждать.

– Колючки, солнечные ожоги, москиты и, конечно же, змеи! А может, и недружелюбные туземцы. Однако чем хуже нам придется в жизни, тем интереснее будет читать об этом на бумаге. Туземцы – то, что надо. Жаль, что они такие осмотрительные. Кто знает, вдруг в этом походе мне выпадет шанс поболтать с их юрким народцем! И что бы из этого ни вышло, мы в любом случае сможем выгодно себя проявить.

Он подмигнул.

– Долгосрочные перспективы, друг мой – никогда не забывай о долгосрочных перспективах нашего пребывания в Новом Южном Уэльсе!

* * *

Непросто было думать о долгосрочных перспективах, осваивая Новый Южный Уэльс ярд за ярдом. Рук сидел в куттере[16]16
  Куттер – небольшое парусно-гребное судно.


[Закрыть] вместе с остальными членами отряда и слушал плеск и хлюпанье весел, пока матросы гребли на запад вглубь бухты. Губернатор, заняв отдельную банку на носу, глядел в подзорную трубу. Силк сидел наготове позади него и то и дело наклонялся вперед, чтобы ответить на его замечания, которых Рук не слышал. Примостившийся рядом с Силком лейтенант Уилстед тоже наклонялся вперед, готовясь что-то вставить – на его сухопаром лице отражалось рвение. Уилстед тоже прибыл на борту «Сириуса». На протяжении всего пути через Атлантику, через Великий Южный океан Рук наблюдал, как он безуспешно пытается выслужиться перед губернатором. Худощавое лицо лейтенанта чересчур явно выдавало его притязания, а заискивающая улыбка казалась слишком уж отработанной. У Силка притязаний было не меньше, но ему словно было все равно, поэтому губернатор, оборачиваясь, чтобы отметить нечто любопытное, всегда обращался именно к нему.

За спиной у Рука сидели двое рядовых, а между ними – крупный бородатый каторжанин – губернаторский охотник, которого, по словам Силка, взяли стрелять дичь им на ужин. Он и сам напоминал шмат мяса: огромные плечи, незаметно переходящие в мощную шею. Рук поймал его взгляд – ушлый, испытующий, подозрительный.

Управлял шлюпкой лейтенант Гардинер с «Сириуса». Пока матросы работали веслами, он стоял на корме и рулил, направляя лодку вглубь бухты. На северном берегу форштевнями нависали над водой высокие темные мысы, с которых вниз, к своему отражению, клонились тенистые заросли. Южный берег был ниже, каждый заливчик и выступ суши лоснился глянцевитыми листьями мангровых зарослей. Тут и там они перемежались, словно знаками препинания, серповидными полосками желтого песка. Покачивающиеся на волнах чайки поворачивали головы, наблюдая за плывущей мимо шлюпкой, а пеликаны, казалось, тихонько посмеивались. Течение подталкивало лодку, разворачивая ее на каждой излучине, а берега все сужались до тех пор, пока бухта не превратилась в реку.

Обогнув длинный низкий мыс, они увидели поросший травой склон, а на нем – четверых или пятерых туземцев, сидевших вокруг костра и взиравших на лодку. Точно персонажи немой сцены на скользящих мимо театральных подмостках. И уж конечно, с точки зрения туземцев, такую же немую сцену напоминала проплывшая мимо и скрывшаяся из виду лодка, полная чужаков.

– Причаливайте, лейтенант, – крикнул губернатор Гардинеру с другого конца шлюпки. – Табань! Подплывайте к ним.

Лодка подошла ближе к берегу, и губернатор, встав на ноги, снял шляпу и помахал ею.

– Доброе утро! – крикнул он. – Доброе утро, друзья!

Туземцы не ответили на его приветствие. Персонажи немой сцены зашевелились – сидевшая у костра женщина встала, взяла на руки ребенка и, прижав его к груди, скрылась в зарослях. Остальные один за другим поднялись и последовали за ней. Они не спешили, но к тому времени, когда лодка подошла вплотную к берегу, поляна опустела.

– Сойти на берег, сэр? – предложил Уилстед. – Я могу сойти на берег, сэр, пойти за ними…

Но было в его голосе нечто такое, от чего губернатор будто и не слышал его.

– Пусть гребут дальше, лейтенант Гардинер, – отрезал он. – Не будем терять время.

Река сузилась, превратившись в небольшую протоку, извивавшуюся между высокими берегами, и наконец путь им преградили груды громоздящихся друг на друга плоских каменных плит, по которым сверкающими струйками стекала вода.

– Конечная станция, господа! – возвестил Гардинер и причалил там, где одна из скальных плит резко уходила на глубину. Уилстед и Силк вылезли на берег и обернулись, чтобы помочь губернатору, но он и сам, со всей своей угловатостью и нескладностью, с завидным проворством перебрался через борт.