Текст книги "Холодное солнце теплой зимы"

– Добрый вечер, мама, – отчего-то охрипшим голосом произнёс Эдуард. – Я пришёл пожелать вам сладких снов.

Последовала холодная тишина. Эдуард вздохнул и хотел было закрыть дверь, как услышал голос матери:

– Кто эти люди, сын? Где ты их нашёл? – сказала она, не поворачиваясь к Эдуарду.

Голос был ровный, даже чуть апатичный. Таким голосом обычно люди в безнадёжной стадии онкологии говорят: «Я умираю».

Эдуард вздохнул и приготовился к решительной битве.

– Я не этого ждала всю жизнь. Разве может интеллигентный, культурный человек нашего статуса быть счастлив с этой цыганкой? Знаешь, что я чувствую сейчас? Я будто бы перенеслась на двадцать лет назад, в тот день, когда чуть не потеряла тебя. Помнишь, когда ты застрял в том проклятом туннеле? Где мы только не искали! Обшарили все дворы, все закоулки. Даже водолазов вызвали, чтоб дно реки прочесать. Боже, я чуть не умерла тогда. Я думала, что потеряла тебя, моего единственного сыночка. Вот и сейчас мне кажется, что потеряла тебя. Ты рядом, а будто бы это не сын вовсе.

Слова матери вызвали в памяти неприятное чувство давно минувших дней, когда, ещё совсем мальчишкой, Эдуард на спор пролез в старый туннель, прорытый ещё во времена революции. Это был старый, полуразрушенный узкий проход под землёй, свод которого со временем кое-где просел и грозил вот-вот совсем обрушиться. Эдуард, подстёгиваемый другом, в полной темноте, на ощупь, успел пройти по нему метров двадцать, когда от неловкого движения трухлявое бревно, державшее арку, хрустнуло и тяжёлая земля погребла мальчишку под собой. Подождав немного, приятель стал звать Эдуарда, но тот, придавленный тяжёлой сырой землёй, не мог не только двинуться, но и ответить. Даже чтобы сделать простой вздох, нужно было прикладывать немало усилий. Приятель, подумав, что натворил непоправимое, струсил и, как и любой ребёнок в его возрасте, просто убежал домой. Только ночью кто-то догадался заглянуть в туннель, откуда и вытащили почти бездыханное тело ребёнка. С тех пор у Эдуарда развилась тяжелейшая форма клаустрофобии, которой он мучился по сей день. Выход туннеля, чтобы не повторялись подобные несчастья, завалили толстым слоем земли вперемешку с гравием и благополучно о нём забыли.

– Мама, – попытался оправдаться Эдуард, – я понимаю, она слегка странная и несколько выбивается из твоего представления о невестке. Но дай ей время. Она исправится.

– Исправится? – Любовь Александровна резко повернулась к сыну. – Эта? Сынок, что с тобой происходит? Ты ослеп? Она типичная цыганка, хабалка. Она выросла среди цыган. Она никогда не сможет переродиться во что-то подобающее культурному обществу.

– Мама, о каком обществе вы говорите? – вдруг с удивлением услышал свой голос Эдуард. Голос был чуть визгливым, но в нём чувствовалась уверенность. – Вы всё ещё живёте прошлым. После смерти отца мы стали никому не нужны. И если кто-то приходит к нам, то только в надежде уговорить вас продать этот дом. Касательно Лили… эту девушку я люблю и хочу на ней жениться. И вы не вправе указывать, что мне следует делать. Спокойной ночи, мама.

Сказано было слишком много. Синим пламенем заполыхал последний мост. Эдуард развернулся и твёрдым шагом вышел из комнаты.

– Абие покайся, отрок, понеже аз есмь твойна мать и домовит сие хором… – послышался голос Любови Александровны вдогонку сыну, но сразу же прервался громким хлопком закрывающейся двери.

***

День свадьбы был безнадёжно испорчен мерзким холодным дождём, так что прогулка по Красной площади была отменена. Молодые остались дома, где в гостиной уже был накрыт праздничный стол для самых близких. Самых близких набралось около двадцати пяти человек, среди которых был и Михаил Иванович Валов, – давний друг отца. Это был высокий широкоплечий мужчина, выглядевший намного моложе своих шестидесяти пяти лет. Его монументальная фигура, будто бы высеченная из цельной глыбы, нависала над всеми присутствующими, без слов подчёркивая свою значимость. Михаил Иванович, несмотря на свои годы, по-прежнему был на высоком счету у начальства (которое само не отличалось молодыми кадрами) и занимал ответственный пост в министерстве внутренних дел, пребывая в чине генерал-лейтенанта. Отличавшийся жёстким и упрямым характером, Валов умел тонко лавировать и выстраивать целые стратегии для достижения долгосрочных целей. Он был крайне скуп на положительные эмоции и позволял себе улыбнуться в самых редких случаях, когда рядом стоящие чуть ли не надрывали себе животы от хохота после удачной шутки. Так как выражение лица при улыбке было неестественным для мимических мышц Михаила Ивановича, они быстро уставали и сразу же переходили в исходное положение. Исходным положением валовских черт лица были сурово насупившиеся брови, презрительно поджатые губы и холодный пронизывающий взгляд. Тем временем праздничное застолье вплотную подошло к той тонкой грани, после которой милые беседы о погоде переходят в разнузданную гульбу с битьём посуды и морд.

Слово взял Михаил Валов:

– Я хочу выпить за молодых, – раздался густой бас, и все, уважительно притихнув, повернулись к генерал-лейтенанту. – Эдика я знаю с малых лет. Он вырос на моих глазах. Жаль, его отец, Володя, не дожил до этого счастливого момента. Он был настоящим товарищем, с которым мы прошли огонь и воду.

Валов сделал скорбную паузу.

– Эдуард, поднимаю этот бокал за твоё счастье, – продолжил он, – и в знак уважения и на правах друга семьи дарю невесте вот эту милую безделицу.

С этими словами Валов протянул Лилии золотой кулон с изумрудом.

– Горько! – гаркнул генерал и залпом выпил рюмку.

– Горько, горько! – заорали за ним захмелевшие гости.

Поцелуй молодых на счёте «двенадцать» прервал один из гостей, который, не жалея хрустальной посуды Любови Александровны, стал безжалостно стучать вилкой по бокалу.

– Товарищи, я хочу сделать заявление, – заплетающимся языком произнёс гость, – прошу минуточку внимания. Дело в том, что мы с Катенькой решили пожениться и я сделал ей предложение.

Он повернулся к белокурой девице, сидящей рядом с ним. Та, жеманно улыбнувшись, бросила мимолётный, преисполненный чувства собственного превосходства взгляд на незамужних подруг.

– Свадьба назначена на тридцатое декабря этого года, – продолжил гость. – И я хочу пригласить всех присутствующих на наше торжество. Отдельно приглашаю Эдуарда с его молодой женой за то, что не забыли и про нас.

– Спасибо, Николай, обязательно придём, – поблагодарил Эдуард.

– А теперь цыганочку! – крикнул кто-то из-за стола, и маленький оркестр заиграл «Мою цыганочку» Высоцкого.

Лилия выбежала в центр и, размахивая фатой, начала танцевать. За ней из-за столов, пошатываясь, встали пьяные мужчины и, окружив её, стали хлопать.

– Эй, цыганка, погадай мне! – кричал кто-то из гостей.

– Сперва позолоти ей ручку, – смеясь отвечал другой.

Когда же оркестр заиграл «Очи чёрные» и один из пьяных гостей на словах «поцелуй меня, не отравишься» полез с поцелуями к невесте, Эдуард не выдержал и налил себе водки.

Любовь Александровна, которая в этот день принципиально не выходила из своей комнаты, начала собирать чемодан…

Глава шестая

Семейная лодка

…Требовательный звон казённого телефона рассеял туман воспоминаний, и Эдуард снова увидел перед собой белую стену кабинета.

Филатов снял трубку.

– Филатов слушает. Да, да… уже выезжаю. Буду через час. – Майор положил трубку и обратился к Эдуарду: – Что дальше-то было?

– Сам я, после выпитого, свадьбу вообще не помню, – промямлил задержанный. – Мне потом Пашка рассказал, что дальше было.

– И что он рассказал?

– Сказал, будто бы я вдруг ни с того ни с сего встал из-за стола, подошёл к одному из гостей и влепил ему оплеуху. Тот недолго думая ответил, и началась драка. Кто-то бросился разнимать. Им тоже досталось. В общем, «всё смешалось в доме Облонских».

– У каких ещё Облонских? – не понял майор.

– Это цитата из «Анны Карениной», – вяло попытался объяснить Эдуард.

– Вы мне тут мозги не пудрите. Здесь вам не слёт литераторов. Говорите по существу, – рассердился Филатов.

***

…А свадьба пела и плясала.

Дерущаяся толпа в глазах Эдуарда смешалась в один пёстрый туман. Этот туман хаотично передвигался по комнате и ругался матом. В какофонии женского визга, звона бьющейся посуды и мужской ругани Эдуард различил шаги, спускающиеся по лестнице. Эту поступь он мог различить из тысяч других. Любовь Александровна, держа в руках чемодан, поспешно спустилась со второго этажа и вышла из гостиной. По дороге она бросила брезгливый взгляд на разбитый в хлам столовый гарнитур, сломанные стулья и заляпанные винегретом стены. На улице уже ждало такси.

Когда Эдуард выбежал на улицу, женщина уже садилась в машину. Водитель дал газу и, разбрызгивая грязь, резко тронул с места.

– Лёша, тормози! – закричал Эдуард вслед уносящемуся прочь автомобилю.

Но машина, быстро набирая ход, уже скрывалась за поворотом.

– Мама! Ну и чёрт с тобой! Уезжай! Не хочу тебя больше видеть!

Так впервые в жизни Эдуард перешёл с матерью на «ты».

Плюнув вслед скрывшейся из виду машине, взбешенный Эдуард вернулся к дому. Там, возле входа, переминаясь с ноги на ногу, стояли двое бездомных – мужчина и женщина. Судя по лохмотьям вместо одежды и давно не мытым телам, их жизнь, обильно орошённая алкоголем, уже давно пошла под откос. Характерно вспухшие лица не давали полного представления об их возрасте, но, судя по общим чертам, им ещё не перевалило за тридцать.

– А это что такое? – спросил Эдуард Павла, который в этот момент выносил бездомным какие-то продукты.

– Они еды попросили. Жалко же…

– Убери этих уродов от моего дома, – взревел Эдуард и сильно пнул одного из них.

Это оказалась женщина, которая от сильного пинка растянулась на грязной дороге. Замычав от боли, она, не вставая, стала уползать в сторону.

***

Наутро после свадьбы стоял густой туман, запеленавший всё в белую мглу. В разбитой гостиной, на чудом уцелевшем диване лежал какой-то мужчина в разодранной рубашке и с расцарапанным лицом. Его шумный храп долетал до второго этажа, где в своей постели, по-детски свернувшись клубочком, спала Лилия. Рядом, на полу, валялось её свадебное платье со следами чьих-то ног.

В комнату вошёл Эдуард:

– Милая, проснись. Ты не знаешь, где мама?

– Ммм? – послышалось в ответ.

– Я спрашиваю, где мама? Её нет в своей комнате.

– Она уехала…

– Уехала? Куда? Почему?

– Откуда я знаю… просто села в такси и уехала, – промямлила Лилия и, зевнув, повернулась на другой бок.

***

Со дня свадьбы прошло два месяца. Эдуард, шурша опавшей листвой, шёл по улице и думал о событиях последних месяцев. А думы были не из весёлых…

Любовь Александровна, не смирившись с выбором сына, уехала жить к своей сестре, оставив чаду классический выбор, обозначенный как «или я, или она», и прекратила всякое общение до тех пор, пока выбор не будет сделан в её пользу. Тем временем молодожёны привыкали к совместной жизни, осваивая новый быт. Лилия оказалась совсем неважной хозяйкой. Готовила она не то что невкусно, а вообще не умела этого делать. Даже яичница у неё всегда была или подгоревшая, или недосоленная, так что Эдуарду оставалось только с сожалением вспоминать о маминых расстегаях и борщах. Кроме того, Эдуард, привыкший к идеальной чистоте, с трудом переносил постоянный беспорядок. У него даже выявилась аллергия на пыль, которая до того за неимением причины никак себя не выдавала.

Единственное, что у Лилии получалось хорошо, это секс. У неё никогда не болела голова, она была готова отдаваться мужу всегда, где бы он ни захотел и по первому его намёку. При этом Лилия никогда сама ничего не требовала и удовлетворялась тем, на что был способен Эдуард в свои неполные тридцать лет. Это умение Лилии-женщины Эдуарду как мужчине нравилось больше всего, и за это Лилии-хозяйке прощалось всё.

…Неприятный визг тормозов прервал мерное течение мыслей. Рядом с Эдуардом остановилась чёрная «Волга» с правительственными номерами. Эдуард оглянулся и узнал сидящего на заднем сидении мужчину в форме. Это был Михаил Валов.

– Эдик, садись, – привычным приказным тоном предложил Валов.

Эдуард сел рядом с Валовым на заднее сидение, и машина плавно тронулась с места.

– Ну как она?

– Вы о чём?

– О жизни… о семейной жизни.

– Всё нормально, спасибо.

– А почему сегодня пешком?

– Дал отдохнуть своей старушке, – сказал Эдуард и вспомнил о своей старенькой машине, сегодня оставленной в гараже.

– М-да, я помню, как твой отец покупал эту «Победу», – ударился в воспоминания генерал-лейтенант, и его лицо приобрело неестественно умилённое выражение. – Царство ему небесное. Эх, обмыли мы тогда машину будь здоров! Да, пережила она хозяина… Мы ж с твоим отцом прошли огонь и воду.

– Знаю-знаю, дядя Миша. Вы это мне говорите каждый раз.

– Да как мне не говорить? Я ж переживаю за тебя! Ты ж вырос у меня на глазах.

– Так переживаете, что хотите переселиться в наш дом, – неожиданно для себя выпалил Эдуард.

Умиление исчезло с лица Валова так же резко, как и появилось.

– Дурень ты, Эдуард. Магазину твоему скоро крышка. Видишь, везде кооперативы как грибы после дождя растут. Ну подумай, зачем вам троим такой огромный дом, а? Я ж хорошие деньги предлагаю. На всю жизнь хватит и детям останется.

– Остановите машину! – крикнул Эдуард водителю.

– Вот упёртый, а! Весь в отца. Такой же непробиваемый дурень.

– Остановите машину! – уже требовательнее повторил Эдуард.

Водитель будто не слышал Эдуарда и спокойно вёл автомобиль. В этом автомобиле мог командовать лишь один человек – Михаил Валов.

– Ладно, останови, – небрежно махнул рукой Валов, и водитель тут же послушно нажал на тормоза.

Эдуард поспешно вышел из автомобиля и, сверля взглядом мостовую, быстро зашагал прочь.

– Учти, сынок, я всегда беру то, что хочу, – послышалось ему вдогонку. – Рано или поздно, но беру. Я умею ждать…

Эдуард прибавил шаг и скрылся за соседним домом.

Невесёлое настроение было ещё больше испорчено, так что Эдуард пришёл домой чернее тучи. Решив проведать лошадей, он заглянул в конюшню. В нечищеных стойлах понурив головы стояли два ахалтекинца. Эдуард заметил, что корма в кормушках не было, а в поилках на донышке мутнела грязная вода. «Вот тебе и работничек», – невесело подумал Эдуард и сам налил из ведра воды. Выйдя из конюшни, Эдуард оглянулся в поисках Павла.

В это время из-за дома выехала старенькая «Победа». За рулём автомобиля сидела Лилия, а рядом, на пассажирском сидении, устроился Павел. Левой рукой приобняв девушку за плечи, правой он помогал ей водить. Молодые люди, не замечая Эдуарда, весело смеялись.

Эдуард сжал губы и представил, как машина разгоняется и врезается в дом.

…Она взрывается, и из охваченной пламенем машины выпадает Павел. Истекая кровью и корчась от боли, он смотрит на Эдуарда взглядом, полным мольбы о прощении.

– Зачем ты это сделал? – вдруг спрашивает Лилия, смотря на мужа из горящей машины.

…На этом месте Эдуард отогнал от себя дурные мысли и зашагал навстречу машине.

– Дорогой, ты уже вернулся? – как ни в чём не бывало защебетала Лилия, выйдя из машины.

Павел, уткнувшись в свои электронные наручные часы, прошёл мимо.

– Не утруждай себя, я уже всё сделал сам, – раздражённо бросил тому вслед Эдуард.

– Что с тобой? Ты не в настроении? – с этими словами Лилия нежно прильнула к мужу.

– Кто вам разрешил выводить машину из гаража?

– Я думала, для этого не надо разрешения. Захотелось научиться водить машину.

– А он, – Эдуард кивнул в сторону Павла, – сразу напросился в помощники? Я смотрю, вам весело вместе.

– Нет, он не напрашивался, – замурлыкала Лилия. – Это я его попросила. Ты же сам всегда говоришь, чтобы я была современной, культурной женой. У всех твоих друзей жёны умеют водить машину. Я тоже хочу. А как бы я научилась водить машину, если б даже не смогла вывести её из гаража?

С этими словами она нежно поцеловала мужа в губы.

С ней невозможно было говорить серьёзно. Любой разговор, который ей не нравился, она прерывала самым простым, но от этого не менее действенным способом. Она тут же закрывала мужу рот страстным поцелуем, который действовал как паз, выбивающий пробку. В этот момент страсть начинала туманить сознание, мысли путались, тело отзывалось нетерпеливым трепетом. Всё остальное сразу казалось лишним и мелочным. Трезвость ума приходила только после близости, когда уже не хотелось портить приятный момент сложным разговором.

– Ладно… не важно.… Просто я сегодня не в настроении, – с этими словами, загнав машину в гараж и закрыв двери на ключ, Эдуард приобнял жену за талию и повлёк в дом.

Из окна флигеля взглядом, полным презрения, за ними наблюдал Павел.

Ночью Эдуарду не спалось. Проворочавшись в постели и скомкав под собой большущий ком из простыни, Эдуард наконец сдался и понял, что уснуть у него не получится. Он поднялся с постели и осторожно, чтобы не разбудить жену, направился в свой кабинет. Ночь была ясной. Огромная луна освещала рабочую комнату холодным светом. Эдуард открыл сейф и достал отцовское ружьё. Проведя пальцами по металлу, он попытался по памяти нарисовать замысловатый узор на рукоятке. Тут же были знакомые инициалы «В.Г.» по имени и фамилии отца. Привычным движением вскинув приклад к плечу, Эдуард прицелился в сторону ворот. Поводив мушкой по воротам, он остановился на окне флигеля Павла. В свете луны гладкий металл оружия сиял металлическим блеском.

В памяти всплыла одна история из прошлого. Шестнадцатилетний Эдуард с отцом на охоте. Отец прицеливается в бегущего зайца. Гром выстрела, и заяц, сделав кульбит в воздухе, падает на землю. Отец довольно улыбается и закуривает.

– Пап, а ты убивал людей?

– Приходилось, сынок. Была война.

– А мог бы убить человека не на войне?

– Если бы пришлось защищаться, то, наверное, мог бы.

– А я вот… не знаю. Это значит, что я трус?

– Сынок, в жизни бывают разные ситуации. Один и тот же человек может быть и трусом, и храбрым, готовым и на благородство, и на низость. Нет всё время хороших и всё время плохих людей. И никто не знает, как он поступит в той или иной ситуации.

– А что человек ощущает, когда отнимает жизнь у другого?

Отец задумался.

– В зависимости от ситуации он может ощущать и радость, и сожаление. Я же говорю, в жизни бывают разные ситуации. И нет одной какой-то меры хорошего и плохого. Все мы под богом ходим, и только ему одному ведомо, что будет с нами.

Отогнав от себя тягостные воспоминания, Эдуард протёр дуло масляной тряпкой и положил ружьё обратно в сейф. Дверца сейфа никогда не запиралась на ключ. Да и сам ключ был давно потерян. Эдуард привык к такому положению вещей и не придавал этому большого значения. Но сейчас подумал, что всё-таки хорошо бы вызвать мастера и сменить замок. А лучше сменить сам сейф.

Глава седьмая

Холодное солнце тёплой зимы

30 декабря 1987 года небеса прорвало. Снег пошёл сплошной белой стеной, укрывая промёрзшую землю толстым пушистым покрывалом, так что оставленные с вечера у обочины машины превратились в белые курганы с торчащими выхлопными трубами. Снегопад усиливался с каждым часом, и вместе с ним росло количество звонков между городскими службами и Гидрометцентром. Синоптики удручённо разводили руками и призывали готовиться к худшему. Дворники, почуяв момент, тут же стали важничать и в ответ на просьбы граждан работать побыстрее только лишний раз закуривали и загадочно смотрели вдаль.

Было около пяти часов вечера, когда Эдуарду позвонили и настоятельно попросили срочно явиться в управление промторгами города Москвы. По тону говорящего было ясно, что беседа предстоит неприятная. Быстренько прокрутив в мыслях все варианты предстоящего разговора и обдумав возможные ответы, Эдуард собрал нужные бумаги и поехал в Управление. Скорее всего, думал он, стоя перед серым зданием, это из-за годового отчёта, в котором была допущена досадная опечатка. Но из-за такого пустяка, пускай даже из-за которого цена на валенки Битцевской фабрики взлетела до стоимости квартиры рядом с одноимённым парком, на ковёр не вызывают. Может быть, ещё думал Эдуард, это из-за работ по обеспечению безопасности на объектах торговли, организованных министерством после нашумевшего ограбления инкассаторов в универмаге «Молодёжный» в прошлом году? Неизвестность пугала больше всего. Эдуард был мрачен, но про себя считал, что к разговору готов.

Он ошибался…

– Как закрывают?! – Эдуард вскочил со стула словно ошпаренный.

Секунду назад чиновник из управления с фирменным красно-белым значком «МОССКУППРОМТОРГ» на лацкане пиджака сообщил, что магазин, которым много лет заведовал Эдуард Гусин, закрывают.

– А так, Эдуард Владимирович. Распоряжение министерства торговли. Ваш обувной магазин перепрофилируют в Дом быта. Начальство решило, что в свете всеобщей кооперации невыгодно держать обувной магазин, в котором, кстати, из обуви только галоши.

– Так везде дефицит.

– Знаю-знаю, Эдуард Владимирович. Но не нам с вами решать подобные вопросы. Есть приказ, что с нового года магазин закрывается.

– А люди? Куда их девать?

– Люди? – Чиновник отхлебнул чай из стоящей на столе кружки и многозначительно посмотрел на обескураженного Эдуарда. – Я бы на вашем месте о своей шкуре позаботился. Судя по приказу, лично по вам никакой информации нет.

– То есть как? – не понял Эдуард. – Меня тоже выбрасывают на улицу?

– Не знаю. Получается так.

– Но позвольте… Столько лет отработал. Ни одного взыскания от начальства. Наоборот, наш магазин числился в передовиках в своей области.

– Мне самому непонятна эта история. Обычно при закрытии магазина кого-кого, а управленческий состав пристраивали куда-нибудь. А тут… в общем, странно как-то. Но есть постановление, которое я обязан до вас донести.

– Но почему сейчас? Почему это не могли сказать хотя бы за две недели?

– Не могу знать, Эдуард Владимирович.

– Что же мне теперь делать?

– Отмечать Новый год. Боюсь, ничего другого вы в этой ситуации уже не сделаете.

С этими словами чиновник встал и протянул руку в знак того, что разговор окончен.

Выйдя из управления, Эдуард, теперь уже без пяти минут бывший заведующий магазином, не разбирая дороги, пошёл по заснеженной улице. У него было такое чувство, будто кто-то только что со всего размаха приложился сковородкой по его голове. В ушах стоял громкий звон, мысли путались, догадки, одна бредовее другой, сменяли друг друга, внося свою лепту в сумбур, творящийся в душе. Он оказался совершенно не готов к такому повороту событий. За столько лет привыкший к своему рабочему месту, Эдуард словно корнями прирос к нему. Этот пост вносил в его жизнь стабильность, уверенность и надёжность. В общем, всё, что должен чувствовать состоявшийся мужчина, прочно стоящий на ногах. Теперь же кто-то простым росчерком пера превратил могучее дерево в лёгкую пушинку, носимую с края на край изменчивой прихотью ветра. Эдуард подумал, чем он ещё может заняться, чтоб содержать семью, и пришёл к удручающему выводу, что из всего многообразия профессий и ремёсел он умеет только быть заведующим магазином.

Мимо, скрипя свежим снегом, проходили люди с ёлками наперевес. Перед винно-водочными магазинами выстраивались длиннющие очереди за игристым. Всё дышало праздничным настроением и предвкушением веселья. В круговерти приятных новогодних хлопот никому не было дела до мужчины, который, опустив голову, понуро плёлся мимо украшенных витрин магазинов, с которых, будто бы издеваясь, ему весело улыбался нарисованный на стекле Дед Мороз.

Тем временем Эдуард забрёл в какой-то грязный переулок и упёрся в глухую стену, на которой мелом было выведено всем известное слово из трёх букв. Первой мыслью Эдуарда было то, что он дошёл до места назначения, куда его культурно отправили официальным приказом министерства торговли. Задний двор какого-то общепита, с подтаявшим снегом, грязью и вонючими стоками, был отличным антуражем для тех чувств, которые сейчас в нём бушевали. Он оглянулся и с удивлением обнаружил себя в нескольких кварталах от места, где оставил машину. Вздохнув, Эдуард повернулся и сделал шаг к выходу из переулка. В следующее мгновение он увидел, как грязная земля стремительно приближается к его лицу, и даже успел вспомнить, что сегодня был приглашён на свадьбу. Раздался шлепок, и элегантно одетый мужчина в строгом чёрном пальто растянулся на грязной земле…

…Эдуард до этого момента даже подумать не мог, что может так виртуозно ругаться. Матерные слова на языке Пушкина и Достоевского разносились по переулку, в эмоциональном порыве объединяя в многосложных предложениях небеса и министерство (в общем) и дворников с Дедом Морозом (в частности). Прекрасный в своей искренности русский мат эхом отражался от грязной стены и приносил странное успокоение. Немного остынув, Эдуард придирчиво осмотрел себя. Одежда была безнадёжно испорчена, так что, подумал он, придётся возвращаться домой и переодеваться к свадьбе. Радоваться за молодожёнов совсем не хотелось, и Эдуард решил долго на празднестве не задерживаться.

Под понятливыми взглядами прохожих (ну с кем не бывает? отмечал Новый год человек и чуть-чуть перебрал) Эдуард доковылял до машины и поехал домой. Утром, перед тем как выйти из дома, он предупредил Лилию, что вечером будет поздно, так как прямо с работы поедет на свадьбу. Брать жену с собой на различные мероприятия Эдуард пока ещё остерегался. А сейчас звонить домой и просить, чтобы жена приготовила одежду, не было времени. Дорога до дома показалась вечностью. Старенькая «Победа», отчаянно ревя четырёхцилиндровым двигателем, рулила меж сугробов и засыпанных снегом сосен. Когда взбешенный Эдуард наконец-то добрался до дома, было уже темно. Оставив машину на улице, он открыл ворота и вошёл в дом. Свет горел только в их с Лилией спальне. Проходя в дом, Эдуард по привычке бросил взгляд на конюшню. В окне флигеля зияла темнота. Тут же в голову полезли нехорошие мысли и предчувствия.

Торопясь и перескакивая через две ступеньки, Эдуард поднялся на второй этаж и открыл дверь спальни. В освещённой ночником комнате на кровати лежала голая Лилия и преспокойно читала газету. Эта была газета «Правда», которую он выписывал вот уже четвёртый год. Странно было не то, что Лилия читала её, держа вверх ногами, а то, что она вообще читала. Насколько знал Эдуард, жена никогда не увлекалась чтением политических газет.

– Милый? – Казалось, что Лилия искренно удивлена. – Ты же говорил, что будешь поздно.

Эдуард прошёл на середину комнаты. Только сейчас Лилия разглядела, что одежда на муже испачкана.

– Что с тобой случилось? Почему ты в таком виде?

– Не твоё дело. Почему ты лежишь голая? – резко ответил вопросом на вопрос Эдуард.

– Потому что я только что искупалась. Что, теперь я не могу в собственном доме полежать голая?

Ответ был резонный, но Эдуард продолжал недоверчиво оглядываться по сторонам. В этот момент Эдуард заметил под кроватью мужской ботинок. Он поднял его с пола и стал рассматривать.

– Это что, Лилия?

– Откуда я знаю? – ответила девушка, накидывая на себя халат.

– Чьё это? – повторил Эдуард.

– Что ты пристал? Твой это ботинок. Не видишь, что ли? Вечно разбрасываешь свои вещи по всему дому.

– У меня не было такой обуви.

– Да у тебя куча разной обуви. Ты же директор обувного магазина.

– Где Павел? – взревел Эдуард, переведя яростный взгляд на жену.

– А я откуда знаю? – спокойно ответила Лилия и, качая бёдрами, подошла к Эдуарду, намереваясь повторить свой привычный трюк с поцелуем.

– Врёшь. Всё ты прекрасно знаешь. Он здесь?

– Милый, с тобой всё в порядке? Ты какой-то странный. Иди ко мне, мне так тоскливо было весь день без тебя, – и Лилия провела рукой по упругой груди.

Соблазны не работали. Эдуард в священном гневе обманутого мужа метался по комнате, заглядывая в каждый угол. Он вбил себе в голову, что жена ему изменяла, и твёрдо намеревался разоблачить блудницу.

– Где он? – Эдуард подошёл вплотную к супруге. – Он должен быть в своей комнате, но его там нет!

– Перестань. Ты несёшь чушь! – Во взгляде Лилии блеснул страх.

– Не держи меня за идиота! Я же вижу, как ты на него смотришь. Может, я уже владелец метровых рогов и даже не подозреваю об этом?

– Да что ты такое говоришь? Я тебе никогда не изменяла… – На последнем слове женский голос задребезжал, и из чёрных глаз брызнули слёзы.

…На подавляющее большинство мужчин женские слёзы действуют одинаково: они отрезвляют и рождают чувство вины. И не важно, о чём спор и насколько прав мужчина. Женские слёзы как последний аргумент действуют безотказно. Даже у самых чёрствых и принципиальных представителей сильного пола при виде намокших женских ресниц и дрожащих губ доселе громогласный голос, вещающий истину, предательски хрипнет, и вместо осуждений хочется просить прощения.

Эдуард, оказалось, был не из таких. Он не хотел ничего видеть и слышать. С каждой секундой распаляясь всё больше, он рисовал себе дикие сцены оргии любовников. Сейчас перед ним стояла не обиженная ложными выводами жена, а падшая женщина, предавшая мужа, чьи слёзы лишь подтверждали её измену.

– Это же правда! Скажи мне! – орал Эдуард. – Вы занимались этим прямо тут, на этой постели? Скажи мне, как это было? Тебе было с ним хорошо? Он лучше меня? Да? Лучше?

– Я с ним не спала! – закричала в ответ Лилия, но сильный удар по лицу свалил её на пол.

Эдуард стоял над упавшей женой и тревожно прислушивался к своим чувствам. Как ни странно, он ничуть не жалел. Наоборот, ударив жену, он вдруг почувствовал удовлетворение. Оно было низкое, постыдное, смешанное с угрызением совести, но чувство отомщённого самолюбия всё же было сильнее.

Наэлектризованную тишину вдруг прорезал тяжёлый бой напольных часов, стоящих в коридоре второго этажа. Часы пробили девять раз и умолкли. Гнетущее молчание, нарушаемое лишь всхлипами Лилии, вновь заполнило пространство.

– Убирайся, не хочу тебя видеть, – прошипела Лилия, не оборачиваясь.

Эдуарду стало жарко. Только сейчас он вспомнил, что по-прежнему стоит в грязном пальто. Эдуард попытался собраться с мыслями. Нужно было или просить прощения, или уходить. Просить прощения, по мнению Эдуарда, было не за что.

– Мы ещё не закончили. Когда я вернусь, мы договорим.

С этими словами мужчина, громко хлопнув дверью, вышел из комнаты.

Наверное, подумал Эдуард, именно так «слетают с катушек». Он не узнавал себя. Куда делись его хвалёная интеллигентность и выдержка? Привитая матерью и свято оберегаемая ею культура общения, за отсутствием стража, исчезла без следа, и Эдуард обнаружил в себе зверя, который готов был показать страшный оскал по любому поводу. Примерно то же самое он ощутил в себе ещё тогда, в поезде, когда прижал к стенке проводника. Причиной всех его метаморфоз, неожиданно пришёл к выводу Эдуард, была Лилия. До встречи с ней он не знал ни ревности, ни обиды, ни злобы. Жизнь текла тягучей серой струёй, но по крайней мере была понятна и предсказуема. Любовь, поначалу казавшаяся цветущей весной, теперь обнажила свою обратную сторону, превратившись в яростную грозу с ветром, без разбора сметающим всё на своём пути.