Текст книги "Холодное солнце теплой зимы"

Оставаться одному было невыносимо. Хотелось забыться, а для этого существовал лишь один выход. Эдуард вышел из дома и направился к машине. Навскидку вспомнив пару винно-водочных магазинов, он с сожалением подумал, что к этому времени все магазины должны были уже закрыться. Мысль о свадьбе, куда он был приглашён в этот вечер и где можно было выпить, пришла сама собой. Эдуард повернул ключ зажигания и вырулил со двора. Метель усиливалась, так что свет фар выхватывал из снежной мглы всего пару метров дороги. Проехав метров пятьдесят, он чуть не наехал на выскочившего на дорогу Виталия – соседа по даче.

– Эдик? Ты, что ли? Слушай, я как раз к тебе шёл.

– Чего тебе?

– Слушай, одолжи топор, мой опять потерялся.

– Да берите что хотите и отстаньте все от меня, – резко ответил Эдуард и нажал на газ.

По дороге в ресторан в голову лезли разные бредовые мысли про жену и любовника. Он отмахивался от них, старался думать про другое, но упрямая фантазия со злорадством психопата в сочных красках рисовала одну постыдную сцену за другой. В ушах не переставая звучал сладострастный стон Лилии, иногда заглушая даже радио, включённое на полную громкость. В воспалённом, клокочущем злобой воображении любовник брал его жену так, как всегда сам желал Эдуард, но боялся сказать это Лилии. Он всегда хотел откинуть в сторону нежные ласки и долгие любовные прелюдии, о которых настойчиво пишут модные журналы в рубриках «Семейная жизнь», и, послав к чёрту все условности, просто взять самку, используя дарованный природой статус самца. Но, к своему сожалению, Эдуард был воспитанным человеком и из всей палитры всевозможных вариантов пользовался лишь одобренной негласным кодексом приличного человека миссионерской позой.

Эдуард остановил машину у ресторана и, выйдя из автомобиля, громко хлопнул дверью. Свадьба была в самом разгаре, так что никто не обратил внимания на вошедшего человека в перепачканном костюме. За одним из столиков, где сидели самые уважаемые гости, Эдуард заметил Валова. Общаться с ним не было никакого желания, и Эдуард сел за первый попавшийся свободный стол. К новому гостю подошла официантка и поставила перед ним два графина. Эдуард налил себе из одного из графинов и залпом выпил…

***

Одетая в белоснежное одеяние природа просыпалась после ночного мрака. Золотые лучи оранжевого светила, словно бы боясь испортить девственную белизну, нежно трогали укутанные в снег ели и искрились на округлых боках сугробов. Холодное солнце на редкость тёплой зимы открывало двери новому дню…

Неприятный, больно бьющий по ушам стук вырвал Эдуарда из тревожного сна. В темноте появилась пульсирующая головная боль, которая усиливалась с каждым новым звуком. Эдуард с трудом разлепил глаза и в сером фокусе различил силуэт человека, который нещадно лупил в закрытое окно автомобиля. Эдуард огляделся и обнаружил себя в салоне своей машины. Протерев глаза, он с трудом открыл двери заваленного снегом автомобиля. Прямо перед ним, чуть наклонясь, стоял милиционер.

– Гусин Эдуард Владимирович?

– Что? А, да… Это я.

– Вадик, передай, что мы его нашли! – крикнул куда-то в сторону милиционер и, сняв фуражку, протёр вспотевший лоб.

– А что, собственно, происходит? – недоумённо спросил Эдуард и скорчился от подступившей тошноты.

– Вы задержаны по подозрению в убийстве, – скучным тоном сообщил милиционер, доставая наручники.

Эти слова звучали так нелепо, что поначалу Эдуард подумал, что ослышался, но звук защёлкивающихся на руках наручников развеял сомнения.

– Что? Что за чушь? Я никого не убивал.

– Да, конечно, – усмехнулся лейтенант. – Вся милиция на ушах стоит, а он не при делах.

Понимание того, что всё происходящее – не кошмарный сон, а самая настоящая реальность, пришло, когда перед его носом захлопнулась дверь милицейского уазика.

– Постойте, – завизжал Эдуард фальцетом. – Это какая-то ошибка. Слышите меня?

К месту задержания стали подъезжать служебные машины. Выходящие из них люди без лишней суеты присоединялись к обычным в таких случаях процедурам осмотра. Никто не обращал внимания на крики задержанного, который диким взглядом наблюдал за происходящим из зарешеченного окошка уазика. Рутинная работа криминалистов, впрочем, ознаменовалась фактом, никак не желающим втиснуться в общую картину преступления. Под дворником лобового стекла эдуардовского автомобиля была найдена трёхрублёвая купюра. Почесав затылки, криминалисты всё же аккуратно поместили вещественное доказательство в прозрачный пакетик и пришили к делу.

Глава восьмая

Чисто бытовое убийство

– Ну а остальное вы знаете… – обречённо добавил Эдуард и исподлобья глянул на следователя.

– М-да… интересная история. Хоть кино снимай, – задумчиво сказал Филатов, вдавив дымящийся окурок в пепельницу. – Ну а каким образом вы объясните два трупа в сгоревшей конюшне? Согласно предварительной экспертизе, эти трупы принадлежали мужчине и женщине.

– Я не знаю. Клянусь вам! Я не мог этого сделать, слышите, не мог! Я любил её! – в отчаянии закричал Эдуард.

– Вот-вот. По статистике большая часть бытовых убийств, происходит по пьянке или на почве ревности. У вас, Эдуард Владимирович, налицо оба этих фактора, – спокойным голосом заметил майор.

Эдуард испуганными глазами пробежался по маленькой комнате, словно бы пытаясь найти место, где бы он мог спрятаться от буравящего взгляда следователя. Заметив окно, Эдуард инстинктивно дёрнулся к нему, но в ту же секунду тяжёлая рука лейтенанта Дубина, который всё это время сидел рядом с задержанным и монотонно точил карандаш, с силой гидравлического пресса прижала его обратно к стулу.

– Кстати, откуда у вас дома ружьё?

– Это… это отцовское. Он любил охоту.

– Вы тоже?

– Нет, ну что вы! Какой из меня охотник…

– Но ружьём-то пользовались?

– Иногда. Очень редко. Ворон отгонял. Отец научил меня стрелять, и у меня неплохо получалось. Но ходить куда-то в лес, бродить в грязи, в туче комаров, убивать зверей – это не по мне.

– Ну-ну… – скептически отозвался Филатов.

– А почему вы спрашиваете? – вдруг опомнившись, спросил задержанный.

– А потому что жертвы сперва были застрелены из вашего ружья, а потом уже сожжены.

– О господи… – в ужасе выпалил Эдуард.

– Господь тут ни при чём. Хватит придуриваться, Гусин. Признавайтесь, вы застрелили их?

– Нет, ну конечно нет! Как я мог? Я любил её…

Поначалу казавшийся лёгкой прогулкой допрос явно затянулся, и Филатов начал терять терпение.

– Эдуард Владимирович, сегодня же Новый год, – доверительно понизил голос майор. – Давайте не отнимать друг у друга время, а? Подписывайте признание и закроем это дело.

Эдуард повернулся к окну и замолчал.

«Смотри-ка, какой упрямый. А сразу и не скажешь. С этим придётся повозиться», – подумал Филатов, а вслух произнёс:

– Ладно… пойдём по длинному пути. Вот, подписывайте протокол допроса. Пишите, что ознакомлены, с моих слов записано верно, с обвинением не согласен.

Эдуард, вдруг будто бы очнувшись от анабиоза, резким росчерком подписал бумагу и вызывающе посмотрел на следователя.

– Уведите его, – крикнул Филатов и, чиркнув спичкой, прикурил очередную сигарету.

Тут же в кабинет зашёл человек в форме и, взяв под руку слабо сопротивляющегося Эдуарда, потащил в коридор.

– Подождите, подождите… – вдруг опомнился задержанный.

– Что ещё?

– Могу я попросить отселить от меня моего соседа по… эмм… – Эдуард никак не мог подобрать слова. – …комнате? А то от него дурно пахнет, знаете ли.

Филатов расхохотался:

– Отселить соседа по комнате? – переспросил следователь. – Это что вам, гостиница «Москва»? Помяните моё слово, этот ваш дурно пахнущий сосед покажется ещё благоухающим членом политбюро.

Дверь закрылась, и в комнате остались только Филатов и лейтенант Дубин.

– Ну? Что думаете обо всём этом, лейтенант?

Лейтенант отложил идеально заострённый карандаш в сторону и откашлялся.

– А чего тут думать-то? – начал он. – Дело ясное. Есть два трупа, есть подозреваемый, есть мотив.

– Как-то просто у вас всё, лейтенант. Ну а что говорят криминалисты?

Дубин достал блокнотик, размашистым жестом открыл его и начал читать:

– «Было установлено, что возгорание помещения произошло в районе двух часов ночи. Обнаруженные трупы сильно обгорели, но, как установили судмедэксперты, это были мужчина и женщина. На женском трупе был найден чуть расплавившийся золотой кулон с изумрудом, по словам соседей, принадлежавший жене подозреваемого. Также был найден корпус наручных часов марки „Электроника 5“, которые, по установленным данным, принадлежали Павлу. Одежды, к сожалению, не сохранилось. Дальнейший осмотр дома не выявил никаких признаков насильственного проникновения в жилое помещение. Все замки на дверях целы».

– А лошади? – поинтересовался майор.

– А чёрт их знает, исчезли.

– Как исчезли? Это же не иголки.

– Товарищ майор, ночью была жуткая метель. Все следы снегом замело. Может, они убежали и их задрали волки? – предположил лейтенант.

– Какие, к чёрту, волки в Подмосковье?

– Да тут такие волчары водятся! Помню, пошли мы с мужиками на кабана, а вышли на стаю волков. Смотрят на нас зелёными глазами. Ну, думаю, всё, конец пришёл. И как припустили по тропинке… от страха про ружья даже забыли.

– Ладно-ладно! Не время сейчас охотничьи байки травить, – перебил подчинённого Филатов. – Что с машиной?

– Автомобиль марки «ГАЗ М-20В» 1957 года выпуска найден со спящим в нём подозреваемым у берега реки в десяти километрах от дома. При обыске машины на лобовом стекле под очистительной щёткой найдена денежная купюра номиналом три рубля ноль-ноль копеек. Факт появления этих денег на стекле сам подозреваемый объяснить не может.

– Что за три рубля ноль-ноль копеек? – удивился следователь.

– А хрен их знает! Может, ветром занесло?

– А чем убивали, уже известно?

– В сгоревшей конюшне рядом с трупами было обнаружено предполагаемое орудие убийства – ружьё марки ИЖ-26. Ружьё довольно редкое. Такими простые охотники не пользуются. К сожалению, на орудии убийства огонь уничтожил все отпечатки пальцев. Следы заметал, подлюга.

– Хм… похоже на то. Ваша версия, лейтенант?

Лейтенант принял важный вид. Не каждый день начальник спрашивал у подчинённого его мнение.

– Я считаю, что картина ясная. Гусин Эдуард Владимирович, 1958-го года рождения, приревновав жену к своему работнику, выпил для храбрости и убил обоих. Далее, чтоб скрыть следы, устроил поджог и скрылся с места преступления. Классическая история!

– Ну, Дубин, значит, так и пиши! Дальше без меня как-нибудь, – сказал Филатов, надевая китель. – Если будут звонить, скажи, что я уже час назад выехал.

– Будет сделано, товарищ майор, не волнуйтесь, – ответил лейтенант и взял под козырёк.

Холодные стены КПЗ не удерживали тепло даже в летние дни, что уж говорить о зиме, когда изо всех щелей веяло могильным холодом? Неотапливаемое помещение давило тяжёлым серым цветом бетона. Эдуард, сев подальше и прикрыв нос воротом пальто, боролся с невыносимой вонью, исходящей от неприятного соседа. Крошечное вентиляционное окошко под потолком, по-видимому, было декоративным, так как никакого движения затхлого воздуха в комнате не замечалось. Борясь с тошнотой и головной болью, Эдуард пытался вспомнить хотя бы что-то из вчерашней ночи, но память, доходя до банкетного зала, спотыкалась и следующей главой открывала кадр, когда в окно машины уже стучал сотрудник милиции.

В тяжких раздумьях прошёл час, потом на пороге камеры появился милиционер.

– Эй ты, – обратился он к соседу Эдуарда, худому, как выгоревшая спичка, старичку. – На выход.

На его место в камеру временного содержания вошёл высокий широкоплечий парень лет двадцати пяти с широкой, во всё лицо, улыбкой. На нём была телогрейка, растянутый свитер, заправленные в кирзу наподобие галифе шерстяные штаны и залихватски задранная на затылок кепка.

Новоявленный сосед, подбоченившись, оглядел комнатушку.

– Эх, ёлочки зелёные! Жил Василёк, да не думал, что опять в родные казематы попадёт, – сам себе сказал парень и обратился к Эдуарду: – День добрый. Присесть разрешите?

– Здравствуйте, да, конечно.

Новый сосед располагал к себе своей добродушной улыбкой и ясными, смешливыми глазами и нравился Эдуарду гораздо больше, чем прежний угрюмый вонючий старикан.

– Давайте знакомиться, что ль? – сказал парень и протянул руку. – Меня Василий зовут.

– Очень приятно, Эдуард.

– Давно тут?

– Первый день.

– Ясно. А кормят тут как?

– Я, право, не знаю. Я не хочу есть.

– Это плохо. Организму еда нужна, чтобы были силы бороться. А нам тут куковать ещё долго. Пока разберутся, пока запросят, пока ответят. То да сё… В общем, денёк-другой мы с вами просидим, как пить дать.

– Как «денёк-другой»? – встрепенулся Эдуард. – Я не могу сидеть тут два дня.

– И это если по административной статье, а если уголовщина, то неделями держат.

– Как неделями?

День в этом затхлом холодном помещении был для Эдуарда нескончаемым мучением. Он представил себе неделю, и она показалась ему вечностью в аду.

– Так, неделями. А там СИЗО, суд, зона… и прощай, воля-вольная, здравствуй, казённый дом. Вот так вот… Ёлочки зелёные, – весело закончил Василий совсем не весёлую для Эдуарда логическую цепочку.

Гусин резко встал и прошёлся по маленькой комнате. Впервые в жизни он оказался в ситуации, когда дверь была заперта снаружи, а распоряжаться ключами он не мог. Его пугала сама перспектива находиться в замкнутом пространстве неизвестно как долго, а мысль о годах в тюрьме вселяла первобытный ужас.

– Тебя за что взяли-то? – спросил Василий.

– За убийство, – машинально ответил погружённый в собственные мысли Эдуард.

– За мокруху? – переспросил Василий. – Э, брат, дело дрянь… Наши суды почти никогда не выносят оправдательного приговора по мокрому делу.

– По какому? – не понял Эдуард.

– Ну, по убийствам.

– Ну а если я не виноват?

– Вот именно что «если». В это «если» наша судебная система верит очень неохотно. Слышь… вот что расскажу. Был у нас дед один – божий одуванчик. Мухи не обидит. Кошек во дворе кормил, сапоги людям задаром чинил, а бывало, и печь поставит кому… Руки золотые были. Хороший дед такой, добрый. И была старуха у него. Сволочная, каких поискать надо. Изводила деда всю жизнь, хоть топись иди. А он терпел. Ему бы сковородой голову ей снести, а он всё жалел её. Говорил, мол, побранится и перестанет. Любил, значит. Так и жили. Но однажды пропала бабка. Искали всем селом… Всех родственников обзвонили, весь посёлок обшарили. Нашли в погребе с переломанной шеей. Повязали деда, и пошёл он мотать срок, так и сгинул на зоне.

– Так это он убил?

– А чёрт его знает. Доказательств не было. Свидетелей тоже. Может, и он порешил, а может, и сама со стремянки упала. Я это к чему говорю… Могли ведь как несчастный случай записать. На крайняк, условный дать, ему ж восемьдесят с лишним лет было… Ан нет! Дали срок! Так что ты имей в виду.

– Что иметь в виду? – дрожащим голосом спросил Эдуард.

Василий доверительно подманил рукой Эдуарда и шёпотом сказал:

– Что если в отказную пойдёшь, то шансов практически нет.

С этими словами Василий залез в сапог и достал оттуда припрятанную самокрутку и коробок спичек. Чиркнув спичкой, он смачно прикурил.

– Шмонают тут так себе. Хоть перо ныкай, – сменил разговор Василий и указал взглядом на дверь.

Сделав пару затяжек, паренёк потушил сигаретку, спрятал её снова в сапог, натянул на глаза кепку и, закинув руки за голову, моментально заснул.

Глава девятая

Огонь и вода

31 декабря 1987-го года

Генерал Михаил Иванович Валов смотрел из окна своего кабинета на заснеженную улицу. Он только что закончил рассказывать своей подчинённой подробности дела, которым она должна была безотлагательно заняться. Валов был, как всегда, мрачен и задумчив. Женщина отложила испещрённый короткими пометками блокнот и взглянула на генерала. В свете проёма окна его неподвижная фигура с заложенными за спину руками и низко опущенной головой была похожа на скорбный монумент. На склоне лет Михаила Валова не покидала горькая мысль, что его всю жизнь предавали. Эта мысль появилась давно, ещё в детстве, но, словно маленький росток сорняка в суетливом круговороте жизни, долгое время оставалась незамеченной. Проходили годы, и груз новых обманутых надежд подпитывал росток сомнениями, от чего он рос и креп, так что к закату жизни превратился в вековой дуб, ветки которого поддерживали стойкую уверенность в том, что ничему и никому нельзя верить. Его предавали все и всегда, оставляя без жизненных ориентиров, стирая устои, веру и надежды. Будто корабль, попавший ночью в шторм, Валов искал свои берега, двигаясь навстречу изменчивому свету гаснущих один за другим маяков.

В первый раз Михаила Валова, тогда ещё просто орущего новорождённого мальчика, предала собственная мать, которая подбросила его к дверям детского дома. На оставленной записке быстрым почерком было всего лишь два слова: «Мишка Валов». Принятый и вскормленный коммунистической властью, Михаил превратился в одного из самых одарённых кадров среди тех, кого принято называть «птенцами Дзержинского». Физически сильный, не по годам умный молодой человек отличался совершенным отсутствием чувства самосохранения и испепеляющей ненавистью к врагам, как среди чужих, так и среди своих. Слово партии для него было аксиомой, а Иосиф Виссарионович Сталин богом, для службы которому, как ему казалось, он был рождён.

Следующий вехой в жизни Михаила Валова, ознаменовавшейся предательством, стало двадцать второе июня тысяча девятьсот сорок первого года. В ту ночь его предала дружественная Германия. После россыпи поздравительных писем в газетах от высшего руководства нацистской Германии оно вероломно, словно нож в спину, нанесло удар по родине тогда ещё девятнадцатилетнего Михаила. Обманутый и горящий ненавистью к предателю молодой человек стал мстить. Дойдя до Австрии, где в 1945-м году шли ожесточённые бои за Вену, Валов получил контузию и в чине старшего лейтенанта был демобилизован в тыл. В Москве в это время полным ходом шла «охота на ведьм». Враги народа, которые с завидной регулярностью обнаруживались как среди простых колхозников, так и в рядах высшего армейского управления и интеллигенции, пачками высылались в ГУЛАГ, где в холодных бараках и заканчивали свои жизненные пути. Кроме того, по всему Советскому Союзу расплодилось огромное количество криминальных банд, занимающихся грабежами и убийствами. В этих условиях верный идеям коммунистической партии молодой человек как нельзя лучше пришёлся ко двору. С первых же дней работы в НКВД Валов со свойственной ему целеустремлённостью принялся калёным железом выжигать предателей родины из советского общества, чем за короткое время успел заслужить уважение коллег и начальства. Для молодого Валова не существовало оттенков. Он видел только чёрное и белое. Белому он служил, чёрное он ненавидел и уничтожал. Каноны служения отечеству, заложенные ещё с детства, работали безотказно, и когда он оттаскивал рыдающую жену от арестованного мужа или отрывал плачущих детей от обвиняемой в предательстве матери, Валов не задумывался о моральной стороне процесса, а лишь слепо выполнял приказ.

Живя в мире подозрений и анонимок, Валов разучился любить людей. Он был необщителен и суров. Среди коллег его за глаза называли сфинксом и побаивались. Был лишь один человек, с которым он поддерживал дружбу. Слывший весельчаком и балагуром Николай Ермаков был из тех, кого называют «своим в доску». С открытой нараспашку душой и открытой миру улыбкой Ермаков был абсолютной противоположностью угрюмому Валову. Несмотря на внешний антагонизм, между ними было много общего. Они вместе росли в одном и том же детском доме и в сорок первом вместе записались добровольцами на войну. Под градом пуль и пламенем взрывов их дружба продолжала крепнуть, со временем превратившись в настоящий братский союз. После войны Ермаков, так же как и Валов, прошёл ускоренные курсы НКВД и поступил на службу в один из его отделов. Михаил верил Николаю как себе. Между ними не могло быть секретов, ведь друзья знали друг друга как свои пять пальцев. Так, по крайней мере, думалось Валову. Гром грянул весной 1950-го, когда в ходе профилактических работ по выявлению иностранных агентов среди служащих силовых структур в списках всплыла фамилия Ермакова. Михаил Валов держал в руках ордер на арест под номером 2289 и не верил собственным глазам. Буквы в словах «…ареста и обыска Ермакова Николая Владимировича» никак не хотели читаться, расползаясь в стороны, словно тараканы. Мысль, что его друг шпион, а значит предатель, который предал не только Родину, но и друга, буравила сердце, словно раскалённый добела штырь, Перед Валовым впервые в жизни стала дилемма – верить или не верить начальству. Эта мысль показалась Валову диким и несусветным абсурдом, и он отшатнулся от неё, словно от чумы. Не верить начальству значило не верить Сталину. Что в свою очередь означало поставить под сомнение идеи коммунистической партии и стать предателем Родины, как… как Николай Ермаков! С этого дня Валов дал себе зарок никогда не заводить друзей и следовал ему всю оставшуюся жизнь. Отголоски Большой чистки довоенных лет утопили бывшего друга в ненасытном океане истории, оставив память о нём лишь в пыльных картотеках.

Самая яркая звезда, на свет которой держал путь Валов, вдруг погасла 25 февраля 1956-го года. Капитан 4-го управления Комитета государственной безопасности Михаил Валов сидел в просторном зале Большого Кремлёвского дворца и не верил собственным ушам. Докладчик говорил о Сталине, но его речи отнюдь не были преисполнены гордостью, любовью и уважением, как того требовал образ вождя. Наоборот, вызывающий тон докладчика, его слова, за которые обычно расстреливали, вкупе с гробовой тишиной, стоявшей в зале, говорили о том, что рушатся небеса. Мир, к которому привык Валов, с каждым словом докладчика серел и скукоживался. Путеводная звезда Валова гасла, оставляя впереди лишь мрак и пустоту. Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущёв разоблачал Сталина как преступника, который в угоду собственным амбициям депортировал целые народы, расстреливал соратников и репрессировал однопартийцев. Слова Хрущёва кинжалами вонзались в сердце, раздирая душу и переворачивая всё с ног на голову.

«Те отрицательные черты Сталина, которые при Ленине проступали только в зародышевом виде, развились в последние годы в тяжкие злоупотребления властью со стороны Сталина, что причинило неисчислимый ущерб нашей партии», – вещал докладчик, и от этих слов у Валова пересыхало в горле так, что было больно глотнуть.

«Сталин ввёл понятие „враг народа“. Этот термин сразу освобождал от необходимости всяких доказательств идейной неправоты человека или людей, с которыми ты ведёшь полемику: он давал возможность всякого, кто в чём-то не согласен со Сталиным, кто был только заподозрен во враждебных намерениях, всякого, кто был просто оклеветан, подвергнуть самым жестоким репрессиям, с нарушением всяких норм революционной законности.... Вместо доказательств своей политической правоты и мобилизации масс он нередко шёл по линии репрессий и физического уничтожения не только действительных врагов, но и людей, которые не совершали преступлений против партии и Советской власти. В этом никакой мудрости нет, кроме проявления грубой силы, что так беспокоило В.И. Ленина», – слышал Валов, и перед ним представало улыбающееся лицо его друга Коли Ермакова.

«И всё это он делал руками своих последователей, – думал Валов. – Руками тех, кто безоглядно верил ему. Моими руками». Докладчик своей речью беззастенчиво обнажал страхи, которые Валов когда-то очень глубоко запрятал в себе. Он уже и не помнил, в каком тёмном уголке души хранились его сомнения, без которых было так просто выполнять работу. Теперь эти чувства выползали наружу, давя голосом докладчика на потерянного Валова. Предательство Сталина, чьим словом и приказом всю жизнь руководствовался Михаил, ударило по самому больному для него – по вере в идею. Михаил Валов пребывал в смятении и растерянности, словно собака, выброшенная на улицу хозяевами, которым она много лет служила верой и правдой. Душевный надлом кривой линией отделил Михаила Валова от веры в коммунистическую идею. Теперь существовали Он и все остальные. Из зала капитан 4-го управления КГБ вышел совершенно другим человеком, не похожим на того, который двумя часами ранее заходил внутрь. Через месяц он подал рапорт о переводе его в министерство внутренних дел СССР.

После такого потрясения предательство жены, с которой он прожил пять лет, осталось почти незамеченным. Женщина, измученная постоянным отсутствием мужа, как и полагается, нашла внимание на стороне и вскоре подала на развод, уехав вместе с молодым инженером достраивать Байкало-Амурскую магистраль. Недолгая семейная жизнь не оставила после себя ни детей, ни тоски, ни памяти. Единственное, чем мучился Михаил Валов, это то, что совершенно разучился ухаживать за собой. Острая потребность в домохозяйке была решена просто и оперативно. Выбрав из множества вариантов самую невзрачную девушку, Валов на третьем свидании сделал ей предложение. Через три дня молодые расписались, и вскоре новоиспечённая ячейка общества принесла Советскому Союзу двоих новых граждан – мальчика и девочку. И в этих двух крохотных созданиях Михаил Валов нашёл своё призвание. Теперь всё крутилось вокруг детей, которым требовались комфорт, обеспеченность и безопасность.

Друзей у Валова никогда больше не было. Были лишь те, кого он называл друзьями, не испытывая к ним никаких тёплых чувств. Валов с напускным удовольствием выезжал с ними на традиционные охоты и рыбалки, парился в баньке и совместно отдыхал в санаториях. Но стоило кому-нибудь из них оступиться, как Валов, налетая коршуном, отбирал то, что волею случая осталось без хозяина. Так пустые лозунги, вроде светлого будущего и коммунистической победы, сменились вполне осязаемой жаждой материальной обеспеченности. Михаил Валов, пользуясь неординарным умом и служебным положением, стал без зазрения совести воровать. Изощрённые схемы вывода государственных средств были безупречны и работали как швейцарские часы. За всё время ни одна плановая проверка так и не сумела разоблачить хищения, которые, к слову, иногда доходили до отметки «в особо крупных размерах». Был лишь один ревизор, который сумел ухватиться за подозрительную ниточку, но так и не успел довести дело до конца. Через неделю его тело нашли в Москва-реке. Следствие установило, что погибший, неудачно поскользнувшись, ударился головой и утонул, – обычное дело. Так с течением времени когда-то пламенная душа борца за идею ссохлась до размеров душонки обычного вора, гонимого жаждой наживы. Мысли о вечном превратились в скопище схем по отводу денег; нюх на дела, на которых можно было нагреть руки, обострился до предела. Внешне Валов был иконой врага преступности, доблестным борцом за справедливость, денно и нощно ведущим борьбу с всосавшейся в тело советского общества гидрой криминала. Но внутренне он сам давно уже сросся с этой гидрой и даже держал небольшую банду крепких ребят, которые должны были решать вопросы на местах. Химера, вобравшая в себя уважение добропорядочных людей к органам правопорядка, с одной стороны, и почёт преступного мира, с другой, жили и процветали в душе человека, который сейчас стоял у окна своего кабинета и устало смотрел на улицы зимней Москвы…

Тем временем где-то там внизу вершилась круговерть праздничной суеты. Граждане, измученные в толчеях очередей, несли разнообразную снедь для праздничных столов. Хозяйки, выстояв очередь за селёдкой, самозабвенно бросались на штурм следующей, уже за зелёным горошком. Особо деловые занимали несколько очередей сразу и постоянно бегали из одной в другую, обозначая своё присутствие. За порогом, переминаясь с ноги на ногу, уже стоял восемьдесят восьмой год двадцатого столетия.

За широким дубовым столом валовского кабинета сидела красивая молодая женщина в дорогом костюме. Поджав ярко накрашенные губы, женщина внимательно слушала генерала, стараясь не пропустить ни одного важного слова. Воспользовавшись возникшим молчанием, женщина быстрым движением глянула в зеркальце и, оставшись недовольна собой, сунула зеркальце обратно в сумочку. Поправив блузку с глубоким, открывающим вид на полную грудь декольте, женщина приосанилась, убрала за ухо прядь белокурого локона и вновь выжидательно глянула на Валова.

– …Вот такая вот история, Леночка, – наконец-то вышел из задумчивости генерал. – Дело достаточно щепетильное и требующее максимальной осторожности и профессионализма.

– Не беспокойтесь, Михаил Иванович. Всё будет сделано по высшему разряду. Я вас не подведу.

Валов прошёл к своему месту и, отодвинув огромное кожаное кресло, сел.

– Знаю-знаю, Леночка. Поэтому тебя и вызвал. Прости уж, что заставил встать прямо из-за праздничного стола.

Лена обиженно отвела взгляд от Валова:

– Да с кем мне там праздновать? – грустно заметила Лена. – Опять с родителями? Снова выслушивать всякие истории про их болячки?

Валов вздохнул и, будто отмахиваясь от надоевшей темы, произнёс:

– Ну, не начинай. Мы же договаривались, что по праздникам я остаюсь с женой.

– Да помню я, помню… Но так порой бывает тяжко на сердце. А по праздникам хоть белугой вой. И ты давно уже не звонил и не приезжал.

– Работа, деточка, работа.

– Опять работа? Ты всегда так говоришь, когда ищешь отговорку, – вспыхнула женщина. – А я так хочу теплоты. Надоело сидеть одной дома и выглядывать в окно при любом звуке подъезжающей машины. Все мои подруги при мужьях, и только я как дура всё в девках хожу.

– У этой… дуры… только меховых шуб пять штук. Я уже не говорю про бирюльки и всякую такую дребедень, – чеканя каждое слово, возразил Валов.

– Вот ты опять тыкаешь мне своими подарками, – по-детски растягивая каждое слово, вдруг брызнула слезами девушка.

– Ну-ну… перестань, – Валов встал из-за стола и приобнял за плечи плачущую Лену. – Ты же знаешь, я не выношу вида твоих слёз.

– А я буду, буду…

Лена совершенно по-детски шмыгнула носом и размазала рукой потёкший макияж.

– Ладно. Послушай меня, деточка. Закончим это дело и поедем на две недели в Кисловодск. Только ты и я.

Лена подняла глаза и посмотрела на Валова. Её перепачканное тушью лицо осветилось улыбкой:

– Правда?

– Правда. Но только если дело закончится в нашу пользу.

– Любимый! Я сделаю всё как надо, – радостно прощебетала женщина и встала из-за стола.

Елена Кравцова, адвокат Московской городской коллегии адвокатов, была беззаветно влюблена в генерала Валова. Встретив его однажды где-то в коридорах Мосгорсуда, к тому времени дважды разведённая Кравцова поняла, что пропала. Именно таким Лена представляла мужчину своей мечты. Высокий, сильный, строгий. Словно могучий дуб, в тени которого легко дышится в знойную пору и под которым можно спрятаться в ненастную погоду. Все мужчины, которые, словно мотыльки, слетались на свет Лениной красоты, постоянно кружа вокруг и создавая ореол навязчивого внимания, вдруг стали лишь жалкой тенью под уверенной поступью начищенных до блеска ботинок. Через месяц, вновь случайно столкнувшись с ним, Лена, гонимая вперёд безотчётным желанием быть рядом с мужчиной своей мечты, набралась наглости и попросилась на работу в ведомство Валова. Её зачарованный взгляд при этом не остался незамеченным для генерала. Кроме того, пленительная красота и округлость форм тоже сделали своё дело. Так что вскоре Елена Кравцова уже работала помощником Валова. Елена любила Валова слепой, по-собачьи преданной любовью. Её нерастраченные чувства нашли объект обожания и теперь клокотали в женской душе, словно пламенная лава в кратере вулкана. Став любовницей Валова, Лена также стала его ближайшей соратницей и выполняла самые ответственные и секретные задания. За годы жизни рядом с Валовым она научилась распознавать его желания без слов и намёков, как на работе, так и в постели. И если на работе Валов был для неё господином, приказы которого беспрекословно исполнялись, то в интимных утехах роли кардинально менялись и хозяином положения становилась Лена. Этой небольшой сексуальной прихотью Валова Лена научилась пользоваться и в такие моменты господства выбивала (иногда в буквальном смысле) для себя деньги и подарки.