Текст книги "Усни, красавица"

– А я думаю, что позвонить надо вам. – Оказывается, Соня уже возвратилась из кухни и, конечно же, слышала часть разговора.

– Ты не представляешь – что это для меня означает! – взъярилась Татьяна. – Километр по глубокому снегу человек практически без ног одолеть не может.

«Но одолела, когда заинтересовалась моим письмом», – подумала Лидочка.

– Я не могу привести в порядок дом, хотя для меня это трагедия. Я не хочу жить в грязи, но не могу вымыть пол. Я даже пыль вытираю лишь на уровне живота, – и Татьяна горько засмеялась.

– Тогда давайте договоримся, – неожиданно заявила Соня, демонстрируя Лидочке добрую сторону своей натуры. – Я останусь у вас, вымою полы, вытру пыль, а вы позвоните Алене.

– Честно? – спросила Татьяна Иосифовна.

– Честное пионерское.

Обе теперь улыбались, и Лидочка поняла, что, несмотря на споры и ссоры, эти две женщины знакомы давным-давно и этот стаж, события, которые они вместе пережили, и, видно, любовь к несчастной Алене объединяют их куда больше, чем кажется с первого взгляда.

Они пили кофе, говоря о вещах нейтральных, но близких к теме шкатулки – об археологии и экспедициях, в которые так часто ездил Лидочкин дед, а теперь ездит и муж, Андрей Берестов, о тайнах и последних открытиях – причем Лидочка обрела в женщинах внимательных и благодарных слушательниц. Наконец Лидочка сказала, что ей пора идти. Уже темно, а ей не хочется возвращаться поздно. И, конечно же, ее поняли, потому что хоть Переделкино – относительно спокойное место, все же даже по центру Москвы в темноте женщине теперь лучше одной не ходить.

Так что Лидочку никто не задерживал. С Соней они договорились созвониться завтра с утра. Татьяну Иосифовну Лидочка обещала не забывать и обязательно навестить в самое ближайшее время, а не как только у той кончатся продукты и окончательно откажут ноги.

Сонечка не спешила начинать уборку, а включила старый телевизор и была огорчена тем, что в нем уже не осталось красного цвета и изображение было желто-зеленым. Но шла какая-то серия какого-то бразильского фильма, и потому Соня приклеилась к экрану и обо всем забыла.

Татьяна Иосифовна сделала жалкую попытку вспомнить что-нибудь о Лидочкиной бабушке и этим как бы восстановить древние связи, но, конечно же, ничего не вспомнила. Лидочка оделась. За окном было черно.

Татьяна Иосифовна проводила ее до дверей и, когда Лидочка вышла на крыльцо, с удивлением поперхнувшись ломким морозным воздухом, долго гремела сзади ключами и засовами, чтобы не впустить в дом ни мороз, ни воров.

Лидочка поняла, что в ней забрезжила надежда отыскать если не шкатулку и не предметы из Трапезунда, то по крайней мере тетради Сергея Серафимовича.

Лидочка дошла до калитки, рассуждая о возможном везении и о том, как вещи порой переживают своих хозяев, отворила калитку и несколько секунд постояла, оглядывая улицу и пока еще не сознавая, почему так странно себя ведет. Потом вспомнила: восточный человек в джинсовой куртке.

Вспомнив о нем, поморщилась и тут же постаралась отогнать неприятную мысль разумным уверением о том, что на двадцатиградусном морозе ни один кавказец не сможет продержаться два часа.

Она отправилась по проулку к улице. Снег стал лиловым, отражая по-зимнему черное холодное небо. Он скрипел так, что, казалось, звук ее шагов доносился по крайней мере до поспешившего показаться на небе месяца.

Интересно, станет ли Соня мыть пол или так и останется у телевизора? А Алена ждет родственного участия и не дождется. Впрочем, может быть, она более нуждается в участии какого-то неизвестного джентльмена?

Эта мысль проскочила быстро, как продолжение прежних рассуждений, и тут же оборвалась, потому что, повернув на улицу, Лидочка услышала быстрые шаги.

Она не сразу обернулась, сначала представила себе, что это торопится из школы девочка с портфелем или семенит старушка, опаздывая на электричку.

Но потом она поняла, что шаги мужские и кому они принадлежат. Потому что чеченцы вовсе не боятся морозов, а их сакли расположены на склонах гор выше линии вечных снегов или альпийских лугов… что за чепуха лезет в голову – надо же обернуться и посмотреть, далеко ли этот человек, надо решать, куда бежать спасаться – на пустую платформу или вернуться назад к Татьяне. Впрочем, на платформе могут оказаться нормальные люди… и они не дадут ее в обиду? Но до платформы бежать минут пять. За эти пять минут он ее убьет. Она чувствовала, что он хочет ее убить – только ради этого можно подвергать себя таким мучениям…

Лидочка не заметила, как побежала вперед – жертва всегда убегает вперед, не глядя куда, чем облегчает задачу преследователю.

Но, пробежав несколько шагов, поскользнувшись и потеряв скорость, Лидочка спохватилась – что я делаю? Он же меня сейчас догонит…

И Лида поняла, что больше всего ей хочется остановиться и спросить у молодого человека: «Простите, а что вам от меня надо? Я ведь ни в чем перед вами не виновата».

«А он не для разговоров со мной мерз. Он ждал, пока мы останемся одни…»

Надо закричать…

А то так громко скрипят шаги – ее, сбивчивые, неровные, его – мерные, уверенные в своей силе, в себе, словно он загонял жертву в угол, откуда не было выхода… Однако выход был, он представлял собой улицу, ведущую к железной дороге, но ей никогда в жизни не добежать до железной дороги…

Надо закричать… но почему-то не получается, дальше мыслей о крике дело не идет – рот открывается и закрывается вновь – разве это стыдно: звать на помощь? Но кто придет тебе на помощь? Люди лишь крепче запрутся в домах.

Вроде справа приоткрыта калитка.

Ринуться на участок? Но дом стоит темный, вернее всего, хозяев нет дома… и на затененном соснами участке бандиту будет куда удобнее разделаться с Лидочкой.

Здесь, под редкими фонарями, хоть останется надежда…

Надо обернуться. Он уже совсем близко, а у нее сапоги на каблуках. Это же надо быть такой идиоткой – собраться за город, а сапоги на каблуках. Но она же не знала.

– Лида… Ли-д-да-а-а!

Зачем он зовет ее?

– Лида, постой!

Это не его голос. Это знакомый голос. Надо обернуться, а как обернешься, если страшно.

Все же голова обернулась сама, и тут Лидочка поскользнулась, потеряла равновесие и совершила отчаянное падение в стиле раннего Голливуда, когда комик долго по-куриному машет руками на краю крыши небоскреба, чтобы потом сорваться и повиснуть над пропастью, держась за карниз носком ботинка.

Во время этого гимнастического номера Лидочку развернуло, и она увидела, как молодой человек в джинсовой куртке тормозит у начала ледяной дорожки, но смотрит не на нее, а обернулся, закрывая ее от взора того, кто и звал Лидочку.

– Лида! – донеслось из-за спины, и в это мгновение хлопнула калитка, та самая, в которую Лидочка хотела было нырнуть, и оттуда появился пьяный мужик с рюкзаком за спиной и мощным сверлом в руке – такими пользуются любители подледного лова.

В руке Лидочкиного преследователя что-то блеснуло, а может, ей показалось, что блеснуло, потому что должно было блеснуть, и он кинулся бежать. Он побежал назад, обогнул Соню, которая, уверенно расставив толстые ноги, стояла посреди дороги. Она погрозила ему вслед кулаком, а потом поспешила помочь Лидочке подняться.

– Он тебя испугал, да? – спрашивала Соня. Ее очки аж запотели от сопереживания, а у Лидочки тряслись губы, и она не могла ничего ответить.

– Он тебя преследовал?

– Помочь? – спросил, нависая сверху, мужик с коловоротом.

– Спасибо, не надо. Вы на станцию? – произнесла Соня.

– На станцию.

– Тогда не спешите, – приказала Соня. – Чтобы моя подруга вашу спину впереди видела. Я не хочу, чтобы на нее нападали.

– А как же я спину буду показывать, если поезд через четыре минуты? – удивился мужик. – Спешить надо.

– Тогда иди, – согласилась Соня. – А я выскочила, потому что ты забыла бумажку с адресами и телефонами.

Соня сунула в руку Лидочке смятый листок бумаги и добавила:

– Завтра позвони, все узнаешь о своей шкатулке. А сейчас беги! Чтобы спину не упустить.

И весело засмеялась.

– А ты? Ты не боишься возвращаться? – спросила Лидочка.

– Он сейчас уже к Москве подбегает, – ответила Соня. Она сняла очки и стала их протирать.

Лидочка поспешила за спиной мужика. Она успела на электричку, а когда уже сидела в полупустом холодном вагоне, то ноги отнялись. Лидочка сидела и боялась, что ноги не отойдут до Москвы – как тогда доберешься до дома?

Чтобы отвлечься от печальных мыслей, Лидочка смотрела в окно на пробивающиеся сквозь февральский снег огни все растущих, чем ближе к Москве, домов.

Потом развернула листок с телефонами и адресами. Оказывается, Алена Флотская жила на Васильевской улице, недалеко от Лидочки, пешком можно дойти…

Но избавиться от страха, который укоренился в ней, она не смогла. И если дверь в вагон открывалась, она резко оборачивалась, хотя было безопаснее прятать лицо и делать вид, что спишь. Если ее ищет убийца, то он скорее заметит женщину, которая смотрит на него в упор.

Убийца так и не показался.

Непонятно было, кому могла Лидочка досадить настолько, что ее подстерегал незнакомый и страшный человек. Это не мог быть отвергнутый поклонник, потому что всех своих поклонников Лидочка знала в лицо, и не мог быть наемник поклонника, так как все ее поклонники были самостоятельными людьми. Врагов случайных и сознательных у нее вроде бы не было… Грабитель? Но грабители не ждут два часа на жутком морозе. Сексуальный маньяк – допускаем, но сомневаемся по той же морозной причине: за два часа сексуальные позывы на морозе в двадцать градусов гаснут – это вам любой доктор скажет. Ну, а если без шуток, что это все означает?

Лидочка ничего не придумала и, конечно же, не догадалась связать восточного человека с утренними событиями и выстрелами у подъезда.

Толпа пассажиров внесла ее в метро – каждый третий волочил трехцветную пластиковую сумку размером с молодого бегемота, но больше весом, остальные тащили тележки с двумя-тремя сумками. Притом все спешили и сердились на Лидочку, которая ничего не волокла и не толкалась.

Какого черта он за ней гонялся?

В вагон метро она забралась предпоследней – за ней влез амбал с чемоданом. Он нажал чемоданом Лидочке на живот, и она стояла целую остановку, прижавшись к чемодану.

Он хотел ее убить? За что же можно ее убить?

На «Белорусской» из вагона выплеснулось несколько тысяч мешочников, и все одновременно принялись штурмовать эскалатор метро. Спрятанная в стеклянном стакане у подножия эскалатора дежурная кричала в микрофон, чтобы пассажиры не ставили тележек на ступеньки, потому что их колеса заклинивает между ступеньками и происходят аварии. Когда Лидочка была на полпути к выходу, эскалатор неожиданно остановился, все повалились вперед, и люди начали сердиться на дежурную за то, что она сглазила, другие – проклинать торгашей. Затем все стали подниматься пешком на высоту десятиэтажного дома. Когда до выхода с эскалатора оставалось двадцать ступенек, эскалатор без предупреждения рванулся вперед и снова все, кто на нем были, повалились, но назад.

Лидочка, избитая, на ватных ногах, вышла из метро.

Сколько же можно мучить русскую соломенную вдову? В нее стреляют, за ней бегают, ее сбрасывают с эскалатора. Ну и денек…

Совсем уже стемнело, лед вокруг Белорусского вокзала был покрыт замерзшей грязью и скользкими кусками картонных ящиков. Последние торговки выкрикивали что-то у киосков, милиция уже ушла по домам, мелкие бандиты вытащили на мостовую столики со стаканчиками – завлекать приезжих идиотов игрой в наперстки. Лидочка скользила по буграм черного льда и замерзшим хлопьям картона.

Глава 3
Допрос

Лидочке ничего не снилось. Как провалилась в сон, вымывшись с дороги, так и вывалилась из него, от телефонного звонка.

Красавец Андрей Львович говорил с ней, как со старой приятельницей.

– Проснись, красавица, проснись, – заявил он, – открой сомкнуты негой взоры. Узнали меня?

– Пушкин, – уверенно ответила Лидочка.

– Нет, я серьезно, – сказал лейтенант.

– И я серьезно, Александр Сергеевич.

– Андрей Львович, – поправил ее лейтенант. – Ну ничего, со временем привыкнете к моему голосу.

– Это что, угроза? – поинтересовалась Лидочка.

– Мало ли что может случиться? – ответил лейтенант. – От врачей и милиции не отказываются.

Лидочке хотелось спать, глаза не открывались. Даже угроза постоянных встреч с милицией ее окончательно не разбудила.

– Вы меня слушаете? – спросил лейтенант.

– С трудом, – призналась Лидочка.

– Мне надо с вами поговорить, – сказал лейтенант. – Я сейчас как раз собрался в отделение, по дороге вас захвачу.

– У вас «Мерседес»? – спросила Лидочка, проникаясь отвратительным чувством беспомощности перед роком в лице милиционера. Ее самый сладкий утренний сон вот-вот будет добит.

– Нет, на своих двоих, – сказал лейтенант.

– Тогда я сама найду к вам дорогу. Часа через два.

– Часа через два я буду на другом объекте, – сказал лейтенант. – А мне надо записать ваши показания. Следователь мне не простит, если их в протоколе дознания не будет. Так что вставайте, вставайте. Я у вас через…

– Два часа! – закричала в трубку Лидочка.

– Через двадцать пять минут! – лейтенант дьявольски захохотал и бросил трубку.

Лидочка поняла, что Андрей Львович сдержит свое слово. Пришлось вставать, так и не выспавшись и не изгнав из себя вчерашние страхи и переживания. Причем утром они приняли странную форму. Войдя на кухню, Лида хотела подойти к окну, но не посмела – ей стало страшно. Ноги буквально прилипли к полу – сказалась замедленная реакция на вчерашние события. Голову ломило так, словно Лидочке уже исполнилось сто лет, хотя это было неправдой. Она заставила себя сделать крепкий кофе. И пока была в ванной, кофе убежал.

…В дверь позвонили. Лидочка поглядела в глазок. Никогда раньше не глядела в глазок, а на этот раз поглядела. Подумала, что пора бы Андрею позвонить из Каира, хоть они и не договаривались о таком звонке – жили по принципу много и часто ездящих людей: если вестей нет, это хорошие вести. Как только случается беда, о ней сразу становится известно.

За дверью стоял лейтенант Шустов, в шикарной шинели и ушанке. Только сейчас через глазок Лидочка увидела, что у него есть усы, небольшие черные усы.

Она открыла дверь и сказала, чтобы лейтенант проходил на кухню, кофе ждет.

Лейтенант стал отказываться, ссылаться на то, что им надо спешить, но Лидочка сама еще не завтракала, – так что лейтенанту пришлось подчиниться. Он разбавил свой кофе морем молока и выпил залпом. Пока Лидочка допивала свой кофе, он проверил, хорошо ли вставлено стекло, и спросил, когда комендант принесет стекло для внутренней рамы, а то дует. Лидочка сказала, что комендант ищет стекло. Лейтенант рассеянно водил пальцем по следу от пули. Потом смотрел в окно, как бы проверяя, откуда эта пуля прилетела. Он был серьезен. Лидочка подумала, что когда он говорил с ней по телефону, то был еще дома и вел себя как простой молодой человек, а теперь он уже ощущает себя на службе.

– Вы не женаты? – спросила Лидочка.

– Был женат, – ответил Андрей Львович. – Неудачно. Не сошлись мировоззрениями.

– Да, – сказала Лидочка, – это сложнее, чем не сойтись характерами.

Андрей Львович в очередной раз не понял ее, к тому же он, оказывается, не знал, что женщинам помогают надевать пальто или шубу. Может быть, в этом и заключалось несходство его с женой мировоззрений.

Когда они спустились вниз, было около девяти – невероятно раннее время, если забыть, что вчера она поднялась в шесть. Первой в дверь лейтенант Лидочку не пропустил – но она уже начала привыкать к свойствам его характера. Лейтенант даже задержал ее, выглянув наружу первым и посмотрев по сторонам, как положено делать полицейским из американского боевика. Не увидав никакой мафии, он пошел вперед, правда, придержав дверь для Лидочки. На улице было холодно, как вчера, сразу обожгло щеки.

– Крестный отец спит? – спросила Лидочка.

– А черт его знает, – ответил лейтенант. И Лидочка поняла, что на этот раз ответ лейтенанта следует понимать буквально. По какой-то, еще неясной для Лидочки причине лейтенант Шустов полагал, что ей может грозить опасность. А он вовсе не был похож на человека, который ни свет ни заря приходит за девицей от офицерского безделья…

– А что нового о Петренко? – спросила Лидочка.

– Ему повезло. Пуля пронзила мышцы. Выкарабкается.

– Не нам судить, – сказала Лидочка и смутилась – почему она должна учить морали лейтенантов?

– Судить будет суд, – согласился лейтенант.

Они вышли на площадь Тишинского рынка и направились вдоль сквера. Рынок лишь недавно открылся, но первые белорусские торговцы, что привозят утренними поездами сардельки и сметану, уже располагались на тротуаре.

Лейтенант крутил головой, словно искал злоумышленников, Лидочке он сказал о белорусских торговцах:

– Ну что будешь делать? Они нам своей грязью весь район погубили.

– Вы бы отвели им место, наняли бы уборщиков…

– Ничего не помогает – не хотят за собой убирать. Рынок.

Последнее слово прозвучало ругательно. Свобода торговли, хотя и приносит прибыль, для милиции – источник беспокойства.

В отделении было мало народу. У дверей стоял «газик» с решетками на окнах, туда сажали каких-то сонных оборванцев. В коридоре было пусто и пахло дымом хороших сигарет. Андрей Львович провел Лидочку к себе в комнату, разделся сам и повесил ее пуховик на вешалку в углу комнаты. Она села за стол, лицом к окну. Перед глазами была Васильевская улица. Надо будет сегодня позвонить этой Алене. Жаль, что она не взяла с собой сумку, в которую положила записку с телефоном, а то можно было бы зайти к ней прямо из милиции. Ее дом где-то рядом.

– Я вас пригласил, – заявил лейтенант безличным голосом чиновника, не имеющего ничего общего с галантным ее приятелем, который провожал ее от дома до отделения, – чтобы снять с вас показания относительно перестрелки, имевшей место по Средне-Тишинскому переулку вчера утром.

– Но вы же все знаете.

– Лидия Кирилловна, – сказал лейтенант, – вчера мы разговаривали. А сегодня мне к следователю идти, показывать, что сделано.

– А разве вы не следователь? Я думала, что вы как комиссар Мегрэ.

– Давайте без шуток, – осадил ее лейтенант. – У нас не Франция. У нас следствие ведет прокуратура.

– А вы?

– Мы ей помогаем, – сказал лейтенант, и Лидочка поняла, что его не устраивает такой порядок вещей, он предпочел бы французские порядки.

– Значит, вы как служебная собака, – рискованно произнесла Лидочка. Но лейтенант почему-то не обиделся, а понял ее правильно.

– Вот именно, – сказал он. – Мы прибегаем, берем след, догоняем, хватаем, получаем пулю в живот, а Чухлов разбирает бумажки и проявляет неудовольствие. Все верно.

– Чухлов – это следователь?

– Следователь прокуратуры, – уточнил Шустов. – Мы с вами поговорим, а он прочтет.

– Так, может, ему лучше сразу поговорить со мной?

– Если он сочтет нужным, то он вас вызовет. А может, не вызовет. У него тридцать дел, только и успевает закрывать.

Они помолчали. Этим Лидочка выражала сочувствие своему знакомому милиционеру. Но оказалось, зря.

– И это хорошо, – признался Шустов. – А то бы меня вообще делами завалило. Я же за день два-три раза выезжаю, в городе беспредел. Когда мне все расследовать?

– Значит, он не успевает, и вы не успеваете, – поняла Лидочка.

– Но записать все нужно, – закончил разговор лейтенант. – Вы оказались одной из двух свидетельниц.

– А кто вторая? – Лидочке вдруг стало обидно, что она потеряла монополию из-за того, что какая-то бабуся с шестого этажа выглянула на шум.

– Как кто? Забыли, что ли? Лариса, ваша соседка, – она же тащила его.

– Я думала, что она – потерпевшая.

– А в чем она потерпевшая? Что пальто кровью испачкала?

– Ее могли убить.

– Но ведь не убили.

– Вы жестокий человек, лейтенант.

– Жизнь заставляет… Не улыбайтесь, я даже не шучу. Вы бы насмотрелись на то, что я вижу, – вообще бы в человечестве разочаровались. А я терплю. Жена бывшая меня просто умоляла – Андрюша, уйди из розыска, будем хорошо жить, устроишься, как человек. Чудачка. Я же авантюрист.

– Значит, вами управляет не совесть?

– А вы детективы читали? Наши, совковые?

– И не деньги?

– Теперь за американские принялись. Давайте перейдем к делу. Меня в любой момент могут отозвать. Чует мое сердце, надвигается бешеный день. Итак, начнем с начала: ваше имя, отчество?

– Берестова Лидия Кирилловна.

– Год рождения?

– Тысяча девятьсот пятьдесят девятый.

– Вот бы никогда не подумал.

– А что вы подумали?

– По крайней мере, на десять лет моложе.

– Нет, к сожалению, я гожусь вам в тети.

– Очень любопытно. Только я вас тетей называть не буду.

– Я этого и боялась.

– Проживаете по адресу…

– У вас указано.

– Что можете сообщить по поводу событий, имевших место возле вашего подъезда вчера, в семь часов утра? Почему вы так рано поднялись?

– Я провожала мужа в командировку.

– Куда?

– Это имеет отношение к делу?

– Возможно.

– Он улетал в Каир, на конференцию по коптскому искусству.

– Он что, этим искусством занимается?

Лидочка уловила в вопросе снисходительность настоящего мужчины, который занимается настоящим делом, к недомерку-искусствоведу.

– В частности, он разбирается и в этом. Иначе зачем бы египетскому правительству его приглашать?

– Не знаю, – отрезал лейтенант.

Было очевидно, что на месте египетского правительства он загнал бы Лидочкиного мужа на полуостров Таймыр.

– Расскажите, что вы видели.

– Было тихо, – почему-то Лидочка вспомнила сначала, как было тихо. – И вдруг я услышала, что к дому подъезжает машина. Я решила, что Андрей что-то забыл, понимаете?

– Конечно, понимаю. Самое обидное, – согласился следователь. – Я как-то билет дома оставил. На самолет. Подхожу к стойке для багажа, чтобы отметиться, и вспоминаю, что билет лежит на столе. Дома лежит, понимаете?

– Понимаю, – сказала Лида.

Перед окном проехал троллейбус. Люди поднимались, готовясь выйти на последней остановке. Шустов записывал. Из-за этого возникла пауза.

– Пора вам переходить на диктофоны, – сказала Лида.

– Пленки не подпишешь, – возразил Шустов. Он поставил жирную точку и произнес: – Продолжим наш разговор. Следовательно, вы подошли к окну. Кстати, ваш муж уехал на служебной машине?

– Нет, на такси, – сказала Лидочка. – Я подошла к окну и увидела другую машину, белую «Тойоту». В ней было двое. Один толстолицый в большом длинном пальто, вернее всего, верблюжьего цвета.

– Почему вернее всего?

– Потому что рассвет только начинался, и отличить верблюжий цвет от светло-голубого нелегко.

– Но именно верблюжий, а не серый? Почему? – вскричал Андрей Львович.

И в то же мгновение Лидочка заглянула на много лет назад и поняла, почему он стал именно сыщиком и не мог стать никем иным. Он любил дознаваться. Он уже в первом классе допрашивал своих сверстников: а где ты был, а куда ты пойдешь… от него несчастная жена ушла, потому что он ее замучил допросами. Нет, даже не сами допросы были так сладки Андрею Львовичу, как возможность поймать человека, загнать в угол, заставить его смешаться, сбиться с толку, соврать, а потом вывести на чистую воду.

– Верблюжий цвет я вычислила по фасону, – сказала Лидочка.

Шустов отложил ручку, заглянул Лидочке в глаза и спросил:

– Объясните, пожалуйста, что вы имеете в виду под фасоном.

Лидочка искренне ответила:

– Это невозможно, Андрей Львович.

– Вы правы, – признал тогда лейтенант. – Оно было песочным.

Лидочка ему нравилась. Она была женщиной мягкой, доброй и стеснительной. У нее было лицо, которым можно любоваться, – правильный овал, обрамленный забранными сегодня назад пепельными волосами, губы чуть более полные, чем нравилось лейтенанту, зато такого нежного розового цвета, словно никогда в жизни Лидочка не дотрагивалась до них помадой. И глаза у женщины были серыми, большими, а ресницы вокруг темными и густыми. Пожалуй, глаза были очень красивыми. Лейтенант не знал Лидочку и не догадывался, что губы и ресницы были умело тронуты косметикой, хотя Лидочка и спешила сегодня утром, и, уж конечно, он не подозревал, что Лидочкины глаза могут менять цвет и становиться стальными и узкими, если Лидочка гневается.

Помимо симпатии к прелестной женщине, что так остро и недоброжелательно почувствовала Инна Соколовская, которая надеялась женить на себе Шустова, Андрей Львович имел и дополнительные виды на Лидочку. По обстановке в квартире, по количеству книг, по одежде этой женщины, ну и, конечно же, на основе информации, походя выуженной у коменданта, лейтенант Шустов понял, что Лидочка – не простая жиличка и не простая гражданка, а ее муж не какой-нибудь искусствовед, а член-корреспондент Академии наук и член президентской комиссии. В последние месяцы Шустов принялся коллекционировать нужных людей, ибо понял, что пора уходить в большую политику, где чувствуется такой дефицит квалифицированных юристов и решительных молодых людей, готовых навести в стране спокойствие и порядок. А в таком случае Берестовы могли ему понадобиться. Только не следует думать, что Шустов был циничным и на все готовым карьеристом – все его политические планы пока что оставались в его воображении.

Временно признав свое поражение в вопросе о верблюжьем цвете пальто, Шустов сделал вид, что удовлетворен данным ответом, и стал задавать следующие вопросы.

– Что еще вы может сказать о пострадавшем? – спросил он.

– Ничего, – ответила Лидочка. – Кроме того, что он был модно пострижен.

– То есть без головного убора?

– Разумеется, Андрей Львович. Иначе бы я не догадалась, что он толстощекий и модно пострижен.

– Вы его раньше видели?

– Может быть.

– Что это значит?

– Могла видеть его с Ларисой, но не обратить внимания. Он не первый и не последний толстощекий кавалер нашей фотомодели.

Лидочка постаралась не вкладывать в эту фразу никаких эмоций, чтобы не навлечь на себя новых вопросов следователя.

– Откуда вы знаете, что она фотомодель? – сразу вцепился в это слово Андрей Львович.

– Потому что все в доме знают о том, что она – фотомодель. – На этот раз Лидочка вложила в наименование обозначение профессии.

Шустов был цепок, но не чуток. Его удовлетворил ответ.

– На какой автомашине прибыл пострадавший? – спросил следователь.

При ближайшем рассмотрении глаза у следователя оказались не совсем черными, а темно-шоколадными, но все равно совершенно непрозрачными, что смущало Лидочку, потому что она не могла заглянуть внутрь следователя. Пальцы у Андрея Львовича были не очень короткими, но сильно сужались к концам, и ногти были острыми, как у женщины.

– Пока следствием не выяснено, кто в этой ситуации пострадавший, а кто нет, мы с вами воздержимся от оценок, хорошо? – спросила Лидочка исключительно для того, чтобы перехватить инициативу.

– Это не оценка! – Андрей Львович повысил голос, и Лидочка подняла вверх густые брови – чуть растерянно и почти жалобно. Глаза ее излучали беззащитность, и лейтенант смутился.

– Может, вы хотите чаю? – спросил он. – Я могу поставить. У нас плитка есть.

– Нет, что вы, Андрей Львович, – лукаво ответила Лидочка, – вы же плитку от пожарных в сейфе прячете. А вдруг кто войдет?

– Нет, в шкафу, – сказал Шустов, но улыбнулся. – Я повторю вопрос?

– Не надо. Я помню. Он касается машины. Так вот, ваш Петренко приехал в белой «Тойоте». Эту машину два часа спустя увезли на буксире ваши сотрудники. Вернее, я надеюсь, что это были ваши сотрудники, а не просто угонщики.

– Наши, наши, – успокоил ее следователь.

Солнце уже поднялось довольно высоко – февраль звал весну. По подоконнику ходил голубь, ждал крошек от Инны Соколовской.

– Откуда вы знаете, что это была «Тойота»? – спросил следователь.

– У моего начальника такая же, – ответила Лидочка.

– Вы могли ошибиться. Они теперь все похожи. – В голосе лейтенанта промелькнула горечь небогатого человека.

– Нет, я не ошиблась, – сказала Лидочка.

– Хорошо. – Андрей Львович вздохнул, будто Лидочка чем-то его огорчила. – Что вы еще можете мне сообщить по этому делу?

– А потом к дому подъехала другая машина.

– Какой марки?

– «Нива».

– Цвет заметили?

– Вишневая.

– И что сделала эта машина?

– Эта машина притормозила, и я увидела, что окна с моей стороны в машине опустили и в них появились стволы.

– Какие стволы?

– Я сначала думала, что пистолетные, но вы мне вчера объяснили, что стреляли из автоматов.

– Так, – произнес следователь, словно поймал Лидочку на серьезном проступке. – Но вы-то не видели, из чего стреляли.

– Зато я видела их лица.

– Но они же были в глубине, в темноте.

– Нет, они выглянули.

– Вы бы могли их узнать?

– Одного, может, узнала бы. Усатого.

– Но может, ошиблись? – Лидочке показалось, что лейтенант надеется на ошибку. И пошла ему навстречу:

– Может быть, я и ошиблась.

– Хорошо, – сказал Шустов. – Теперь давайте перейдем к следующему вопросу. Вы стояли у окна. Вас было видно с улицы?

– Разумеется. На кухне горел свет, занавеска была откинута.

– Значит, вас могли увидеть из машины, – голос следователя сошел на нет. Он замолчал и стал постукивать концом ручки по листу бумаги. – Вас могли хорошо видеть из машины.

– Вряд ли хорошо, – возразила Лидочка. – Но мой силуэт – да!

– А знаете ли вы, – спросил Шустов, – что выстрелы по вашему окну были не случайны?

– Вы хотите сказать, что они меня заметили?

– Да, вы поставьте себя на их место. Вот они едут медленно, вот они увидели свою жертву. Он же вышел из машины.

– Он вылез и пошел к Ларисе, чтобы проводить ее до подъезда.

– Тут они снизили скорость?

– Почти остановились.

– Теперь представьте себе, Лидия Кирилловна, что все окна в вашем доме были совершенно темными. И лишь в одном окне на втором этаже, как раз над подъездом, горит свет. Там стоит женщина и смотрит.

– Все случилось слишком быстро, чтобы они меня разглядели.

– Так они вас и не разглядывали! Они вас и убивать не хотели!

– Так зачем стреляли?

– А затем, чтобы отогнать вас, чтобы вы их не рассмотрели. Неужели не понятно?

– Понятно.

– Они боялись, что вы запомните их… или хотя бы машину.

– Я и запомнила.

– А еще больше они боялись, что вы заметите номер машины. Ведь бывают чудеса.

– Номер у них был такой, – сказала Лидочка, – «ю 24–22 МО»… Я говорю, что номер у них был…

– Вы не могли его запомнить!

– Но у меня хорошая память на цифры, – сказала Лидочка. – И они проехали под самым фонарем.

– Так чего же вы раньше молчали?

– А вы меня не спрашивали!

По виду Шустова можно было заключить, что он жаждал назвать ее идиоткой, но удержался.

– Ну почему? Почему вы сразу не сказали! Мы же сутки потеряли!

Андрей Львович был глубоко удручен. И Лидочка даже поняла почему. Он ведь должен был допросить ее вчера и выудить информацию. А раз не выудил, значит, сам виноват. О номере машины следовало спросить сразу, когда был шанс эту машину задержать.