Текст книги "Старый год"

Егор не знал, как разбудить ее, чтобы не испугать. Но девочка даже во сне почувствовала его взгляд и подняла голову. Она смотрела на Егора без страха и любопытства. Потом легко поднялась и взглянула на замерший эскалатор. Эскалатор уходил вниз, в темноту, и оттого казался бесконечным. Егору показалось, что девочка ждет, когда же эскалатор поедет вновь.

Между Егором и девочкой был невысокий металлический барьер. Егор перепрыгнул через него.

– Ты что здесь делаешь? – спросил Егор.

Девочка не ответила.

– Я тебя еще вечером видел, – сказал Егор. – Я на тебя обратил внимание.

Девочка молчала и смотрела на эскалатор. Будто терпеливо ждала, когда же этот парень уйдет и оставит ее в покое.

– Честное слово, я рад тебя видеть, – сказал Егор. – Все-таки теперь я здесь не один.

Девочка пожала плечами. Клетчатое пальто было ей коротко, из-под него торчали ноги – прямые и тонкие как палки. Лампа над головами начала тускнеть, словно кто-то включил реостат.

– Больше никто не придет, – сказал Егор. – Пошли отсюда.

– Я не пойду, – сказала девочка. Голос у нее был хриплый, низкий. Наверное, она простудилась.

– Но почему?

– Он обещал приехать. Он сказал, что приедет.

– Метро не работает. – Егор старался не сердиться на упрямство этого ребенка. – Поезда не ходят. Ты же видишь, что никто не поднимается.

– Я подожду, пока оно снова заработает.

Лампа над головами замигала и погасла. Лишь слабый свет проникал снаружи сквозь проем. Девочка вдруг пошла к эскалатору, словно хотела убедиться в том, что он и на самом деле не движется. Егор не стал ей мешать. Девочка остановилась перед непроницаемой темнотой и вдруг спросила:

– Ты где?

– Я жду, – сказал Егор, – пошли.

Они вышли в серый воздух. Девочка схватилась за рукав куртки Егора, будто испугалась, неожиданно проснувшись. И Егору сразу стало спокойнее – как будто девочка забрала у него страх, а ему оставила заботу о слабом существе.

Они стояли под навесом у метро.

– Светает уже, – сказала девочка.

– Здесь всегда так, – сказал Егор. Хотя, конечно, не был в этом уверен. Но он был старожилом этого мира, а девочка только в него входила.

– Светает, – упрямо повторила девочка.

– Посмотри! – громко сказал Егор и осекся – слишком уж далеко разнесся голос. – Снега-то нет.

– Снега нет, – в тон ему произнесла девочка.

От входа был виден вагон трамвая. Вагон был старый, стекла разбиты, как будто его привезли со съемок про войну сорок первого года.

– Как тебя зовут? – спросил Егор.

– Люся, – ответила девочка. – Люська Тихонова.

Она обернулась к Егору и впервые поглядела на него, словно признала его существование. Глаза у Люськи были серые с черным ободком, а брови оказались тонкими и будто проведенными циркулем, прядь темных волос выбилась сбоку из-под платка. Когда Люська говорила, брови двигались, уезжали вверх, выражая удивление. Люська часто удивлялась.

– Ну, я пошла, – сказала Люська.

– Куда же ты пойдешь? – спросил Егор.

– Домой? – Получилось не утверждение, а вопрос. Словно она и сама в этом не была уверена.

Егор решил было, что Люська сообразила, что она попала в другой мир, но оказалось – причина куда более земная.

– Ты хочешь домой? – спросил Егор.

– А куда же мне теперь? Константин не приехал.

– Кто такой Константин?

– Отец мой, – ответила девочка. – Обещал, а не приехал. А домой я не хотела. И сейчас не хочу.

– Я думаю, что дома у тебя никого нет, – сказал Егор.

Брови опять убежали наверх. Люська молчала – брови спрашивали.

– Ты ведь не хотела Нового года?

– А на что он мне? – спросила Люська. – Только бить будут.

– Кто?

– А все – и мать, и отчим. Они напьются и будут бить меня. В четыре руки.

– Я думаю, – сказал Егор, – что случилась страшная штука. Мы с тобой остались на платформе, а поезд ушел.

– Ты чего говоришь?

– Может, я неправильно понимаю, а может быть, я, к сожалению, прав, – сказал Егор. – Но если очень не хочешь переходить в новый год со всеми людьми, то можно остаться.

– Где?

– Наверное, в старом году.

– А это старый год? – Люська обвела рукой вокруг. Рука высунулась из короткого рукава пальто.

– Ты же видишь – людей нет, даже деревьев нет.

– Ну уж! – вдруг ожила Люська. – Так не бывает.

– Я тоже знаю, что не бывает, – согласился Егор. – Но вот случилось.

– А я не хочу домой идти, – сказала Люська. – Я же убежала, потому что Константин обещал ко мне приехать. А теперь уж, наверное, не приедет. Но мне все равно некуда идти. Придется домой.

– А ты далеко живешь? – Егору надоело втолковывать этой тупой девочке простые вещи.

– Вон там, за углом.

– Ну хорошо, – сказал Егор, – пошли, ты сама посмотришь, что там никого нет.

– А ты иди по своим делам, – сказала Люська – Я без тебя дом найду.

– Как хочешь, – согласился Егор. – Я здесь подожду. Если никого не найдешь, возвращайся. Но думаю, мы с тобой здесь вдвоем остались.

– Я пошла, – сказала Люська, но не двинулась с места. Егор стоял, ждал. – А куда они в самом деле делись?

– Опять двадцать пять!

Тогда Люська побежала прочь. Это было так неожиданно, что Егор кинулся было вслед, потом взял себя в руки. Он был уверен, что никого она дома не найдет.

Правда, ему было страшновато, потому что он понимал, что какие-то люди здесь все же есть и девочку могут обидеть. Поэтому Егор медленно пошел следом за Люськой.

Но тут его внимание отвлек звук разбитого стекла. Звук донесся сверху. Егор поглядел туда. Блестя на фоне бегущих облаков, с высокого шестого или седьмого этажа падали осколки стекол. А в самом окне был виден человек, совсем голый, с длинными волосами, но не разберешь – мужчина или женщина – далеко и освещение не очень хорошее.

Осколки разбитого окна зазвенели, рассыпаясь на кусочки, о мостовую.

Тот человек, наверху, смотрел на них, словно удивлялся. Потом неловко перевалился через подоконник – Егор даже крикнуть ему не успел, чтобы был поосторожнее, – и медленно, а главное, совершенно беззвучно полетел к земле, будто испытывал себя, может ли он летать. Он плавно переворачивался в полете, и казалось, что ему лететь нравится.

Но полет оборвался тупым и влажным ударом.

Человек лежал на асфальте.

Егор кинулся было к нему – может, нужна помощь. Ведь в таких случаях не думаешь… Егор пробежал несколько шагов по направлению к лежащему телу. И замер.

Потому что из-за угла быстро, как таракан, выскочил давешний велосипедист. Или другой, но на него похожий. Он словно поджидал там, за углом, и подъехал буквально через минуту после смерти самоубийцы.

Велосипедиста Егор боялся – с первой встречи. Велосипедист был деловит и бесстрастен. Как робот.

Он подъехал к стене, прикоснулся к ней рукой и повернул большое колесо так, чтобы удобнее ступить на землю. Оставив велосипед прислоненным к дому, он сделал два шага и наклонился над распростертым телом самоубийцы. И хотя Егору было до него метров сто, он довольно четко видел, что происходит.

Как бы стремясь ожить, самоубийца двинул рукой – Егор видел, как его пальцы сжимались и разжимались. Затем дернулась голова.

Велосипедист внимательно рассматривал лежащего на асфальте человека. Затем откинул назад черную блестящую полу плаща и, сделав резкое движение рукой, вытащил из ножен короткий меч. Или длинный нож. Меч блеснул в руке. Велосипедист тщательно прицелился и занес меч. Самоубийца робким движением поднял руку, будто стараясь защититься от удара. Но было поздно. Меч опустился на шею самоубийцы, и его голова покатилась в сторону. Велосипедист шагнул следом за головой, нагнулся и быстрым движением поднял ее за волосы. Темная кровь лилась из шеи, как из опрокинутого кувшина.

Движения велосипедиста были деловитыми, экономными. Под другой полой плаща обнаружился мешок. Велосипедист сунул голову в мешок и затянул его.

Затем свистнул. Переливчато, долго – Егору было видно, как вытянулись трубочкой его губы.

Ничего не случилось. Велосипедист отошел к стене, взялся за руль велосипеда и ловким движением взобрался на седло. Велосипед совершил полукруг, прежде чем человек сумел направить его по проспекту.

Егор смотрел вслед велосипедисту.

Он не мог бы сказать себе, испуган ли тем, что увидел, или нет. Он смотрел на эту сцену без интереса, внутренне сжавшись, но не более как на отвратительную сцену в фильме. Его это как будто не касалось.

Егор кинул взгляд в ту сторону, куда убежала Люська. Вот ей этого видеть не следует. Но Люська не возвращалась.

Надо бы отыскать ее. Но какое-то неясное, даже стыдное любопытство заставило Егора вместо этого медленно направиться к обезглавленному трупу. Ему самому непонятно было, что же он собирается там увидеть. Да и не хотелось видеть.

Но он шел.

Не доходя шагов десяти, Егор заметил какое-то движение возле тела, как будто покойник снова намеревался ожить.

Егор замер. Потом все же проклятое любопытство заставило его двинуться дальше.

Но не до конца.

Он остановился в пяти метрах от тела и тогда понял, что же движется. Это были большие светло-коричневые муравьи, размером с пчелу, – они выбегали вереницей из открытого подвального окна и стремились к телу. Они окружили лужу крови на асфальте, облепили шею и руки. Их становилось все больше, и уже казалось, что весь человек шевелится.

Егор решил, что именно велосипедист свистком вызывал муравьев, которые здесь служат как бы санитарами. Иначе откуда взяться муравьям во вчерашнем мире?

И тут до него донесся высокий крик.

Кричал ребенок.

Егор сообразил, что это Люська.

И сразу забыл о страшном велосипедисте, муравьях и самоубийце – главным в этом мире была Люська. Она возвращала Егора к разумным действиям и чувствам. Пока она есть, с ума не сойдешь, хотя бы потому, что надо заботиться о ребенке.

Егор побежал через площадку у метро к домам, что толпились за круглым вестибюлем. Крик оборвался. Стало совсем тихо.

Егор бежал и мысленно уговаривал Люську не кричать, потому что ее может услышать велосипедист.

Егор вбежал во двор дома, в котором был магазин «Рыба».

И сразу увидел Люську. Люська неслась по пустынному двору, но не к нему, не к метро, а к арке, ведущей на проспект.

– Люся! – позвал Егор. – Ты куда?

Люся остановилась как вкопанная. Повернула голову. С надеждой и страхом – не показалось ли ей. И тут увидела Егора.

– Ну где же ты! – закричала она с укором. – Почему тебя нет?

– Ты заблудилась? – спросил Егор.

Он был несказанно рад тому, что ничего плохого не случилось.

– Я пошла к нам, – сказала Люська. Она протянула руку и взяла его за пальцы. Ее рука была невесомой и пальцы такими тонкими, что страшно было ей сделать больно. – Дверь открыта, а дома никого. И вещи унесли. Кто унес вещи?

– Не знаю, – сказал Егор. – Какие-то вещи здесь остаются, другие исчезают. Разве нам с тобой понять?

– А что случилось? – На этот раз Люська спрашивала без упрямства, просто с интересом.

– Я тебе объяснял.

– Да, ты объяснял, – согласилась печально Люська. – Только я с самого начала не поняла, а теперь тем более не понимаю. Я бы обратно вернулась.

– А ты хочешь?

– Здесь так плохо.

– Здесь плохо, – согласился Егор.

– Куда мы пойдем?

– Ты устала?

– Нет, только хочу спрятаться. Может, в метро спрячемся и ты мне все расскажешь?

– Не надо в метро, – сказал Егор.

Если есть муравьи, подумал он, то могут быть и крысы. И всякие гады. Вернее всего, они таятся в темных местах. Так что лучше оставаться на свету.

Они вышли под аркой на проспект. Лишенный деревьев и снега, лишенный машин и людей, проспект стал невероятно широким и тоскливым. Казалось, что до домов на той стороне не добежишь.

– Скорей бы люди возвращались, – сказала Люська. – Если бы была золотая рыбка, я бы ее попросила, чтобы люди возвратились.

У закрытого железными ставнями коммерческого киоска возилась какая-то фигура. В руке у этого человека был лом. Человек был странно одет – в черное длинное пальто без одного рукава, вместо него был виден оранжевый рукав рубашки.

Волосы у человека были серыми, они окружали тусклым венчиком блестящую лысину.

– Пойдем отсюда, – сказал Егор.

– Погоди, – возразила Люська. – Давай посмотрим, что он делать будет.

Человек ковырял ломом в замке ставня, поддел ее и с натугой рванул. Ставень страшно заскрипел, замок отлетел и со звоном упал на тротуар.

Ставень открылся, и оказалось, что за стеклом палатки осталось немало бутылок.

Человек с размаху ударил ломом в стекло. Несколько бутылок вывалилось наружу. Человек подхватывал падающие бутылки. Одну сунул в карман пальто, вторую за пазуху. Третью держал в руке. Лом мешал ему, но человек с ним не расставался.

Теперь, когда он обернулся, можно было увидеть его лицо, мятое, серое, как и волосы. Все в нем было обвислым – нижняя губа, нос, щеки.

Егор попытался закрыть собой Люську, но она вырвалась.

– Пыркин! – крикнула Люська. – Ты что здесь делаешь?

– Люська! – Пыркин обрадовался. – Ты меня помнишь, скворец?

Пыркин с трудом закинул лом на плечо. Егор заметил, что он бос, но ноги у него такие грязные, что не сразу сообразишь, ботинки это или пальцы наружу.

– Пыркин, – спросила Люська, – ты зачем хулиганишь?

– А я не хулиганю, – с достоинством ответил Пыркин. – Я делаю тщетную попытку. А кто с тобой?

– Это Егор, – сказала Люська. – Он меня в метро нашел. А что случилось?

– В каком смысле, скворец?

– Где все люди?

– Нету людей, – грустно произнес Пыркин, покачнулся, лом вырвался у него из руки, скользнул по спине и грохнулся об асфальт. – Мы с тобой, Люська, оказались на том свете. Хотя есть и другие теории, с которыми ты имеешь возможность познакомиться.

– Пыркин раньше учителем был, – сообщила Люська, пропустившая мимо ушей сентенцию о том свете. – А потом спился.

– А собачку мою не видели? – спросил Пыркин. – Черная такая собачка Жулик. Может, сманили? Нелюди его не любят.

– Нет, не видели, – сказала Люська. – Не было у тебя никогда собачки.

– Это в той жизни не было, – сказал Пыркин.

– А он у нас во дворе жил, – сообщила Люська Егору. – В прошлом году пропал.

– В позапрошлом, – поправил ее Пыркин. – Под Новый год. Сегодня справляем вторую годовщину моего пребывания на том свете.

Егор понимал, что никакой это не тот свет. На том свете трубят ангелы и так далее. Это для религиозных людей. А Егор не был религиозным человеком.

– Точно, под Новый год, – согласилась Люська. – Его с милицией искали. Овчарку приводили, честное слово. Сама черная, а брюхо серое. Не веришь?

– А Жулик весь черный, – сказал Пыркин.

– Не нашли? – спросил Егор. Вопрос казался странным. Если он здесь, то, конечно же, не нашли. Но Егор спрашивал не зря. Ему интересно было узнать, не остается ли что-нибудь от человека в том, настоящем мире? А вдруг это и в самом деле царство мертвых? Тогда должны были найти труп Пыркина. А перед ними сейчас – его душа.

– Не нашли, – сказала Люська. – Мать говорила, что и хорошо, что пропал. Он как напьется, дикий становился, безумный.

– Вот это лишнее, скворец. Пыркин теперь – другой человек. И вы, молодой человек, не обращайте внимания на детский лепет. Людмила светлая, но замученная жизнью девочка. Не исключено, что мы имеем дело с генетическим дефектом, – заявил Пыркин.

– Какой еще дефект! – обиделась Люська.

– Ну что, вспомним старое? – спросил Пыркин и, поднеся к зубам бутылку водки «Русская», сорвал крышечку. Затем коротко и энергично взболтал водку и воткнул горлышко себе в рот, как будто кормил младенца детским питанием.

Голова Пыркина запрокинулась, кадык ходил по горлу, вот-вот разорвет кожу! Егор и Люська смотрели как завороженные. Водка в бутылке колыхалась, втягиваясь, как в воронку, в горлышко, и пропадала в Пыркине. Когда оставалось около половины, Пыркин вдруг оторвал горлышко от губ и, неловко замахнувшись, кинул бутылку. Она разбилась об асфальт, брызги стекла и жидкости разлетелись букетом, напомнив Егору, как прыгал из окна самоубийца.

– Чепуха, чепуха и всяческая чепуха! – закричал Пыркин, закашлялся и стал отплевываться. Это было неприятное зрелище.

Люська сказала:

– Пойдем отсюда, бог с ним. Алкоголик.

– Не уходите! – откашлялся Пыркин. – Я не пью вовсе. Это так, для памяти.

– Ничего себе память! А еще учителем был, – сказала Люська.

– Ничего ты не понимаешь, – ответил с чувством Пыркин. – Скорбь моя происходит оттого, что здесь нельзя насытить желудок и напоить мою голову. Здесь нельзя напиться, отключить мозги и забыть об ужасной своей судьбе. Понятно?

– Понятно, – сказала Люська, хотя не поняла.

– Эх, одно утешение, что вкус остался.

– Вы только из-за вкуса пьете? – спросил Егор.

– А ты попробуй, давай я тебе другую бутылку открою. Ты попробуй, внутрь проходит, а реакции никакой. Хоть ведро выпей. Дать попробовать?

– Егор, не смей и думать! – приказала Люська, опытная в обращении с пьяницами. – Это так начинают с глоточка, с рюмки. А потом вся жизнь будет поломанная.

– Не буду я пить. Видите, – сказал Егор, улыбнувшись, потому что его вдруг тронула забота Люськи.

– И правильно, – сказал Пыркин. – Мне больше останется.

Он громко засмеялся, хотя смеяться ему не хотелось.

Потом оборвал смех, и сразу стало тихо. Тишина напомнила, что они здесь одни.

– Ну пошли, что ли, – сказал Пыркин.

– Куда? – спросил Егор.

– Вам здесь оставаться нельзя. Сожрут, убьют, издеваться будут. Пошли к нам. На передовой пост империи.

– А вы там не пьянствуете? – спросила Люська.

– Объяснили же тебе! Рады бы пьянствовать, но водка на мозг не действует. Ну, пошли, пошли, а то кто-нибудь придет.

– Пошли, – сказала Люська и, взяв Егора за руку, потянула за собой.

Пыркин пошел впереди.

– Тут недалеко, – сказал он. – У речки живем. На Воробьевых горах, у речки.

– На Ленинских горах? – догадался Егор.

– Называй как знаешь. Может, они и Ленинские, если он с Огаревым тут клятву давал на верность народу.

– Нет, – попался на удочку Егор. – С Огаревым тут клятву давал Герцен.

– Точно, – хмыкнул Пыркин. – Ленин давал клятву с Троцким.

И громко засмеялся. Пыркин не умел иначе смеяться. Он смеялся, широко открыв рот, зубы наружу, щеки трясутся, нос болтается – ну как будто индюк смеется. Только очень отощавший индюк.

Пыркин наступил на стекло, подпрыгнул, задрал ногу и стоял на одной, выковыривая стекло из черной подошвы.

Они прошли мимо круглой громады нового цирка, некоторые стекла его были еще целы. Слева поднимался из пустыря университет, справа пошли причудливые здания Детского музыкального театра. Когда переходили улицу, Егор непроизвольно посмотрел налево.

– Нет здесь троллейбусов, – сказал Пыркин.

За бензозаправкой у Дома пионеров стояло несколько избушек. Еще одна деревня. Пыркин немного прихрамывал, горлышко бутылки высовывалось из кармана пальто. Люська семенила рядом с ним. Егор чуть отстал и попытался прогнать это бредовое видение. Он зажмурился и сосчитал до десяти. Дальше считать не решился, чтобы не упасть. Открыл глаза, но ничего не пропало: на фоне серого неба шагали две фигуры. Впереди сутулый Пыркин в черном пальто, один рукав оранжевый, за ним в клетчатом пальтишке девочка Люська.

– Ты в каком классе учишься? – спросил Пыркин, не оборачиваясь.

– В девятом.

– Может быть, я тебе буду курс истории читать, – сказал Пыркин, – чтобы ты не отставал от программы. Мы тебе и физика найдем. Есть у нас один.

Егор пожал плечами – предложение звучало глупо.

– Меня называй Вениамином Сергеевичем, – сказал Пыркин. – Я не люблю, когда по фамилии называют старших, словно алкоголика какого-то.

– А здесь много людей? – спросил Егор.

– Есть люди, – ответил Пыркин.

– А вас с милицией искали, – почему-то повторила Люська. – Овчарку приводили.

– Слышал, слышал! – сказал Пыркин. По мере приближения к реке он становился трезвее и собраннее. – К сожалению, у меня сманили Жулика. Это была очень нужная собачка. В экспедиции никогда без Жулика не ходил. Жулик нелюдей чует.

– Кого?

– Увидишь, – сказал Пыркин. – Без них не обойдешься. Из-за них, скажу тебе, кроме меня, никто из наших в экспедицию не ходит.

Дорога нырнула вниз, прорезая обрыв к реке, но они пошли стороной, по голому крутому склону.

– Они поджидают у бывшего эскалатора, – сказал Пыркин. – Там и сидят.

– Объясните нам, кто такие и почему сидят, – попросил Егор.

– Некогда. Постараемся их обойти.

Он вынул из кармана бутылку, держа ее за горлышко как гранату.

– А нам что делать? – спросила Люська.

– Вам меня слушаться. Когда скажу бежать – бегите. Главное – прорваться к Москве-реке. Но если мы пройдем на цыпочках, может, обойдется.

Они спустились ниже, и тут, как назло, Люська раскашлялась.

– Молчи! – зашипел Пыркин. – Ты нас всех погубишь.

По закону подлости Люська просто заходилась в кашле.

– И зачем только я вас с собой взял! – воскликнул Пыркин.

За сухим одиноким деревом пробежала тень. Замерла, исчезла. Но Егор почувствовал, как тень смотрела на него.

– Все, – сказал Пыркин обреченно. – Нас обнаружили.

– Это фашисты? – спросила Люська, переведя дух.

– Это нелюди, – ответил Пыркин. – Хуже сионистов проклятых.

Такие слова в устах учителя, даже спившегося учителя, звучали необычно.

– Эх, Жулика нет. – Пыркин пошел вниз, размахивая бутылкой. – Держитесь ко мне ближе. Сейчас будем совершать бросок.

Они перевалили через незаметный пригорок, и перед ними открылась река. Слева она широкой серой лентой обходила стадион в Лужниках, справа был Метромост. У первой опоры Метромоста стояла голубая бытовка, оставленная рабочими.

– Хижину «Последний приют земледельца» видите? – Пыркин показал на бытовку. – Вот до нее нам и надо добежать. Это только кажется, что до нее недалеко, – бросок может растянуться на всю оставшуюся жизнь.

Пыркин кинулся вниз к реке, размахивая оранжевой рукой, мелькая черными пятками и подвывая, как обиженный щенок.

Это было похоже на детскую игру в войну.

Егор несся следом, думая только о том, чтобы удержаться, не потерять равновесия и не покатиться кубарем под откос. Рядом бежала Люська. И вдруг этот полет прервался. Егор врезался в Люську, крепко схватил ее, чтобы обоим не свалиться дальше. Пыркин сидел на земле, поджав босые ноги и размахивая бутылкой.

– Долой! – кричал он. – Уничтожу, исчадия ада!

Призраки подкарауливали людей здесь, посреди спуска, когда некуда было деться. Наверх – сто метров, вниз – сто метров склона. А здесь площадка, по краям которой стоят три трухлявых пня.

Призраки были не настоящими и не театральными. Это были какие-то наброски, воспоминания о людях, клочки тумана, ошметки студня. Они стояли полукругом, и, хотя лиц у них не было, казалось, что призраки улыбаются.

Разглядев их, Люська уткнулась лицом в плечо Егора, чтобы их больше не видеть. Егор и сам был бы рад так сделать. Призраки вызывали первобытный животный ужас.

– На прорыв! – завопил Пыркин, метнул бутылку вперед, она раскололась на части, и земля вокруг сразу потемнела.

Призраки отшатнулись или отодвинулись на шаг, наверное, от неожиданности. И тут же опять шагнули к людям, еще ближе, чем раньше. От них шло электричество – уже кололо кончики пальцев.

Егор обнял Люську, которая старалась вжаться в него. Он искал разрыв между призраками, но путь назад был отрезан. Там уже скопились другие, они покачивались, сливались и делились, как амебы.

– Прощайте, товарищи! – крикнул нелепый Пыркин.

И тут сверху раздался звонкий, залихватский лай. Так лают только беспородные дворняжки – существа глупые и даже истеричные.

Комком черной шерсти сверху несся маленький лохматый пес.

Призраки раздались, рассыпали строй и стали превращаться в воздух, таять, как ночные льдинки в весенней воде.

Пыркин быстро пришел в себя.

– А я что говорил? – произнес он назидательно. – Подкрепление приходит в последний момент, когда на шею героя уже наброшена петля. Где тебя, сукин сын, носило?

Пес прыгал, крутился, умудрился сделать сальто, обнюхивал Люську. Поднялся на задние лапы и, бешено молотя хвостом, пытался дотянуться до руки Егора. Егор погладил пса, и тот пришел в полный восторг – завалился на спину, все четыре лапы в стороны.

– Жулик, забываешь, кто здесь твой хозяин и повелитель! – строго сказал Пыркин. Но Жулик не обременял себя такими проблемами. – По какой-то загадочной причине эти нелюди не выносят собачьего запаха, – пояснил Пыркин. – Почему, скажи мне?

– А кто они такие? – спросил Егор.

– Бог их знает. Неизвестное природное явление. А вернее всего – остатки людей, которые жили здесь, да все вышли.

– Куда вышли? – спросила Люська. Она так и не отпускала пальцев Егора.

Пыркин нагнулся, поднял комок земли, пропитанной водкой, размял в пальцах и понюхал.

– Что удивительно, – сказал он, – крайне удивительно… Запах остается. И вкус тоже. А насыщения организма не наблюдается.

Они стояли, не шли дальше, как будто набирались сил, чтобы продолжить путешествие.

– Здесь, – сказал Пыркин, продолжая нюхать комочек земли, – никто не умирает. Но люди постепенно изнашиваются. Говорят, что можно прожить тысячу лет. Есть тут один фараон, только его давно не видели. Так постепенно можно превратиться ни во что, но остаться молодым, что и ждет вас, мои дорогие друзья.

– А почему надо бояться нелюдей? – Люська не прислушивалась к рассуждениям.

– Они парализуют жертву электрическим зарядом, – сказал Пыркин. – А затем, по слухам, высасывают ее. Нуждаются в энергии. А так как энергия относительная, то насыщения не происходит… Ой, как выпить хочется. И захмелеть. Половину жизни отдал бы, чтобы захмелеть.

Пыркин пошел вниз. Егор с Люськой спускались следом, держась за руки. Люська все оглядывалась, словно опасалась, не догонят ли их призраки. Жулик носился кругами, иногда начинал лаять, и его лай был приятен. Это был настоящий живой собачий голос.

Они вышли на асфальтовую дорожку, которая тянулась вдоль воды, отделенная от реки ажурной чугунной загородкой. Но там, где стояла бытовка, загородки не было – оттуда можно было спуститься к воде.

Пыркин прибавил шагу, как бродячий рыцарь при виде своего замка.

Жулик сбегал к времянке, вернулся, проверил, все ли на месте, и убежал снова. Он был здесь свой и ничего не боялся.

Через две минуты они оказались на бетонной площадке. Перед ними стояла голубая бытовка, за ней скелетом щуки изгибался Метромост, который так и не успели отремонтировать.

– Эй! – крикнул Пыркин. Голос его вновь звучал уверенно. – Принимайте гостей.

Из времянки вышла грузная женщина на слоновьих ногах.

В ней было столько жира и мяса, что свекольные щеки выпирали наружу, прижимая темные глазки. Плотные, туго завитые волосы покачивались над головой, словно девственный лес Амазонки, губы были накрашены ярким красным цветом. Одета была женщина в некую бесформенную хламиду из синего бархата, но главной ее особенностью было обилие золотых украшений. Егору показалось, что она вот-вот рухнет под тяжестью золотых и жемчужных ожерелий и браслетов, а колец на ее толстых пальцах было столько, что самих пальцев не было видно – лишь их кончики с красными ногтями высовывались из золотых футляров.

Из-под платья виднелись синие шаровары, какие любят носить в домах отдыха пенсионеры – Егор как-то навещал дедушку в Барвихе. Туфли были тоже золотыми, с загнутыми носками, как у красавицы из мусульманского гарема.

– Гляди-ка, – произнесла женщина басом. – Молодежь явилась не запылилась.

Из-за спины женщины выглянуло низкое и широкое в плечах существо ростом с Люську, но пожилое.

– Давно пора, – сказало существо. – Нам нужна свежая кровь.

Существо было облачено в черные брюки и черный фрак – наверное, так одевались могильщики и гробовщики.

Оно вынуло руку из-за спины. В руке был черный, блестящий, правда, погнутый цилиндр. Существо надело цилиндр, видно рассчитывая, что станет выше ростом.

– Подходите, не стесняйтесь, – сказала толстуха. – Чего уж, мы с вами одна семья.

– Это Люська Тихонова, – сообщил Пыркин, не скрывая радости. – Представляешь, соседка по дому. Надо же, такое совпадение.

– У тебя все время совпадения, – проворчало существо в цилиндре. – Мне приятно встретиться с новыми добровольцами. Как тебя зовут, корнет?

Человек глядел на Егора стеклянными бешеными глазами. И хоть был на голову ниже его, показался Егору высоким и имеющим право приказывать.

– Егор!

– Фамилия, спрашиваю!

– Чехонин.

– Неправильно! Еще раз!

– Егор Чехонин. Георгий Артурович Чехонин.

– Из дворян?

– Кончай, Партизан, дети проголодались с дороги. – Толстая женщина отодвинула его, зазвенели браслеты. – Сейчас чай будем пить. Вениамин, – обернулась она к Пыркину. – Вы не возьмете на себя эту задачу?

– С удовольствием, Марфута, – ответил Пыркин. И уничижительное имя прозвучало в его устах уважительно, почти подобострастно.

– А ты выпить принес? – спросила Марфута.

– В некотором смысле одна сохранилась.

Пыркин вытащил из-за пазухи последнюю бутылку водки.

– Пришлось от нелюдей отбиваться. Жулик спас.

– Да, – произнес Партизан. Непонятно было – с маленькой буквы его произносить или с большой. – Теряем людей. Ты за Жуликом получше смотри, сведут его у тебя.

– Ты точно знаешь? – спросил Пыркин.

– Сейчас только что проезжал самокатчик из дворца, – сказала Марфута. – Узнавал, не держим ли мы животных. Я спросила, каких животных он имеет в виду. Есть указание, говорит, привезти на Киевский собаку. Очень они ее там хотят испытать. Сюда, говорят, только люди попадают. А животные не попадают.

Жулик словно почувствовал, что речь идет о нем, подбежал к Пыркину и улегся у него в ногах.

– Не попадают, не попадают, – проворчал Пыркин. – Неужели хуже людей? Неужели у него тоже не бывает чувства полной безысходности, когда тебя никто не любит и все хотят на живодерню отдать?

Пыркин пошел в дом, а Жулик затрусил за ним, что вызвало реплику Партизана:

– Собакам не место в доме.

– Помолчал бы! – огрызнулся Пыркин.

– Пока что я руковожу нашим небольшим коллективом, – сказал Партизан.

Егор спросил Люську:

– Ты есть хочешь?

Спросил, потому что вспомнил, как сам он был голоден совсем недавно, новогодней ночью.

– Не знаю, – ответила Люська. – Погляди.

Между бытовкой и рекой на площадке грудой лежали цилиндры, шляпы, фуражки, каски и кепки.

Марфута перехватила взгляд Люськи и ответила за Егора:

– Это Партизан собирает. Ему все носят. Он по размеру ищет и по форме. У него голова как груша.

И Марфута засмеялась, оставив Егора в недоумении, шутит она или нет.

– А почему он Партизан? – спросила Люська.

– Пускай сам скажет.

– Пожалуйста, я готов, – ответил Партизан. Он уселся на стул с рваным мягким сиденьем, что стоял, прислоненный спинкой к голубой стенке бытовки.

Изнутри зазвенело.

– Пыркин опять чашку разбил. На него не напасешься, – сказала Марфута. – У него руки дрожат от алкоголизма. Алкоголизма не осталось, а руки дрожат.

– А ты бутылку в холодильник поставила? – спросил Партизан.

– Поставила, поставила, рассказывай, дети ждут.