Текст книги "Старый год"

– Ну скажите же, что ему нужно?

– Ты нетерпелив. А император влюбился. Раз император влюбился, то он намерен заполучить твою Людмилу. Но он не может этого сделать, потому что она еще девочка, – он должен ждать, когда ей исполнится шестнадцать, семнадцать… не знаю уж сколько лет! И тогда он женится на ней! У нас все как у людей.

– А до этого? – У Егора отлегло от сердца, но внутреннее напряжение оставалось. Здесь не бывает сказок с хорошим концом.

– А до этого мы будем пасти эту овечку.

– Четыре года? Пять лет?

– Сколько понадобится. Император влюблен.

– Нам нужно отсюда уехать, – сказал Егор.

Вельможа пожал плечами:

– Все в свое время и по воле императора.

Но Егор уже ничему здесь не верил.

– Если вы Дантес, – спросил он, – то почему не умерли во Франции?

– Я приехал к родственникам в Россию, – сказал вельможа. – У меня здесь остались родственники. В семействе Гончаровых. Впрочем, это уже не играет никакой роли.

Послышался шум. Егор оглянулся. К ним приближался император. Два велосипедиста поддерживали его под локти.

Сзади толклись придворные и просто зеваки. Император добродушно заговорил:

– Вижу моего доброго приятеля. Как ты, Егор, хорошо ли себя чувствуешь? Помнишь ли, что мы собирались с тобой побеседовать после обеда? Ты уж, пожалуйста, меня не подводи. Где девочка?

Дантес, согнувшись в поклоне, толкнул дверь. Дверь отворилась.

– Сюда нельзя! – послышался голос врача.

– Ах ты, мой Фрейд, ах ты, мой эскапист! – весело воскликнул император. – Опять за свои бредни взялся?

Император втиснулся в дверь, охрана осталась снаружи. Спина императора закрывала дверной проем, но Егору было слышно, о чем идет разговор.

– Пусти меня к ней, – сказал император.

– Она раздета. Она лежит. Я ее перевязываю.

– О, как это нежно! Дай мне поглядеть на ее тельце!

– Император, здесь я хозяин, – сказал доктор. – И раз уж мы распределили роли таким образом, ты мне будешь подчиняться в этой маленькой комнатке, а я буду подчиняться тебе на всей остальной земле.

– Ой, ты рискуешь!

– Нет, я знаю многое, чего остальным знать не дано. И жизнь многих в моих руках.

– Ах, оставь, Фрейд. Я только погляжу на нее.

Спина императора двинулась вперед. За ним втиснулись в медпункт велосипедисты. Егор слышал, как трещали куски погибшей железной дороги.

– Уйдите! – сказала Люська.

– Ты – царица этого мира, – сказал негромко император. – И я сам положу его к твоим ногам.

– Вы хотите мою кровь пить, – сказала Люська.

– Ну кто сказал тебе такую чушь! Я вижу линию твоих прекрасных бровей и линию твоих будущих бедер, я вижу, как скоро наполнятся упругой плотью твои перси…

– Император, больной вредно волноваться, – сказал доктор скрипучим голосом.

– Ухожу, ухожу, но мне хотелось бы, чтобы маркиза Люси присутствовала на аутодафе.

– Я запрещаю ей.

– Ну ладно, ладно, тебе лучше знать, старая клизма. Мы повеселимся без вас. Я ухожу. Отдыхай, набирайся сил, береги свою алую кровь, моя прелестница. Для тебя я запущу все часы, и время покатится вновь.

– Идите, идите и пришлите мне новую железную дорогу вместо той, которую сломал этот идиот Дантес, – проворчал доктор.

– Распорядитесь, – рявкнул император, кладя руки на плечи велосипедистов.

– Разумеется, – сказал Дантес, – сам сейчас пойду по магазинам и отыщу железную дорогу лучше прежней. Пускай тараканы катаются.

– Тараканов здесь нет! – завопил из кабинета доктор. – И ничего от Дантеса я не приму. Он Пушкина убил.

– На хрен мне нужен твой Пушкин! – закричал в ответ Дантес. – Я убил Марата!

Или они все сумасшедшие, или притворяются. А в самом деле они что-то таят… Бананы!

– На площадь, на площадь, – закричал издали император. – Все на площадь, у нас праздник! Аутодафе!

– Побежали? – спросил Дантес как мальчишка. – А то все хорошие места займут.

– Но это же инквизиция…

Дантес убежал, топая каблуками. Егор попытался вернуться в медпункт, но дверь была заперта.

– Откройте! – Он постучал в дверь. – Это я, Егор. Я один.

– Мне плевать на то, что ты один! – послышался голос доктора.

– Пустите Егора, – попросила Люська.

Доктор открыл дверь. Выглянул в щелку, убедился, что Егор и в самом деле один. Тогда впустил.

Бородка у доктора была седая, кривая, от этого он был похож на сказочного гнома.

Люська лежала на койке за занавеской. Она прикрылась простынкой до подбородка.

– Молодая кровь, – сказал доктор, – настоящая живая кровь. Сколько времени понадобится, чтобы она стала раствором ненужных химикалиев?

– Больно? – спросил Егор.

– Нет, совсем не больно. Только я испугалась.

– Конечно. Она так неожиданно на тебя кинулась.

– Я не ее испугалась, – сказала Люська. – Я этого толстого испугалась. Ты не представляешь, как он на меня смотрит. Он – ужасный человек!

Брови Люськи поднялись, губы дрогнули.

– Ну-ну, – сказал доктор. – Не разнюниваться. Павел Петрович ничего плохого тебе не сделает.

– Егор, возьми меня к себе, – попросила Люська.

Егор понимал, что взять ее некуда. Бежать? И скрываться в голом лесу с привидениями? Тупик… Важнее узнать, как можно выбраться из этого мира.

– Скажите, доктор, – спросил Егор, – а можно, чтобы она здесь подольше полежала? Она же раненая.

– Не бойся, – улыбнулся сказочной гримасой доктор. – Я тебя понимаю. Она еще полежит здесь. Ей нельзя вставать.

– Я могу встать, – возразила Люська.

– Ты что, не понимаешь доктора, что ли? – спросил Егор строго. – Сказано тебе – лежи! А когда будет можно, я тебя возьму.

– Ты меня не оставишь? А то он мою кровь выпьет.

– Нет, не оставлю.

– Побожись!

– Ну, честное слово. А теперь молчи и отдыхай.

Егор обернулся к доктору, который смирно стоял рядом, сложив руки на груди.

– Я не хочу здесь оставаться, – сказал он.

– Я тебе сочувствую, – ответил доктор.

– И нет возможности уйти отсюда?

– Необратима только смерть, – ответил доктор. – Но помочь тебе не могу.

Егор хотел доказать доктору, что ему обязательно надо уйти. Хотя бы ради Люськи, которую они, конечно же, погубят.

Дверь распахнулась.

– Вот вы где! – рявкнул Дантес. – А ну быстро, быстро, сам император спрашивал. Аутодафе начинается. Желательно присутствие маркизы Люси.

– И не мечтай, – сказал доктор. – Больная ослабела от потери крови. Ей прописан постельный режим.

– Ха-ха, постельный! – воскликнул Дантес. – С кем постельный?

– Иди, мальчик, иди, – сказал доктор Егору. – Он же не отвяжется.

Они быстро прошли пустым гулким залом. Все ушли на аутодафе.

– Все ушли на фронт, – сказал Дантес и рассмеялся. У него был неприятный смех.

Егор не задавал вопросов. Не может быть, чтобы такой человек был когда-то кавалергардом. Если он и убил Пушкина, то не на дуэли, а из-за угла. Или из гранатомета.

Все обитатели вокзала собрались на площади. Но если в здании вокзала они были толпой, то на площади люди потерялись в сером пространстве, лишенном теней, и казались кучкой экскурсантов, ожидающих автобуса.

Рядом с автомобильной стоянкой торчал столб – бревно от какой-то избы, вокруг была навалена куча деревяшек – большей частью сидений и ножек от стульев, палок и досок. Возле столба спинкой к нему стоял целый стул. На стуле сидела женщина-развалюха, которая хотела убить императора и чуть не убила Люську. Руки женщины были заведены назад и примотаны проволокой к столбу.

Прическа-луковица рассыпалась и превратилась в неопрятное воронье гнездо. Женщина чихала, шмыгала носом и не могла его утереть.

Неподалеку стоял рояль, которого Егор раньше не заметил. На крышке рояля было укреплено кресло – в кресле сидел император. За спиной торчали велосипедисты.

Когда Егор появился на площади, длинный сутулый мужчина в черном байковом халате и рыжем клоунском парике кончал читать приговор:

– И потому маркиза де Помпадур приговаривается к сожжению на костре живьем до исчезновения признаков жизни. Пепел ее будет развеян по ветру, а имя вычеркнуто из всех справочников и учебников истории. Госпожа маркиза де Помпадур, есть ли у вас что сказать уважаемому собранию перед началом публичной казни?

Казалось, что женщина страшно устала, голова ее немощно свисала, из гнезда-прически высовывались тряпки и концы проводов.

– Говорите, маркиза! – потребовал судья. Маркиза подняла голову. Страшное намазанное лицо с потекшей тушью вокруг глаз оглядело маленькую толпу. Маркиза постаралась что-то сказать, не получилось, и она плюнула на мостовую.

– А загорится? – громко спросил император.

– Должно загореться, – сказал чернобородый лысый человек в красном пиджаке. Егор догадался, что это палач.

– Тогда начинай.

– А причастие?

– Покойная была неверующей, – сказал император. – Я был с ней близок, я гарантирую.

Он снял корону и кружевным платком вытер лоб.

Палач поднял с земли палку, на конце которой была намотана темная тряпка. Дантес, который уже оказался у костра, вытащил из кармана зажигалку и чиркнул ею. Зажигалка загорелась. Огонек был бесцветным и маленьким. Егор заподозрил, что его обманули, – ведь говорили, что бензина здесь нет и оттого машины не могут ездить.

Дантес поднес зажигалку к тряпке, и факел вспыхнул.

По толпе прокатился шум или, скорее, вздох многих людей.

– Ну-ну! – прикрикнул на зевак император. – Я не потерплю здесь жалости. Она ведь нас не пожалела. Или кто-то готов занять ее место и освободить маркизу от наказания?

Никто не откликнулся.

– Начинай! – приказал император.

Палач поднес факел к костру. Он совал его в разные места, под дрова, под стул, на котором сидела женщина, огонь занимался, сначала робко и нехотя, а потом поднимался выше, почти без дыма.

В отвращении отвернувшись, Егор увидел старичка. Старичок был древним как мир. Он был ветхим музейным стулом, который существует только потому, что на нем висит табличка «Не садиться!».

Старичок был бесплотен. Плоть его улетучилась – то ли за долгую жизнь в настоящем мире, то ли за бесконечность, проведенную вне времени.

Хрупким, как скорлупа гусиного яйца, был круглый желтый череп. Под его куполом прятались выцветшие глаза, а между ними торчал нос, настолько туго обтянутый кожей, что, казалось, она вот-вот лопнет.

Двигаясь, старичок легко припадал на правую ногу, и видно было, что тело его ровным счетом ничего не весит, иначе торчащие худые кривые ноги не выдержали бы тяжести тела, даже малой.

Увидев старичка, Егор подумал, что не следовало бы такому дряхлому созданию приползать на аутодафе. Но, может быть, он был дружен с мадам де Помпадур и теперь переживает за нее?

А старичок между тем пробирался меж зрителей, стараясь оказаться поближе к костру, и зеваки сразу расходились при его приближении, то ли жалея его, то ли испытывая брезгливость. Ведь стаи животных не любят дряхлых самцов, их загрызают. А может быть, старичка побаивались. Конечно, не его самого, а коренастого громилу в белой куртке, на которой был нашит красный крест. Громила шагал почти вплотную за старичком, опекая его и не давая упасть под порывом ветра.

Подобравшись ближе к сцене, на которой должно было разыграться действо, старичок обернулся, громила быстро опустился на четвереньки, а старичок уселся ему на спину. Никто не удивился, только Егору это было в диковинку.

Маркиза де Помпадур спокойно и даже с вялым интересом наблюдала за действиями палача. И вдруг закричала:

– Ну больно, больно же! Ты с ума сошел!

Женщина стала биться, стараясь освободиться от пут.

Сучья и палки начали потрескивать, люди на площади тоже зашумели, неясно было только, радуются ли они крикам женщины или возмущаются.

– О-о-ой! – пронзительно завизжала женщина.

– Нельзя же так! – закричал Егор. Еще минуту назад он думал, что жизнь этого мира не касается его – как будто смотришь кино. И вдруг закричал и побежал к костру.

Огонь быстро поднимался, его языки нежно и ласково трогали женщину, которая продолжала биться и кричать.

Дантес кинулся за Егором.

Внимание зрителей на несколько секунд переключилось на эту погоню. Дантес не успевал догнать Егора, император закричал:

– Ату его, ату мерзавца!

В сцену вмешался палач в красном пиджаке, который перед тем стоял с факелом в руке, высматривая, куда бы еще ткнуть, чтобы лучше горело.

Услышав крики, он резко развернулся и успел выставить факел как шпагу на пути Егора.

Егор не почувствовал ожога, но тут на него навалился Дантес и принялся молотить кулаками.

Егор еле отбивался – Дантес был вдвое больше и сильнее. Женщина уже не кричала, а звала маму, плакала, и треск дров перекрывал ее прерывающийся плач.

И больше Егор ничего не помнил…

Он никогда раньше не терял сознания и думал, что сознание теряют лишь романтические барышни. А тут потерял его сам. И не понял, как это случилось. Только когда пришел в себя, понял, что опозорился на глазах у всех этих чужих людей.

Он лежал на асфальте, под голову ему кто-то подложил скатанную в ком тряпку. Над ним склонилась белая борода доктора. Пахло нашатырем, внутри свербило. Егор никак не мог сообразить, что же случилось.

– Спокойно, – сказал ему доктор. – Все в порядке, ты очень переутомился и перенервничал. Все же первый день… у тебя был тяжелый день.

Егор попытался встать, но, когда сел, сразу закружилась голова.

– Полежи, – сказал доктор.

Только тут Егор вспомнил, почему оказался на площади.

Лежа, он повернул голову.

В нескольких шагах от него стоял обгорелый черный столб. К столбу было что-то привязано. Но это не было человеком, а так, черной тряпкой…

И Егор ощутил отвратительный запах костра, смешанный с запахом горелого мяса.

– Тошнит, – сказал он. – Я хочу уйти.

Доктор помог ему подняться.

Чуть в стороне на совершенно пустой площади стоял прямой как палка Кюхельбекер.

Он не делал попытки приблизиться к Егору. Просто смотрел – то ли на него, то ли на кострище.

Егор с трудом тащился за доктором.

Когда они проходили мимо Кюхельбекера, тот сказал – скорее доктору, чем Егору:

– Я ведь любил ее.

– Ах, чепуха! – сказал доктор. – Вы никогда не любили. Вы не способны любить.

– Ты ошибаешься, Леонид, – сказал Кюхельбекер с горечью. – Но мне не везло. К тому же она всегда помнила, что она – маркиза.

– Она была такая же маркиза, как я китайский император.

Егор всем весом опирался на маленького доктора. Тому было тяжело, он даже клонился под этой ношей.

Егор не хотел оборачиваться к кострищу, но обернулся.

– Чего ты хочешь, мальчик? – спросил Кюхельбекер.

Он был высокий, сухой и, наверное, ломкий, как богомол. Если нажмешь как следует, рука треснет и отломится, как сухая ветка.

– Вы же знаете, – сказал Егор. – Я хочу уйти отсюда.

– Это очень трудно сделать, – сказал Кюхельбекер.

От неожиданности Егор даже остановился, чуть не свалив доктора.

– Значит, можно? Все-таки можно? – Егор даже оторвался от доктора и сделал шаг к Кюхельбекеру.

– Не место и не время для разговора, – сказал Кюхельбекер.

Они не успели дойти до медпункта. У входа в вокзал их ждал велосипедист.

– Молодого человека ожидают у императора, – сказал он.

– Нет, нет, нет! – воскликнул доктор. – Он болен, ему требуется отдых.

– Приказано доставить!

– Пускай идет, – произнес Кюхельбекер. – Я там буду тоже.

– Как только освободитесь, – сказал доктор Егору, – сразу ко мне.

– А куда же еще, – ответил Егор. – У вас Люська.

Император встретил его жирным хохотом.

Он сидел на своем троне в комнате милиции, вокруг горбились холмы ковров. В углах комнаты горели керосиновые лампы.

– В обморок упал! – смеялся император. – Ты что же, не видал раньше, как баб на кострах жгут?

Егор не ответил. Вопрос был издевательский. Император знал, что Егор не мог этого видеть.

– Хочу поговорить с тобой об интересных вещах, – сказал император. – Сегодня я свободен.

Егор плохо себя чувствовал, словно заболел гриппом, – голова гудела, и в горле першило.

– Пускай он сядет, – сказал старик Кюхельбекер. – Мальчик устал.

– Пора быть мужчиной, – возразил император. Но тут же смилостивился и велел садиться на ковер.

Егор уселся на мягкую вершину коврового холма.

Когда император двигал головой, на лысине вспыхивало множество зайчиков от керосиновых ламп.

– А ты уйди, – велел император Дантесу, который сунулся было в дверь.

Наступила пауза. Она длилась с минуту. Император разглядывал Егора. Потом спросил:

– Каким видом спорта занимаешься?

– Легкой атлетикой, – сказал Егор. – Но нерегулярно. А еще в детстве меня отдавали в теннисную школу, но я не показал себя.

– Себя надо показывать, – сказал император. – А как вообще в Москве обстановка?

– Какая обстановка?

– Политическая.

– Много интересного, – сказал Егор. – Магазины открываются…

– Преступность растет?

– Преступность растет. Рэкет. Мафиозные разборки.

Император сочувственно покачал головой.

– А у нас этого нет, – сказал он. – У нас порядок.

– У вас порядок – жечь людей! – вырвалось у Егора.

Император усмехнулся:

– Иногда приходится прибегать к жестким мерам. Что делать, если люди возомнили себя бессмертными? Хотя бессмертия как такового не бывает. Продление жизни, как правило, объясняется падением других функций.

Почему-то император показал на Кюхельбекера. Он подождал, пока Егор очистит банан, и спросил:

– А что еще? Ты рассказывай, рассказывай. Например, о своей семье.

– Семья как семья.

– Отец есть?

– Есть.

– А что же ты не захотел с ними оставаться?

– У меня был конфликт.

– Ну ладно, не рассказывай. В сущности, мне и не очень интересно, что у тебя за конфликт. А как у Людмилы семья? Неблагополучная?

– Не знаю. Я там не был.

– Но она, безусловно, рассказывала.

Егор понял, что император притворяется Павлом. И неумело. Говорит как современный человек. Они тут играют в игры, ленивые игры, потому что боятся потерять власть. Хотя зачем человеку власть в этом холодном болоте?

– Ты слышал мой вопрос, Егор?

– Она живет с матерью, – сказал Егор. – Отец их бросил. Мать со своим новым мужем, или кто он там ей, пьет. Они бьют Людмилу. Она от них убежала.

– Ясно. Неблагополучная семья, – сказал император. – С этим что-то надо делать?

– Она уже хочет вернуться, – сказал Егор.

– Разумеется, – согласился император. – Что ей сейчас делать? Рано.

Он достал длинную тонкую руку, выпиленную из кости. Пальцы руки были загнуты. Этой рукой он принялся чесать себе спину под бронежилетом.

– Никогда не снимаю бронежилет, – сообщил он Егору. – Потому что никому не доверяю.

– А вы бросьте все это, – сказал Егор.

Император нехотя засмеялся. Побулькал в горле. И сказал серьезно:

– У нас беда. Никто не стареет. Ты скажешь – это счастье. Но ребенок не может стать взрослым, бутон цветка не может распуститься и расцвести. Ты меня понимаешь?

– Понимаю.

– Я должен тебе признаться, – продолжал император. – Я полюбил твою спутницу Людмилу. Я полюбил ее искренне и нежно. Но мое стремление к ней противоречит моей порядочности. Это… как бы найти нужное слово? Подскажите, канцлер… – Император повернул голову к Кюхельбекеру.

– Это неприлично, – отыскал нужное слово Кюхельбекер.

– Вот именно. Бутон должен раскрыться, чтобы цветок соединился со мной, с пчелой, которая прилетит выпить его нектар. Но я нетерпелив. Живу вне времени. Для тебя пройдет пять лет, для меня – один бесконечный день.

– Но как же…

– А вот вопросов не надо, – оборвал его император. – Могут быть пожелания.

– Нам с Люсей пора домой, – сказал Егор, словно предыдущего разговора не было.

– А он у нас упрямый, – усмехнулся император.

– Вы же сами сказали, что бутоны здесь не раскрываются, – сказал Егор.

– Вот именно, – согласился император. – А ты в Воронеже бывал?

– Нет, а что?

– Там, наверное, сейчас сугробы, метель завывает, а окошки такие желтые, теплые, заглянешь внутрь – стоят елки наряженные, игрушки висят, на столах выпивка и закуска…

– На окнах узоры, – сказал Кюхельбекер. – Внутрь не очень-то заглянешь.

– Опять испортил песню! – обиделся император. – Идите прочь! Надоели!

– Иду, иду, – ворчливо ответил Кюхельбекер, – ты не очень-то с нами ссорься. Как вознесли тебя, так можем и низвергнуть.

– Долой!

Егор поднялся и пошел к двери. Сзади Кюхельбекер спросил обыкновенным голосом:

– Скоро очередная доставка. Дыню заказывать?

– Хватит! Незрелые они. Закажи побольше винограда, – распорядился император.

Егор вышел из ковровой комнаты. Перед дверью сидел на корточках велосипедист.

Он дремал и не заметил Егора.

Егор прошел в медпункт.

Доктор ползал по полу и пытался починить железную дорогу.

– Как там Люся? – спросил Егор.

– Отдыхает, – сказал доктор. – А ты, если плохо себя чувствуешь, ложись на пол, расслабься.

Егор заглянул за занавеску. Люська лежала, закрыв глаза. Она была очень красивой девочкой. Как же Егор раньше не замечал этого? Наверное, потому, что она была еще маленькая. Егор подумал, что нет никакой гарантии, что император в самом деле будет ждать, пока Люська вырастет. Он лжец, у него на лице это написано.

– Простите, я не знаю вашего имени-отчества, – обратился Егор к доктору.

– Леонид Моисеевич, – ответил доктор сразу. Ну вот, никакой он не Фрейд.

– Леонид Моисеевич, у меня есть подозрение, только никому не говорите…

– Не скажу.

– Ваш император – он случайно не вампир?

– Вампир, – спокойно ответил доктор. – Но не от стремления к человеческой крови, я полагаю, он ее не очень жалует, а от убеждения в том, что только таким способом он может сохранить силу и энергию.

– Но ведь это чепуха!

– Поживи у нас и с наше, – усмехнулся доктор, – и тогда тоже будешь верить черт знает во что.

– Значит, на самом деле он не любит Люську?

– А он сказал, что любит?

– Он сказал, что хотел бы, чтобы ей стало семнадцать лет и чтобы тогда она поняла, какой он драгоценный.

– Забавно, – заметил доктор. – А вы не разбираетесь в детских железных дорогах?

– Нет, уже семь лет как мою выкинули.

– Жаль.

– Значит, он хочет высосать ее кровь? – Егор внутренне содрогнулся от отвращения.

– Не придумывай ужасов, – сказал доктор. – Мы здесь цивилизованные персоны.

– Даже когда сжигаете женщину на костре?

– Она не женщина, а уголовная преступница.

Доктор ткнул пальцем в занавеску, наступила тишина. Люська во сне забормотала.

– А вы давно здесь? – спросил Егор.

– Давно, – ответил доктор. – Я сюда попал еще до войны.

– Значит, железную дорогу только здесь увидели?

Леонид Моисеевич поправил сбившуюся набок бороду, разложил ее по груди редким веером, поднялся с колен и ответил обстоятельно, показав, что сумел заглянуть в мысли Егора:

– Да, я попал сюда в тридцать седьмом. Когда никто и не мечтал о таких игрушках. Но потом я увидел одну – когда у вас появился магазин «Детский мир». Мне приносили пациенты. Кто вагончик, кто – домик. Я собрал этот мирок, мой собственный. Но в последние годы вагончики пропали. Видно, их не осталось в «Детском мире». За ними надо ехать в Лейпциг.

– Куда?

– В Германию, в город Лейпциг. Там их изготавливают, и, говорят, там есть специальный магазин не то на улице Карла Маркса, не то на площади Димитрова.

– А разве у вас тут есть Германия?

– Земля круглая. У нас есть и Австралия, только я не уверен, живут ли в Австралии люди. Хотя почему бы и не жить им – ведь несчастных и загнанных людей достаточно во всем мире. К сожалению, связей с другими странами у нас почти нет. Из-за шуток природы. Природа не разрешает нашему миру иметь автомобили или самолеты. Пробовали туда отправиться на воздушном шаре… Но беда в том, что люди, пожившие здесь несколько лет, становятся иными. Кровь в их жилах сменяется питательной смесью и становится холоднее на шесть градусов. Мы ведь не теплокровные млекопитающие, как можно предположить по внешнему виду. Попробуйте мою руку – чувствуете, какая холодная? Нет, это не возраст. Просто черепахи и крокодилы долго живут. Мы тоже бесконечно живем, потому что окружающая температура здесь постоянна. Ты понял?

– И это будет со мной?

– Обязательно будет. И даже вся кровь младенцев тебе не поможет.

При том Леонид Моисеевич недобро усмехнулся.

– Я не хотел бы сам стать таким, – голосом воспитанного мальчика ответил Егор.

– Кошмар, – сказал доктор. – Но еще хуже было испытать страх, овладевший в новогоднюю ночь доктором медицины, профессором Рубинштейном, когда за мной пришли. Я был согласен на все…

Доктор смущенно поморщился и пошел за занавеску посмотреть, как себя чувствует Люська.

Вернулся он через минуту.

– Все в порядке, – сказал он и улыбнулся. Щечки у доктора были в голубых жилках сосудов. – Все в порядке, вы можете соорудить воздушный шар и лететь на нем в Лейпциг, если город Лейпциг существует. Наша беда в том, что за Минском начинается болотный пустырь. Оттуда не возвращаются. Говорят, в тех болотах живут страшные твари, которые пожирают путников.

– Ерунда, – сказал Егор. – Я полечу на воздушном шаре, я пойду в те болота. Честное слово, я много чего смогу, потому что еще хуже для меня остаться здесь.

– У каждого своя судьба. И вашей подруге здесь не место.

– Я все слышу, – сказала из-за занавески Люська. – Откройте занавеску, я видеть хочу.

– Отдыхай, отдыхай, – сказал доктор.

Худая Люськина рука отодвинула занавеску в сторону.

Люська сидела на кушетке. На плечи она плащом накинула простыню, но видно было, что грудь и живот ее перевязаны поперек бинтами, чтобы кровь не текла из бока.

– Ой, – воскликнул Леонид Моисеевич, – вы меня доведете до могилы! Разве можно, девочка моя, в таком состоянии прыгать по кровати? Еще сантиметр в сторону – и вы бы погибли окончательно.

Люську он жалел, боялся за нее, а вот к Егору относился равнодушно. Это было немного обидно, с другой стороны, любовь доктора ему была не нужна. Егору почему-то казалось, и, как выяснилось, ошибочно, что он один здесь одержим желанием убежать, а остальные просто существуют. Ради этого можно пойти на хитрость, потому что этим людям верить нельзя. Отсюда должен быть выход. Потому что любая комната, в которой есть вход, имеет и выход.

Об этом он и сказал доктору, когда тот наконец уложил Люську на кушетку, но оставил занавеску открытой.

– Глупости, – ответил доктор. – Существует смерть. В нее есть вход, а обратно никто не возвращался. Допустим, что ты умер.

– А где же тогда мой дедушка? Где наш сосед по даче полковник Семенов? – спросил Егор. Вопрос был наивным, но он зато задал его сразу, не задумываясь. – Если бы это был тот свет… Тогда здесь слишком мало людей.

– Ну а если это лишь малая часть того света?

– Нет! – вмешалась в разговор Люська. – Вы ошибаетесь, Леонид Моисеевич. Не может быть, чтобы люди умирали только в ночь под Новый год.

– Вот это аргумент! – согласился доктор. – В тысячу раз лучший аргумент, чем гипотеза Егора. Но я могу возразить: это потусторонний мир для тех, кто умер в ночь под Новый год! А все, кто умер второго января, живут в соседнем потустороннем мире. Нет, нет, я шучу, я сдаюсь перед логикой нашей маленькой пациентки.

– А если вы сдаетесь перед логикой, – осторожно спросил Егор, – то, может быть, вы знаете правду?

– Правду? Правду здесь знают… несколько человек.

«Так, – с удовлетворением подумал Егор. – Мы победили. Он признался».

Голова Егора работала четко и быстро, как на удачном экзамене, он, не теряя ни секунды, сказал:

– Здесь даже детей нет. Вы хотите, чтобы мы остались одинокими детьми?

– Дети мои, – вздохнул доктор, откинул полу белого халата и достал из кармана брюк носовой платок. – Я отдыхаю с вами сердцем, и в то же время мое сердце обливается кровью.

Доктор высморкался, пригладил редкие белые волосы и некоторое время продолжал держать платок наготове, словно ожидал, что из глаз покатятся слезы. Слез не было. Доктор с сожалением положил платок в карман.

– Так, значит, нам и гнить здесь? – спросила Люська.

– Ах нет, – сказал доктор. – Здесь вы не одиноки. Насколько я знаю, на некоторых постах есть молодежь, даже дети. Мало детей, совсем мало, как-то наш Макаренко, вы о таком не слышали, хотел даже организовать школу, чтобы дети не оставались вне системы образования. Он обил все пороги, даже императора чуть было не склонил к этому. В конце концов оказалось, что никто не возражает, но никто и не поддерживает этого учителя.

– Я знаю, – сказал Егор. – Макаренко написал книгу о беспризорниках.

– Вот именно, в мои годы он был очень популярен. Руководил колонией имени Дзержинского. Чекисты всегда любили детей. Папу с мамой убьют, а детей начинают любить. А может, детей уже нет. Вы же знаете, насколько на дальних постах трудная и рискованная жизнь. Бандитизм, призраки, насекомые, черви… – Доктор закручинился.

– Леонид Моисеевич, – взмолился Егор. – Ну скажете вы наконец, к кому нам пойти? Кто знает правду?

Вдруг Люська заплакала. Наверное, она заплакала не нарочно, но этот тихий плач стал как бы последней каплей… Доктор давно хотел сказать то, что знает, но боялся. И причины страха стали очевидны, когда он вдруг мелкими шажками побежал к двери, приоткрыл ее и выглянул.

– Здесь и стены имеют уши, – сообщил он, вернувшись. И продолжал шепотом: – Я очень надеюсь на то, что вы уже достаточно взрослые и не будете болтать о том, что я скажу.

Егор и Люська затаили дыхание. Только бы не спугнуть его.

– Путь в обыкновенный мир есть, – продолжал доктор. – Я в этом уверен. Вы видели продукты, которые попадают сюда от… от вас?

– Бананы, – сказал Егор.

– И бананы тоже, – вздохнул маленький доктор. – А для этого, чтобы они угодили на стол к императору, кто-то должен протянуть руку в ваш мир и даже что-то держать в этой руке. Я полагаю, что ведает этой секретной операцией мой старый друг Вилли Кюхельбекер.

– Что же он – знает и молчит? – спросила Люська. – А другие должны воду пить?

– Сила вождей заключается в том, – сказал Леонид Моисеевич, – что они знают нечто неведомое простому народу. Если бы дырка, ворота, соединительный туннель существовали, многие бы кинулись туда. С самыми плачевными результатами.

– Он вернется, – объяснила Люська Егору, показав на доктора, – а у него все уже от старости померли.

– К сожалению, вы правы, – сказал доктор. – По крайней мере, моей дочке сейчас больше лет, чем мне. Я часто считаю, вот на Земле год прошел, вот еще год. А мне все так же – шестьдесят четыре.

– А как вы считаете годы? – спросила Люська.

– По Новым годам, – ответил Леонид Моисеевич. – В Новый год всегда какие-нибудь новенькие появляются. Вот и сейчас – вы появились, и я знаю – моей Оленьке там, на Земле, стукнуло восемьдесят. Вы представляете?

Егор помотал головой, чтобы сбросить с себя гнет чепухи.

– Вы лучше рассказывайте про Кюхельбекера, – попросил он.

Доктор поднял руку, возражая:

– Но главная причина, по которой мы не можем вернуться обратно, заключается в том, что если твоя кровь превратилась в теплую жижу, то ты уже не сможешь жить на Земле. Ты обречен…

– А откуда вы это знаете? – спросил Егор, ловя доктора на слове.

– Это всем известно.

– А что, если это очередная выдумка какого-нибудь императора, чтобы вы не совались? Сидите и не рыпайтесь.