Текст книги "Старый год"

– К сожалению, это было известно до императора и помимо императора. Да я сам ставил некоторые опыты… Состав крови иной.

– И что? – спросила Люська.

– Организм лишен иммунитета. Там, наверху, вы скоро умрете.

– А у нас какая кровь? – вдруг перепугалась Люська.

– Вы всего один день здесь живете, – засмеялся доктор. – Рано еще переродиться.

– Все равно нам надо спешить, – сказал Егор. – Мы должны уйти как можно скорее. Я поговорю с Кюхельбекером. Он революционер, декабрист, он должен меня понять.

– Возьми меня с собой, – попросила Люська.

– Невозможно, – сказал Егор. – Ты у нас раненая.

– Я почти выздоровела.

– Нет, нет! – почти закричал Леонид Моисеевич. – Вы загубите ребенка! Мало вам, что ей и без того грозят!

– Где я его найду?

– Кюхельбекера? Возможно, он с императором. У них много общих дел. Или он у себя. Найди кабинет начальника вокзала. А впрочем, ты можешь спросить. Спроси, не видели ли господина Кюхельбекера. Или Вилли. Он любит, когда его так называют…

– Я скоро вернусь, – сказал Егор Люське. – Сиди и жди меня. И не бойся.

– Я не дам ее в обиду, – сказал доктор. – Даже если это будет сам император.

Егор закрыл за собой дверь и подумал, что все-таки какая-то угроза от жирного императора исходит. Но сейчас лучше о нем не думать. Лучше думать о том, как он убедит Кюхельбекера отпустить их с Люськой обратно. Егор не знал, какие слова он отыщет для такого разговора, главное, чтобы Кюхельбекер понял, что произошла ошибка, что они с Люськой принадлежат совсем другому миру и ошибку надо исправить.

Егор вышел в большой зал, где так же, как и раньше, разгуливали бездельники, ожидавшие выхода императора, а может быть, нового обеда или казни. И так день за днем, вернее, весь день без перерыва, а день этот длится тысячу лет. Наверное, лучше броситься из окна, как тот самоубийца на Университетской, если тебе скажут окончательно, что ты вечный узник в стране бессмертных.

Буквально через несколько шагов Егор натолкнулся на Дантеса, который торчал посреди зала, задумчиво накручивая на указательный палец светлый локон.

– Ты где пропадал? – строго спросил Дантес, обрадованный тем, что ему подвернулось занятие.

– Меня доктор послал Кюхельбекера найти, – соврал Егор, решив, что так сказать лучше, чем признаться.

– А зачем? – спросил любопытный Дантес.

Егор не успел ответить, как их прервали. Подошла полная рыхлая девица лет двадцати, в очках с одним стеклышком, за ней шел бородатый мужчина с гитарой на ремне через плечо.

– Мальчик, ты поешь Окуджаву? – спросила девица.

– А что? – ответил вопросом Егор.

– Мы расширяем группу, – сообщила девица.

– Оставь его в покое! – прикрикнул на девицу Дантес. – Видишь, что я с ним разговариваю!

– Ах, только не думайте, что я вас испугалась! – сказала девица, но отошла.

– Так зачем тебе понадобился наш канцлер? – спросил Дантес, глядя вслед девице.

– Доктор хочет, чтобы он поговорил с Люсей.

– Ах, как это интересно! О чем же?

– Вы лучше сами спросите, – сказал Егор.

– Ну ладно, – миролюбиво сказал Дантес. – Он мне все равно расскажет. Так ты его ищешь?

– Ищу.

– А он на площадь пошел, – сказал Дантес. – Там драка получилась.

Дантес рассмеялся. Он продолжал:

– Народ кинулся пепел собирать. Как остыло, кинулся собирать.

– Какой пепел?

– Ну как же – если набрать пепла от сожженного, то в карты везет и еще много полезного. А у нас давно никого не сжигали… Иди, иди, он там, наводит порядок.

Егор вышел на площадь.

В отдалении, возле обгоревшего столба, суетилась кучка людей.

«Это же Средневековье, – подумал Егор. – Неужели в такое возможно верить?» Он понимал, что возможно. Мало ли во что верят дураки на нашей Земле; посмотри любую газету – то белая магия, то колдун, то экстрасенс. Стыдно за человечество.

Егор перешел через площадь. Над его головой все так же бежали сизые облака. Но должны же они когда-нибудь кончиться!

Возле костра никакой драки не было. Люди, в основном совсем старые, возились в пепле, собирали обгорелые палки, угольки – видно, пепел мадам Помпадур и в самом деле представлял для них ценность. Кюхельбекера не было видно.

– Егор! – окликнула его древняя женщина, которая некогда была, наверное, даже красивой. Но это было очень давно.

Откуда она его знает?

– Вы меня? – спросил Егор.

– Как я рада, что вас нашла, – сказала женщина низким, хриплым, прокуренным голосом. – Вас ждут.

– Кто меня ждет?

– Вас ждут мои друзья. Нам необходимо поговорить.

– Но я же тут никого не знаю. Я ищу Кюхельбекера.

– Кюхельбекер никуда не денется, – строго сказала женщина. – Есть несравнимые ценности. Я представляю ценности моральные. Кюхля – всеобщую продажность. Вы меня понимаете?

– Нет, не понимаю.

– Именно мои друзья могут вам помочь. Вам же нужна помощь?

– Но недолго, ладно? – сказал Егор.

Женщина хрипло засмеялась.

– Здесь не бывает таких понятий.

– Такие понятия везде бывают, – возразил Егор. – У меня пульс бьется, значит, время идет.

– Он перестанет биться. Так пойдем, мой мальчик? Мой утренний барабанщик.

Она направилась через площадь к зданию гостиницы. Но не к ней, а к дому рядом, старому, кирпичному, явно дореволюционному.

Со стороны вокзала в стене была небольшая ободранная коричневая дверь.

Женщина стукнула в нее три раза.

– Кто идет? – спросили изнутри.

– Заря свободы.

Дверь открылась. За ней стоял амбал в белом халате, которого Егор раньше видел на площади.

По темному коридору они спустились в подвал. Женщина вела его за руку. Впереди горел свет. Неожиданно Егор оказался на сцене.

Сама сцена была размером со среднюю комнату, какие бывают в жэках, небольших учреждениях или странных полуподвалах, отданных штабам гражданской обороны. Тут и устраиваются собрания – от союзных до ветеранских. Егор сразу вспомнил, когда он был в подобном зале: приходил с бабушкой, когда его не с кем было оставить дома.

На сцене был длинный стол под суконной красной скатертью, на нем в ряд, как на спектакле самодеятельного театра, как бы обозначая обстановку и время, стояли керосиновая лампа, граненый графин для воды и рядом с ним два стакана. Графин и стаканы были пусты. Они были ритуальными символами.

За столом сидел президиум – басовитая женщина, что привела Егора сюда, изможденный мужчина с очень длинной черной бородой и проваленными светлыми глазами и другой, скучный, в очках, схожий с манекеном своей полной неподвижностью.

Сидящих в зале разглядеть было трудно – туда почти не достигал свет лампы. Но можно было понять, что сидит там человек десять-пятнадцать, сидят как куклы и никуда не торопятся.

И еще Егору удалось разглядеть на стенах лозунги. Несмотря на темноту, их можно было прочесть, потому что буквы лозунгов были велики. «ДАЕШЬ ПЯТИЛЕТКУ В ЧЕТЫРЕ ГОДА!» – было написано слева белыми буквами на красной ткани. Лозунг этот, видно, висел здесь много лет. Так же стар был лозунг «ЭКОНОМИКА ДОЛЖНА БЫТЬ ЭКОНОМНОЙ», удививший Егора бессмыслицей, но бессмыслицей знакомой, как будто увиденной в детстве и забытой. На другой стене находились предметы иного толка, и даже непонятно было, кто им разрешил соседствовать с красными лозунгами и переходящим Красным Знаменем, прислоненным к сцене в углу.

Там можно было различить большой замызганный портрет человека с массивной широкой бородой, но не Маркса – Маркса Егор помнил. И тут же Егор различил этого человека, только куда более изношенного, чем на портрете. Он дремал, скособочившись на стуле. А его сосед – взгляд Егора непроизвольно скользнул туда – был человеком согбенным, худым, обнаженным до пояса, и на шее у него висела петля из толстой веревки, словно он недавно сорвался с виселицы. Но никого это не удивляло.

Рядом с портретом бородача Егор увидел черный флаг с черепом, а также черный кнут и ржавый меч.

– Ты проходи, товарищ Егор, – сказала старуха, которая привела его сюда. Несмотря на дряхлость, она красила волосы в красно-рыжий цвет. – Проходи на кафедру, будешь отчет держать перед товарищами.

Егор покорно пошел по сцене вдоль стола и зашел за фанерную трибуну.

И тут из зала, откуда на него глядели серые, плохо различимые лица, послышались сухие негромкие аплодисменты, словно сейчас он начнет доклад о международном положении.

Женщина постучала острием карандаша по скатерти.

– Спокойствие, товарищи. Среди нас сегодня наш новый товарищ Егор. Пора омолаживать нашу организацию.

– Биографию, кратенько, – послышалось из зала. Егор взглянул на женщину. Она распоряжалась его странным приключением.

– Кратенько, – сказала она. – Мы понимаем, в Гражданской не участвовал… в отличие от нас.

Когда тебе шестнадцать лет и ты стоишь на кафедре, то молчать невозможно. Егор покорился.

– Я заканчиваю среднюю школу, – сказал он. – Живу в Москве, на проспекте Вернадского.

– Ну и прибыл к нам на этот Новый год, – дополнила женщина. – По семейным обстоятельствам.

– Ясное дело, товарищ Коллонтай, – отозвались из зала. – Но жаль, что не из идейных соображений.

Фамилия была знакома. Не то по кино, не то по газете.

– В Бога веруешь? – спросил длиннобородый старик, сидевший за столом президиума.

Об этом Егор не знал, не задумывался. Некоторые из взрослых, особенно те, кто с положением, в последнее время стали ходить в церковь, но отец с матерью посмеивались над новыми православными.

– А вот об этом, как договаривались, будем молчать, – задребезжал надтреснутым голоском скучный мужчина в очках, тоже сидевший за столом. – Нас слишком мало, чтобы делиться на фракции.

– А ты сейчас про комсомол спросишь, – сказал длиннобородый старик. – Как нам быть тогда? Молчать?

– Нас здесь большинство, – сказала женщина с карандашом, – значительное большинство. Вы включены в группу сохранения в силу совпадения наших точек зрения на дальнейшую судьбу общества и страны. Но если мы опять примемся за выяснение отношений… ну вы же знаете, до чего это дошло недавно… а впрочем, не сейчас, не сейчас!

– Нет, сейчас! – крикнули из зала.

– Хотя я могу сказать, чьих это рук дело! – заявила женщина, и откуда-то в ее руке появился небольшой колокольчик, такие раньше бывали на собраниях, да все перевелись. – Ты, Егор, имеешь право добровольно ответить на наш вопрос: состоял ли ты в пионерах и комсомоле и каково твое отношение к идеям марксизма-ленинизма.

– Либо ты ограничиваешься идеями национального сознания, либо я ухожу и увожу с собой моих людей, – сказал человек с веревкой на шее.

– Я скажу, – произнес Егор. – Я был в пионерах, все были, и в комсомоле был. Только в прошлом году его у нас распустили.

– И тогда вы организовали подпольную ячейку! – Скучный человек в очках ткнул палец в бок Егора.

– Товарищ Вышинский, я лишаю вас слова, – сказала женщина с колокольчиком. – Товарищ Егор, ты можешь не отвечать на этот вопрос, а обсудить его после митинга с товарищем Вышинским.

– Да чего парень стоит, глазами хлопает, – сказал старик, чей портрет висел на стене. – Надо ему глаза приоткрыть. Ты будешь говорить, Коллонтай, или я сам скажу?

– Я скажу, – сказала Коллонтай. – У нас все должно быть открыто.

Егор был рад, что не стал с самого начала настаивать на поисках Кюхельбекера, – это была другая компания, и странно, что он не предугадал, что в мире ином тоже есть свои группы, партии, союзы, своя вражда и война, – у нас иначе не бывает.

– Как ты знаешь, Егор, – сказала старуха Коллонтай, – попав сюда, ты должен выбрать себе жизнь в зависимости от убеждений. Условно говоря, наше небольшое население делится на три категории. Большей части – все равно. Они просто существуют. Вторая, наиболее могущественная группа захватила власть обманом – она стремится к личному обогащению. Это группка людей, лишенная стыда и совести, она строит свое благополучие на нищете и голоде трудящихся…

И тут Егор чуть все не погубил. А может, и погубил – в этом ему предстоит разобраться позже.

– Но здесь же нет голода и нищеты, – сказал он. – Даже кушать не требуется.

Наступила неприятная пауза.

Потом из зала донеслось:

– Слова были сказаны в переносном значении.

Коллонтай сделала над собой усилие. Улыбнулась и сказала:

– Ты еще о многом не успел подумать. И не знаешь самого главного. Пока есть мы – этот мир будет существовать по законам справедливости и революционного духа.

Егор почувствовал, что он устал – устал, потому что не понимал своего места в этих объединениях и не знал, что им нужно на самом деле. Власти?

– Он не понимает, – сказал мужчина с очень длинной бородой. – Я ему скажу, а вы послушайте. Даже если не соглашаетесь.

Он обвел взглядом зал, и никто не возразил ему.

– Ты, наверное, хочешь домой, – сказал он. – Честно, хочешь?

Егор ответил после долгой паузы. Наверное, с минуту молчал, потому что понимал – правдивый ответ ему невыгоден, а если соврет, ему не поверят и может быть еще хуже.

– Я хочу обратно, – сказал он наконец.

– Ну и молодец, – совсем не рассердился длиннобородый. – Я тоже обратно хотел, несмотря на то что меня там смерть подо льдом ждала. Естество тянет. Но когда понял, что я здесь навсегда, то возрадовался. Возрадовался я тому, что попал в страну Беловодию, в царство Божие на Земле, и сподобился великого счастия.

– Григорий, говори проще, – крикнул из зала женоподобный мужчина с крупным мягким носом. – Главное – суть дела.

– И я узнал, – продолжал Григорий, – что я тут не один такой. И хоть люди, с которыми я сошелся, большей частью пришли сюда через десять, двадцать лет, а то и полвека после меня и принадлежат к большевикам или другим социал-демократам, мысль у них одна – сохранить этот мир нетронутым, не допустить в него скверну, которая все более овладевает верхней Землей. И потому мы соединили наши усилия – благо перед нами вечность.

Григорий протянул руку к графину, словно хотел налить из него, потом стукнул графином об стол, раздраженно поставив на место.

– Сколько раз говорили – чтобы вода для ораторов была! – рявкнул он.

– Будет, будет, сегодня это аутодафе проклятое все планы сбило, – сказала Коллонтай.

– Вот именно, – сказал Григорий и замолк.

Егор стоял на краю сцены, было не то чтобы страшно, но как-то неладно. Что будет дальше? Чего они хотят?

– Юноша не все понял, – сказал скучный человек в очках по фамилии Вышинский. – Разрешите, я поясню?

– Разумеется, Андрей Януарьевич, – ответила Коллонтай.

Егор подумал, что когда-то слышал такое странное отчество.

– Нас немного, – заявил Андрей Януарьевич, – но истинных вождей, истинных правителей мира должно быть немного. Это тесная группа пламенных революционеров.

– Мы же договаривались, Андрей! – закричал из зала женоподобный толстяк. – Никаких пламенных революционеров. Или мы тут же уходим из зала.

– Ну ладно, ладно, – поморщился Андрей Януарьевич. – Мы – хранители. Независимо от наших взглядов в прошлом, от нашей партийной принадлежности мы соединились, чтобы оградить этот мир от скверны.

– Зачем? – не понял Егор. – Вы же и так ограждены.

– Все в природе оправданно, все целесообразно, как учил Карл Маркс, – сказал Андрей Януарьевич. – Мир, откуда ты пришел, обречен на гибель. Он заражен, он полон оппортунизма и неверия. Для того чтобы спасти человечество, скажем, его избранную часть, природа…

– Скажи «Господь», язык не отвалится, – сказал длиннобородый Григорий.

– Нет, раз мы договорились, то давайте уважать убеждения союзников, – возразил Андрей Януарьевич. – Я повторяю: мы здесь оказались для того, чтобы превратить этот мир в царство справедливости. И мы этого добьемся.

Старики стали хлопать в ладоши.

– Каждый из нас попал сюда не случайно, – заговорила Коллонтай, когда Андрей Януарьевич замолк. – Почему-то именно я, он, ты пришли сюда. Мы несем ответственность за создание идеального мира! И теперь ты, Егор Чехонин, один из нас! Ты тоже выполняешь свой долг.

Егору эти люди не нравились. Ему хотелось одного – скорее уйти отсюда. И он понял, что должен показать: ему с ними не по пути.

– Я здесь временно, – сказал он. – Я хочу вернуться. И девочку с собой заберу.

– Ты ушел оттуда, – возразила Коллонтай, – потому что там тебе жить было невозможно! Иначе сюда не попадают.

– Я тоже так думал, а теперь понял, что хочу обратно.

– Он хочет уйти, – донеслось из темноты зала. – Он хочет рассказать о нас! Он хочет напустить на нас опасность! Он хуже императора, который получает оттуда бананы.

Стало шумно, все кричали, потрясали кулаками, даже свистели.

– Боюсь, что мы ошиблись в тебе, – произнес Андрей Януарьевич. Он говорил негромко, но его пронзительный голос перекрывал шум зала. – Мы рассчитывали, что в наше движение вольется новая молодая кровь. Мы нуждаемся в молодой гвардии. Но если в нашем стаде оказалась дурная овца, то придется принять меры.

– Ну чего вы грозитесь! – обозлился Егор. – Я к вам не напрашивался, вы меня сами сюда притащили. Отпустите меня, и я о вас и не вспомню. Уйду к себе…

– Отсюда уйти невозможно! – крикнула Коллонтай.

– Не в этом дело, – сказал Григорий. – Если кто-то ушел, то и он может уйти…

Егор внутренне сжался – они признаются, что есть надежда!

– Но мы не можем допустить, чтобы он ушел и предупредил там, что мы готовим удар!

Зал откликнулся дружным гулом.

– Не надо так, – возразил Андрей Януарьевич. – Мы не сторонники насильственных методов, подобно старцу Распутину. Мы не царские сатрапы. Если молодой человек считает, что ему с нами не по пути, он волен уйти на все четыре стороны.

Голоса в подвале разделились между теми, кто был согласен отпустить Егора, и теми, кто требовал его смерти. Шум стоял такой, словно Егор оказался в Кремлевском Дворце съездов.

Андрей Януарьевич снял очки, вытащил из кармана серого костюма желтую тряпочку и принялся протирать стекла.

– Я возражаю! – кричал Григорий Распутин.

– Иди, – сказала Коллонтай и подтолкнула Егора к задней двери, ведущей на сцену. – Иди, иди.

– Иди, – вторил ей Вышинский.

И весь подвал подхватил это слово как заклинание:

– Иди, иди, иди, иди…

Егор оказался в совершенно темном коридоре, он сделал несколько шагов. Коллонтай перестала толкать его в спину.

Он хотел попросить лампу.

Но тут его толкнули так сильно и неожиданно, что Егор потерял равновесие и мелко побежал вперед, чтобы не упасть.

Коридор оборвался ступеньками, которые вели вниз.

Падая по ступенькам, Егор не сразу сообразил, что же с ним произошло.

Та же темнота, то же безмолвие, лишенное даже сладко повторяющихся слов: «Иди, иди, иди…»

Егор сел, водя руками вокруг, – гладкий бетонный пол. Сколько прошло времени? Терял ли он сознание или все произошло только что?

– Эй, – крикнул Егор, – выпустите меня!

Но он уже понимал, что те, кто его сюда кинул, решили не просто попугать его и отпустить. Однако за что?

Надо найти стену и вдоль нее нащупать дверь. Но оказалось, что в кромешной тьме трудно удержать равновесие. Егора повело, и он вновь уселся на пол.

– Раз, два, три, четыре… – он считал вслух, уговаривая себя, что ничего страшного пока не произошло. Он не в джунглях, здесь же и его друзья – Люська, доктор…

На второй раз ему удалось подняться. Он вытянул вперед руки и пошел, ощупывая сапогом пол – а вдруг у них тут устроена яма?

Вдруг – на втором или третьем шаге – нога наткнулась на что-то мягкое.

Егор отпрянул, в два прыжка достиг стены и ударился о нее спиной.

– Я же просил, – произнес капризный голос, хриплый и неровный. – Я же велел им не подсаживать ко мне уток и наседок. Я все равно ничего больше не расскажу. И лучше ко мне не приближайся – у меня есть кирпич. Я его нашел. Я его специально для таких, как ты, берегу.

– Вы кто? – спросил Егор.

Все-таки это человек. Человек жалуется, человек недоволен, человек разговаривает, значит, он не вцепится Егору в глотку.

– Я – узник совести, – ответил голос. – Впрочем, можешь называть меня отшельником, аскетом.

– А почему вы… почему вас сюда бросили?

– Потому, что и тебя, – ответил голос. – Потому, что был опасен, но неизвестно, опаснее ли ты живой или мертвый. Значит, ты безопасен в кутузке.

– Они могут убить?

– Они бы отрезали тебе голову в черном коридоре. А раз ты жив, значит, когда-нибудь ты выйдешь наружу.

– А когда? Мне нужно сегодня.

– А что такое сегодня? – спросил голос. – Можно подумать, что ты лишь недавно к нам оттуда. Скажи, какое сегодня число?

– Я думаю, что первое января. А может, уже второе. Здесь нет ночи, – пояснил Егор.

Голос отсмеялся.

– Он учит меня, отщепенца: Агасфера, бродягу и бунтаря! Я знаю, что здесь не бывает чисел, дней, часов и минут. Поэтому вопрос о тюремном заключении теряет смысл.

– Почему?

– Потому что никто никогда не догадается, сколько времени ты провел в тюрьме и сколько времени тебе осталось. Если человеку здесь не требуется пища и почти не нужна вода, если здесь нет никаких точек отсчета, если здесь нельзя замерзнуть и перегреться на солнце, попасть под сквозняк или промокнуть под дождем, если весь этот мир – тюрьма, то чем хуже эта яма?

– Но здесь темно и нельзя никуда выйти.

– Во-первых, со временем ты научишься разбирать тени. Те микрочастицы света, что попадают сюда, достаточны для моих глаз, чтобы видеть твой силуэт. Во-вторых, если ты захочешь уйти, ты можешь вырыть подземный ход или воспользоваться ходом, который кто-то сделал до меня.

– А вы почему не воспользовались?

– Потому что мне хорошо в тюрьме, – ответил голос. – Наконец-то я могу думать. И если бы мне не подбрасывали время от времени напарников, я был бы счастлив. По крайней мере, счастливее, чем в раю этажом выше. Я – вечный диссидент. Любая власть кидает меня в тюрьму. И это правильно. Я – сама свобода!

И тут Егор услышал мычание.

Мычание неслось из дальнего угла и исходило от еще одного узника.

– А это кто? – Егор уловил в мычании муку и злость.

– Это мой напарник по заточению. Я пожалел его, не стал убивать. Я связал его, сделал кляп, и он молчит.

– Но почему?

– Он мне мешает думать о свободе. Не удивляйтесь, жизнь полна парадоксов. Ради свободы приходится затыкать рты тем, кто этого не понимает.

Голос изменился – видно, человек, которому он принадлежал, приподнялся, и теперь голос несся сверху. Человек был куда выше Егора.

– Если ты не замолчишь, я и тебе заткну глотку.

– Погодите, погодите, – сказал Егор. – Я не хочу оставаться здесь и разговаривать с вами. Я хочу уйти. Покажите мне подземный ход, и я сразу уйду.

– Клянешься, что уйдешь?

– Клянусь.

– Тогда иди вдоль стены направо, касаясь ее рукой.

– Я иду… – Егор медленно шел вдоль стены. Дошел до угла, повернул. Что-то пробежало по руке. С отвращением Егор сбросил насекомое. – Что тут у вас? – спросил он. – На стене?

– Тараканы, – догадался оппозиционер. – Их ничем не выведешь. Я с ними мысленно беседую. Мне кажется, что они поклоняются мне как богу. Я – бог тараканов! Забавно.

Стена была холодной и чуть влажной.

– Ниже, – сказал бог тараканов. – Вход у самой земли. Когда-то этим ходом убежали двенадцать разбойников. Они рыли его полтора года ногтями и зубами.

Заключенный тихо рассмеялся.

Рука провалилась в углубление, и Егор нащупал небольшую дверь.

– Открывай ее, – сказал узник. – За ней – подземный ход.

– До свидания, – сказал Егор.

– Я жалею, – ответил узник, – что познакомился с тобой. Из-за твоего нежелательного присутствия я потерял день работы. Это тебе зачтется на Страшном суде.

Егор толкнул дверь. Она не поддалась.

– Там щеколда, – предупредил бог тараканов. – А то кто ни попадя сюда залезет.

Мыслитель был прав. Егор откинул щеколду. Дверь с железным скрипом открылась. За ней была такая же темнота.

– Закрывать или оставить? – спросил Егор.

– За собой надо закрывать, – ответил голос из тьмы. – Мне не нужна так называемая свобода, которая лишь порабощает настоящего оппозиционера.

Егор оказался в низком коридоре. Ход шел прямо, метров через десять Егор уткнулся еще в одну дверь. Дверь была заперта. Егор старался не поддаться отчаянию. В дверь стучать он не смел – в доме полно стариков, они могут его поймать. Он ощупал дверь и тут понял, что никакого запора в ней нет. Но почему же она не поддается?

Дверь должна была открываться наружу – косяк выдавался с этой стороны. Егор отошел на два шага и, кинувшись вперед, ударил в дверь плечом. Дверь не поддалась. Она тоже была обшита железом, как и первая.

Егор почувствовал себя в западне – как зверь. Страшнее всего и отвратительнее было возвращаться в яму.

Егор отошел чуть подальше и ударил в дверь сильнее. Так, что заболело плечо. Дверь пошатнулась. Значит, ее можно вышибить.

Егор ударил третий раз. Дверь задрожала, но не открылась. Плечо болело безумно. Видно, он отбил какую-то мышцу. Егор потер плечо. Найти бы какую-нибудь железку, чтобы отжать дверь. Вдруг за дверью что-то звякнуло.

Егор замер. Может быть, там его ждут велосипедисты?

Он простоял неподвижно, пока не досчитал до ста. Потом нажал на дверь. Сопротивляясь, она все же приоткрылась, впустив внутрь чуть-чуть серого света.

Егор поднатужился и отворил дверь настолько, что можно было выбраться наружу.

Он пролез в щель. Нога ударилась о что-то тяжелое. Егор поднял с земли большой амбарный замок с дужками – к счастью, замок был ржавым и дверь тоже проржавела. От удара вылетели гвозди, и замок упал вниз.

Вверх вели ступеньки. Егор насчитал их восемнадцать – на две меньше, чем на входе.

Он осторожно выглянул наружу. Дверь из подвала вела на задний двор. Там было намусорено, кверху колесами валялся автомобиль двадцатых годов, из кирпичей была выложена башня в метр высотой. На ней стояла небольшая бронзовая пушка на деревянном лафете, рядом возвышалось чучело лося. На подставке была табличка: «Лось лесной – могучий исполин нашей Родины». Связанными тюками лежали подшивки журналов «Огонек» и «Здоровье», будто кто-то намеревался сдать их в макулатуру, но не успел. Через двор медленно шел человек с петлей на шее – из тех, кто был на собрании. Егор подождал, затаившись, пока мужик выберет себе из кипы журнал. Тот полистал его и сказал:

– Все то же самое, то же самое, одни успехи! Когда же начались поражения?

Егор побежал в другую сторону. Он выскочил на площадь со стороны реки, где стояла гостиница с выбитыми стеклами. Площадь была пуста, только посередине торчал обгорелый столб.

Стало чуть темнее, как будто собирался дождь. Егор подумал, что даже не знает, бывают здесь дожди или нет.

Он побежал к вокзалу, чувствуя себя беззащитным и маленьким на обширной площади. Он все время ждал оклика: «Ты куда?» – или велосипедиста, который будет догонять его, виляя между автомобилями.

Но никто не встретился, и никто не догонял Егора.

Он вбежал в вокзал и постоял некоторое время за дверью, выглядывая сквозь пыльное стекло. Площадь была по-прежнему пуста.

Он вошел в зал ожидания.

Ни одного человека. Куда-то делись все придворные и бездельники, что ошивались здесь совсем недавно.

В остальном на вокзале было все по-прежнему. Хотя нет – Егор увидел странную надпись, белую табличку на палке, установленную в конце зала. На табличке было написано одно слово: «НОЧЬ».

Егор толкнулся в комнату милиции. Дверь была заперта. Он пошел в медпункт.

Медпункт тоже был заперт. Но ключ кто-то оставил в замке.

Егор повернул ключ и заглянул внутрь. Остатки железной дороги были сметены в угол, к другой стене отодвинуты груды старых газет и журналов. Справочники и словари стояли на полках. Будто кто-то, уходя, знал, что вернется не скоро, и хотел оставить после себя видимость порядка.

Егор кинулся за занавеску. Но можно было не спешить. Занавеска была отодвинута, кушетка застелена кое-как, следов Люськи не было.

Егор выскочил обратно в гулкие просторы вокзала. Ему вдруг почудилось, что все жители вокзала уехали на поезде. Он так живо представил себе, как все они входят в вагоны, старинные, как в фильме про Анну Каренину, проводники в форме и высоких фуражках открывают двери и поддерживают под локоть старух. Паровоз издает гудок или свистит, пуская белый густой пар длинными облаками вдоль перрона, начальник вокзала в красной фуражке поднимает флажок, разрешая поезду отправляться… но здесь же нет поездов!

Егор все же обежал вокзал. Он нашел трех бомжей, которые лежали на тряпках в комнате матери и ребенка, окруженные валом разбитых и целых бутылок. Бомжи не захотели разговаривать с Егором, они были на последнем издыхании, но совершенно непонятно, чем же они напиваются в мире, где спирт на человека не действует.

Потом услышал быстрые шаги и кинулся было навстречу, но в последний момент осторожность проснулась в нем, и он спрятался за угол. И правильно сделал – амбал в белой накидке с красным крестом осматривал вокзал, кого-то искал – вернее всего, Егора.

Минут через пять санитар ушел. В полной растерянности Егор вернулся в медпункт, как бы в единственное родное место на вокзале.

И оказалось, что не зря, – на столике доктора он увидел листок бумаги, поднял его, и точно – записка.

Почерк был незнаком. Да и откуда Егору знать почерк доктора?

«Следуй за нами к Метромосту. Если нас там нет, поднимись к Музыкальному театру. Опасайся призраков, они в самом деле опасны. Никому никогда не говори об этой записке. Спеши, все может измениться неисправимо. Л.М.».

И внизу большими буквами – писала Люська:

«Жду – приходи. Маркиза Люси. Куда ты делся?»

Она писала – Егор представил себе это, – склонив голову, улыбаясь лукаво и высунув меж зубов кончик языка. Значит, она себя лучше чувствует и не боится.

Давно ли они уехали? Вот проклятое место – даже непонятно, сколько ты отсутствовал! Егор вспомнил новеллу Вашингтона Ирвинга про Рип Ван Винкля, который ушел из дома, где-то переночевал, а вернулся через двадцать лет. А вдруг этим запискам уже по два года? И все куда-то сбежали, а теперь ищи их на просторах Китая или Африки.

Ну ладно, лучше не думать о плохих вещах. Есть записка, есть куда идти, значит, есть цель в жизни.

Егор подумал, что до Музыкального театра и даже до Метромоста идти больше чем полчаса, если не целый час. И мало ли что встретишь на пути! Надо найти транспорт. Конечно, лучше всего бы отыскать воздушный шар…

Должно же хоть раз повезти! И если бы Егор не вертел глазами, не искал средство передвижения, он бы никогда не заметил обыкновенного велосипеда, прислоненного к стене вокзала возле главного входа. Не такого старомодного, как у велосипедистов, а самого обычного.

Будто кто-то нарочно оставил его для Егора.

Но как только Егор уселся в седло, обнаружилось, что добрый человек, оставивший велосипед, совсем и не думал о благе Егора. У велосипеда была спущена задняя шина и руль болтался так, словно норовил выскочить из крепления. От этого Егора нещадно подбрасывало в седле, и через полкилометра он признал свое поражение, положил проклятую машину на асфальт и попытался побежать вдоль реки. Метров через сто Егор начал задыхаться, и пришлось перейти на шаг.