Текст книги "Наследник"

– Вдовствующей императрицей.

Коля фыркнул, выказывая недовольство неудачной шуткой приятеля.

– Что же им у вас делать?

– Они знакомы с отчимом, – сказал Андрей. – Он пригласил для них знаменитого медиума.

– Ой! – сказала Лидочка. – Вы вызывали духов?

– Господи, какая чепуха, – сказал Коля. – Мы живем в двадцатом веке, и среди нас все еще бытуют ведьмы, медиумы и хироманты. Я почему-то представлял твоего отчима интеллигентным человеком.

– Вы не правы, – сказала Лидочка. – В потустороннее существование верят известные и уважаемые люди.

– Я не имею в виду религию, – сказал Коля. – И не отрицаю существования высшей силы. Но суеверия – увольте!

– Не знаю, – сказала Лидочка, смутившись, словно стеснялась собственной отсталости. – Но мне кажется, что в этом что-то есть.

– Поплыли! – предложил Андрей. – Чего здесь стоять?

Андрей отлично знал, что Коля не умеет плавать, хотя вряд ли позволит себе в этом признаться.

– Конечно, поплыли, – поддержала его Лидочка.

– Ты же знаешь, что я плаваю, как топор, – раздраженно сказала Маргарита.

– Я вас буду учить, – сказал Андрей, обрадовавшись тому, что Лидочка согласна плыть. Он надеялся на это с самого начала, потому что знал, что в отличие от прочих Лидочка – ялтинская.

– В самом деле, это неэтично, – сказал Коля. – Мы не можем оставить Маргариту одну.

– Спасибо, – сказала Маргарита и благодарно взяла его за руку. – А вы далеко не заплывайте!

Лидочка, изогнувшись назад, неожиданно выскочила из воды и резко, размашисто поднимая тонкие загорелые руки, поплыла на спине от берега. Андрей догнал ее и поплыл рядом.

– Вы не устанете? – спросил он.

– Я могу весь день плыть, – сказала Лидочка. – Я же здесь выросла.

– Меня отчим учил плавать, – сказал Андрей.

– Я его видела, – сказала Лидочка. – Он такой высокий, худой, с трубкой всегда ходит.

– Я не знал, что вы знакомы.

– Мы не знакомы, но зимой Ялта становится совсем пустая, и в ней остаются только постоянные жители. И я всех знаю в лицо, особенно если это необычный человек.

– Он ученый, ботаник, – сказал Андрей.

– Я слышала. А в самом деле у вас была императрица?

– Разве я похож на лжеца?

– А на кого похожи лжецы? – спросила Лидочка. В ней было лукавство столь близкое к наивности, что Андрей не мог, да никогда и не сможет провести между ними грань, да и сама Лидочка порой не отдавала себе отчета в том, шутит ли она либо серьезна в своей деловитой наивности.

– Лжецы носят на себе печать. Посреди лба. Как клеймо.

– Спасибо, а то мне так трудно порой разобраться, кто хочет мне добра, а кто хочет меня обмануть.

Они плыли не спеша, море было как бы продолжением их тел и этим их объединяло.

– И вы тут всегда живете?

– Да, уже шестой год, – сказала Лидочка. – У мамы начался процесс в легких, и врачи посоветовали изменить климат. Папа перевелся сюда из Одессы.

– А как сейчас ваша мама?

– Спасибо, ей лучше.

– У меня мама тоже здесь жила, – сказал Андрей.

– А потом?

– Она умерла от чахотки, – сказал Андрей.

– Здесь? Давно?

– Давно, я был совсем маленький.

– Простите, я не знала.

– Это было давно.

– Как странно встретить человека, у которого такая же беда…

– Но ваша мама выздоровеет.

– Спасибо. Поплывем обратно?

– Давайте еще немного, – сказал Андрей. – Вон до той лодки. Посмотрим, что поймал этот чудак.

– А наши не будут волноваться?

– Волноваться можно, когда что-то угрожает.

– Волнуются, когда кажется, что есть угроза.

– Это называется – пустые хлопоты.

Вблизи лодка оказалась куда больше, чем издали, – ее черный борт навис над пловцами. Толстый человек с темным лицом, в широкополой соломенной шляпе, крикнул:

– Не подплывайте, лески оборвете!

– Мы хотели у вас рыбы купить! – сказал Андрей.

– Ну что за нравы! – рассердился толстяк.

– Поплыли обратно, – сказала Лидочка. – Он ничего не поймал и боится в этом признаться.

Вдруг толстяк резко поднялся в лодке, так что она опасно закачалась, чуть не зачерпнув бортом воды. Он выпрямился, подняв со дна лодки связку крупных скумбрий, и, размахивая ею в воздухе, воскликнул:

– Это называется «не поймал»? Это так называется? Какое вы имеете право обвинять человека, ничего не зная?

Андрей так рассмеялся, что чуть не наглотался воды, а Лидочка заработала руками, как мельница, отплывая от сердитого толстяка. Она тоже смеялась.

– Вам это и не снилось! – кричал рыбак вслед.

Потом уселся на банку и резко потащил из воды одну из удочек. Серебряная рыба взметнулась вверх к солнцу и неудачно упала на шляпу рыболову, шляпа свалилась в воду, он перегнулся, доставая, а потом стал помогать себе веслом, а рыба подпрыгивала в лодке. Это было смешно, они плыли и смеялись. Потом Лидочка обернулась назад и высоко подняла из воды руку, прощаясь с рыбаком, который уже снова склонился над удочками.

– Вы зимой здесь будете жить? – спросил Андрей.

– Я кончаю гимназию, – сказала Лидочка. – А вы куда?

– В университет. В Москву.

– Я жду не дождусь будущего года, – сказала Лидочка. – Мне так надоело здесь жить, как в банке, где все пауки уже знакомые.

– Я думал, что вам здесь нравится.

– Летом бывает интересно, а осенью и зимой ужасно.

– А вы что будете делать после гимназии?

– Я хочу стать художником.

– Вы рисуете?

– Я пишу акварели.

– У меня нет ни одного знакомого художника.

– Если хотите, мы можем зайти к нам. Только вам не понравится. Это только пейзажи и цветы. Я беру уроки у одной дамы.

– Мне обязательно понравится, – убежденно сказал Андрей.

Лидочка посмотрела на него внимательно. Они плыли совсем рядом – можно было протянуть руку и дотронуться.

– Коля фон Беккер ваш друг?

– Он на год раньше кончил нашу гимназию. И сосед. Мы с ним в одном переулке живем.

– В переулке?

– Да, в Глухом переулке.

– Какое смешное название. Почему он Глухой?

– Он маленький и никуда не ведет. И в нем живут небогатые люди.

– Не сердитесь, – сказала Лидочка. – Но я не люблю этих разговоров – кто богатый, кто бедный. Я, наверное, стану социалисткой. Я – сторонница равноправия людей.

Берег был уже совсем близко. Коля и Маргарита стояли по пояс в воде и разговаривали, поглядывая на море. Завидев головы пловцов, Маргарита замахала руками.

– Вы не утонули! – кричала она. – А мы уж хотели искать лодку, чтобы вас спасать.

– Маргарита – без ума от Коли, – сказала Лидочка.

Под ногами было дно. Андрей встал. Коля был мрачен.

– Нельзя заставлять других волноваться, – сказал он.

Они пошли под тент, который загодя занял Беккер.

Под тентом была расстелена циновка, на деревянном лежаке стояла корзина, которую девушки принесли из дому. В ней была снедь и бутыль красного вина, купленная Колей. Девушки сначала отказались пить вино, но за неимением воды согласились пригубить. Стаканов было только два, и пили по очереди. Андрей сделал так, чтобы пить после Лидочки. Он повернул стакан в руке, стараясь отыскать то место, которого касались губы Лидочки. Маргарита заметила это движение и громко сказала:

– Андрей, если вы хотите узнать Лидочкины мысли, не старайтесь.

– Почему?

– Они пока заняты не вами. – И громко засмеялась.

На берегу Коля чувствовал себя куда уверенней, чем в море. Он в основном говорил, и притом остроумно. Андрей бы так не смог.

Вино согрелось, сразу хмельно растворилось в крови, и жара стала сильнее.

Коля рассказал о Петербурге, как они ездили на Черную речку, где убили Пушкина, а потом о другой дуэли, которая случилась у них на курсе. Андрею не о чем было рассказывать – он был младшим. Но помогла Маргарита, которая вдруг вспомнила:

– Андрей, вы обещали рассказать нам, какой дух вчера приходил к вам.

– Сначала был голос, – сказал Андрей. Он не верил в духов и тем более не верил во вчерашний сеанс. Честно говоря, если бы он рассказывал об этом одному Коле, то признался бы, что и сам отчим не настаивает на истинности событий, признавая розыгрыш. Но Маргарита и Лидочка жаждали таинственного, и потому Андрей принялся описывать ночные события так, как если бы он глубоко в них верил.

Коля смотрел по сторонам, показывая всем видом, насколько скучен ему этот бред, Маргарита делала большие глаза и расстраивалась, что ее там не было, потому что она знает немецкий и поняла бы, о чем говорили императрица и дух князя Георгия.

Андрею с Колей досталась почти вся бутыль. В голове шумело, Андрей хотел показать, как он ходит на руках, но упал. Маргарита смотрела на Беккера. Потом получилось неловко, потому что Коля принялся врать о своих предках, утверждая, что его дедушка барон, а у его кузенов в Шварцбурге есть замок.

– Как-то к нам в дом, в Симферополе, приехала старуха. – Коля положил пальцы на кисть Лидочке, и та не убрала их. – И спрашивает моего отца. Я попросил ее подождать в вестибюле и поднялся в библиотеку к отцу.

Андрей еле удержался от смеха. Интересно, куда он поднялся – на крышу, которую они вместе месяц назад латали? Хорош вестибюль. Два шага на два, а в углу отцовские костыли. Но, конечно же, поправить Колю он не мог. Но Лидочка вдруг убрала свою руку и спросила невинно:

– Это где, в Глухом переулке?

– Нет, – быстро нашелся Коля. – Это в другом нашем доме. На Екатерининской.

И так посмотрел на Андрея, словно был его злейшим врагом.

– Продолжайте, – сказала Лидочка милостиво, она не поверила Коле.

Но Коля потерял интерес к рассказу.

– Ничего особенного, – сказал он. – Это было письмо от дедушки.

Полдень прошел, небо стало бесцветным от жары, волны исчезли, и море лениво, из последних сил, лизало гальку.

Коля поднялся и пошел к морю. Остановился, обернулся и сказал:

– Лида, можно вас на минуту? Мне надо вам сказать кое-что.

Лида поднялась, как поднимается пантера, – легко, как будто это движение не требует ровным счетом никаких усилий. Она пошла к Коле, и Андрей из-под тента, снизу, смотрел ей вслед – солнце било в глаза. Коля с Лидочкой были силуэтами. Лишь волосы, пронзенные светом, горели нимбами.

Они встали рядом, потом медленно, беседуя, пошли к воде, и Андрей любовался совершенными в девичьей угловатости линиями ее тела, но в то же время не мог не видеть Колю, тоже стройного и отлично сложенного. Коля всегда следил за своим телом – он был чрезвычайно чистоплотен и более других проводил времени в гимнастическом зале, за что его буквально обожал учитель гимнастики. Дома у Коли были гантели разного веса и даже прыгалки. Как-то на спор он подтянулся шестьдесят раз на турнике. У Андрея больше десяти раз никогда не выходило.

Маргарита тоже смотрела им вслед.

– Мистер Андрей, – сказала она, – бедным духом остаются надежды.

– У меня нет надежд, – сказал Андрей.

– А вот это глупо! Я никогда не теряю надежды. И чаще всего добиваюсь своего.

Андрей пожал плечами. Еще не хватало, чтобы его учили жить.

О чем они говорят? Впрочем, ему нет до того дела. Жаль, что он проговорился случайно – впрочем, случайно ли? – о Глухом переулке. Это же ничего не изменит.

– Удивительно гармоничная пара, – сказала Маргарита. – Но ничего из этого не выйдет. Николя – мой.

– Я окунусь еще разок, – сказал Андрей. – Мне пора уезжать.

Он встал и быстро пошел к морю, чтобы они не подумали, что он хочет участвовать в их разговоре.

В голове шумело, ноги были вялыми, и Андрей сказал себе, что далеко он заплывать не будет – так и утонуть недолго.

Скользя по гальке, он пробежал мимо Коли и Лидочки и ворвался в воду, с наслаждением ощущая, как ее прохлада сопротивляется разгоряченному телу.

Он зашел по бедра, когда, к удивлению, услышал сзади голос Лидочки:

– Андрей, подождите, я с вами!

Он продолжал идти вперед, не оборачиваясь, но все медленнее, может быть, потому, что стало глубоко, по пояс, по грудь… Андрей нырнул и, когда поднялся на поверхность, увидел совсем рядом лицо Лидочки.

– Ужасно жарко, правда? – крикнула она.

– Ужасно, – сказал Андрей, которого охватило беспочвенно пустое и быстротечное ощущение полного счастья.

На этот раз они плавали недолго. Лодки с рыбаком уже не было. Лидочка сама предложила:

– Давайте вернемся, у меня от этого вина голова плохая.

– Вы в него влюблены? – неожиданно для себя спросил Андрей.

– Не задавайте глупых вопросов, – сказала Лидочка.

Коля сидел под тентом, слушал, что говорит ему Маргарита, смотрел на море. Андрей сказал, что ему пора уходить. Маргарита сказала, что, может быть, ему следует подождать; «вместе пообедаем, а потом по холодку поедете».

Коля сказал, что проводит Андрея. Он его, конечно, не задерживал.

Лидочка на прощание протянула ему руку, и Андрей заглянул ей в глаза. Глаза были спокойные, ласковые, но не более. Андрей осторожно пожал ее тонкие пальцы.

Они поднялись на парапет. Коля сказал:

– Я не ожидал от тебя.

– Прости, – сказал Андрей. – Это произошло случайно. Лидочка спросила меня, где я живу, а я ответил, что мы с тобой живем в Глухом переулке.

– Ладно, я не сержусь, – сказал Коля. – Я так и подумал, что не нарочно.

– Я ведь не спорил, когда ты сказал о втором доме, на Екатерининской, господин фон Беккер.

– Еще этого не хватало, – серьезно ответил Коля. – Тогда бы я тебя просто убил.

– Учту на будущее, – сказал Андрей. Коля засмеялся и шлепнул Андрея ладонью по плечу.

У него были очень белые зубы и добрая улыбка.

– Ладно, – сказал Андрей. – Прощай. Теперь долго не увидимся.

– Жаль, что ты поступаешь не в Петербурге, – сказал Коля. – Мы бы могли снимать с тобой комнату на двоих. С другом всегда лучше. И дешевле.

– Увидимся на рождественских каникулах, – сказал Андрей.

– Погоди, – сказал Коля. – У меня к тебе небольшая просьба. Ты не мог бы мне ссудить три рубля? Я тебе вышлю.

– Честное слово, – сказал Андрей. – Честное слово, у меня нет ни копейки. Мне дядя перед отъездом должен дать. Только мелочь…

– Тогда давай мелочь, – согласился Коля.

Андрей полез в карман своих старых брюк, там был рубль и еще шестьдесят копеек, привезенные из Симферополя.

– На безрыбье и рак рыба, – сказал Коля. – Придется искать где-нибудь Ахмета. Ты не знаешь, где он ночует?

– Вернее всего, на вилле у Великих князей. В Ай-Тодоре.

– Да, плохо мое дело.

– А у девушек занять не сможешь?

– Это недопустимо, сам понимаешь.

– Маргарита с радостью одолжит тебе, – сказал Андрей.

– Она влюблена в меня, как кошка, – сказал Коля. – Даже удивительно.

* * *

Андрей поднимался в гору, стараясь держаться узких полосок тени. Он вспотел, потому что воздух был неподвижен, и теперь жалел о том, что пил красное вино. Даже сумка с книжкой и полотенцем казалась тяжелой. В голове царила тупость, он старался думать о чем-нибудь возвышенном, но перед глазами были коленки Лидочки и обтянутая купальным костюмом грудь.

Раза три передохнув, Андрей все же забрался на гору, к дому отчима. Здесь было чуть прохладнее. Филька вышел к воротам, язык его свисал чуть ли не до земли. Филька вежливо помахал хвостом, выказывая таким образом радость, и тут же побрел в тень. Даже кур на дворе не было – попрятались. Листья винограда лениво повисли над дорожкой, только розы гордо тянули к солнцу свои разноцветные головы. Дом был тих и будто покинут.

Андрей вошел в коридор. Там было прохладно и после солнца полутемно. Андрей толкнул дверь к себе в комнату и метнул с порога сумку на кровать. Затем он включил душ и с наслаждением долго стоял под ним, пока не замерз – вода к дому поступала с гор, всегда холодная. Растеревшись полотенцем, Андрей почувствовал, что проголодался.

Он вышел в коридор и позвал Глашу.

– Я здесь, Андрюша, – откликнулась та откуда-то издалека.

Андрей заглянул на кухню. Посреди кухни был открыт люк в подпол, оттуда как раз поднималась Глаша. Она держала в руках большой глиняный горшок, затянутый марлей.

– Держи, – сказала она, протягивая горшок Андрею. – Я обещала тебе холодной окрошки.

– Глаша, ты прелесть, – сказал Андрей. – Ты самая прекрасная и заботливая женщина на свете.

Он поставил горшок на стол, Глаша тем временем вылезла из подпола и захлопнула крышку.

На столе стояла запотевшая бутылка вина, хлеб был уже нарезан.

– Я так и рассчитала, – сказала Глаша, – что наш юный джентльмен явится к трем часам. А как калитка хлопнула – я сразу в подпол.

Она засмеялась.

– Вино будешь пить?

– Я на пляже вино пил.

– Зря, – сказала Глаша. – Там жарко, и вино небось было согретое.

– Почти горячее.

Глаша налила ему окрошки в глубокую тарелку, положила ложку густой сметаны.

– Вино надо пить за обедом, охлажденное, не спеша. Это очень полезно для здоровья. А теплую бурду на пляже пьют только пьяницы и бродяги.

– Ну тогда налей бродяге, – сказал Андрей. – Только вместе с тобой. Я не умею пить вино один.

– Значит, ты не гурман, – сказала Глаша. – Сергей Серафимович пьет вино только самое лучшее и для вкуса. Он считает, что собутыльники только мешают.

Вино выпустило пузырьки, и они побежали вверх, некоторые, ленивые, приклеивались к стенкам бокала. Бокал сразу запотел.

– А где отчим?

– Рано ему еще возвращаться.

– Думаешь, не дождусь его?

– Наверное, не дождешься. Автобус отходит ровно в половине шестого. А тебе туда минут пятнадцать идти.

– Ты что же себе не наливаешь?

– Я не одета совсем, – сказала Глаша. – Неловко вино пить в таком затрапезном виде.

– Никакой не затрапезный, – сказал Андрей. – Ты очень красиво выглядишь.

– Хоть передник сниму, – сказала Глаша.

Она поднялась, взяла из буфета еще один бокал, потом сняла передник, бросила его на табурет у плиты.

Они чокнулись. Бокалы зазвенели празднично и тонко.

Вино было холодное, как родниковая вода.

– Вкусно, – сказала Глаша. – Правда вкусно?

– Вкусно, – признал Андрей.

– Я вообще-то сладкое вино люблю, мадеру, но когда жарко – и такое хорошо.

Она вновь наполнила бокалы.

– Тебе скучно здесь, наверное, – сказал Андрей.

– Мне некогда скучать. Весь дом на мне, – сказала Глаша.

– Я никогда не знал, что ты на пианино играешь. Или это тоже фокус был?

– Играю, – сказала Глаша.

Сказала коротко, так что дальше спрашивать было неудобно.

– Ты ешь окрошку, – сказала она, – я сейчас рыбу разогрею.

Андрей ел окрошку, Глаша отошла к плите, разожгла ее и поставила сковородку. Рыба сразу начала скворчать, потянуло запахом подсолнечного масла.

Андрей хотел что-то сказать Глаше – но, обернувшись, забыл об этом, потому что она стояла близко к нему и глаз его натолкнулся на линию бедер и крепкие лодыжки, видные из-под короткого платья.

– Друзей своих видал? – спросила Глаша, не оборачиваясь.

– Видал, – сказал Андрей. Взгляд его поднялся к ее плечам.

– Небось девушки красивые, да?

– Девушки? Да, девушки красивые.

«Что я делаю? Чего я хочу? Разве я влюблен в Лиду, если я так смотрю на Глашу? Наверное, я очень дурной, испорченный человек».

– Ты что? – Глаша обернулась, почувствовав, что Андрей встал и приблизился к ней.

– Ты красивая, – сказал Андрей хрипло.

– Ну полно тебе. – Глаша улыбнулась. – Опять за старое. Какой ты смешной, Андрюша. Погоди, сейчас рыба согреется, поешь и спать пойдешь. Поспать надо, хоть бы часок после обеда.

– Я не хочу больше есть.

Глаша как-то ловко повернулась, сняв притом сковородку с плиты, и дымящаяся сковородка оказалась между ней и Андрюшей. Андрею пришлось отступить.

Положив ему рыбы, Глаша уселась по ту сторону стола, налила еще по бокалу вина и сказала:

– За твое счастье. Чтобы все у тебя было хорошо и чтобы учился ты лучше всех. И чтобы красавицу встретил, добрую. Выпьем.

От чая Андрей отказался. Второй день подряд получался нервным, неловким, неладным. «Она все понимает и посмеивается над мальчишкой. Мое горе в том, что я непривлекателен для женщин и они сторонятся меня».

– Я пойду к себе, – сказал Андрей, забыв поблагодарить Глашу за обед.

Раздевшись, он улегся на кровать и накрылся простыней. Кисейная занавеска чуть колыхалась – поднялся ветерок. Шмель, залетевший в комнату, бился о кисею, искал выхода. «Где сейчас Лидочка? Они, наверное, пошли обедать в ресторан на горе. Впрочем, нет, где Коле достать денег? Интересно, а если бы у меня были деньги, дал ли бы я их ему? Наверное, пришлось бы дать».

Вошла Глаша. Она несла стакан с компотом.

Поставила на столик. В другой руке у нее был длинный конверт.

– Это от дяди, – сказала она. – Здесь письмо и деньги на дорогу.

Наклонившись, она протянула конверт Андрею, и тот увидел в глубоком вырезе платья темную впадину между ее полных грудей. Он перехватил руку и потянул Глашу к себе. Глаша молча вырвалась, положила письмо на столик, но потом сама протянула руку, дотронулась до его щеки. Она присела на край кровати и сказала:

– Ну зачем же так, Андрю-уша, я же готовила, по хозяйству…

Андрей провел пальцами по обнаженной руке до плеча, и Глаша потянулась, будто ей было щекотно.

Андрей крепко схватил ее плечо, и Глаша послушно наклонилась к нему и позволила поцеловать себя в губы. Правда, губы ее были сухие, неподатливые, и Глаша резко отдернула голову, так что окончание поцелуя пришлось в щеку.

– Ну зачем же, зачем же, – сказала она. Андрей приподнялся, все сильнее привлекая ее к себе, волосы Глаши разметались и закрывали свет, от них уютно пахло то ли ванилью, то ли сдобным тестом.

Глаша, сопротивляясь, старалась не оказаться на кровати, но притом усилия ее были половинчатыми, как будто понарошку, как будто она боролась с Андреем так, чтобы не победить.

Андрей вновь отыскал ее губы, почувствовал, как они раскрываются навстречу его усилиям, и поцелуй получился мягким, влажным, горячим… Голова шла кругом, и мир перестал существовать… Рука Андрея нашла полную мягкую грудь Глаши. Глаша вздохнула, как будто всхлипнула, и тут рванулась так неожиданно, что Андрей отпустил ее.

– Сейчас, – сказала она, – ты подожди, миленький, сейчас…

Она кинулась к окну и быстро, рывками потянула штору. В комнате сразу стало темнее.

– А то с улицы могут увидеть, – прошептала она, возвращаясь к Андрею, и, повернувшись спиной к нему, сказала: – Ты расстегни сзади, а то пуговки тугие.

Он расстегивал маленькие круглые пуговицы, и с каждой ткань платья расходилась, чуть-чуть более обнажая спину.

– Ну что же ты… ну что же? Ну зачем? – шептала почему-то Глаша, как будто он мог что-то объяснить…

Приподнявшись, она мгновенно, одним движением сняла платье и тут же оказалась рядом с Андреем, обнимая его, прижимая к себе, лаская сильными пальцами его щеки, шею, плечи. И Андрей старался раздеть ее дальше, и это не требовало трудов, потому что Глаша была одета по-домашнему, без корсета и лифа.

А вот что было дальше, как дальше происходило? Этого Андрей не смог бы сказать, потому что он утонул в Глаше, он пропал в горячей сладости, от которой хотелось кричать, и Глаша все время почему-то уговаривала его, будто жалела, и он все слышал:

«Андрю-у-уша, Андрю-уша… Ох, беда моя, Андрю-уша… сладкий ты мой…»

Он хотел бы растерзать ее за то, что она не дает ему взорваться от сладости и желания, и он тоже что-то говорил, даже крикнул… И потом они лежали рядом, совсем мокрые от пота, жутко усталые, и Андрей был полон благодарности к Глаше, Глашеньке, его первой женщине. Хоть и было жарко, Андрей никак не мог оторваться от Глаши, он гладил ее плечи и очень хотел поцеловать ее розовый пухлый сосок, но теперь, когда все кончилось, было неловко это сделать. А Глаша медленно-медленно гладила его по голове. Она молчала.

Потом вздохнула коротко, вздох оборвался, и Андрей понял, что Глаша плачет.

– Ты что? – спросил он. – Ты зачем?

– Ой нехорошо, – сказала она. – Как нехорошо…

– Ну почему! Ты же говорила, что любишь меня.

– Ты же еще мальчик. А я старая…

– Это я сам, я сам просил. Ты не виновата.

– Глупый. Любви не просят. Ее дают и берут.

Глаша смотрела вверх. У нее был красивый четкий профиль – выпуклый круглый лоб, небольшой точеный нос, красиво очерченные полные губы и упрямый, выступающий вперед подбородок. Андрей никогда еще не разглядывал ее так. Он приподнялся на локте.

– Я люблю тебя, – сказал он, глубоко благодарный этой красивой, взрослой, чистой женщине, которая открылась ему, впустила его в себя и теперь лежала рядом, покорная и грустная.

– Это тебе кажется, Андрюша, – чуть улыбнулась Глаша. – Это скоро пройдет. Ты опомнишься и будешь ненавидеть меня.

– Никогда!

Он поцеловал ее в теплый висок. И прошептал:

– Ты моя первая женщина.

– Уж догадалась, – сказала Глаша, – жалко.

– Почему?

– Тебе бы первый раз быть с такой же, как ты, – молодой, красивой.

– Ты самая красивая.

– Никогда я не была красивой, ни сейчас, ни сто лет назад.

– А сколько тебе?

– Я вдвое тебя старше, ты знаешь. А может быть, в десять раз.

– Но я же не хотел, чтобы с другими, – я хотел с тобой…

– Зачем лжешь, мой мальчик? – Она повернула к нему голову, и глаза ее были большие, светлые и влажные. – Просто пришло твое время, а я оказалась рядом. Два дня назад ты об этом и не думал.

Андрей не ответил, потому что Глаша была права. И даже более чем права. Не два дня – три часа назад он не думал, что так будет. Он любовался Лидочкой, никак не полагая, что и ее можно так же обнимать, как Глашу. Любовался, но не желал.

А Глаша заговорила вновь, словно читала текст:

– Я думаю, что ты увидел здесь другую девушку, молодую, нежную, но то чувство, которое ты испытываешь к ней, в тебе еще не связано с любовью плотской. Ты разделил как бы любовь надвое. То, что тебе и помыслить трудно с ней, ты испытал ко мне.

– Ничего подобного, – возмутился Андрей, поражаясь тому, что Глаша прочла его мысли.

– Я не обижаюсь. Если бы я не захотела, ничего бы не было.

Она притянула Андрея к себе и стала целовать. Андрею было душно, ее поцелуи щекотали, и Глаши было слишком много, как будто Андрею дали большой шоколадный торт, первый кусок которого поедаешь с жадностью, но потом задумываешься – протянуть ли руку за вторым. Но сравнение с тортом, так и не успев толком оформиться в голове Андрея, забылось, так как от поцелуев Глаши и тесного прикосновения ее груди, ее бедер, живота в Андрее возникла дрожь вожделения, и он стал отвечать на ее поцелуи, становясь все настойчивее и грубее, и тогда Глаша стала уступать, обволакивать его, раскрываясь навстречу, горячо и влажно…

Когда Андрей лежал, вытянувшись и стараясь не прикасаться к слишком горячему телу Глаши, она лениво поднялась с постели, подобрала с пола брошенное платье и панталоны и сказала, будто ничего не было:

– Отдохни, Андрю-уша, поспи немного. Тебе ехать долго.

– Спасибо, – сказал Андрей. Он был опустошен, не мог шевельнуть пальцем и благодарен Глаше, что она первой поднялась и ушла.

Она выбежала, не одеваясь и прижав к груди свои вещи, босые ноги простучали по коридору. Андрей не знал, хорошо ему или плохо, да и не желалось думать. Кровать тихо покачивалась, словно на волнах. Потом Глаша заглянула снова, она была уже одета. Она принесла влажное махровое полотенце и спросила:

– Можно, я оботру тебя? Будет прохладнее.

– Спасибо, – сказал Андрей.

Глаша обтирала его нежно, быстро, как ребенка. Андрею сразу стало легче дышать. Глаша откинула штору.

– Спасибо, – сказал Андрей.

– Ты спи, спи, милый мой. – Глаша наклонилась и коснулась губами Андрюшиной щеки.

– Спасибо, – повторил он и мгновенно заснул.

* * *

Его разбудила Глаша.

Она сидела на стуле у кровати, видно, давно сидела, глядела на Андрея.

– Андрю-уша, – сказала она тихо, – вставай, через полчаса автобус.

Андрей от ее голоса вскинулся, уселся на кровати, увидел совсем близко ее лицо и сразу все вспомнил. Лицо было таким милым и глаза такими любящими, что Андрей сразу сказал:

– Я останусь здесь. Я с тобой останусь.

– Глупости, – сказала Глаша, чуть улыбнувшись. – Ни к чему тебе здесь оставаться. У тебя своя жизнь.

Андрей резко поднялся, и в голове все пошло крутом. Пришлось опереться на подставленную руку Глаши – та словно знала, что будет, протянула ее.

– Перегрелся ты немножко, – сказала Глаша быстро, словно не хотела, чтобы Андрей возражал ей. – Ну ничего, ветерком продует, придешь в себя.

– Глаша!

– В следующий раз приедешь, поговорим.

И Андрей сразу, с готовностью, подчинился этому решению.

– Я бы чаю выпил, – сказал он. – Можно?

– Ты компот выпей. – Глаша показала на стакан, стоявший на столике у кровати. – Я самовар не поставила, а теперь времени нет. Пора тебе.

– Ты хочешь, чтобы я уехал?

– Да, – сказала Глаша, – хочу. Так всем лучше.

Андрей хотел ее поцеловать, и Глаша покорно подставила ему губы, но отозвалась на его ласку без страсти.

– Не сердись, – сказал Андрей.

– Может, это ты на меня сердиться будешь. Мне-то что сердиться. Что было – то было.

– И все-таки ты жалеешь?

– Господи, ну и приставучий ты! – вдруг рассердилась Глаша. – Я ни о чем не жалею. И если обо мне вспомнишь, так и знай.

Она говорила это упрямо, будто себя убеждала. Будто кому-то еще, невидимому, хотела доказать.

Андрей выпил компот. Компот был слишком сладким.

– Я долго спал? – спросил он, одеваясь. Он не стеснялся своей наготы перед Глашей.

– Полчаса проспал. Ничего, в автобусе доспишь, там сиденья со спинками.

– Ты меня словно гонишь.

– Гоню.

– Почему? Ты меня не любишь?

– Я тебя люблю больше… больше, чем… дозволено. Не удивляйся, потом поймешь. Но и меня постарайся понять.

Глаша помогла сложить в чемодан вещи, даже не забыла, положила туда связку крупного красного лука, который так любит тетя. Потом вдруг спохватилась. А письмо где? Где письмо Сергея Серафимовича? Конверт где? Где конверт с деньгами?

Конверт лежал на полу, у кровати, и Андрей сразу вспомнил, почему он оказался там. «Как странно, – думал он, застегивая сорочку. – Мы разговариваем, словно ничего особенного не произошло. Она даже ворчит. А я сейчас уеду, словно так и надо».

Глаша буквально вытолкала Андрея из дома.

– Ты только-только дойти успеешь. Только-только.

Андрей спустился в сад. Глаша несла чемодан следом. Филька замахал хвостом, но не подошел попрощаться. Он измучился от жары. Легкий теплый ветерок шевелил листья винограда. Велосипед отчима стоял прислоненный к стене, он был в пыли, Глаша довела Андрея до калитки.

– Ну, с Богом, – сказала она.

– Я к тебе приеду, – сказал Андрей. – Зимой приеду. На Рождество. Не к нему, а к тебе, ты понимаешь?

– Посмотрим, – сказала Глаша. – Да и говорить так нехорошо.

Андрей хотел поцеловать ее. Глаша уклонилась.

– Не надо, – сказала она. – Мы с тобой свое отцеловались.

Она стояла в калитке и смотрела вслед, пока он не скрылся за поворотом. Андрей обернулся, увидел, что она стоит, помахал рукой. Глаша подняла руку, и рука упала. Глаша плакала.

– Я вернусь! – крикнул Андрей.

Ветерок с Ай-Петри, скатываясь к морю, принялся разгонять дневной зной. Навстречу попадались люди, проехал в гору извозчик. На нем сидел давешний рыбак в соломенной шляпе. Он узнал Андрея и погрозил ему пальцем. Рыбак был пьян и весел.

И эта встреча как бы ножом отрезала то, что было в доме отчима, потому что рыбак был там, на море, рыбак был тогда, когда рядом плыла Лидочка, и над рыбаком они вместе смеялись. Встреча с ним сейчас была как бы напоминанием свыше, укором, которого Андрей до того не ощущал. Очевидно, если существовали какие-то нити, что связывали его с доброй Глашей, то с каждым шагом они истончались и ослабевали, так что случайная встреча с рыбаком, происшедшая, когда нити превратились в паутинки, оборвала их мгновенно и отбросила Андрея на берег моря.