Текст книги "Из дома домой. Роман-коллаж"

2019

Почти каждый год в моей жизни появлялись какие-то мужчины. По-разному появлялись и в разных качествах. Бег по граблям – не мой любимый вид спорта, но учиться на чужих ошибках скучно. Хочется что-то почувствовать, а не оставаться стерильной нравоучилкой.

Когда он родился, я играла в куклы с подругой, шила им одежки, покупала шоколадки «Баунти» и чупа-чупсы. Я коллекционировала вкладыши от жвачки «Лав из» и смотрела диснеевские мультики. Носила джинсовую бейсболку козырьком назад и читала книги серии «Библиотека школьника».

Что же делала я, когда одиннадцать было ему? Он понятия не имел ни о каких чупа-чупсах, журналах «Кул», и компьютер появился в его семье до его рождения. Я закончила институт, но взрослеть не спешила. Не хотела или боялась?

Определенно, он в свои двадцать два намного больше знает о жизни, чем я в свои. Одиннадцать лет назад.

Не запутались в этой пирамиде? Так и я в своих чувствах.

Никакой искры и дуговой сварки между нами не проскочило – я не смотрела в сторону мужчин, которые на два года младше, не то что десять. Однако я на свои года не тянула: астеники – люди без возраста. Вес остался таким же, как в тринадцать, а стиль одежды после экспериментов и попыток протиснуться в мир вернулся к неформально-рокерскому.

Вскоре я узнала, что он играет на басу, но теперь получается только в наушниках. Любит мрачную тяжесть, которую в его годы любила и я, но теперь это вызывает ностальгию. Он ужасно милый. У него дивная улыбка, он пишет левой рукой, а грассирующая «р» намекает, что он большой ребенок. Это не влюбленность, а материнский инстинкт. Говорят, это психологическая проблема современной женщины, которая поздно рожает: она всех нянчит. Кто со зверюшками носится, кто с престарелыми родственниками, кто с младшими коллегами.

Однако другие парни его возраста к таким нежностям не располагали. Да и только ли парни должны к ним располагать, если это материнский инстинкт? Я представляла его дряхлым и лысым, худым и жалким, без баса и слушающим шансон. Разве нравился бы он мне тогда? В моем возрасте в безусловную любовь не верят.

В моем возрасте любовью разграблен так, что семью не соберешь. Благо, за мной не тянулось руин. Нравилась я настоящим полковникам, но те в любви не проявляли военных хитростей. Я же влюблялась безответно, переживала эти катастрофы долго и болезненно, так что теперь, наученная опытом, усомнилась, что быть в паре – мой удел. Хочется жить, а не служить. Оторваться за то время, когда только терпела жизнь, ждала принца или смерти. Теперь у меня куча знакомых, интересов и увлечений. Разве променяешь это все на плиту и декретный отпуск? Замуж выходят, если больше некуда пойти. Или по молодости, по глупости.

– Почему ты не хочешь ехать со мной? – спросил он за ужином.

Я молча положила себе риса и поставила тарелку в микроволновку.

Он едет в Германию, как и мечтал. Пока только в командировку, но кто знает?

– Солнц, что мне там делать? – я сейчас совсем не та, которая его очаровала. Не смешливая девушка неопределенного возраста с искрометным чувством юмора. Сейчас я – уставшая баба с опущенными уголками губ.

Он протянул руку через стол и погладил мои пальцы.

Сердце защемило. Пройдет пять лет, он станет еще краше, а мне будет тридцать восемь. После сорока я уже буду по-другому пахнуть и вовсе перестану привлекать мужчин. Он же к тридцати только расцветет и вокруг будут виться ухоженные фитнес-акулы с надутыми губами и ламинированными волосами. Его родители, с которыми, разумеется, придется познакомиться, будут открытым текстом советовать ему бросить престарелую плоскодонку, которая вряд ли сможет родить ему детей. Это пока все равно, а потом?

– Не упускай возможность, – отозвалась я, – устраивай свою жизнь.

Он не хотел верить, что наш союз временный, сколько я ни намекала. Конечно, в двадцать два кажется, что любовь навсегда. В двадцать два все равно, сколько лет разницы, как на тебя смотрят и что говорят за спиной. Я тоже думала, что всегда будет безразлично. Не стоит ему говорить об этом – я помнила, как раздражала меня эта фраза: «я в твоем возрасте». Я не считаю года преимуществом, а если вспомнить, как пряталась от жизни, так ничего и не приобрела.

– Моя жизнь теперь связана с тобой, – он тяжело вздохнул.

Интересно, видит ли он мои морщинки между бровями? А носогубные складки? При электрическом освещении они уже заметны. Дальше – больше. Как все это вынести? Как не думать об этом?

***

Я все-таки писатель, поэтому перенесемся вот так:

Она не могла объяснить себе, почему ее устраивали задворки жизни. Почему она никогда не старалась влезть в автобус первой, а ждала следующего, в который можно будет сесть? Почему в институтской библиотеке ей никогда не доставалось программных книг и приходилось брать более сложные? Почему она не хотела производить впечатление на понравившегося мальчика, проникнуться его интересами, быть рядом, показывать себя в выгодном свете? Сказки про Золушку – свое мимо не пройдет, и фея крестная поможет? Это к тридцати становится ясно: понаедут красотки со всего королевства, но именно в тебя, замарашку, влюбится принц?! Становится ясно и другое: как можно связываться с инфантилом, который, протанцевав с тобою весь вечер, ни лица твоего не запомнил, ни имени не узнал, а выбирает себе жену по размеру башмака?

Ведь она могла произвести впечатление, могла даже покорить – однажды такое произошло, но ни к чему в итоге не привело. Ее возлюбленный выбрал девушку, которая не пела, не играла, стихи писала посредственные, но неплохо рисовала и фотографировала. Восемь классов и девятый коридор. Любовь – не похвальная грамота. Сплошное разочарование.

Однако теперь ей захотелось не блистать на ярмарке невест, а разобраться с собственной застенчивостью. Сколько можно, право! До сих пор ей страшно читать свои стихи со сцены и петь, глядя кому-то в глаза. Почему иные девушки, не обладая и половиной ее внешних данных, чувствуют себя красотками, а она боится поднять глаза, если ее неудачно подстригли или она не успела нарисовать брови?

Она исподволь любовалась его улыбкой, а он признался, что никогда не встречал такой девушки.

– Какой такой?

– В которой сконцентрировалась бы все, что бывает только по отдельности.

Загнул. Она попросила уточнить – чуть кокетливее, чем следовало.

– Талант и скромность, способность удивлять, не вываливать козыри сразу. Уверенность и интеллигентность. Ироничность и эмпатия. Юмор и серьезность. Ум и красота.

Иные в его годы уже мужья и отцы. А она в свои ни жена и ни мать. Почему же она считает его ребенком? Почему удивляется таким словесам? Нет, это не дело. Все катится по наклонной. Не в ту степь, не туда, куда нужно. И затеяла это все она. Внутренний голос кричал: оставь мальчика в покое, старая кошелка! Не ломай ему жизнь! У вас нет будущего! А проблемы с самооценкой реши за счет того, кто уже оброс панцирем. Или сама, хотя это сложно.

Что этот мальчик понимает о ней? Что может понять? Он лишь недавно вышел из институтской аудитории. Да, он жил в общаге и работал на серьезном производстве. Он самостоятельный и вполне взрослый. Но разница в возрасте – это не только разница в сумме прожитых лет, а в том, что за эти годы произошло. Разница в событиях, впечатлениях, опыте, ошибках, поражениях и победах, преодолениях и полученных пинках. Да ладно если б в другую сторону разница…

Можно понять, почему он запал. Девушки его возраста просто не могут быть такими. Как и парни в двадцать лет не могут писать гениальных стихов и музыки, зарабатывать кучу денег и рассказывать байки об укрощении крокодилов на Ямайке.

Она пригласила ребят с курсов немецкого на новоселье. Не в свою квартиру, а в съемную, за городом. Устала ждать и съехала-таки от родителей. Заказала пиццы, купила суши, ребята принесли шампанское. Никто не парился. Пришло человек пять, как обычно. Преподаватель Даша тоже скоро отселится от родичей, но у нее двушка в элитном районе, она сама контролирует рабочих и не спешит переезжать. Она из другого мира. Ездит путешествовать с родителями, по два раза в год летает в Германию, ходит к косметологу, на массаж, на маникюр, на фитнес или еще куда-то, где гоняют жир. У нее «мерседес» и свой бизнес, ее мама пользуется ботоксом и еще работает. Кажется, они с папой оба экономисты, и Даша – единственный ребенок. У них есть дача и дом в области.

У нее же родители-пенсионеры ютятся в двушке, ничего не скопили – еле продали дедову хрущевку, чтобы купить дочери однушку. Уже больше двадцати лет они никуда не выезжали, даже на концерты и в кино ходили с неохотой – когда дочки подарят билеты. У отца приятели с банями, нардами и футболом, работа на два часа в день. Мама же не видела ничего кроме плиты и канала «Спас». Старшая дочь – мать-одиночка, младшая – писательница с инвалидностью. Жди от них помощи, а самим помочь нечем…

В какой-то момент ей показалось, что они с Дашей нужны друг другу. Им есть, о чем поговорить, только времени вечно не хватает. В двадцать лет они не нашли бы общих тем, но к тридцати, пройдя разными путями, не добирали каждая по своим параметрам. Она – по устроенности в мире, Даша – в духовных вопросах. Но оказалось, это только ее мнение. Даше она нужна не больше, чем все остальные. Это она цеплялась за новую подругу, устав от затертого окружения, которое уже ничего не давало, а лишь обесточивало. Она искала друзей и приобретала их богатством неправедным. В современном мире это называется нетворкинг. Потому что лучше так, чем в шестьдесят не видеть ничего кроме телевизора и не ходить дальше «Магнита». Лучше хоть с кем-то общаться, хоть чем-то жить, хоть выдумывать себе жизнь, хоть куда-то себя вытаскивать. Это техника безопасности. О ее родителях есть, кому позаботиться. Она же, вероятно, умрет в доме престарелых или в хосписе. Проходя мимо бабушек, просящих милостыню у торговых центров, она отводила глаза, потому что наворачивались слезы. Такой будет и ее участь.

– А не покажешь свою творческую мастерскую? – спросил Мальчик вполголоса, когда все уже выпили и разбились на группки.

Она принимала всех на кухне, которая служила и гостиной. Комнату закрыла. Там двуспальная кровать, синтезатор и компьютер. Это ее империя. Будуар. Слишком интимно: был бы хоть диван, но кровать, да еще двуспальная…

– Когда все уйдут.

Зачем, зачем?! Внутренний голос залили шампанским, и он булькал что-то невнятное. «Я живу, словно катится камень с горы, словно правила этой игры я давно сочиняю сам…»

2020

Аня написала, что умер ее отец. Пережил маму на неполных два года, но успела появиться женщина, которая любила его в молодости.

– Вот видишь, в любом возрасте можно обрести счастье, – говорила Аня, – за моей тетей после смерти мужа стал ухаживать какой-то вдовец, а ей тоже уж шестьдесят восемь.

Еще лет тридцать подождать, и я кому-нибудь понравлюсь, а денег и секса мне уже будет не надо. Было б кому добро причинить – зачем еще бабы нужны? Счастье мужчины, как писал Ницше «я хочу», а счастье женщины – «он хочет».

Я стала циничной. Это в восемнадцать любовь раз на всю жизнь, сердце клокочет, мозги в тумане, только он и больше никто, во второй раз звезды не сойдутся. Потом оказывается, что между мужчиной и женщиной есть природное притяжение, а если к этому добавить душевную симпатию, дело запахнет керосином довольно быстро и воспламенится, только в глаза посмотри. Еще чуть позже я узнала про пресловутую химию: на какой банальной почве она возникает и насколько легко перепутать ее с любовью.

Аня – первая из моих друзей, которая потеряла родителей, а ей еще и сорока нет. Они тяжко болели, оба с диабетом, и если папа как-то за собой следил, то мама на себя забила и даже приближала смертный час.

Два года назад, в конце августа мы с отцом загорали на речке, когда Аня позвонила мне и сказала дрожащим голосом, что у мамы отказали почки, а с Лешей все плохо и они на грани развода. Не знаю, как на такое реагировать и что говорить, поэтому просто слушала. В тот же вечер Анина мама умерла. Когда это случалось с моими бабушками и дедушками, набегали мамины подруги, помогали с готовкой и я не знаю, звала ли она их или они сами проявляли инициативу. Даже не вникала – тот мир казался взрослым и далеким, но вдруг он стремительно приблизился. В готовке помощница я так себе, Аня это знает, да и планируют они помянуть в ресторане или заказать еду на дом. Времена изменились. Как еще сказать – если я тебе нужна, позвони? Приглашают ли на похороны или надо самому догадаться?

В 2006-м умер дедушка Риты. Мы так и общались – в основном, вчетвером, но она позвонила мне и попросила прийти на похороны. В тот же день ей исполнилось двадцать лет. Дедушка умер у нее на руках и поняв, что происходит, Рита вызвала скорую. До последнего вздоха держала его за руку. Все это вытягивала из нее подруга-соседка, а я слушала и не понимала, хочет ли Марго об этом говорить или нет, надо ли ей выговориться или она просто не может заткнуть чужую бестактность.

Был и Ромка, естественно. Мы обнимали ее в двух сторон. Поехали на кладбище, вернулись домой, разделили трапезу, и я удалилась, подарив ей на день рождения какую-то косметику и книгу «Ворон, который говорил с Богом».

– Я, наверное, пока не буду поздравлять, – протянул Рома, – не знаю…

Да я тоже не знаю. Вроде научились мы хоронить своих предков, а на самом деле ничего не знаем и не умеем. Вести себя не умеем, хотя у всех полно книжек про этикет и даже в институте лекции читали.

Вот-вот начнется лето, день вознесения. В воздухе висит гроза. В автобусе – спертая вонь и лица в масках. Я не ношу. Будь что будет, мне незачем и не для кого жить. Если только не думать, что Господь даёт мне второй шанс не профукать свое счастье. Неопределенность во всем, все сферы жизни будто подвесило. Работа, личное, будущее, друзья – что мне в этом, что мое? Наверное, уже ничего, я криворукая. Ничего не могу удержать.

– Признаться, я ожидала от тебя больше эмоций после возвращения Славы, – сказала не так давно Рита, когда мы встретились на детской площадке.

Мы стали чаще видеться после рождения ее третьего ребенка. Оправившись от шока, родители начали таскать его по врачам и адаптировать к нормальной жизни. Поскольку я работаю в Минздраве, я активно помогала, и они прикипели ко мне больше, чем за все эти годы. Не могу сказать, что люблю детей или так страдаю от одиночества, что хочу влиться в чужую семью хоть нянькой, хоть благодетелем – я не того типа женщина. Я всегда была слишком самодостаточной, но помогать другим, когда нужно и при любой возможности было естественным для нашей семьи. С этим я выросла, видя, как отец подставлялся в лихие девяностые за тех, кто этого не стоил. Мы с сестрой сделались такими же.

– Я не всегда свои эмоции показываю, – улыбнулась я.

– Скорее даже никогда, – улыбнулась в ответ Рита, – но все же…

Она не знала, что сфера чувств у меня притупилась из-за Мальчика. Того самого мальчика, который был год назад, которого я так непростительно возжелала и с которым у нас был очень бурный роман. Я бы никогда не решилась открыться целомудренной матери семейства, которая знала и любила только одного мужчину и у которой жизнь полна самоотверженного благородного смысла и лишена метаний и нестроений. Поймет ли она, как можно просто хотеть не любя, если ее счастливая семья выросла из прямо противоположной формулы? Да и ронять себя в ее глазах тоже не хотелось. Рита во многом пример для меня, образец хоть и скучноватой, но реализованной жизни.

Она же восхищалась моим писательским упорством, равно как и упорством в целом.

– Семь раз книгу переписывать… я бы застрелилась!

А я бы застрелилась таскать детей по лесам и полянам, развивашкам и развлекашкам, речкам и озерам – даже без Ромки, пока он деньги зарабатывал. Постоянно готовить что-то новое и сложное, разучивать с детьми песенки, учить их всему, что знает и умеет сама, собирать гербарии, грибы и ягоды. Ее старший уже в три года бегло читал, а дочка в шесть лет обожала печь блинчики.

– Я лежу с мелким на кровати никакая, слышу, она на кухне хозяйничает, – рассказывала Рита, – у меня сил нет подняться. Думаю, щас опять всю кухню засрет… ладно, пусть, я хоть полчаса посплю. И даже неплохие получились блины!

Лень и страх – понятия очень относительные. Я боюсь публичных выступлений, а, к примеру, Аня боится проплыть километр в открытой воде. Я ленюсь готовить новое блюдо, а Рита – вести блог, хотя матери трех детей есть, о чем поведать миру в отличие от офисного планктона вроде меня. Книги пишут серые мыши, пока герои живут и приносят пользу.

– Давай посидим вчетвером как в старые добрые времена, – предложила Рита, – шашлык пожарим. Погода уже устаканилась. Как тебе мысль?

Я поинтересовалась, в курсе ли Слава. Разумеется, с ним поговорит Рома и, если я дам добро, он не откажется.

– Что ж, я не возражаю.

После этого цифрового концлагеря хоть куда бы выбраться, а тут – старые друзья.

2019

Мальчик вернулся из Германии. В аэропорт я не поехала, но на вокзале встречу. Я увидела его издалека и не сразу поняла, что это он. Волосы отросли и лицо будто повзрослело. Я ринулась к нему сквозь толпу и он, заметив меня, устремился на встречу. Еще секунда и мы душили друг друга в объятьях.

– Родная, как же я соскучился! – он чередовал слова с поцелуями.

Не помню, когда была такой счастливой.

Мы поехали ко мне на такси – не хотелось волохать его чемодан по маршруткам, а ехать довольно далеко. Хотелось, как в песне Николаева:

Такси, такси, вези, вези,

Вдоль ночных домов, мимо чьих-то снов…

А был невнятный июньский день – не солнечный и не ясный. Мы плюхнулась на заднее сиденье и всю дорогу делали вид, что не хотим наброситься друг на друга. Слова тоже не вязались. Вопросы вроде «как съездил?» всегда казались мне безликими и банальными. Детальнее сформулирую дома. В конце концов, я рассчитываю на рассказ, а не на пустое «нормально». Он немногословен и в присутствии посторонних явно не горит желанием делиться подробностями. Мы сидели молча, обнявшись, изредка поглядывая, как за окном мелькает родной город.

– Штутгарт лучше? – единственный мой вопрос.

– Такой же.

Я снимала квартиру за городом. Студию еще надо дождаться, а с ремонтом отец обещал помочь, так что в какой-то момент я перестала цепляться за каждую копейку. Квартиру эту посоветовала мне коллега и стоила она действительно дешево. Район спальный, до центра добираться и добираться, но, когда живешь один, не очень-то тянет из дома убегать.

Едва мы оказались в прихожей, опять присосались друг к другу, ни слова не говоря.

– Как тебе идут длинные волосы! – я запустила в них пальцы, удивляясь – как они могли так отрасти? Неужто его так долго не было? Всего-то месяц.

– Я таким был в институте, – прошептал он, прижимая меня к себе.

Он почти на голову выше меня, у него фигура атлета и он того же цветотипа, что мой отец. Опять химия, но, сколько я ни пытаюсь убедить себя, что ничего больше – не удается. Видимо, женщины не умеют так, чтоб ничего больше. Тем более такие, как я.

– Подожди, ты, наверное, голодный? – я решила не то гостеприимство проявить, не то в мамочку поиграть.

– Голодный ужасно, – он рассмеялся, – но не в том смысле.

Вдруг с кухни раздался грохот. Мы прижались друг к другу еще плотнее.

– У тебя кто-то есть? – одними губами спросил Мальчик.

– Нет, – ошарашено ответила я.

Мы, не размыкая объятий прокрались на кухню. Пусто.

– Подожди, я в ванной посмотрю, – меня оставили одну.

– И в шкафу!

Оглядевшись, я поняла в чем дело: дуршлаг упал. Разделочный столик сделан под мрамор, поэтому грохот жуткий. Нервно расхохотавшись, я повесила утварь на крючок. Мы были пугаными, потому как однажды наведался мой отец. Разумеется, он позвонил, и я сказала, что не одна, но ему в голову не пришло, что я голая и с мужчиной между бедер.

– Я хотел зайти, кран посмотреть – мать говорила, течет.

Мы спешно оделись, заправили постель и открыли окна. Сели за кухонный стол и стали накачиваться чаем. Когда пришел отец, Мальчик пожал ему руку и представился.

– И часто они к тебе заходят? – он решил, что меня проверяют и контролируют.

Да, меня тоже это бесит, но после того, как я чуть не умерла от аппендицита, не желая вызывать скорую, они волнуются.

– Чем старше становятся, тем больше.

Ключи я им не давала – у самой одни.

– Ладно, дуршлаг нам не помешает! – он потащил меня в кровать.

С некоторым удивлением и иронией отметила, как быстро он освоился. Как быстро присвоил меня, раскрепостился, подчинил себе. Наверное, мы все такие: поначалу все мягко и стыдливо, а потом – стоит ногу в дверь просунуть, претендуем на более достойное место. Так и в нашей интимной жизни сначала была сплошная нежность, а после месячной разлуки вспыхнула такая страсть, какой я ни от себя, ни от него не ожидала. Полчаса на чудеса. Я ужасно люблю наши разговоры «после», но в этот раз ничего такого не было – он мгновенно отключился, а когда включался, мы снова набрасывались друг на друга.

Так незаметно наступил вечер.

Все в нашей жизни временно, особенно такой союз. Хоть немного побыть счастливой и любимой, хоть иллюзией этой насладиться, а потом пусть! Пусть я навсегда останусь одинокой старой девой с испорченным характером, пусть у меня никогда не будет мужчин и детей, пусть все, что характеризует нормальную жизнь большинства женщин, обойдет меня стороной как прокаженную, как недостойную, как для чего-то иного созданную. Но пусть хотя бы будет, что вспомнить… может и раскаяться, но раскаиваемся мы больше в несделанном, и это я почувствовала на собственной, слишком земной и человеческой шкуре.

Мне нравилось смотреть, как он уплетает мои банальные котлеты и салат из крабовых палочек, помидоров и тертого сыра.

– В Германии еда не очень? – поинтересовалась я.

– Дорогая, поэтому питались мы как попало. Не сравнить с домашним вкусом.

Мы открыли бутылку красного – я всегда покупаю разное, но в одном ценовом сегменте. Крепче не пьем, хотя я ничего не имею против. Одна.

– Знаешь, у меня есть для тебя подарок, – почему-то смущаясь, начал он после ужина.

– Какой же? – Я оживилась. – Люблю подарки!

Он замялся.

– Просто не знаю, как ты к этому отнесешься… но мне так понравилось, не удержался. Если тебе не понравится, скажи, ладно?

– Да не томи, что ж там такое?

Он порылся в неразобранном чемодане и извлек небольшую коробочку в золотистой упаковочной бумаге, перевязанную красным бантом. Давно мне такого не дарили – все в бумажных пакетах, всем все лень. Развязав бант и открыв крышку, я обнаружила слои белоснежной папиросной бумаги, за которой алела какая-то ткань. Это оказалась шелковая сорочка на бретельках и с кружевом на груди. По моим подсчетам, она едва прикрывала ягодицы, а кружево не просто оторачивало верхний край, но приходилось как раз на лучшую женскую часть тела.

– У тебя же есть подобная золотистая, пусть будет и красная, – мой мальчик стал почти такого же цвета, – мне так понравилось, сразу представил тебя в ней.

Я рассмеялась. Подарок шикарный. Моя золотистая гораздо скромнее, но я покупала ее не для соблазнения, а просто так. Бывает, в конце месяца остаются свободные деньги и можно их потратить на себя – неважно, есть у тебя отношения или ты в принципе спишь голая. Просто захотелось попробовать быть женщиной. Такие пробы касались и каблуков, и мехового полушубка, и шифоновых платьев. Попробовала, да так и хожу в джинсах и кроссовках. Туфли живут на работе, полушубок выручает, если подают карету, а платья сносят головы немногочисленным кавалерам на первом и единственном свидании.

– Не терпится тебя в ней увидеть! – он посмотрел на меня с такой нежностью, что защемило сердце.

– И сразу снять ее с меня? – я рассмеялась.

Не спорю, есть вещи созданные, чтобы их как можно скорее снимали – и не ты сама. Как правило, они стоят немалых денег, не изнашиваются, но быстро надоедают. Не чаяла, что такие вещи появятся в моей жизни. Впрочем, как и подобные отношения.