Текст книги "Алекситимия"

Даниил слишком резко дернул за нить пледа и она с хрустом оборвалась.

– Мам, как думаешь, я был прав?

– Милый, – мать продолжала поглаживать его волосы, – это просто история. Просто байка.

Мальчик уткнулся лбом в мамино плечо, приглушенно угукнул и плотно зажмурил глаза, сжимая в кулачках плед. Если это так очевидно для него, почему это не очевидно для других?

***

Длинное окно у потолка было распахнуто от чего на полу лежало несколько сухих листьев, оторванных ветром с толстой ветки дерева, что росло у самого окна.

Было практически лето и с открытым окном было невыносимо жарко. Даниил периодически вытирал пот со лба и над верхней губой. На его светлой футболки было несколько влажных пятен. Она была свободной, как и бриджи, но это не спасало от духоты.

Он сидел на узкой скамейке, у неё лежали его потрёпанные кроссовки, которые он скинул, не развязывая шнурков. Парень задрал голову, пытаясь поймать поток ветра лицом и расслабленно прикрыл глаза, когда почувствовал прохладное дуновение. Из-за густых, вечно растрепанных волос задняя часть шеи была влажной от пота и, иногда, капли пота прокладывали путь между его острых лопаток.

Это была старая школьная раздевалка, она была такой маленькой, что свободного места из-за сумок, одежды и обуви просто-напросто не было. Стоял неприятный запах пота и грязных носков.

У одноклассников Даниила начался период полового созревания, а вместе с этим их голоса периодически ломались, появлялись красные надутые прыщи, а запах пота стал удушающим.

Но сидеть в этой маленькой комнатке, задыхаясь от запаха пота было намного лучше, чем выйти и попасться на глаза учителю. Тогда тот, желая отомстить за все прогулянные занятия, не будет спускать с него глаз и тщательно будет следить за выполнением каждого упражнения, обращая на него не только свое внимание, но и внимание всех присутствующих своими постоянными комментариями.

В прошлом учебном году и в начале этого Даниилу удавалось не ходить на уроки физкультуры благодаря тому, что он отлично научился подделывать почерк своей матери. Было достаточно одной бумажки с краткой запиской от «матери», что её сын очень болен и потому будет пропускать уроки физкультуры. Учителю до этого, казалось, не было дела.

Но недавно, всего месяц назад, ему неожиданно стало любопытно, чем же таким болеет Даниил из-за чего он никогда не занимается. Или его нет вовсе, или же он сидит на скамейке, не обращая внимания на все что его окружает. От того учитель физкультуры позвонил его матери, удивив её новостью, что, оказывается, её сын болен.

После этого пренебрежение преподавателя к нему переросла в откровенную антипатию. Он пришел во время урока литературы и громко, во всеуслышание, сказал о том, что ложь Даниила раскрылась и теперь он лично будет следить за посещаемостью и у парня не выйдет пропустить ни одного урока.

После этого тема физкультуры была излюбленной темой для шуток у его одноклассников.

У Даниила не было выбора. Он брал форму с собой и переодевался со всеми в маленькой каморке, пытаясь забиться в угол, чтобы никто его не видел. Он переодевался максимально медленно, подолгу завязывал шнурки, больше просто крутя их, чем действительно пытался завязать.

Он дожидался, когда все выходили и садился на скамейку, надеясь, что о нем забудут. Первый раз учитель сам пришел за ним и вытащил едва ли не за ухо, от чего его одноклассники вновь хохотали едва ли не до коликов.

Во второй раз за ним дважды присылали ученика, но каждый раз он говорил, что ещё не переоделся, а к середине занятия учитель просто о нем позабыл. Так было ещё дважды, каждый раз о нем забывали. После за ним и вовсе уже никого не посылали.

Он надеялся, что в этот раз будет так же. До того как в комнату вошел один из его одноклассников – крупный парень в футболке и шортах, благодаря чему был виден продолговатый шрам на ноге. Там где кость распорола кожу.

Он скрестил руки на груди, ухмыляясь одной стороной рта от чего Даниил опустил взгляд в землю.

– Тебя зовет учитель, – протянул он и его голос был пропитан злорадством, – мы сегодня сдаем нормативы.

– У меня кроссовок порвался, – тихо ответил Даниил, перед тем как заговорить он несколько раз нервно облизал губы.

– Тогда босиком пойдешь, – бросил раздраженно парень, – я не уйду пока ты не поднимешься и не пойдешь. Или тебе помочь?

Он сделал шаг вперед. От этого он казался ещё больше и Даниил сильнее вжался в стену, а после, выдохнув, качнул отрицательно головой и его волосы упали ему на лицо.

Он поднялся и последовал за парнем, который так и норовил поставить подножку или немного пихнуть. И, разумеется, он пошутил о том, что кроссовки, которые Даниил все же обул, не выглядели порванными. Даниил решил промолчать, его ложь и так была очевидна.

– О кого я вижу! Цвирко! – громко воскликнул учитель ухмыляясь, сложив руки на груди, – Эй, парни, вы не против пропустить его без очереди?

Даниил опустил взгляд, сжимаясь. Его одноклассники слишком восторженно кричали о том, что, конечно, они не против пропустить его. Даниилу казалось, что между учителем и его одноклассниками есть какая-то шутка, которую они понимают, которая кажется им очевидной. Но для него она неизвестный, неприятный груз, что давит сверху, от чего хочется уйти.

– Вот видишь, Цвирко, как все хорошо сложилось, – говорил учитель, насмешливо глядя на парня, – пришел первый раз и первый будешь сдавать все нормативы! Так что, давай, не задерживай очередь. Упор лежа и отжимайся.

Даниил ещё сильнее сжался, опустил голову ещё ниже, не сдвинувшись с места, пока учитель раздраженно не цокнув языком, подгоняя его.

Он уперся ладонями в пол, глядя на стык между двумя деревянными балками. Стык казался черным, кривым, с множеством заноз.

Даниил чувствовал взгляды, которые казалось буравили его между лопаток, настолько они были острыми. На лбу выступила крупная капля пота, она щекоча кожу скатилась по лбу, по узкому носу и остановилась на секунду в ямке над верхней губой. Даниил облизал губы, чувствуя на языке яркий вкус соли.

Его локти дрожали, ему казалось, что каждая его мышца дрожит. Он смотрел лишь в пол, но слышал каждый смешок, каждое хихиканье и каждую насмешливую фразу. Все это заставляло его щеки гореть от стыда.

Он отжимался медленно на дрожащих руках, но был уверен, что его результаты не были столь плохи. Пусть и не были выдающимися.

Возможно, его тело развивалось с небольшой задержкой. Его голос не ломался, а подбородок был таким же безволосым как и пять лет назад. Эта задержка была совсем незначительной и она врачи совершенно не беспокоились о ней, но когда ты парень пятнадцати лет: рост, вес, начинающие пробиваться на лице волосы слишком важно.

Даниил сел на пол, глубоко дыша, иногда вытирая пот со лба. Его щеки горели, во рту пересохло, а дыхательные пути как будто пыли покрыты песком. Руки дрожали мелкой дрожью от перенапряжения. Он вкладывал все силы, чтобы соответствовать. Но похоже дело было совершенно не в результатах.

Его результаты были твердой тройкой. Между его результатами и результатами его одноклассников не будет разницы размером с пропасть.

Но тем не менее его учитель, недовольно кривя губы, жирно выводя в журнале «3», утверждал, что Даниил не заслуживает такую оценку. Он, видимо, вспомнив свои школьные годы и выступления с ужасными анекдотами и отвратительными комедийными сценками, оттачивал свое мастерство на Данииле. Громко пыхтя он бросался фразами, что результаты у Даниила, как у девчонки, а так же: «торчишь в раздевалке долго, как баба». Физрук смеялся над своими же шутками, от чего его круглый живот колыхался, напоминая какое-то желе.

«А может это ошибка какая-то и ты не «Даниил», а какая-то «Юлечка»?»

Парень поджал губы глядя в пол, поддевая кожу у ногтя большого пальца, ногтем указательного пальца. В горле стоял комок от осознания, что учитель знает, какой эффект произведет эта, вроде бы как случайно брошенная и безобидная фраза. «Юлечка». Это совершенно глупо, – повторял себе Даниил, кусая нижнюю губу до боли, – но тем не менее именно это будет его кличкой, как минимум, на ближайшую неделю.

Взрыв смеха мальчишек только подтвердил это.

– Это глупо, – негромко сказал он. Голос Даниила сорвался и он замолчал на несколько секунд, как будто надеялся, что тот придет в норму. Казалось, эта фраза привлекла всеобщее внимание и его одноклассники и учитель замолчали, давая ему возможность высказаться. Печально было лишь то, что для того, чтобы использовать сказанное им как пищу для очередных издевательств. Не важно, что ты скажешь, насколько правдивы будут твои слова. Если ты всеобщее посмешище – твои слова так же смешны как и ты.

– Вы делаете выводы о том, что я фемининный лишь из-за того, что мои результаты немного ниже результатов, которые соответствуют развитию мальчика пятнадцати лет. А также из-за глупого стереотипа, что женщины долго одеваются. Это глупо.

Все это, – его голос опять сломался и он слегка кашлянул, – все это глупо. Это напоминает животное поведение, оно движимо только инстинктами, когда главу стаи выбирают только из-за его маскулинности. В нашем классе самые «крутые» те у кого больше тестостерона в крови. Но мы же не животные, как можно…

– А ну заткнись, умник, – недовольно гаркнул учитель, крепко сжимая журнал своими пухлыми пальцами с короткими, широкими ногтями, – лучше не языком бы работал, а пошел на турник. Может не был бы тогда такой бабой. Нашелся тут самый умный!

Даниил пожалел о сказанном, как только произнес первое слово. Он поджал губы. Дело не вот, что я не прав, – повторял себе Даниил, – дело в том, что это говорю именно я.

Он хотел убежать. Спрятаться от этих взглядов и смешков. Хотел избавиться от ощущения, что каждое произносимое им слово является несусветной глупостью. А уже то, что он просто осмелился открыть рот – преступление.

Хотел крепко зажмурить глаза, до ярких кругов перед ними. Они напоминают те, которые видишь в трубе калейдоскопа. И хотел зажать уши ладонями, чтобы слышать лишь абсолютно и полное ничего. Ни звука. Ему хотелось оказаться в месте до начала времен, где ещё не существует звука.

Он выполнял указания учителя, сдавал нормативы, а в роились вопросы, от чего он так ненавидим всеми. Что он делает не так.

Учитель не отпускал их до самой последней минуты урока. Оправдывая это тем, что физкультура у них последним уроком и им не нужно спешить переодеться на следующий. А домой они всегда успеют.

Мальчишек, казалось, это только обрадовало. Последние полчаса урока они гоняли футбольный мяч по полю, имитируя игру в футбол с лишь намеком на правила.

Даниил стоял под стеной, обняв себя руками, и следил взглядом за мячом. Его не отпускала мысль, что его одноклассникам покажется смешным, попасть мячом в него.

Конечно, если он будет следить за ним – это не значит, что он сможет увернуться, но это хотя бы дает шанс. Он бы с удовольствием пошел обратно в раздевалку, но учитель строго и уверенно заявил, чтобы он даже не думал о том, чтобы выйти из спортзала до того, как прозвенит звонок.

Как только раздался звон – оглушительно громкий, дрожащий из-за старого механизма, Даниил пошел в сторону раздевалки нелепо-широкими шагами.

Он надеялся, что успеет переодеться и уйти до того, как его одноклассники придут в раздевалку. Обычно, после физкультуры, они старались переодеться как можно быстрее и ни на что не отвлекались от того, что это был последний урок. Но Даниил надеялся, что в этот раз будет по другому.

Он надеялся на это от того, что сегодня у его одноклассников слишком много причин и возможностей устроить ему травлю. Ещё не прошла веселость от воспоминаний о его дрожащих руках, покрасневших щеках и пятнах пота на футболке. Ещё свежа память о его необдуманно брошенных словах.

Он стоял в носках на холодном бетонном полу, со снятой влажной футболкой в руках, когда резко распахнулась дверь. Она с грохотом ударилась об стену и Даниил дернулся от испуга, ещё сильнее вжав голову в плечи. В небольшую комнату завалились его одноклассники громко смеясь и обсуждая что-то свое.

Парень не поворачивался к ним, стоя к ним спиной, обтянутой болезненно-белой кожей, как будто на неё никогда не попадали лучи солнца.

Впрочем это было правдой.

Его отец в последний раз брал отпуск, когда ему было пять лет. Это был единственный раз, когда они всей семьей ездили к морю. Был единственный раз, когда он лежал на горячем светлом песке, подставляя, от природы светлую кожу, под обжигающе-горячие солнечные лучи.

Когда он наклонился, чтобы взять чистую футболку со скамейки его острые лопатки и позвонки очертились.

Он знал, что такое телосложение нормально. Уже через несколько лет он вытянется. Его отец не был низким и мать была немного выше среднего, так что скорее всего его рост будет около метра и восьмидесяти сантиметров. Он наберет немного веса, никогда не будет мускулистым, но через кожу будут просвечивать не по-птичьи тонкие косточки, а жесткие жилы мускулов.

Но сейчас он чувствовал себя неправильным, уродливым. Особенно, когда сравнивал свое детское тело, с телами одноклассников, которые уже приобретали мужские очертания. Если присмотреться на их телах можно было разглядеть очертание мышц, их деление.

– Цвирко, – неожиданно сказал один из его одноклассников, хлопнув его между лопаток.

Даниил испуганно дернулся и поморщился, кожа начала немного пощипывать на месте удара. Наверняка, остался красный отпечаток, на котором отчетливо видны очертания пальцев и ладони.

Он бросил взгляд на лицо своего одноклассника. У того была небольшая горбинка на носу, что делала его черты более мужественными. Все тот же одноклассник с продолговатым шрамом на ноге от осколка кости – Андрей. Он брезгливо вытирал ладонь об свою футболку. Это заставило Даниила покраснеть и застыдиться того, что от физических упражнений его кожа покрылась потом и стала неприятно липкой.

Андрей скрестил руки на груди и оперся спиной на стену, разглядывая лицо одноклассника.

– Мне любопытно было, кто тебя так назвал? Даниил. Необычное имя.

– Папа, – настороженно бросил парень. Наступила тишина в несколько томительных, слишком долгих секунд и он неуверенно добавил, – оно библейское.

– Библейское, да? – как-то саркастично сказал Андрей. Его рот изогнулся в легкой ухмылке, когда он так ухмылялся один край его губ был немного выше, из-за чего он походил на тех «плохих» парней с фильмов для девочек, где этот парень, конечно же, был красавчиком и послушно исправлялся силой любви.

– Ага.

– Значит ты верующий, да? Или твоя семья?

– Папа, – ещё тише сказал Даниил, неуверенно комкая в руках футболку, – он настаивает на том, чтобы я читал Библию.

– Может процитируешь что-то?

Даниил молчал какое-то время. Этот разговор не нравился ему все больше и больше. Ему казалось, что он стоит в кристально чистом пруду, в котором воды ему по колено. Он видит каждый камешек на дне и вокруг его ног вьется молодая, крупная рыбина, которая играючи проплывает между его ног или же вокруг какой-то ноги. Она постоянно задевает его плавником или же скользким боком, усыпанным чешуей. Она раздражает кожу и он хочет её поймать, но та постоянно выскальзывает из рук.

– «Кто делает грех, тот от диавола, потому что сначала диавол согрешил. Для сего-то и явился Сын Божий, чтобы разрушить дела диавола.»

– Прикольно, – лениво протянул Андрей, – а разве это не из Библии: «помоги ближнему своему»?

Даниил не ответил. Ему казалось, что он попался в ловушку и каждое его слово загоняет его все дальше и глубже.

Змеи, что притаились вокруг его ног за камнями, внимательно следили.

Ещё слово и он не сможет выбраться с этой ловушки, расшибиться об неё, обломав клыки и когти об крепкие металлические прутья.

– Я тут вспомнил, – продолжил Андрей, хотя Даниил так и не ответил, – что, кажется, в Библии грешников раздевали и вели по площади.

– На самом деле… – начал Даниил, но прикусил губу и сделал шаг назад, когда Андрей шагнул к нему.

Только сейчас он понял, что его одноклассники вслушивались в каждое слово, как будто в предвкушении.

С каждым днем он все больше и больше убеждался, что находится в звериной стае, где вожак наступает на добычу, а остальные жадно наблюдают, облизывая клыки, дожидаясь разрешения накинуться тоже.

Даниил запрокинул голову назад, устав бороться, когда понял, что его неловкие попытки отбиться были тщетными.

Из открытого окна падал свет, его прямой луч рисовал полосу на стене. Даниил смотрел на неё, на пылинки, которые были яркими точками в свете.

Ему казалось, что этот свет недостижимая нить паутины, а он барахтается на дне болота, все больше трясина утягивала его.

Все его рецепторы, все его ощущения вопили о том, что он находится в Аду. И лишь этот свет напоминал ему о божественном саду. Гогот его одноклассников превратился в хриплое, злобное ржание чертей. Их руки были скользкими, липкими, они, казалось, они держали его крепкими металлическими оковами.

Они сдернули с него шорты и стянули с ног, от чего он едва не упал и оперся рукой на стену. Та заскользила и он немного присел, пытаясь удержаться на ногах, а не упасть носом в пыль бетонного пола, что пропахла грязной обувью и подростковым потом.

С него сдернули белье и в одночасье стало невыносимо холодно. Одноклассники толкали его вперед, дальше от стены, к которой он прижимался лопатками, как к последней надежде.

Дверь распахнулась, его продолжали толкать в спину, от чего он постоянно спотыкался. Он был лишь в одних серых носках, которые стали грязными из-за школьных полов.

Его кожа покрылась мурашками от холода, а где-то в горле стоял комок, который он не мог проглотить. Этот комок казался невыносимо большим, он перекрывал дыхание.

Даниил опустил голову как можно ниже, стараясь спрятать свое бледное лицо за волосами. Он крепко сжимал губы, как будто пытался удержать рыдания, от чего они казались белыми. Его прошибала дрожь.

Но, казалось, это никто не замечал. Ни одноклассники стоявшие по все стороны от него, как конвоиры, продолжающие гоготать и толкать в спину, ни те кто видел это унизительное шествие.

Он не видел, но все равно знал, что в него тычут пальцем те, кто видел все это. Знал, что они смеялись. Некоторые прикрывали рты ладонями, но их глаза продолжали сверкать смехом. Другие не скрывали своей бесстыдной веселости и хохотали вдоволь. Кто-то же наблюдал исподтишка, как будто осуждали, но не могли побороть любопытства и просто продолжали смотреть.

Он шагал по коридорам, подталкиваемый со всех сторон. Казалось, это чувство унижения и злой смех навсегда застряли в мыслях и будут сопровождать его в течении всей жизни. В его голове крутились мысли ненависти и желания возмездия.

Он не солгал, его отец был исключительно верующим человеком и внушал ему с детства мысли о всепрощении. Он настаивал на том, чтобы Даниил читал Библию.

«Но все эти, как мне простить их?»

Способные лишь хохотать над чужими страданиями. Все ведомые лишь своими эгоистичными мотивами. Быть лучшим, быть самым богатым, быть самым красивым, самым знаменитым. Вся жизнь смысл которой лишь, чтобы как можно больше людей завидовали тебе. И самому сгорать от зависти к каждому, кто добился хотя бы немногим больше чем ты.

Бесконечный хоровод жадности.

Гиена человеческого себялюбия.

Как можно жить в этом отвратительном, прогнившем мире? Вся жизнь это барахтанье в грязи, в попытке утопить другого. И стараться, чтобы тебя самого не утопили, чтобы не задохнуться в ошметках болота, которые забьют все легкие и дыхательные пути.

Даниилу казалось, что это шествие длилось бесконечность, но скорее всего лишь несколько минут. Несколько минут, которые будут сниться ему до конца жизни в кошмарах. Несколько минут, которые ничего не значила для всех этих людей, но которые будут тянуться невыносимым грузом за ним. Которые будут преследовать его.

Скорее всего кто-то все-таки сказал завучу и тот вместе с директором подошел, расталкивая учеников. Те продолжали гоготать и ни у директора с покрасневшим лицом и выпирающими жилами на шее от натужных криков, ни у завуча, брызжущего слюной, не вышло заставить учеников разойтись. От того они буквально вырвали Даниила из рук его одноклассников.

Директор обняла его за плечи и Даниил почувствовал горький запах каких-то лекарств. Возможно, успокаивающих или от давления.

Она, вцепившись в его плечо длинными, немного изогнутыми во внутрь красными ногтями, начала уводить его прочь, угрожая ученикам, что это просто так не оставит. Но все понимали, что ничего им, на самом деле, не грозит. Пятнадцатилетки находили её крики забавными, а не устрашающими.

Даниил все так же смотрел в пол, прикрывшись ладонями. Он чувствовал взгляды на спине, до него ещё долго доносился смех и выкрики от которых его лицо стыдливо краснело, а губы все плотнее и плотнее сжимались.

Директриса привела его к раздевалке и вежливо подождала за дверью пока он оденется. Хотя её голос не оставлял его. Она продолжала нудеть о том, что это поколение пропащее и в каждом её предложении между строк Даниил слышал осуждение.

В её словах слышалось невысказанное:

«Какой мужчина не может за себя постоять?»;

«Должна быть причина, чтобы над тобой шутили»;

«Ты делаешь что-то не так – от того и не можешь влиться в коллектив».

Даниил не хотел слышать этого, от того что начинал верить, что все это – его вина. Пытаясь сбежать, в надежде, что весь мир затихнет, он натянул на себя одежду и даже не поправив её, буквально, выбежал из раздевалки, волоча рюкзак за одну лямку. Он быстро бросил, не глядя в лицо женщины, что хочет домой и, даже не дав ей шанса ответить, помчался к выходу из школы.

Ему казалось, что до самого дома его преподавали взгляды. Что все люди, которых он встречал знали что-то мерзкое о нем.

Даниил захлопнул входную дверь квартиры за собой, припал к ней спиной, и прижал ладони к лицу, крепко зажмурив глаза. В квартире было тихо – никого кроме него нет.

В доме было темно и бесшумно, он напоминал глухой и мрачный подвал. Задушенный всхлип, казался слишком громким в этой коробке на седьмом этаже. В ней было невыносимо тесно, как будто все стены лишь за один день сдвинулись друг к другу. Даниилу казалось, что если он вытянет руки в стороны то будет упираться ними в стены. Раньше он мог спрятаться в этой коробке, теперь ему казалось, что она давит на него, что она это очередная ловушка и у него нет возможности выбраться. Как ребенок, который любил играть в картонной коробке, но проходит время, он растет, а потом, в один день, он застревает в этой коробке.

Его преследовал гогот учеников, его преследовали голоса учителей, которые говорили, что нужно подождать. Что его одноклассники повзрослеют и поймут, что это все глупости и прекратят над ним «подшучивать».

Каждый раз, когда учителя говорили ему слово «подшучивать» ему хотелось развернуться и уйти. Ему хотелось, чтобы они пережили то же самое, чтобы прекратили называть все это шутками. Они говорили так, как будто это детские шалости. Как будто все это для них по серьезности на одной ступени с шалостями мальчишек с первого класса, когда они дергают за косички понравившуюся девочку.

Глядя на эти лица, в которых не отображается ни капли сочувствия, а лишь беспокойство из-за своего статуса «хорошего» учителя и волнение по поводу дисциплины, ему хотелось, чтобы они испытали тоже самое, что и он. Чтобы они поняли каково это, когда каждый раз, когда ты поднимаешься или спускаешься ты боишься того, что тебе могут сверху плюнуть на голову.

И никто ничего не предпринимает. Единственное, что ему говорят, что это пройдет. Нужно просто подождать. Но сколько? Он хочет, чтобы они испытали тоже бессилие, что и он. Тоже отчаяние от безразличия.

Вместо сострадания он получает лишь раздражение. Как будто он специально провоцирует издевательства и этим доставлял учителям лишние хлопоты.

Отец Даниила с самого детства учил его прощению и не держать зла, учил его, что месть не бывает оправданной.

И Даниил горд, что он его сын. Горд, что его отец уже столько лет способен жить по таким принципам. Но, наверное, он не настолько сильный человек.

Потому что он желает каждому, кто хоть как-то причастен, кто хоть однажды хихикнул за его спиной или же безразлично отвернулся, испытать тоже самое. Испытать то оглушающее чувство отчаяния, когда ты понимаешь, что в этом мире нет места где можно спрятаться, которое можно смело назвать домом.

Он не понимает, как люди не видят за этим блестящим фасадом насквозь прогнившее нутро. Ему кажется, что за этими красивыми лицами копошатся черви на перу гнили.

Даже те его одноклассницы, которые своими наигранно-добрыми голосами говорят, чтобы парни прекратили очередную шутку, хихикают над ней и единственное к чему они стремятся – это создать образ красивой и доброй, всей из себя милосердной и понимающей.

Но никто из них не предпринял ни единой настоящей попытки помочь ему.

Он желает, чтобы все они поняли каково это, когда тебя запирают на перемене в кабинке и пододвигают стул, чтобы он не мог выйти. Как это всю перемену толкать дверцу кабинки и не сметь позвать кого-то на помощь, потому что даже те, кто должен его защищать – учителя и старшеклассники, посмеются над ним.

Да, учителя конечно же откроют дверцу, отодвинут стул, но после припомнят в классе во время урока, как будто не знают, что эта история привяжется к нему и будет очередной темой для шуток.

А после, когда ему все же удалось выйти с кабинки, завалив с грохотом стул, он вернулся в класс с опозданием в двадцать минут.

Когда он зашел он слышал мерзкое хихиканье со всех сторон, оно как будто нависало над ним, звучало со всех сторон. Все они шептались, рассказывали отвратительные истории, даже не пытаясь скрыть, что обсуждают именно его.

Учитель был недоволен, что прервали его «гениальную» мысль, которая совершенно не касалась темы урока. Как будто он был настолько наивен и верил, что Даниил действительно опоздал по своей вине.

Он шел по проходам между партами к своей и ему казалось, что он персонаж книги о средневековье. Что он приговорённый к вечному позору и на его лбу выжжено клеймо, его ведут сквозь толпу где каждый норовит обсмеять его, выставляя желтые гниющие зубы, и кинуть в него мягкое, зловонное яблоко или же помидор, которые навсегда оставят свой запах на его коже.

Он подошел к своей парте. Столешница была мокрой и в нос ударил насыщенный запах мочи. Хихиканье за его спиной начало перерастать в хохот. Запах был таким сильным, что его можно было сравнить с запахом, что стоял в общественном туалете на вокзале.

Со столешницы стекало на пол, мерно капая, образуя небольшие лужи. На стуле были такие же небольшие лужи. Учебник и тетрадь, которые он оставил на парте были, казалось, мокрыми насквозь.

– Извините, – его голос немного сорвался, – моя парта мокрая.

Учитель раздраженно цокнул языком, возмутившись, что он продолжает срывать урок и, если у него мокрая парта, пусть возьмет тряпку и вытрет, никто не обязан этого делать для него. А его медлительность, попытки объяснить, что он не может этого сделать вызывали лишь большее раздражение.

Когда он елозил тряпкой по столешнице вокруг него, казалось, не осталось ни одного человека, который не смеялся. Некоторые свистели, а учитель продолжал говорить ему, чтобы он поторопился ибо «мало того, что опоздал на полчаса, так ещё и урок продолжаешь срывать!».

Он положил тряпку обратно на батарею под окном, ему казалось, что его руки покрыты невидимым, но ощутимым слоем грязи, который покрывал его кожу как корка. Но учитель ни за что не отпустил бы его в туалет, чтобы помыть руки.

Даниил медленно сел на свое место, его спина была слишком прямой, напряженной, казалось, до боли. Он чувствовал каждый взгляд на себе и чувствовал как на колено падает несколько капель мочи. Ткань промокает и он чувствует влажность на коже.

Он не вытер с другой стороны столешницы, осталось всего несколько капель, но они ощущались как серная кислота.

Он хочет чтобы все они, все эти люди испытали это на себе.

Его замутило и он слегка оттолкнулся от входной двери, направляясь в ванную. Его рюкзак покинуто лежал у входной двери, завалившись на бок.

Он вцепился в раковину и опустил голову, глядя на свои побелевшие костяшки. Глядя на свои руки ему начало казаться, что он увидел за отличной кожаной маскировкой проглядывающие уродливые нити пластика или пластилина. Как будто внезапно увидел какое-то уродство, которое до этого не замечал, но замечали все те люди, что окружали его. И это уродство, казалось, стало причиной и оправданием.

В бессильной ярости он глухо завыл, подобно животному. Как будто в приступе помешательства. С приглушенным, страдальческим криком, он ударил правой рукой по краю раковины. Та осталась целой, а руку прострелило болью, но казалось от этого становилось легче. Как будто эти капли боли переполнили чашу, что давно наполнялась капля за каплей и которую он с таким усердием игнорировал.

Как будто последняя капля прорвала дамбу и вода непрерывным, неудержимым потоком хлынула, сметая все на своем пути.

Крепко сжав зубы он ударял вновь и вновь. Ему хотелось разрушить все, что его окружает. А ещё больше ему хотелось разрушить себя, как будто это была панацея от его ярости.

Он рванул прочь с ванной, за его спиной дверь громко хлопнула, закрывшись. Он практически бежал по темному коридору, как будто старался убежать от какого-то монстра, от чего-то, что неустанно его преследует, подобно тени.

Только его дыхание, его сбившееся дыхание заполняло тишину пустой квартиры.

Он залетел в кабинет отца и плотно закрыл за собой дверь, прижался к дереву лбом, зажмурив глаза и уперся ладонями. Перед глазами плясали яркие круги, а сердце билось где-то в горле. Но медленно его дыхание и сердце замедлялись и с этим казалось мысли отступали и наступала болезненная, но оглушающая пустота. Как будто внутри разрастался холодный комок, который пускал свои щупальца, поглощая его полностью.

Даниил отступил от двери и медленно побрел к сейфу. Оставил его открытым и сел на пол подле него, как когда он был ребенком и прятался за тумбами и под столом.

Он подтянул к себе колени и крепко сжал холодный металл пистолета. Пальцы дрожали, но он говорил себе, что это из-за холода стали.

Ему казалось, что его лицо искажается какой-то уродливой судорогой из-за чего он не мог контролировать свое выражение лица.

Он вцепился в пистолет и с какой-то натугой, как будто тот полностью состоял из застарелых механизмов снял его с предохранителя.

Казалось, все его суставы задеревенели и он не мог заставить себя повернуть руки, направляя на себя пистолет. Все его мышцы пробивала крупная дрожь, а сознание уплывало. У него было такое ощущение, что он в фантастическом фильме, где сознание главного героя захватывает какое-то существо и он сам не понимает того, что он уже не он, пока не растворяется полностью.