Текст книги "Алекситимия"

Он прижал холодный металл пистолета к середине лба. У него было ощущение, что на его лбу на века останется след от ожога холодом, напоминающий клеймо, которые раньше оставляли в наказание за грехи.

Он закрыл глаза и все, что он ощущал это дрожь в своем теле и обжигающий холод пистолета. Лицо было искаженно судорожным спазмом и если бы не это, оно выражало бы безмятежное спокойствие.

Ему казалось, что внутри у него лишь пустота, всепоглощающая пустота, но она как будто была разных оттенков черного. Как будто ничто было всем одновременно.

Пистолет упал на пол слишком громко, казалось все сознание Даниила сосредоточилось на этом звуке.

Даниил прижал ладони к лицу и всхлипнул. Он не мог сдержать поток слез. И не мог избавиться от страха, что ему остается лишь продолжать жить в этом мире.

***

Даниил специально опоздал, он пришел, когда уже все началось. На сцене стояла улыбающаяся преподавательница в выглаженном костюме фиолетового цвета, с прической из девяностых и ярко-морковными губами. Она улыбалась приторно, как будто не она кричала на каждом уроке, что они худший класс и ничего с них в жизни не будет.

Все ученики расселись по рядам, притворно-внимательно слушая речь о взрослой жизни и выборе.

«Выбор, выбор, выбор», – крутилось у него в голове. Жужжало на подобии надоедливой мухе, от которой хотелось отмахнуться.

«Я сделал выбор», – как-то холодно-иронично подумал Даниил, скидывая рюкзак с плеч.

Он расстегнул молнию, та издала тихий, характерный звук.

Все заходили через этот вход, есть ещё одни, который находится за сценой и больше похож на аварийный выход. Им никогда не пользуются. Но про него вспомнят мгновенно, если кто-то перекроет этот выход. Он знал об этом. И подготовил все заранее. Пришел вчера, невозмутимо пройдя мимо охранника, тот даже не задал никаких вопросов. Слишком просто, все слишком просто.

Слишком просто достать крепление, которое можно только срезать. Но какая вероятность того, что кто-то на вручение дипломов принес болгарку?

Он скрепил ручки двери металлическим креплением, которое используют для велосипедов и положил ключ в карман. Всё. Они все находятся в коробке, как звери в клетке. Наконец-то они почувствуют тоже самое, что он чувствовал на протяжении этих лет.

Он подготовил все заранее. В школе сегодня никого нет, кроме их класса и класса параллели. Он знает, что полицейские приедут очень быстро. Кто-то точно позвонит. Чтобы они добирались дольше он запер входную дверь в школу таким же замком. У него будет больше времени.

Он пробежал взглядом по одноклассникам. Они смеялись, улыбались, шушукались. Конечно, ведь они «отправляются во взрослую, самостоятельную жизнь».

Даниилу показалось, что его лицо окаменело, как будто каждая мышца покрылась льдом и он не способен даже на крошечную улыбку. Его руки все это время, едва ощутимо подрагивали, но, когда он сжал пистолет, дрожь, как по волшебству, прекратилась.

Он достал пистолет из рюкзака. Пустой, черный рюкзак остался валяться на полу уродливой изнанкой наружу. Как выпотрошенная тушка кролика.

Пусто, внутри была такая оглушительная пустота.

Он как будто смотрел фильм в замедлении, а все звуки приглушились. Он видел, как его одноклассники поворачиваются лицами друг к другу, улыбаясь, и что-то говорят. Был ещё один класс – параллель. Он почти никого не знал с того класса, по крайней мере по имени. Многие лица были знакомы. Им тоже казалось смешным толкать его в коридоре, кричать что-то в спину.

Даниил поднял пистолет, направляя его вперед. Рука совсем не дрожала.

Он навел его на учительницу, которая продолжала что-то вещать, её взгляд перескакивал с одного ученика на другого. Пока её взгляд не замер на Данииле, её губы приоткрылись в удивлении, казалось, несколько секунд она не понимала, что происходит, а после её глаза уродливо-удивленно распахнулись и она сделала какой-то неловкий шаг назад.

«Смотри, вначале нажимаешь сюда, а потом уже на спусковой крючок. Смотри на цель, будь уверен. Рука должна быть твердой.»

Он смотрел в её глаза, когда нажал на спусковой крючок. Уроки не прошли зря – он был отличным стрелком. Особенно по неподвижной из-за ужаса жертве.

Громкий хлопок.

Его руки не дрожат.

После оглушительного выстрела, наступает такая же оглушительная тишина. Она длилась секунду, пока женщина не повалилась на сцену с дырой в голове. Казалось, она нарушает законы физики и падает до ужаса долго. Как будто она не тяжелый мешок крови и плоти, а пустой изнутри манекен.

Так много ярких шариков, ними была украшена вся сцена. Большой плакат с поздравлением по поводу выпуска.

Так тихо, пока кто-то не начал кричать. Даниил переводит взгляд с неподвижно лежащей учительницы на кричащую девушка.

Его одноклассница. Красивая на личико и фигуру, от того думающая, что ей все позволено и что её личико станет её билетом в блистательную жизнь.

Красивая высокая прическа и пышное платье в пол. Она смотрит на него широко распахнутыми глазами, становясь такой уродливой.

Крики, все начинают кричать, некоторые прячутся под сидениями, другие бегут к запасному выходу. Даниил остается на месте – им не уйти. Он знает, что им не уйти.

Ещё раз, он нажимает на спусковой крючок ещё раз, глядя в глаза однокласснице. Та начинает убегать ещё до того, как он успевает это сделать.

Её как будто что-то толкает вперед и становится невыносимо обжигающе горячо. А потом она чувствует что-то мокрое на спине, до того как упасть на пол.

Ещё один одноклассник, который не успел забежать за сцену, чтобы попытаться открыть дверь. Они навалились на неё, стучат, пытаются выбить и зовут на помощь. Некоторые плачут в ужасе, некоторые забиваются в углы, надеясь, что их не заметят.

«Почему это так просто?»

Ему даже практически не нужно целиться. Они стоят у двери, пытаясь спрятаться друг за друга, пытаются бежать.

Он расстреливает их у двери.

Некоторые ещё живые, хныкают и булькают из-за крови.

Он поворачивается и делает несколько шагов, оказываясь возле учительницы в центре сцены. Вокруг него воздушные шары, а в его руке пистолет и в его обойме ещё возможность выстрелить два раза.

Он смотрит на шары – те в красных брызгах, но все так же висят на своих местах. Плакат порван, только ошметки все так же болтаются и они тоже в красных брызгах. Больше всего осталось после прямого выстрела в голову учительнице. Она была совсем близко к этому плакату.

Похоже на живопись современных художников.

Он смотрит на зал. На одном месте сидит его одноклассник, на другом парень из параллели, который однажды вылил на него целое ведро с водой, в которой споласкивали половую тряпку. Вода была коричневой, ужасающе грязной и зловонной.

Они сидят искорёженные, неестественные. Они пытались убежать, но пули толкнули их обратно на сидения. У одного голова запрокинута назад, а рот неестественно открыт. У другого голова повалилась на грудь, как будто он напился и уснул.

Он опустил взгляд. Одна девчонка с параллели пыталась спрятаться от него и смотрела широко-распахнутыми глазами. Они были полны слез и ужаса. Она обнимала себя за плечи и казалось пыталась выглядеть меньше.

И ещё парень с параллельного класса. Он напоминал безжизненную куклу, ещё больше чем тела, устилающие пол, и смотрел в никуда. Даниил его практически не помнил.

Даниил спустился по ступенькам, что вели на сцену. Было так тихо. Его шаги, казалось, звучали эхом. Скрежет замка и падение металлического крепления было оглушительным.

Школьный коридор был погружен в полную тишину, только на улице были слышны крики людей, сирены, гул подъезжающих машин.

Даниил шел медленно, все так же сжимая пистолет в руке. Он немного скользил, потому что один раз он выстрелил практически в упор и кровь попала на его руку. Наверное, он попал в артерию шеи. Кровь хлестала во все стороны, а его одноклассница беззвучно открывала рот и пыталась зажать рану руками.

У главного входа он замер на несколько секунд. Здесь не было и намека на тишину. Было невыносимо громко, но все равно эти звуки, все звуки мира, казались такими далекими. Ненастоящими.

Крепление упало на пол, Даниил расслабил ладонь и ключ тоже упал. Он ему больше не нужен. Он не толкал дверь. Смотрел на эту странно завораживающую картину. Как будто это было невероятно важно.

Он толкнул дверь и по глазам ударило множеством огней. Было так светло, солнце было таким ярким. А небо было таким непростительно голубым.

Даниил медленно спускался по ступенькам. Полицейские стояли у машин и направляли на него оружие, они кричали ему что-то. Наверное, чтобы он бросил оружие, но их слова просто сливались с общим гулом. Наверное, где-то среди этих полицейских есть его отец. А может мать тоже приехала.

Он не смотрел. Он смотрел вверх, только на небо. Глубоко вдохнул, но не закрыл глаз, смотрел до рези, вглядывался, слегка запрокинув голову. Он хотел бы, чтобы это был не день. Лучше ночь. Звезды и луна – он бы предпочел, чтобы это стало последним, что он увидит. А не обманчиво светлое и яркое небо, которое должно быть только в детских воспоминаниях. Оно выглядело таким фальшивым. Фарфоровой подделкой.

Он крепче сжал пистолет и медленно начал его поднимать.

Почему мгновение между тем, как ты слышишь выстрел и как тебя прошивают горячие пули настолько долгий? Он уронил пистолет, отступил на один шаткий шаг и упал на спину.

Наверное, это длилось доли секунды, но как же это было медленно.

Он не хотел, но слезы навернулись. Наверное, просто солнце слишком яркое.

***

Прожекторы гасли, множество камер отключались, приглашённые эксперты, наконец-то, закрывали свои рты. Правда, неизвестно в чем они эксперты. Напыщенный, возбужденный от новой сенсации ведущий, представил их как профессоров, докторов наук по психологии, психиатров. Но те, казалось, позабыли о своих докторских степенях и на потеху народа орали, брызжа слюной обвиняя всех и каждого.

Кроме, конечно же, жертв. Психологи увлеченно находили козлов отпущения, всеми силами отбеливая погибших. К концу передачи все жертвы оказались едва ли не ангелами, а Константин, который, пытался доказать, что у всего происходящего была причина, стал в глазах общественности преступником, который оправдывает жестокого убийцу.

Почему-то все предпочитали забыть о том, что этот самый убийца так же как и жертвы, был семнадцатилетним мальчишкой. Они находили признаки жестокости едва ли не с младенчества. Как будто он родился с пистолетом в руках и готовностью вышибать мозги своим одноклассникам.

У мужчины болело горло, руки едва заметно дрожали, голова раскалывалась от пульсирующей боли. А ещё внутри разрасталось разочарование. Он был единственным кто общался с родителями Даниила пытаясь выяснить причины всего происходящего, а не найти виновного.

Константин спешил к выходу, не желая больше видеть эти лица, что окружали его на протяжении нескольких выматывающих часов.

Женщина пятидесяти лет, что не прекращая напоминала о том, что она какое-то время работала в Америке. И поэтому считала, что ей позволительно обвинять во всем компьютерные игры. Она с поразительным упорством доказывала, что жестокость на экране заставляет ребенка совершать жестокость в реальности. С поразительным упорством она игнорировала все остальные факторы.

Константин восхитился бы этим её навыком. Если бы только эта женщина, которая была доктором наук, на что она указывала каждый раз, как открывала свой напомаженный морковным цветом рот, не говорила о своей теории с такой уверенность как будто она была прописной истиной.

Она с откровенным высокомерием фыркала, каждый раз, как Константин пытался сказать что-то. Она, как впрочем и многие другие эксперты, не упускала возможности указать на его возраст и недостаток опыта.

Другой мужчина, тому наверное было шестьдесят, не прекращая говорил о лояльности родителей и учителей. Казалось, он будет счастлив, если в школах разрешат в наказание бить учеников.

Почему-то все мастерски игнорировали настоящую проблему. Они так профессионально закрывали на неё глаза, что Константин начинал сомневаться в своем здравомыслии.

За его спиной громко захлопнулась тяжелая металлическая дверь запасного выхода. Он вышел на обшарпанную стоянку с единственным занятым местом. На водительском месте сидел мужчина пятидесяти лет с потухшим взглядом.

Константину пришлось долго объяснять по телефону как нужно объехать здание и где свернуть, чтобы попасть на эту позабытую стоянку. Но он не желал выходить из главного здания и вновь видеть всех этих людей, слышать их смех и громкие голоса. У них были ровные спины и круглые, от лишнего веса, лица. Они постоянно вытирали яркими платочками взмокшие от пота лбы. И это все было так абсурдно. Психологи, не вылезающие из своих кабинетов называются экспертами по массовым убийствах школьников.

– Подождите, – окликнул Константина голос, а дверь вновь заскрипела и хлопнула.

Константин засунул руки в карманы своих брюк, настороженно поворачиваясь в пол оборота. К нему спешил Пантелей.

Константин выдохнул, то ли от облегчения, то ли, напротив, от ужаса. Ему была невыносима мысль, что на этого несчастного, в одночасье постаревшего на десятки лет, мужчину бессердечно нападали психологи и психиатры, упрекая в том, что он по факту отец Даниила. Почему-то не считаясь с тем, что этот мужчина потерял своего ребенка, как и все те горюющие родители.

Константин вежливо улыбнулся, желая поскорее сесть в такси и уехать.

– Не следовало вам приходить на это шоу, – сказал он, как только Пантелей встал в метре от него.

Бывший полицейский слегка помялся на месте, как мальчишка, казалось, чувствуя неловкость, что необдуманно пошел за врачом.

– Не следовало, – слегка улыбнулся тот. Его лицо было так испещрено страданием, что улыбка была вымученной. Хотя, казалось, раньше она была свойственна этому лицу.

– Наверное, – после недолгого молчания, сказал Пантелей, – у меня была надежда, что здесь мне скажут причину достаточную для меня, почему мой сын это сделал.

– Какая не была бы причина вам её не будет достаточно. Для родителя не существует оправдания смерти его ребенка. И тем более, – поджав губы, сказал Константин, – в этом мире теперь не существует человека, который мог бы сказать почему.

– Он даже не оставил записки, – едва слышно, как полный отчаяния секрет, прошептал Пантелей. Как будто горевать по своему ребенку было преступлением.

– Мне жаль, – не найдя, что ответить, сказал врач.

Между ними повисло молчание.

– Вас ждет такси, – прервал молчание Пантелей, – но перед тем как вы уйдете, я бы хотел поблагодарить вас.

– Вам не за что меня благодарить, – быстро прервал Константин, – я ничего не сделал.

– Нет, сделали, – вновь улыбнувшись, ответил Пантелей, – вы пытались вразумить этих остолопов. Я благодарен вам, за то, что пытались показать, что Даня был не просто каким-то монстром, а человеком.

Мужчина слегка хмурился на слове «был», как будто каждый раз оно отзывалось болью.

– Эти идиоты, – прохрипел бывший полицейский, нахмурившись, – называют себя такими спецами человеческого поведения, а только могут обвинять всех вокруг.

Машина просигналила и Пантелей махнул рукой Константину, молчаливо прощаясь. Он как-то по военному развернулся и чеканя шаг, пошел обратно в здание, сутулясь так, как будто на его плечах было все страдание мира.

Глава 2

На книжной полке в светлой, небольшой комнатке с плюшевыми нежно-розовыми шторами, стояла потрёпанная книга. Аяна читала ещё медленно и по слогам, потому эту книгу, она была её любимой, девочка просила читать маму или же папу. Но чаще всего она просила читать эту книгу соседскую девочку, жившую несколько этажей ниже, которая часто забирала её из детского сада.

Ей было пятнадцать и мать Аяны считала, что девушке не помешает немного карманных денег. Потому та периодически забирала Аяну из детского сада и присматривала за ней, и за это получала какие-то копейки, которых едва хватало на пачку сигарет или банку пива. Но она и этому была рада.

От того, что была из бедной семьи. Её родители пропивали те немногие деньги, что у них были. В этой семье было шестеро детей, которые как ненужные котята разбрелись по свету. Многим из них ещё не было даже восемнадцати. Их тринадцатилетний мальчишка постоянно ошивался с дворовыми парнями и ночевал по подворотням или в старых, обшарпанных квартирах знакомых, где пиршествовали клопы и тараканы.

Аяна не знала всех по именам, или просто забыла. Возможно, они стерлись из памяти, как нечто совершенно ненужное. Может, от того, что временная няня всегда приводила её в плюшевую комнату Аяны и оставляла там, а сама уходила в соседнюю комнату и плотно закрывала дверь.

Комната Аяны напоминала комнату принцессы из сказок Диснея. До рези в глазах приторно-розовая, что резко контрастировало с остальной квартирой. Та была совершенно обычной. Двухкомнатная и какая-то даже не обжитая. Родители девочки почти все время пропадали на работе, но получали все равно недостаточно, чтобы сделать квартиру своей мечты. Они отстраивали её, будто играли в кубики или конструктор. Поклеили обои той расцветки, о которой давно мечтали, а через пару лет купили новый шкаф. Но обои до этого времени уже старели, серели и становились потёртыми. Потому квартира никогда не казалась новой, как бывает после ремонта.

Только комната Аяны была полностью завершенной и совершенно новой. Но у потолка, на светлых обоях с золотистым узором, начали проступать грязные желтые пятна. Потолок, особенно углы, напоминали подворотни у баров и клубов, куда заворачивали люди на подпитии по малой нужде.

Если присмотреться ещё внимательнее, то можно было рассмотреть соцветия плесени, их упругую поросль, слегка напоминающую мох.

От того в комнате всегда стоял слегка спертый запах. Мать Аяны пыталась перебить его освежителями воздуха, но от этого запах становился лишь ещё более удушающим. Аромат цветов и свежести покрывал запах плесени как тяжелое одеяло и давил на грудь. Но Аяна привыкла к этому, это сопутствовало её взрослению. Ведь эта борьба с плесенью началась давно, когда ей было ещё три месяца отроду.

Их дом был в неблагополучном районе, в котором царствовала в особом буйстве детская преступность. Возможно, от того, что в их районе было слишком много брошенных за ненадобностью детей родителями.

Рассказы о том, что кто-то спился или умер от наркотиков были такими частыми, что это научились принимать, как нечто естественное. Как и окружающую их бедность.

Родители Аяны, как и все местные жители таких районов, были рождены и выросли в них. Эти улицы, эти серые пятиэтажки и девятиэтажки, были целым миром, отделённые от остального невидимым куполом. Тем, кто родился в таких районах остальной мир казался каким-то недоступным. Как будто это место оставило отпечаток, вирус, подобный проказе, который будет преследовать их до конца дней. И который слишком очевиден для жителей остального мира.

Возможно, потому родители Аяны никогда не пытались «проникнуть» за пределы этого купола. Впрочем, у них было мало шансов. Они оба выходцы из одного и того же детского дома. Влюбившиеся друг в друга ещё со школьной скамьи.

Для них эта двухкомнатная квартира и небольшие, но стабильные зарплаты были всем, о чем они когда-то мечтали. Их мечты всегда были приземленными, для осуществления которых было достаточно откладывать в шкатулку деньги с зарплат.

И лишь у матери Аяны были сохранившиеся отголоски детских мечтаний с принцессами и рюшами. Поэтому, как только она узнала, что ждет девочку, загорелась идеей сделать из своей дочери маленькую принцессу.

Аяна всегда ходила в воздушных платьях с рюшами и множеством атласных ленточек. На её ножках были белые гольфы с тонкими светло-розовыми ленточками под коленкой, которые всегда были завязаны в бантики. Её туфельки всегда лакированно-блестели, а в комнате была большая шкатулка с различными дешевыми, детскими украшениями.

Светлые пышные локоны и ослепительно-голубые большие глаза девочки делали её ещё больше похожей на принцессу с мультфильмов. У девочки были розовенькие губки бантиком и светлая кожа, потому даже случайные прохожие не единожды называли Аяну куколкой.

Но если взрослые умилялись этому, то дети в детском саду считали её странной и не раз дергали за мягкие кудри, или же выливали на очередное сказочное платье компот или какао.

В тот день – это была среда, а Аяна ненавидела среды. По средам родители всегда были заняты и её забирала из садика соседская девушка, а она часто опаздывала.

А ещё от соседки всегда воняло сигаретами, и когда она наклонялась к девочке и дышала у её лица, у Аяны потом всегда першило в горле.

Её нянька красит губы ярко вишневым липким блеском. Тот пах слишком приторно, немного конфетами, но, если она красит губы после того как покурит, от неё не веет ничем сладким.

Запах блеска для губ Аяне нравился.

Самое ужасное, когда та не красит губы и у неё не хватает денег на сигареты или, если она не нашла человека, у которого можно «стрельнуть» сигаретку.

Тогда, каждый раз, когда нянька говорит рядом с её лицом, Аяна чувствовала неприятный запах гнили и запах чем-то напоминающий запах плесени, которая невероятно разрослась у неё в ванной. Аяна рассказала об этом маме в один из вечеров, сидя на высоком табурете, болтая ногами. Она говорила об этом с детской непосредственностью, капризно морща носик.

Аяна вообще была на удивление капризным и привередливым ребенком. Как будто образ, который её мать так усердно создавала прижился как вторая кожа, но вместе со стандартными недостатками «принцесс».

Мама сказала, что Аяна не должна упоминать это при своей няне и такое бывает, если не чистить зубы каждое утро и вечер.

После этого Аяна пристально вглядывалась в черное отверстие чужого рта, с пугающей внимательностью рассматривая зубы. На двух были черные, глубокие ямы, а сами зубы казались маленькими. Эти ямы напоминали кратеры, а зубы были по-кроличьи желтые. После этого случая Аяна бежала в ванную, без напоминаний, чтобы почистить зубы и каждый раз после этого по несколько минут внимательно разглядывала свои зубы в зеркале, становясь на носочки.

Она оттягивала губы и щеки поддевая их согнутыми крючками пальцами и пыталась выявить признаки таких же пугающих черных, гниющих кратеров и мясисто-красные отметины на деснах.

Соседка должна была забрать её с садика в четыре часа дня. У мамы и папы опять были дела на работе и они будут только поздно вечером.

Но Аяна не расстраивалась. Когда соседка отведет её домой она сможет до самого позднего вечера играть в своим кукольным домиком.

Он был большим, пятиэтажным. В нем идеально помещались всё её множество кукол. У Аяны было поистине много игрушек, самые разнообразные. И родители продолжали их покупать. Новый домик открывался и можно было менять обстановку в каждой комнате, чем Аяна и любила заниматься. В каждую комнату она поместила кукол – то были семьи. Точно такие же как и в её собственном доме.

Она увлеченно рассказывала во время обеда одной из девочек о своем новом домике. Та слушала внимательно, напихав за обе щеки сырники. Когда она жевала она не закрывала рот, отчего было видно, как округлые, поджаренные сырники с изюмом превращаются в кашу. Обычно Аяна из-за этого не любила говорить с этой девочкой и капризничала даже когда должна была сесть рядом с ней, но она так хотела похвастаться кукольным домиком, что даже не обращала на это внимания.

По другую сторону возле неё сидел мальчик, которого она игнорировала, гордо повернувшись к нему спиной. Он постоянно дергал её за волосы и подставлял подножки, а ещё часто обзывал её «дурой» и «уродиной».

У него был ещё более капризный нрав, чем у Аяны и потому разозлившись на то, что его игнорируют, он начал пихать её острым локтем в спину. Девочка вскрикнула, резко повернувшись к мальчику лицом, нахмурив светлые бровки. Она так резко повернулась, что светлые локоны ударили мальчишку по носу.

– А моя мама сказала, что ты неправильно говоришь свое имя! – заявил мальчик, – правильно говорить: «Яна», а не «Аяна». Яна-дура даже не можешь правильно сказать свое имя.

Мальчик засмеялся, засунув ложку густого горохового супа себе в рот. Немного вытекло у него изо рта и потекло по подбородку и он вытер это тыльной стороной ладони.

– Твоя мама дура! – резко воскликнула девочка, толкнув мальчика в плечо из-за чего его маленький, желтый стульчик пошатнулся и едва не завалился назад. Он схватился за стол и из-за этого немного супа и компота пролилось на стол. – Яна и Аяна это разные имена. Я Аяна, а твоя мама дура! И ты дурак.

– Сама дура! – воскликнул мальчик и, схватив слегка надбитую тарелку с супом, перевернул её над головой девочки, а после бросил тарелку на пол.

Он облил немного себе штаны и его руки были в остатках супа, но он смотрел с таким самодовольством и ухмылкой, какое можно встретить только на детском лице.

Дети тут же начали хохотать и показывать на неё пальцем, не стесняясь. Один мальчишка так смеялся, что упал вместе со стульчиком, но на это не обратили внимания. Все смотрели на Аяну.

От волос и одежды воняло, все лицо было в гуще из-под супа, а на волосах были остатки разваренных, длинных макарон. Девочку тут же затошнило – она ненавидела эти супы. Вся одежда была пропитана этим запахом и прилипала к коже, на её плечах была разваренная гуща, напоминающая кашу вместе с горохом. На коленях тоже был суп и он стекал по предплечьям до самых ладоней.

У девочки заслезились глаза, она бросала быстрые взгляды с одного ребенка на другого и все как один хохотали до слез над ней.

– Что здесь случилось? – подбежала воспитательница.

Той было за тридцать и она была крупной девушкой. Аяне она не нравилась, потому что девочка считала её не красивой и не любила смотреть ей в лицо, потому что на нем было несколько коричневатых пятен, едва заметных, но когда девочка смотрела на это лицо то не могла оторвать взгляд от этих пятен. Ещё лицо воспитательницы было постоянно влажным от пота и Аяна считала, что это тоже отвратительно.

– Зачем ты вылил суп? – строго спросила воспитательница, глядя на гордо стоящего мальчика.

– Она сказала, что моя мать дура! – уверенный в своей правоте, громко ответил мальчик, бесстрашно глядя в лицо воспитательницы, чем подкупал её.

– Аяна, это правда?

Воспитанница разжала дрожащие губы на которых чувствовала отвратительный привкус супа, намереваясь все отрицать, потому что она знала, что называть кого-то «дурой» нельзя, потому что за это будут ругать.

Но как только она открыла рот тут же закашлялась и её громко вырвало на пол. Девочка не могла прекратить кашлять, а перед ней расползалась лужа уже не только супа, но и её собственного содержимого желудка.

Она слышала, как дети начали кричать «фу» и разбегаться в разные стороны, как будто боялись, что на них попадет. Но девочка этого не замечала из-за удушающей волны стыда. От него у неё горели щеки, как будто к ним приложили нечто раскаленное. Даже когда она болела и у неё была высокая температура у неё так не горело лицо.

У неё заложило уши, от чего звучащее отовсюду «фу» было каким-то извращённо-искажённым, приглушенным. А вопросы воспитательницы она вовсе не слышала.

Она почувствовала крепкую руку немного ниже её лопаток, которая уводила её куда-то. Девочка смотрела в пол, её лицо все ещё горело и ей было нестерпимо стыдно. Она видела свои туфельки в брызгах супа и рвоты и в горле опять появлялся комок. От того она перевела взгляд на ноги воспитательницы, которая уводила её в сторону туалета.

Воспитательница была в серых носках и резиновых тапках. Её ноги были слегка распухшие. Казалось резинка носков передавливала их и над ней икра была толще и было видно несколько фиолетовых тонких прожилок.

Девушка завела её в туалет и подвела к раковине. Та была желтоватой возле стока, а над ней висело мутное зеркало в множестве брызг. Оно казалось каким-то намыленным.

– Давай смоем с тебя суп, а я принесу тебе твою одежду, хорошо? – засюсюкала с ней девушка, как будто она была совсем маленьким ребенком или же умственно отсталой. Хотя Аяна понимала, что воспитательница делает это только из-за того, что надеется, что благодаря этому девочка не начнет реветь и её не придется успокаивать.

Девушка вышла, а Аяна наклонилась над раковиной отчего волосы упали вперед. Пряди были грязными и слипшимися, кое-где были куски гущи с под супа. К горлу опять подступила тошнота и девочка поджала губы, открывая воду.

Напор был очень сильным и холодные брызги полетели во все стороны, несколько острых капель ударили по лицу. Она откручивала вентиль с красным кружком, но вода все равно была холодной и девочка сунула под неё руки. Сколько бы она их не терла, даже небольшим белым обмылком, ей казалось, что они какие-то жирные, как будто покрыты какой-то коркой. Она натирала мылом руки по самые локти и в слив стекали куски картофеля, горох, даже один лавровый лист.

Девочка подставила голову под потоки воды, закрывая глаза. Холодная вода потекла за шиворот и пощипывала даже закрытые глаза. Дышать было тяжело, потому что вода текла по щекам, переносице и затекала в нос, от чего девочка пыталась дышать ртом, но вода затекала и в рот и приходилось её выплевывать.

– Что ты делаешь? – подбежала все та же воспитательница, отдергивая её за плечи, – Так нельзя делать. У нас нет фена и ты простудишься.

– Но они грязные. Они воняют. – ответила Аяна, глядя на воспитательницу исподлобья, как будто та была её врагом номер один.

– Вот, – девушка протянула ей простое белое платье, которое уже давно лежала в шкафчике Аяны, но девочка не хотела его носить, потому что утверждала, что оно похоже на ночнушку, – я не смогла дозвониться до твоих родителей, так что можешь подождать в комнате со шкафчиками на скамейке, если не хочешь быть с остальными детьми. Хотя все равно, начался тихий час, так что они не будут тебя трогать.

Аяна кивнула, неуверенно потирая и дергая ткань чистого платья, опустив взгляд в пол. Воспитательница стояла молча, казалось, бесконечно долго, а когда она наконец-то вышла, девочка скинула грязное платье, брезгливо закинув его под раковину в небольшую лужу – там протекала вода.

Она натянула платье, голова застряла в вороте, и она дергала руками и крутила головой, пока то наконец-то не налезло. Оно сидело криво и как-то неудобно, подмышкой тянула, а подол и вовсе был перекручен. Она попыталась расправить его, но дергала слишком резко, от чего только ткань и нитки скрипели.

Она сдалась и пошла к двери странной походкой, как будто пыталась не прикасаться сама к себе из-за брезгливости. Выглянула в слегка приоткрытую дверь. Там и правда не было детей. Только уборщица, женщина лет пятидесяти в косынке и в высоких резиновых перчатках, которая усердно отмывала пол.