Текст книги "Джулия и акула"

Глава 3

Он был один, смотрел на море и ни на чью компанию явно не рассчитывал. Ростом чуть ниже меня, волосы густые и чёрные, как у Шабса, их треплет ветер – а больше я ничего не успела рассмотреть, потому что, пока я открывала рот сказать «Привет!» или «А что ты тут делаешь?», он перемахнул через перила и исчез.

Расшибся? Или его вообще не было? Сердце испуганно заметалось под рёбрами. Но когда я бросилась к перилам и заглянула вниз, он был там – не лежал бездыханный в высокой траве и не растворился в воздухе, как призрак, а быстро и ловко, на кончиках кроссовок, спускался по железной лестнице, и руки у него были в перчатках – это, наверное, чтобы не пораниться о корявую ржавчину. Как в кино.

За несколько перекладин до земли он спрыгнул, приземлился мягко, как супергерой, выхватил из каких-то колючек велосипед, вскочил на него и, быстро-быстро крутя педали, пронёсся мимо нашей машины и укатил по той самой дороге, по которой мы приехали сюда от парома. Ни разу не остановился и не обернулся – я смотрела, пока его коричневая куртка не слилась с окружающей зеленью и он не исчез совсем.

– Джулия?

Мама стояла у меня за спиной, прихватив рукой спутанные волосы, чтобы не били по лицу, её жёлтый дождевик надувался пузырём.

Не знаю, почему я тогда же не рассказала ей про мальчика. Может, просто было не до того – мама тащила меня за руку на другую сторону галереи, где можно стоять лицом к морю.

– Вон там, – мама показала, – Оркнейские острова. Там, – опять показала, – Гренландия. А там Норвегия. А в той стороне Северный полюс.

– А дом где?

Она улыбнулась и ткнула пальцем прямо в меня.

– Вот здесь. Дом там, где ты, наша Джулия.

– Ну ма-а-ам!

Но вот такое у неё опять было настроение – она опустилась на колени у меня за спиной и, сплетя свои пальцы с моими, раскинула мои руки широко, как крылья, и запела песню, которую поют протяжно и дрожащим голосом, – из того фильма, где утонул большой корабль и почти все погибли. А потом у неё за спиной появился папа и тоже упал на колени, и теперь они пели вдвоём, а потом прибежала Лапша и смотрела на нас так, будто мы все тут ненормальные. И я её понимала.

С вещами мы справились быстро. У входа поставили наши старые походные ботинки, рядом новые резиновые сапоги: папины зелёные, мамины голубые и мои жёлтые с ромашками, – занесли в кухонную пристройку стаканчики с помидорами, выставили их по росту на узком высоком подоконнике – и уже стало немножко похоже на дом. Мама включила у себя на телефоне какую-то музыку и выдала мне целую кружку апельсинового сквоша.

Так что если не думать без конца о доме, то всё как будто складывалось вполне терпимо. Да, и мне же ещё надо было разгадать загадку – разобраться с этим непонятным мальчиком. В общем, я вышла погулять, а мама с папой пошли чистить машину от пропахшего какашками кошачьего наполнителя, который Лапша всё-таки ухитрилась раскидать по салону. Они обыскали шкафы, но пылесоса не нашли, поэтому мама начала убирать всю эту бяку вручную, а папа – рассказывать всякие ужасы про микробов. Короче, пока они спорили о микробактериальных инфекциях и что тем не менее от кошачьих какашек человек очень даже может ослепнуть, я осматривала заросли мокрой травы под лестницей, по которой спустился тот мальчик, – нет ли каких улик. Лапша сидела рядом и наблюдала.

Земля тоже была мокрая и чавкала под ногами. Я отыскала след кроссовки, размером чуть меньше, чем у меня. Потом раздвинула какой-то кустик с лиловатыми цветками, и там, в самой середине…

– О! Сокровище. – Я подняла руку повыше, предъявляя мой трофей Лапше.

Это был витой шнурок из двух туго скрученных ярких нитей – красной и золотой. Концы связаны красивым узлом, но рядом с узлом шнурок порван, нити раскрутились и растрепались – может, кто-то вообще не обратил бы на этот шнурок внимания, а я вот обратила. Сунула его в карман и пошла назад.

Вечером никак не темнело: мы же теперь оказались гораздо ближе к Северному полюсу, а на севере летом солнце светит дольше. Папа приготовил пасту – макаронные спиральки с густым томатным соусом и много-много тёртого сыра.

Мы сидели за маленьким столом, когда-то крашеным, а теперь облезлым и вытертым множеством локтей, и я думала о нашем доме в Хейле. Его договорились сдать на лето каким-то исследователям из Плимутского университета, и было очень странно представлять, как незнакомые люди сидят сейчас в нашем доме за нашим столом, пользуются нашими ножами и вилками и разглядывают мамины салфетки с акулами.

Лапша тоже сидела с нами, только под столом, лопала своего любимого длиннопёрого тунца в масле – на вид он, кстати, реально красивый. А на вкус не знаю какой, потому что папа его покупает только для Лапши. Правда, я всё равно не люблю тунца – с тех пор как мама однажды оставила на столе свой научный журнал и я прочитала в нём, что когда рыбу ловят сетями, то вместе с ней гибнет огромное количество морских животных, которых мы даже не едим, – дельфинов, например. И может, это и несправедливо по отношению к тунцам, которые ведь попадают в те же самые сети, но что я могу поделать, если дельфинов мне жальче.

А кошкам это без разницы. Думаю, Лапша слопала бы и дельфина, если бы могла раскрыть пасть так широко.

После ужина мы с мамой мыли посуду, а папа пытался настроить малюсенький телевизорчик, стоявший в кухне на столешнице. Дома у нас телевизора не было вообще, так что этот, хоть он и допотопный и похож на ящик, – всё-таки развлечение. А вот посудомоечной машины тут не нашлось. И стиральной тоже.

– Как же мы будем стирать одежду? – спросила я.

– В деревне есть прачечная, – ответила мама. – Но, если что, папины трусы можно пока и в раковине постирать, правда ведь?

– Фу-у!

Раковина была эмалированная и такая крошечная, что больше одной тарелки в ней не помещалось. Мама передавала их мне по одной, а я вытирала насухо и сразу составляла в шкафчик. Потому что сушилки тоже не было.

– А тем людям, которые жили здесь до нас, тоже приходилось всё вот так же вытирать и вытирать? – спросила я.

– Человеку, – поправила меня мама. – Смотритель маяка жил один.

Значит, спал в моей комнате, подумала я. И наверное, всегда ждал, не приедет ли кто-то к нему в гости.

– Один-один? Даже без кошки?

Тут рядом оглушительно затрещало, папа прорычал что-то нехорошее, и сразу: «Извиняюсь! Пятьдесят пенсов», это означало, что за бранное слово он как бы кладёт пятьдесят пенсов в их с мамой бранную банку, в просторечии бранебанку. А я как бы банкир этой банки. Но на самом деле они перестали класть туда деньги ещё в прошлом году, когда я заработала за лето тридцать два фунта пятьдесят пенсов и мама сказала, что я наживаюсь на собственных родителях.

– Дорогой, – нежно окликнула его мама. – Что я слышу, неужели опять пятьдесят центов?

– Тебе показалось, дорогая! – отозвался папа. – Но если бы ты нашла пульт для телевизора, мне бы это очень помогло.

В итоге мы играли в лудо. Без телевизора.

Глава 4

На то, чтобы устроиться на новом месте, маме понадобился всего один вечер. Может, это потому, что она часто уходила в море, а море всегда другое, в нём ты каждый раз оказываешься на новом месте, на новой воде – так что мама привыкла чувствовать себя как дома везде, куда бы она ни попала. Это называется спокойствие и уверенность, говорил папа. Ага, хорошо ей быть спокойной и уверенной, думала я. Ей-то всё равно, кто о ней что подумает.

В общем, когда утром мы с ней собрались в первый раз ехать в деревню, мама надела жёлтый свитер, жёлтые непромокаемые штаны и жёлтый дождевик, и плевать ей было, что она похожа на банан, который вдруг решил прогуляться. А вот меня почему-то не радовало, что я еду знакомиться с нашими новыми соседями в компании человекобанана.

– Ну, с чего начнём? – Мама солнечно мне улыбнулась. – С магазинов? Или, наоборот, с магазинов?

– С магазинов.

– Отличный план, Бэтмен, – похвалила мама и на развилке резко крутанула руль вправо. Я стиснула зубы и зажмурилась. Она всегда ездила вот так.

Несколько минут – и мы уже в деревне. Дома растянулись вдоль берега, все квадратные, приземистые, как наша кухонная пристройка, выкрашенные в белый цвет, с серыми шиферными крышами и жёлтыми или красными дверями. Похожи на чаек, которые расселись рядком вдоль каменной набережной.

Мама остановилась у небольшого магазинчика. Перед входом лотки с овощами и фруктами, в окнах лопаты и мотки рыболовной лески.

– Давай зайдём посмотрим, нет ли у них пульта для телевизора, – сказала мама. – И заодно купим яблок.

– Но у нас есть яблоки, – возразила я. Ваза с фруктами и правда стояла на кухне посреди стола, хотя стол такой, что и без вазы тесно.

– Ну вот! И у них есть яблоки! Значит, купим пульт и заодно несколько яблок. Что же мы будем упускать такую возможность?

Использовать любые возможности – это очень мамино. И это мне в ней тоже всегда-всегда нравилось.

Людей на улице было немного, но, когда мы вышли из машины, все как по команде умолкли и уставились на нас. Не враждебно, скорее с любопытством, но мне всё равно захотелось втянуть голову поглубже в воротник куртки. Подходя к магазину – то ли «У Гинли», то ли «У Джинли», я не успела разглядеть, – мама приветливо помахала местным, а они нам. Я сунула руки в карманы и уставилась себе под ноги.

Над дверью был колокольчик, когда дверь открывалась, он звякал – как в овощном у миссис Голд в Хейле, на секунду я даже почувствовала себя немножко как дома. Хотя, конечно, тут всё было по-другому. У миссис Голд всякие там фартучки в цветочек, керамические рыбки – но нет вообще ничего, что могло бы пригодиться в жизни. А у этого Гинли или Джинли – суперклей, верёвка, шоколадки и мучной червь для рыбалки. Хорошо, полезные вещи.

– Привет, – произнёс бодрый голос с сильным шотландским акцентом. Помните, я говорила, что в словах бывают как будто секретные комнаты? Вот. А когда слова ещё и с акцентом, в них могут прятаться целые секретные дома. У человека за прилавком борода была белая, а кожа на носу и на щеках красная и почему-то блестящая, будто её специально натирали бархоткой для обуви. Глаза голубые, но, когда он мне улыбнулся, они превратились в узенькие щёлочки и голубого почти не осталось.

– А-а, наши новые соседи, – сказал он. – Приехали на маяк работать?

– Мой муж да, – сказала мама. – А я буду ходить в море на норвежской лодке. Я Мора.

– На «Льдине», значит. – Он потёр лоб рукой. – Хорошая лодка. Вы по части китов?

– Не только. – Мама положила руку мне на плечо. – А это Джулия.

– Приятно познакомиться, Джулия. Я Гин.

Ага, значит, магазин называется «У Гинли», подумала я. Если бы «У Джинли», то он был бы Джин. Как мамин любимый напиток.

– Мой внук, Адриан, – примерно твой ровесник. Он пока спит, но вы же ещё заедете? Познакомитесь тогда. Так что вы хотели?

Мама начала объяснять ему про пульт для телевизора, а я пошла гулять вдоль кондитерских полок. В банках лежали всякие сладости в отдельных обёртках: желейные хот-доги, желейные бургеры, даже целый желейный завтрак – яичница с ветчиной и тостиками. Но просить маму такое купить вообще не имело смысла, она всегда отвечала: нет, только не в индивидуальных упаковках, а если покупала, то сразу банку размером с ведро. Потому что так «во всех отношениях лучше».

– Готово, есть пульт и яблоки!

Я обернулась. Мама сияла улыбкой и прижимала к себе бумажный пакет с покупками.

– И Гин мне рассказал, где у них тут библиотека.

Пока Гин с нами прощался («Мора, Джулия, всегда рад вас видеть»), мама неудачно толкнула дверь локтем, и все яблоки раскатились по полу. Я сбегала к машине за матерчатой сумкой.

– Папе не проболтайся, – сказала мама, сгребая в неё яблоки. – А то опять начнётся: микробы-бактерии.

Она дунула на последнее яблоко, откусила и, жуя, протянула мне. Я помотала головой. В этом вопросе я где-то посерёдке между мамой и папой. Поднятое с пола есть не буду, сначала помою. А мама всегда была такая – будто всякие там микробы с бактериями её не касаются, будто она для них неуязвима. И вообще некогда ей волноваться о пустяках, у неё есть дела поважнее. Она забросила сумку с яблоками и пультом в багажник, а из багажника взяла ещё одну, пустую.

– Теперь в библиотеку? Эх, папины трусы забыли прихватить.

Я фыркнула.

– Мам, зачем?!

Мама отгрызла ещё кусок яблока и ответила с полным ртом:

– Ну как, библиотека же в прачечной. Идём.

Мы пересекли улицу и свернули в сторону моря. Кафе, где продают навынос жареную рыбу с картошкой, газетный киоск. И наконец, прачечная, она же библиотека. Ладно, по крайней мере, не придётся стирать папины трусы в раковине.

Я заглянула в большое окно возле двери. Машины работают, барабаны крутятся. Но никаких книг не видно. И людей тоже, кроме одной скучающей девочки за стойкой.

Девочка старше меня – ей, наверное, лет пятнадцать. И хорошенькая, глаз не отвести. У неё очень смуглая кожа, через плечо перекинута толстая-претолстая и длинная-предлинная чёрная коса, а в носу золотое колечко. Девочка подняла голову и глянула в окно. Я послала ей свой самый взрослый кивок. В ответ она изогнула брови – две идеальных дуги – и тоже кивнула. Я даже успела подумать: о, как клёво получилось.

– Пришли! – Мама потащила меня к двери, на пороге мой правый шнурок немножко перепутался с левым, я споткнулась, и вся моя клёвость улетучилась. В помещении было влажно, как в теплице, я сразу начала потеть.

Мама уже стояла перед девочкой.

– Привет! Я Мора, а это Джулия, мы бы хотели воспользоваться услугами вашей библиотеки.

Девочкины брови опять красиво изогнулись, но на этот раз она улыбнулась и указала на дверь у себя за спиной:

– Тогда вам туда.

– Спасибище… э-э…

– Нита, – подсказала девочка.

– Спасибище, Нита!

Стараясь больше не путаться в собственных шнурках, я обогнула стойку и прошла вслед за мамой в маленькую комнатку, уставленную до потолка книгами. На полу лежал зелёный, как лужайка, коврик в форме гусеницы, двустворчатая дверь в другом конце была открыта и вела во дворик, где сидела женщина с такими же идеальными дугами-бровями, как у Ниты, и в линялой футболке с Винни-Пухом и читала книгу. На обложке большой и сильный мужчина держал в объятиях хрупкую девушку, которая в этот момент падала в обморок и одновременно надувала губки. Женщина нас не заметила. Видимо, книга была интересная.

Самый большой отдел в библиотеке был детский – четыре нижние полки вдоль правой стены уставлены от начала до конца. В основном, конечно, все старые знакомые: «Совсем не женское убийство», «Как приручить дракона», «Ужасный Генри» и «Приключения Софи» – короче, то же, что и везде. Но и книжек поновее много, некоторые выглядят совсем новыми, будто их ещё ни разу не открывали. Я сняла одну с полки.

– Ага, эта хорошая.

Я вздрогнула. И заозиралась.

– Здесь я.

Я обернулась на голос. В дальнем углу комнаты стеллажи стояли не встык, между ними оставалось немного места, такая прямоугольная ниша, и из этой ниши, из-за стеллажа, на меня смотрел сейчас карий глаз с очень длинными ресницами.

– А, это ты, – сказала я, ни капли не сомневаясь, хотя мне было видно только глаз и ухо. – Ты вчера был на маяке.

– Т-ш-ш! – Мальчик кивнул мне, чтобы подошла ближе. Я не стала вставать, подползла на коленках. – Моя мама. – Он указал глазами на женщину, читавшую книгу про ту обморочную девушку. – Она не знает, что я хожу на маяк. Говорит, опасно.

– Конечно опасно, если сигать, как ты, с самого верха, – сказала я.

– Т-ш-ш! – опять зашипел он и испуганно глянул на свою маму. Я тоже посмотрела: карие большие глаза, футболка с Винни-Пухом, вроде нечего пугаться.

– Держи, ты потерял. – Я достала из кармана красно-золотой шнурок.

– Мой ракхи!

– Что?..

– Ракхи, это браслет такой, сестра подарила, – пробурчал он себе под нос, как будто застеснялся.

– Ух ты. На день рождения?

– Нет, просто у нас так принято. Сёстры дарят братьям шнурки, а братья за это покупают сёстрам подарки. Хотя это нечестно.

– Он здоровский, – сказала я.

– Да, но теперь он порвался, и я должен бросить его в море. Ну и хорошо, я уже устал ходить с ним в школу.

– Почему?

Он пожал плечами.

– Некоторые мальчики… короче, они считают, что браслеты бывают только у девчонок. Но это же ракхи, ну вот…

Он не договорил. Я не совсем разобралась, смущается он или гордится, что это ракхи, но в общем я, кажется, его понимала. Хотя бы потому, что перед соседним стеллажом стоял гигантский банан. В смысле моя мама.

– Дай я пройду.

Он протиснулся мимо, выбираясь из своей ниши. Да, чуть ниже меня, это я ещё вчера поняла. И тощий. Пальцы длинные. А волосы вьются, торчат колечками из-за ушей.

– Я Джулия.

– Кин. – Он сунул руки в карманы. – Ма!

– Хм-м? – ответила женщина во дворике, не отрываясь от книги.

– У меня ракхи порвался. Можно я пойду брошу его в море?

Она подняла глаза, посмотрела на него, на порванный шнурок, на меня.

– Только туда и обратно, бета.

– Мам, не называй меня так, – сказал мальчик и переступил с ноги на ногу.

– Не называй меня «мам», – спокойно ответила она и перелистнула страницу.

– Хорошо, ма. – Поворачиваясь ко мне, Кин закатил глаза, словно злился, но, мне показалось, это он на себя, а не на меня. – Ну что, берёшь?

Совсем забыла: книга-то всё ещё была у меня в руках.

Я открыла её. Понятно, что раз я люблю слова, то люблю и книги. Но только такие, в которых что-то начинает происходить с самой первой страницы. Тут на первой странице взлетал самолёт, а под ним расстилались непроходимые джунгли. Поэтому я сунула книгу под мышку.

– Мам, я сбегаю с Кином на набережную.

– Ага, – откликнулась мама, продолжая разглядывать корешки на полках. – Не свалитесь там в море.

Когда мы вернулись из библиотеки в прачечную, Нита достала откуда-то из-под стойки огромный библиотечный журнал.

– Нашла что-нибудь?

Я протянула ей книгу.

– Мы к морю, мне надо бросить в него вот это. – Кин показал сестре свой ракхи.

– Но ты всё равно должен мне подарок! – сказала ему Нита, а мою книгу забрала. – Я пока заполню журнал.

Мы перешли улицу и сразу оказались на каменной набережной. Море было синее, в мелких барашках, буйки покачивались на волнах, как чайки. Мы постояли перед металлическими перилами, а потом Кин размахнулся и зашвырнул свой шнурок как можно дальше в воду.

– И всё?

– Ну ещё я загадал желание, – сказал Кин, будто оправдываясь. И сел на перила, свесив ноги к морю.

– Бета, осторожнее! – долетел до нас голос его мамы.

Кин соскочил с перил, как с электрического стула, и сердито глянул через плечо. Обе мамы, моя и его, стояли перед входом в прачечную. В нашу сторону они даже не смотрели, но у мам, кажется, всегда есть глаза на затылке.

– Просил же её не называть меня так.

– А что это значит?

– Сын.

Я не поняла.

– Ты же и есть сын?

– Да, но… – Он закусил губу. – В общем, это не имя.

– Кин – отлично звучит, – сказала я просто так, чтобы он не огорчался.

– Ну… лучше, чем моё настоящее. – Он отвёл глаза.

– А как твоё настоящее имя? Не Кин?

– Поклянись, что никому не скажешь.

– Дай руку, – велела я и, когда он протянул мне руку, зацепилась мизинцем за его мизинец. Он, кажется, не понял, к чему это, но я быстро проговорила: – Никому. Слово. Честное-пречестное.

– Ну, в общем… – Он поёжился. – Киншук.

– А мне нравится.

– Это значит «цветок».

– Я люблю цветы. А ты разве нет?

– Я тоже, – медленно проговорил он. – Но мальчики в школе говорят…

– Слушай, какие-то они у вас тупые.

– Нормальные. – Кин пожал плечами. – Просто они немного… – Он обернулся и стал молча смотреть на другую сторону улицы. Наши мамы теперь стояли перед прачечной и смеялись, моя даже хохотала, ветер нёс хохот в нашу сторону. – Надо возвращаться.

– Как думаешь, раз мы теперь живём на маяке, твоя мама разрешит тебе приходить к нам в гости?

– Я спрошу. – Кин чуточку оживился.

– Джулия, иди сюда! – Это уже моя мама меня звала. Когда мы подошли, она сказала: – Познакомься с Веди.

Женщина в футболке с Винни-Пухом улыбнулась:

– Вот твоя книга, Джулия. Это хорошая книга – правда, бета?

Кин кивнул.

– Заходите к нам почаще, – добавила Веди. – А то в совете сказали: «Не будет читателей – останетесь без библиотеки».

– Скоро заеду, – пообещала мама. – Да, и непременно привезу мужнины трусы!

Я помахала Кину, он помахал мне в ответ. В груди у меня начал раскрываться маленький цветок. Может, мы с ним подружимся? Пусть даже всего на одно лето.

Мама притянула меня к себе.

– Что скажешь насчёт жареной рыбы с картошкой?