Текст книги "ТрансформRACIO"

ТрансформRACIO
Кирилл Балашов

Дизайнер обложки Русанова Олеся

© Кирилл Балашов, 2023

© Русанова Олеся, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0059-8060-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПРЕДИСЛОВИЕ

Я на войне, с невидимого фронта

Из пустоты стреляю в пустоту

К. Балашов

 
Предисловие – первая и последняя вещь.
Просодия разворачивается в марше.
Время тревожно. Голос его – зловещ:
встреча ветров и свастик. Дальше —
 
 
мор перемирий? С голосом – все ясней:
в зелье осеннем упругие логаэды —
за иктами такты – прут из таких корней,
что неминуемы – как победа.
 
 
Труп отопления требует топора.
С юга грачи в клювах приносят мясо.
Пули капели – по капле перо пора
точить и музу поить из вазы.
 
 
Осолонил: огранки кристальна соль.
Как подросток сна, вплыл зазеркальным карпом.
Ратник Третьего Рима, у Тибра свою буссоль
наводишь на цель и выдыхаешь: «Залпом!»
 
 
Парашютист-пришелец и Илия-пророк,
к битве рапсодов с Танатосом будьте готовы!
Нас по окопам долго копили впрок
суесвистом радужным суесловы.
 
 
Неполногласия варево – забирай!
Абажур да будет один на всех
светить отныне! Лишение прав на рай —
жизнь. Лишение прав на грех —
 
 
смерть. Хрип и кашель выдадут задарма,
отражения двух столиц, и бухло, и нож.
Расквартирует перья в тылу зима:
в инистом поле по горло в неё войдешь.
 
 
Воин еще не наступившего царства,
купина словозвука всюду неопалима!
Поэзия – это то, что случится завтра
с нами: освобождение Иерусалима!
 

Сергей Калашников

_{ТРАНСФОРМ}RACIO

ШТИЛЬ

 
Как между двумя небесами
Темнеет корабль в дали.
Со спущенными парусами,
Один без людей, без земли.
И нет ни намёка на ветер,
И некому парус поднять,
Но кажется, словно бессмертен
И силится ветер поймать.
Он помнит шальную команду,
Весёлые крики и гам,
Как воду морскую в баланду,
Шутя, добавлял капитан,
Как била о борт и бурлила
Неистово тёмная зыбь.
Она же его и сгубила.
Ему не хотелось забыть
Те мрачные долгие годы
Тоски и несущий смерть штиль,
Он молча мечтал о свободе,
Но трюмы заполнила гниль.
И тянет все ниже и ниже,
Скорей захлебнуться б волной.
Корабль, что проклят при жизни,
И в смерти, увы, не святой.
Секунды считая часами,
Застыла ленивая зыбь.
Кого ему меж небесами
Найти и дорогу спросить?
 

 
Осыпалось звездами небо,
Фонарь над дорогой скрипит.
Укрыта серебряным пледом
Земля успокоилась, спит.
 
 
Морозит лицо, выдыхаю
Сквозь пальцы озябшие пар,
На веки роса оседает,
На скулы – невидимый жар.
 
 
Никто тишину не тревожит,
Дрожит нерешительный свет.
Здесь я, одинокий прохожий,
Да мой нерешительный след.
 
 
Вдруг вскинется и разорвется
Хрустящая ткань тишины,
Как лед по весне встрепенется,
Вдали замелькают огни.
 
 
Залают, завоют собаки
Сквозь бабий неистовый плач,
Едва разглядишь в полумраке
Фигур человеческих скач.
 
 
И ночь, как зарей, полоснуло,
Как волею высшей руки
Во тьму непроглядно-густую
Вонзаются хищно клыки!
 
 
Мне жаль, но я просто прохожий
И скован морозом ночным,
А мысли, как иглы, под кожей:
Там что-то похоже на жизнь!
 
 
Там что-то похоже на счастье,
Борьбу не на страх, а на смерть!
Но нет мне в той жизни участья,
И лишь остается смотреть,
 
 
Как радость и горе воюют,
Как пламя взрывает зенит!
Там красками люди рисуют,
Там что-нибудь, да победит!
 
 
Горит, полыхает, искрится
И кажется мне, что в ладонь
Искра, остывая, садится,
Свой путь продолжая золой…
 
 
Но вижу, заря угасает,
И крик затихает, и плач.
И ночь невидимкой латает
Искусный и опытный ткач.
 
 
И стало как будто темнее
И даже чуть-чуть холодней,
Но снег заскрипел веселее
Под легкостью длинных ночей.
 
 
И снова осыпалось небо,
Фонарь над дорогой скрипит.
Укрыта серебряным пледом
Земля успокоилась, спит.
 

 
В этой комнате так тепло.
В этой комнате ясен свет.
Отвори поскорей окно
И, на плечи набросив плед,
Отпусти в небо стаю птиц,
И, взлетев, их кленовый клин
Обернётся пером живым,
Словно с дерева мёртвый лист,
Опадая, стремится ввысь.
 
 
В этой комнате скроет ночь
Нити нот, обреченных петь,
Сколько ворону ни пророчь,
Столько золоту время тлеть.
И, колосья пригнув к земле,
Выстилают поля снега,
Бирюзой просияв, Луна
Жмётся к окнам твоим тесней,
И снежинки поют во сне.
 
 
В этой комнате много снов,
В этой комнате льётся день,
И тягучие вихри слов
Твоим пледом укроет тень,
Обращая их в океан.
Как чиста она и вольна!
Ты коснёшься стекла, а там…
 
 
В океане окна волна
И полёт твоего пера.
 

 
В ритме линий и тонов цвета,
От лучей и простых мелодий
Расцветает девчонка в лето,
Песни в сердце любовь заводит.
 
 
Песни льются дорогой млечной
И вплетаются в листья клена,
Но нельзя быть такой беспечной
И нельзя быть такой влюбленной!
 
 
Только как же душе не сдаться?
Как любви не поддаться сердцу?
До рассвета с ним целоваться
И ночною прохладой греться!
 
 
Возвращаться домой под утро.
Осторожный скрип половицы —
Как отец обругает грубо
И останется сном забыться.
 
 
А в груди робко стонет радость,
Приглушенная рвется песня,
Поцелуя печаль и сладость,
Так, что в небе бескрайнем тесно!
 
 
Может это ей только снится?
Ветерок заигрался в листьях.
Отпускает птенцов орлица,
И они расправляют крылья.
 
 
В ритме линий и тонов цвета,
От лучей и простых мелодий,
Нескончаемо длится лето,
И любовь хороводы водит.
 

 
Невеста сегодня бела,
Прозрачна и холодна,
Учтива и молчалива,
Фатой не укрыть счастливых
Улыбки ее и взгляда.
Сегодня щедра и рада
Стряхнуть желтизну наряда,
Усталость слезливых дней
И черную сырость полей,
Лесов, опрозрачненных ветром,
И грусть от прощания с летом.
 
 
Ловите невесты дары:
Серебряный отблеск луны,
Хрустальных монеток охапки
И пышные белые шапки,
Скрипучий оркестр шагов,
Медлительный ход облаков,
Ковров бесконечных шелка,
Румянец на нежных щеках,
Хрустящие взвизги коньков
И ранний рассвет огоньков.
 
 
Лекарство от серой тоски —
Порхающие мотыльки
Из наскоро взрытого вала,
Летящая с горки орава
И выдоха легкость пара,
Разливисто-звонкий смех —
Невеста одарит всех
Душой искрометного детства,
Весенней надежды соседством.
 

Пролог

Этого года выдалась ранней весна.

С юга грачи в клювах приносят мясо.

Мерзнет февраль. В льды обратившись, слеза

Кожу сдирает, стекая,

с хребта,

под рясой.

 
Стынет февраль. До марта доврать и плакать.
Беды под бинт и плыви, бунт святой Софии.
Что там у розы: встреча ветров и свастик,
Пули капели да братский мор перемирий.
 
 
Плачет над плачем беспомощный и бесплодный.
Платье на плоть и плюют (голоса из стали!).
Век проморгал от бессонницы по субботам —
В сущности что там?
Бессмертье,
                       Февраль,
                                         Весна ли?
 
 
Буквы летели градом – прощенья просим!
Грады летели буквально – по воскресеньям.
Там патриархи ревут, прижимаясь к мощам,
Здесь же в святая святых автомат спасенья.
 
 
Вымер февраль. Выбежал шагом с балкона,
Взмыл и уперся в ласковость фетра асфальта.
Звуком пустым на блюде лежит в короне —
Кто тут в цари иль хотя бы в святые, крайний?
 
 
Всходы озимых взошли, разверзлись реки,
Огненно-рыжие листья, цветы с нуаром.
Зыбко и зябко в тепле. Багрели руки,
Отогреваясь от трения кремня с лавром.
 
 
Что за пейзаж! Картина – мельдоний библий!
Где вам догнать нас, художники прошлых стадий!
Мы отчеканим медью мильоны свадеб!
После, артисты! Пока лишь подошвы стынут.
 

Эпилог

Снов отрясая бремя, проснутся дети

Этого года. Выдалась… Холодно… Тает…

Дети, летите! Всюду свободы сети!

Что там по осени, время-товарищ, считают?

 
Февраль. В заборе стонет солнце.
Подлунный мир засубфебралил.
Одни расплакались – прорвемся.
Другие – тихо отсмеялись.
 
 
В безветрие – ветра снегами,
Средь тишины труды спустили:
Кому – вакцин, кому – сандала,
Мирт медицин и верб псалтыри.
 
 
На тарантасе не кранты нам!
Кто сверху-снизу – тем укоры.
Открыли ящик с пандемией —
Оттуда – окоскал Пандоры.
 
 
Носков и корма – всем по норме!
Плывет, как скальпель в одеяле,
Не раб – раба обвешать мором
И выдать мораторий яда.
 
 
Ему – рекомендаций унций.
Пройдет само: и зол, и кара.
Здесь без портретов разберутся:
Кому, куда и сколько мало.
 
 
У пандеморья сказок! Влево
И вправо кот-калмык мурлычет.
На дубе, обожравшись древа,
Русал о пандах песнь курлычет.
 
 
Рекомендации блюдили:
По боле воли, мене жалоб.
А лесорубы лес валили.
Да, лесорубов недожали.
 
 
И хлеборобов недозлили,
Курильщиков не испугали:
Мы век от века панд валили!
Колдун-котам – дуб и сандали!
 
 
Нам не в почет бич архаизмов!
Мы пили кадками растворы.
Эй, вы, сидящие на листьях!
Эх, лукоморье, дуб высокой…
 
 
Всугонь слетает лист приказный
(На дубе лист зашит патентом):
«Во-избежание сарказма
Вместо бород брить изоленты!»
 
 
Стекло в постель – лет сто из кожи,
Стекло в глаза – салазки в вектор.
А зеркало родило рожу,
Глядишь – не пьяница, но ментор,
 
 
Глядишь – танцуют по проспектам
С метлой и мылом за букеты.
Очки развертывают спектр
Из розово-зеленых меток.
 
 
Преобразились бурый кремлин,
звезда и двухголовый котик.
Смешались красный, синий, белый,
Смешалось время, люди, кони.
 
 
Апрель. Поплакать бы, по-майски,
весенним первым, резвым, шумным.
Чума, отплясывая сальсу,
Губила тело. Разум. Душу?
 
 
Пол пса цепного лижет лики
Калик с бумажными клыками.
Сей клык у нас зовется криком
Убитых в теннис на татами.
 
 
С победой!
Мы не побе —
                            дома!
Заквас хлебов
                           и зрака мелет век.
Белеет парус —
                              серп и молот,
Ах, пустота
                        лесов, полей и рек.
 

 
Виделись каждую третью весну во снах.
Ссорились в каждом порту, на каждом вокзале.
Видел – ты пламень и платье степи в цветах,
Смотришь меня сквозь прутья осенней вуали.
 
 
Голос твой – счастье ручья и забавы птиц,
Лик из рассветов пустынь и рос создали —
Вижу движения рук, причастие спиц,
Смотришь, как у земли ребро забрали.
 
 
Нам не на звуки, на голос и ласку зим,
К солнцу, к цветам! Да в небо вонзили скальпель.
Вспомни же, сколько тогда пролилось росы,
Сколько в ответ на гнев наши слезы дали!
 
 
Нет, не страдали – тебя положили в прах.
Да, не пришел, и хор – пустота да эхо.
Слышу я каждую третью слезу в словах,
Вижу сквозь сталь и слышу сквозь дребезг смеха…
 
 
Кажется, каждую третью весну во снах…
Верится, будем читаться не только в храмах…
Вижу тебя в каждой ноте рисунка трав…
Слышишь, как воинство солнц застывает в мрамор!
 

 
И если кто-то живет или не
Живет в моей тишине,
То это стены отражение
В залитом туманом окне.
 
 
И если кто-то ступил или не
Ступил в глубь тенистых стен,
Столетие ли, мгновение —
Спасибо, спасибо тебе.
 

 
Я вас – из мрамора, а вышло – из железа.
Виновен – перепутал матерьял.
Я вас стрелял стрелою из обреза,
Как Купидон, но сердце не поймал.
А вы звенели признаком стеклянным
(Откуда стекла! Я не стеклодув!)
Укутывал газетным одеялом,
А вы глазели глазом не моргнув.
Я вас лепил и лепка удавалась,
Галантно Галатеей окрестил,
А что мне, ваша милость, оставалось —
Ваш образ жить и чувствовать спешил.
И были вы задумчивы и строги,
Слетали с тела лишние куски,
И мрамора железные прослойки
Укладывались в ровные бруски.
Какие на ваятеля гоненья!
Чудачества у скульптора просты.
А вы, о, это чудное мгновенье,
Явились, словно гений красоты.
Мой труд хрустел, как иней под ногами,
И статую за статуей творя,
Железо воплощалось близнецами,
На вас похожих, проще говоря.
С них проку – сор для пластика фигуры…
По-гамлетовски – быть или не быть.
К чему (я вас люблю) ваять с натуры?
Мне копии в копилках не копить.
К чему (я вас любил!) нелепость слога…
Да искренно, да нежно… да томим…
И дай вам бог… а впрочем, что до Бога…
Живой,
               он с неживым несовместим.
 

 
О, незаконченный мой день,
Плыви себе неторопливо.
Смотрю, как тенью по стене
Олени скачут по-дельфиньи
 
 
Среди бескрайности полей
И чернобелости фонтанов,
Кап-кап из крана все звончей,
И переливчат свист фонарный.
 
 
И рук хрустящий перехлёст,
И поцелуев белый холод
Укроет иней лунных слез
В пустынях позабытых лодок.
 
 
На кухне режет перегар,
Балконы терпят выдох дымный,
И на газу ворчит отвар,
Как день, кипя неторопливо.
 
 
Прост эвридический закон:
Из двух не выбирают злее.
Я в математике силён!
А в элегичности слабее.
 
 
И в этих пляшущих стенах
Олени, кажется, безвредны…
А скрепы – скрепка в волосах
И невидимка в стоге сена.
 
 
Нечёток мой ночной пейзаж,
Плыву в плывун (вот наслажденье!)
Когда-нибудь взрастет купаж
Моих осенних насаждений.
 
 
А утром – в трудовые дни —
Помуравьиним пред снегами,
Срезая взлетные огни
Стрекозам с алыми хвостами.
 
 
И в небе опереньем рук
И белым фартуком в тумане
Мелькнёт преодоленных мук
Голубохолстое татами.
 
 
Ещё один простой закон:
Лишь утром храбрости в избытке,
И весел юный Фаэтон,
И кони в колеснице прытки.
 
 
Лишь полдень теньк – и теней тьмы!
Скреби скребком стены синоним,
А тени – это часть стены,
И в хроносе они синхронны.
 
 
Снеси все вертикали стен,
Оставь степи и моря просинь —
Мгновенье тикнет, тут же тень
Какой-нибудь валун отбросит.
 
 
Чудит над чашкой дымный спазм —
Бесплоден он, как сад без Евы.
Адам, проспав змеи сарказм
Инициировал замену.
 
 
На каждый тик есть свой ответ,
Лишь успевай разговориться,
И в сигарете тот же свет
Сквозь зыбкость дыма прослезится.
 
 
На выход просится закон
Всемирной силы и светила:
Чтоб в ствол отправился патрон,
Быть надо выше, чем могила.
 
 
Иль просто быть. Гипотез яд
В избытке словаря немого.
Не быть – изредить стройный ряд,
А значит подвести немного.
 
 
Мгновенье – выбираю быть,
Ещё мгновенье – весь сомненье.
А кран пора бы починить,
А вместе с краном вдохновенье.
 
 
Мой день – в бумажные листы —
Плывет по осени, играя,
То опускаясь с высоты,
То где-то в облаках летая.
 
 
И пьют за часом час часы —
За иктом такт стремит укрыться.
И стрелки скоростью осы
Кружатся, а должны светиться.
 

 
Тусклый свет фонарей,
                                           табака пьяный дым,
Я под утро туманом ступаю по ним
В голоса утомленных излаченных дней:
В робкий шепот домов,
                                    вздорный смех площадей!
В крики стай неуемных и грохот машин,
Где железная птица, врываясь в окно,
Забирает одних, возвращая другим
Нежелание слиться с собой. Так за что
Под ногами хрипит растоптанный зверь,
Захлебнувшийся кровью и верой в любовь.
Мерный лиственный шаг, мирный отсвет огней…
Дождь его отпоёт, не оставив следов.
 

 
Ушел в остов пустых бумаг,
Золой чернея.
В сухой червленый саркофаг,
Останки тлея.
 
 
Ушел не в бездну, но ко дну
Стакана, рюмки…
Ушел в толпе по одному,
Страной, имперкой.
 
 
Ушел стопами сквозь окно
Под звон стеклянный,
Ушел по камню, как оскол,
Как взвизг вокзальный
 
 
В свой расцветающий садизм,
В простор осенний.
В не мой балконный лунатизм,
В петлю спасенья.
 
 
Ушел в лучистую весну
И клекот птичий,
В чужой горячий поцелуй
И в твой горчичный.
 
 
Ушел. Никто не обратил,
не обратился.
По чьим следам, по чьим садам
вновь возвратился.
 
 
Сады… Следы… О мантры птиц,
О, наважденье!
Уход – гранит, о, бездна лиц,
О, воскрешенье!
 

 
Человек уходит,
                          когда устал
от смены сезонов
                            или когда пора.
В остатке лишь мраморный пьедестал,
Цифро-история,
                          код и фото овал.
Человек не увидит лиц и печали слез,
и ему не важен возврат
                    когда-то пропавших ложек.
В предрассветном тумане
                            все та же лошадь
                                                   жует овёс.
И все так же с вареньем
                       спешит к медвежонку ёжик.
Человек уходит, когда нет сил
сделать вдох огнивом,
                                  а выдох
                                                словом.
Он уйдет,
              проси его, не проси,
он уйдет больным,
он уйдет здоровым.
Слезы с воем оденутся в тишь,
                                              и вскоре
заискрится солнечный
зайчик в ленивой луже.
Дети выйдут
                   в люди,
но кто-нибудь выйдет
                                   в море —
человеку ни здесь, ни там
проводник не нужен.
Человек уходит,
когда нет снов.
Человек уходит,
когда остыл.
Человек уходит
и от костров,
побросав в огонь
оперенье с крыл.
Человек уходит
                        одетым
                                в чужую соль,
Не успев простить и, увы,
не успев проститься.
До свиданья.
Свободно место,
свободна роль.
Оперенье,
истлев,
обернется
из мифа
птицей.
 

 
Росы в тумане тают,
Солнце в рассвете скомкав.
Каплями истекает
Тьмой утомленный космос.
Копья в тела вонзая,
В поле танцуют двое.
Сын об отце не знает,
Сыну резвиться воля.
 
 
Он разыгрался саблей,
Воздух иссечен визгом,
По ерихонкам капли,
Из-под кольчуги брызги
Греют гранат изнанки.
Танец отца и сына.
Каждой травинке сладко,
Каждой песчинке сытно.
 
 
Ярок отец от танца —
Кречет в полёте светел!
Не остывайте, братцы!
Каждую каплю – в пепел!
Бледный туман – в багрянец!
Сердце отец отринул
И свой последний танец
Он отыграет с сыном.
 
 
Полдень, туман изрезав,
Ветер разнёс по долу
Воздуха звездной взвеси
Неутоленный холод.
Дышат устало кони,
Ветром склонился колос.
В поле остыли копья.
В землю вросли по пояс.
 
 
Капля за каплей каплет
И, собираясь в струны,
Музыка истекает
Мертвая в мире лунном.
Вот и рубин серебрян,
Скоро проснуться листья.
Льётся источник-время,
Струи живые быстрит.
 

 
Эта картина в глаза и уши,
Маслом лелея огонь иззорья,
Тише! И здесь вымирают души!
Жаждет птенец издышаться моря
Штилем. По высушенную сушу
Каждого ока картечь узора
(Дымом угарным в канве взвеселиться)
Вылить в шрапнель и забить утробу.
Чайкой чаинки поёт орлица
Над истомленным водой орлёнком.
Страшно и тьме, когда солнце злится,
Значит кому-то забавить ребенка,
(С кистью не стоило торопиться)
Значит кому-то плести и плакать,
Верить и песней будить чудовищ
Этих бесценных неслов-сокровищ
Из полусонного светомрака.
 
 
Вот и исплакан февраль и будет.
В горсть урожай из грушевой сажи
Мажет художник орла на блюде,
Вырастет птица, спасибо скажет.
В пепел, сады, здесь свои деревья,
Краски цветов отливают в пули,
Стрельбищем сказочным холст истекает —
Значит с садами не обманули.
Ствол вороненый цвет испуская,
Бледный художник в поисках красок,
Кисть холокостится холостая.
Тихих птенцов в железы масок —
(Истина вечная, пусть и простая).
Ходит художник похотью мышьей,
Что ж, всем имеющим – радость рвенья,
Из понедельника в воскресенье
Души и здесь вымирают. Тише!
 

 
Здесь горизонт прячет уставших крылья
Птиц перелетных за уходящим солнцем.
Пенье ночное тонет в обьятьях неба,
Время вплетается в нежные девичьи косы.
 
 
Шелест листвы на ветру шепчет детские сказки.
В сказках осенних добро не всегда побеждает.
Ты пролетишь сотни верст омывать ему раны,
Капли дождя и росы путь верный укажут.
 
 
Там, за рекой его кровь родники осушили,
Там, за грозой его горе грома взрыдали.
Плачь свой по ветру пусти, ветер многое знает,
Ветер бродяга на плечи твой плачь накинет.
 
 
Здесь, за стеной камни уныло стонут.
Стены домов дрожжат под твоим дыханьем.
Ты передай его теплое рук касанье
Солнцу, пока его око твой образ помнит.
 
 
Здесь холода, снега и дожди терпеливы,
В руки твои тепло его крови ссыпают.
Ты поднеси их к губам – твоя песня живая
Кровь обратит из воды и накормит хлебом.
 
 
Сердце его наполнится птичьим пеньем,
И горизонту не скрыть его легкой тени.
Птицы вернутся, полнеба наполнив клином,
Вызвенит шепот в его вдохновенный голос.
 
 
Ты улетай, пока свежи его раны.
Ты улетай, пока его сердце бьется.
Ты улетай, пока зеленеют травы.
Ты улетай. Он без тебя спасется.
 

 
Этот герой, увы, утонул в вине,
Крохотным харком из голубиных хоров
Выкрикнул что-то. Мадонну призвав к войне,
Он окопался в грохоте птичьих громов.
 
 
Вот вам его портрет – он высок и худ.
Бледен, как после пьянки и белых танцев.
Этот герой стихов – безусловный труп.
Он бы и рад, да нет стороны, чтоб сдаться.
 
 
Нет той палитры звуков издать свой карк,
Нет, не извлечь из сердца глухого стука.
Рюмку за рюмкой в глотку вливает прах.
Вскрытие вен давно вызывает скуку.
 
 
Радуга пленкой кроет веселье луж,
Рыжим литьем ссыпаются в город листья.
Этот герой – вырожденец январских стуж,
В августе прошлого века, отбросив кисти,
 
 
Вышел один, а дороги все нет и нет.
Кормит теперь окурками гул голубиный.
Кремнем герой высекает себе хребет,
Внемлет пустыне. Но Бога в нем нет. И ныне…
 

 
Белый от странника,
Выслуженного рикши.
Нет здесь Я, не выискать с фонарями,
Свечами и тенями переплетенными
Не высечь.
Спрятаны в хрусте керамики,
В литьё метафор и окись звуков
Золото одуванчиков,
Утренних рос дыхание
На белоснежных ромашках,
Поле пшеничное, ветром ласкаемое,
Звонкая Ля
И мяук котят.
 

 
Плывите, книга,
Стройный карк струны
Из ветхом раззолоченнной избушки.
Как ни меси
извилистость строки,
Из-под стопы выглядывает Пушкин…
 
 
Луна в тропинку,
Благодать во тьме
И пропасть звезд в надлунии разверзнута…
Но тень мелькнула – рядом по тропе
Задумчиво вышагивает Лермонтов…
 
 
Садов обугленных
Исчерчивает ночь,
Берез монохромизм
вдруг подмигнет несвойски…
Бьют по плечу – «Мы зазвучать не прочь!» —
Есенин, Пастернак и Маяковский.
 
 
Плюю в плывун,
а попадаю в знак прибрежных верб.
Рябится гладь, покоян пруд и лунный блик на нем.
Святилище свистя, на берегу
Удилище забрасывает Хлебников.
 
 
Мигнуло око
Около тропы.
«Я вас любил» – с ухмылкой идиотской,
Спускаясь с парашютной высоты,
Мне путь перегораживает Бродский.
 
 
Удаву в завтрак этот лунный дым,
И не спасет свирепость визга скорой…
Конец тропы, ну что ж, притормозим.
И рядом замедляется Соснора.