Текст книги "Завещание ночи"

Кирилл Бенедиктов
Завещание ночи

Мите и Наташе – за помощь и поддержку – с благодарностью

Гомер все не свете

Легенды знал.

И все подходящее из старья

Он, не церемонясь, перенимал.

Но с блеском —

И так же делаю я.

Редьярд Киплинг «Казарменные баллады»

1. МОСКВА, 1953 год.

В два часа ночи в дверь позвонили.

Роман Сергеевич Лопухин открыл глаза и несколько секунд бессмысленно смотрел в темноту, пытаясь понять, где находится источник этого мерзкого дребезжания. Потом он понял и, скинув одеяло на пол, поднялся.

Со стороны двери доносились уже скрежещущие металлические звуки – видимо, замок пытались открыть отмычкой. Роман Сергеевич включил в прихожей свет и откинул задвижку.

Дверь тотчас же распахнулась, появились высокие черные фигуры, запахло кожей, заскрипели сапоги. Романа Сергеевича крепко взяли за локти и чуть завернув их за спину, провели в гостиную. Там его посадили за большой круглый стол (миллион лет назад за этим столом собиралась вся семья Лопухиных), двое в коже встали за спиной, один, очень высокий, худой и бритый, сел напротив и, глядя безумными неподвижными глазами прямо в переносицу Роману Сергеевичу, спросил:

– Ну?

– Что – ну? – сонным голосом сказал Лопухин: сонливость не отпускала его, несмотря на страх; казалось, что все происходящее лишь кошмар, который рассеется, как ему и положено, с первыми солнечными лучами.

– Где эта вещь? – спросил бритый. Говорил он спокойно, но пальцы его, длинные и неестественно подвижные, шевелились на столешнице, как черви. – Не заставляйте нас устраивать здесь обыск, переворачивать все вверх дном… Отдайте добром, Роман Сергеевич, все равно возьмем…

– Что вы имеете в виду? Я не понимаю вас…

Бритый чуть наклонил голову. Двое за спиной Романа Сергеевича взяли его железными пальцами за локти и шею и ударили лицом о столешницу.

– Я имею в виду ваш раритет, Роман Сергеевич… Артефакт… Вазу вашу…

Сонливость, наконец, покинула Лопухина. Остался только животный, необъяснимый страх – будто не лысый эмгебешник смотрел на него через стол, а какая-то древняя, чудовищная рептилия – таких он встречал в Монголии, на кладбищах динозавров.

Рука собеседника потянулась вперед, схватила Романа Сергеевича за подбородок и рванула на себя. Безумные глаза оказались совсем рядом, и в уши полился странный свистящий шепот, будто зашуршали потревоженные змеи.

– Грааль, Роман Сергеевич, отдайте Грааль по-хорошему…

И в этот миг Лопухин узнал его. Вспомнил костлявый желтый череп и остекленевшие глаза, заброшенный тувинский дацан, распростертого на камнях старого ламу с расползающимся красным пятном на белом джау, и понял, кто перед ним. Он закричал, тонко и громко, и тот, кто говорил с ним, тоже понял, что узнан, встал, переломился над столом и ткнул указательным пальцем Лопухину куда-то в горло. Роман Сергеевич обмяк на стуле, глаза его закатились. Бритый отряхнул руки и, брезгливо посмотрев на арестованного, приказал оперативникам:

– Ищите везде.

Он прошел в библиотеку и принялся вынимать из шкафов книги. Он делал это выборочно, без какой-либо системы и без видимого интереса. Книги он просматривал, тряс над столом и бросал на пол. За то время, что оперативники обыскивали остальную квартиру, он успел перетрясти половину.

Роман Сергеевич очнулся около пяти утра. Голова разламывалась от невыносимой боли, шея горела так, будто Лопухина только что вынули из петли. «Укол королевской кобры, – вспомнил Роман Сергеевич. – Тибетские штучки… А ведь лама был прав…»

Заскрипели сапоги. Лопухин закрыл глаза, но кто-то встал перед ним, заслонив свет электрической лампочки, проникавший сквозь веки. Голос бритого чекиста сказал:

– Слушай, ты, недобиток дворянский… Или ты сейчас по-хорошему расскажешь, где прячешь раритет, или из тебя это вытрясут во внутренней тюрьме в Лефортово вместе с мозгами… По старой дружбе советую: колись сейчас.

Роман Сергеевич медленно покачал головой – каждое движение причиняло новую боль. Потом зажмурился еще крепче, ожидая удара. Но удара не последовало, и тогда он заговорил, по-прежнему не разжимая век:

– Нет и не было у меня этой чаши, слышишь, ты, Хромой Убийца, Ангра-майнью, Нирах, Эккему-Похититель, Сет-Бабаи, кто еще?

– Достаточно, – усмехнулся бритый. – По-моему, Роман, ты сошел с ума. От тебя требуется только сказать, куда ты дел раритет. Иначе – тюрьма, попадешь к нашим костоломам – сто раз захочешь умереть, прежде чем дождешься расстрела… Скажи, Роман…

– Я честный человек, – твердо ответил Лопухин. – Меня оправдают.

– Это ты мне рассказываешь? – удивился бритый. – Последыш белогвардейский, эксплуататор недорезанный, шпион американский – да кто тебя оправдает? Слушай меня, Рома, я могу устроить так, что ты отделаешься десятью годами – это минимум, что тебе полагается по совокупности… Выйдешь – еще молодым мужиком будешь… Говори, куда ты дел эту вещь?

– Я держал ее в руках три минуты, – сказал Роман Сергеевич. – И оставил ее там, где она и была, в дацане…

– Зачем ты мне лжешь, Роман? – спокойно спросил бритый.– Ты думаешь, я не понимаю, почему ты так быстро сбежал тогда из Тувы? Почему прятался от меня все эти годы? Или, может быть, ты надеялся, что не осталось свидетелей? Но я говорил с монахом, ты же знаешь, я умею это делать, и он признался, что отдал вещь тебе. Он отдал вещь тебе, и ты увез ее!

В его голосе неожиданно появилось нечто вроде обиды.

– Нет, – прошептал Лопухин.

– Мертвые не умеют лгать! – высоким голосом крикнул бритый.

Лопухину вдруг стало все равно. Боль немного отпустила, и его охватило бесшабашное и отчаянное чувство свободы. Он открыл глаза и увидел высоко над собой тяжелый костистый подбородок эмгебешника.

– Хромой, – сказал он. – Ты искал ее? Не нашел? Ну так ищи дальше.

Он ожидал, что чекист снова ударит его, но тот просто отвернулся и тяжело прошагал в сторону коридора. Оттуда донеслись нечеткие равнодушные команды, Лопухин разобрал лишь «ублюдка – в Лефортово». «Ублюдок – это я», – подумал он и вновь провалился в прохладную темноту обморока. Очнулся Роман уже в машине.

Тем временем бритый эмгебешник сел в огромный черный «ЗиС» и приказал шоферу ехать на Лубянку. В известном мрачном здании, возвышающемся над известной мрачной площадью, он поднялся на шестой этаж и отпер ключом дверь своего кабинета. На заваленном бумагами столе надрывался телефон. Бритый подождал, пока он замолчит, затем снял трубку и распорядился:

– Два кофе.

Он смахнул все бумаги со стола на пол, достал из сейфа толстую папку синего цвета и бросил на освободившееся пространство. Постоял у сейфа, задумчиво глядя внутрь. Там, на обитой красным плюшем полке остались лежать тяжелый черный пистолет с длинным хищным стволом и странный череп из прозрачного материала – то ли камня, то ли стекла, – тускло сверкающий круглыми полированными глазницами.

В дверь деликатно постучали. Бритый рывком захлопнул дверцу сейфа и щелкнул замком.

Две чашечки горячего, очень крепкого кофе он выпил двумя глотками, не морщась, как будто это была вода. На секретаршу даже не поднял глаз, но тщательно запер дверь, когда та вышла, унося с собой пустой поднос.

Через час бритый покончил с папкой. Он еще раз просмотрел все страницы, написал на последнем, пустом листе слово «Изолирован» и странный знак, напоминающий звезду. Из коричневого бумажного пакета он извлек порыжевшую йодистую фотографию и положил во внутренний карман френча. Папку снова сунул в сейф и вышел из кабинета.

Двумя этажами выше в другом крыле здания в кабинете под номером 8032 спал сном праведника следователь МГБ Павел Мороз. Он спал в очень неудобной позе, по-американски закинув ноги на стол, и проснулся сразу же, как только дверь его кабинета отворилась. Мгновение он всматривался в высившуюся в дверном проеме худую фигуру, затем узнал и скинул ноги со стола.

– А, это ты, Андрей… Заходи.

Тот, кого он назвал Андреем, прошел мимо него и остановился возле большого – в полстены – окна, из которого открывался прекрасный вид на город.

– Все спишь, Паша, – укоризненно сказал бритый.– Да еще как-то не по-нашему…

– Да ну, Андрей, ты скажешь,– отмахнулся следователь.– Ночи бессонные, когда ж еще отсыпаться… Это же только ты у нас такой двужильный, вообще, говорят, не спать можешь… А ноги на стол – так это по необходимости – у нас же у всех варикозное расширение вен, как у парикмахеров –профессиональное заболевание… Хорошо вам, волкодавам, все носитесь где-то, а вот попробуй-ка двадцать четыре часа на ногах около врага народа…

– Хватит, – сказал Андрей. – Слушай меня внимательно. Сегодня вечером поедешь в Лефортово. Займешься там Лопухиным Романом Сергеевичем, археологом. Вытряхни из него все, узнай, где находится это, – он, не оборачиваясь, протянул руку за спину, и оторопевший Мороз взял из длинных подвижных пальцев старую фотографию, на которой была изображена чаша, стоящая в каком-то углублении и освещенная невидимым источником света. –Знать, что это, тебе не обязательно. Он знает, и это главное. Он будет упираться, нести всякую чушь. Но это у него. Или было у него. Ты узнаешь, где это сейчас. Все ясно?

– Но, Андрей, на мне шесть дел сейчас висит. – Мороз подошел к гостю, которому не доставал и до плеча, и попытался заглянуть ему в лицо. Тот не отрываясь смотрел на город. – Ты представляешь, что со мной генерал сделает?

– Это не твоя печаль, – сказал бритый. – С генералом я поговорю. Запомни одну вещь – это, может быть, самое важное дело из всех, которые тебе поручали. Не я поручал, а вообще. Сделаешь – получишь подполковника.

– Да ну тебя, – пробормотал Мороз растерянно. Он вынул из ящика стола гибкую резиновую дубинку и помахал ею в воздухе. – Ты посмотри лучше, какие игрушки наши делать научились. Не хуже немецких…

Тот, кого он называл Андреем, не обернулся. Он смотрел на засыпанный снегом город, на золотые купола церквей, блестевших в лучах позднего зимнего рассвета, и думал о том, что вот так же сверкали золотые шлемы индейских воинов в неверном свете чадящих смоляных факелов там, в горах, у цитадели Кахамарка полтысячелетия тому назад…

2. МОСКВА, 1991. ЧЕРЕП И КОСТИ

Телефон зазвонил в двадцать пятый раз.

Я выругался и прошел в кухню. Телефонного провода на полметра не хватало для того, чтобы поставить аппарат в лоджии. Конечно, можно было бы его как-то удлиннить, но, во-первых, я плохо разбираюсь в таких технических тонкостях, а во-вторых, мне просто лень. Зато не лень шастать через каждые пять минут в кухню, подумал я не без злорадства, и снял трубку.

– Хай, – сказал голос моего, условно говоря, приятеля, а скорее, просто делового партнера Сашки Косталевского – он не звонил мне месяца два. – Как твои ничего?

– Ничего, – ответил я в тон ему, хотя терпеть не могу этой присказки. – Сам-то как?

– Кручусь, – бодро сказал Сашка. – Слушай, у меня к тебе дело…

– Нет, – отрезал я. – Нет, только не это. Я в отпуске сейчас, дела меня не интересуют…

– Кретин! – радостно завопил нетактичный Сашка. – Знал бы, от чего отказываешься!… Это ж золотое дно, охрана грузовиков со стройматериалами, атас! И не напряжно совсем. Контракт на месяц, контора солидная, десять штук снимешь, как с куста…

Я разозлился. Я не люблю, когда меня называют кретином, особенно если это делают такие непришейкобылехвосты, как Сашка.

– Косталевич, – сказал я проникновенно – он бесится, когда его так называют, – я же тебе объяснил: я отдыхаю. Никакого вдохновения у меня эти твои перевозки не вызывают. Говорят, сейчас Кабан на мели, свистни ему, может, он и побежит… А я пиво пью, – сообщил я ему, чтобы еще позлить. –«Туборг» называется.

– Ким, – забормотал он уже не так бодро. – Ну выгодное же дело, ну как ты не врубаешься… Я думал, ты сечешь фишку, а ты… – он помычал нечленораздельно, может быть, листал блокнот с записями. – А вот такое дело… Тут армян один спрашивал, нет ли мужика надежного для охраны на недельку… Дать ему твой телефон?

Язык у меня чесался ответить в том смысле, что лучше бы ему, Косталевичу, дать себе в морду, но я сдержался и спокойно повторил:

– Нет. Я же сказал – я не работаю. Баксов у меня достаточно, еще недельку прокантуюсь в городе и двину в Крым. А вот осенью позвони, подумаем.

– Осенью ты уже в тираж выйдешь, – огрызнулся озлобленный Косталевич. – Для тебя же стараюсь, контракты выгодные ищу… Есть еще перегон японских тачек из Владивостока, – добавил он без особого, впрочем, энтузиазма.

– Четыре штуки чистыми.

– Саш, – сказал я ласково, – Ты с рождения такой тупой или это тебя уже в юности головой об асфальт приложили?

– Ну, как знаешь, – возмущенно хмыкнула в трубке оскорбленная добродетель. – Буду нужен, позвонишь.

– Позвоню обязательно, – заверил я Косталевского и повесил трубку. Совершив это несложное действие, я некоторое время раздумывал, что предпринять дальше, раз уж я оказался на кухне. Был очевидный соблазн отключить аппарат к чертовой матери вообще, потому что как раз сегодня, когда я в кои-то веки собрался спокойно посидеть на балконе в кресле-качалке, предаваясь размышлениям о возвышенном, телефон звонил с удручающим постоянством с интервалом в пять минут и останавливаться, похоже, не собирался. Но была, с другой стороны, крохотная вероятность того, что раз уж собрались мне сегодня звонить те, кто не объявлялся месяцами а то и годами, то могла позвонить и Наташа. Может быть, она прилетела в Москву на пару дней, а может, добралась до переговорного пункта там, в своем Усть-Чукотске. Я представил себе, как Наташа набирает мой номер, и вслушивается в равнодушные длинные гудки, и понимает, что меня опять нет дома, что я опять где-то далеко, что я работаю, и в конце концов ей становится все равно – а может быть, даже немножечко больно, – и она решает никогда больше мне не звонить и уходит куда-то в тундру с бородатым геологом с гитарой за плечами… а может, и не с гитарой, а с киркой или теодолитом, и они идут, обнявшись, потихоньку растворяясь в голубом просторе, а я сижу у себя в лоджии, смотрю на вечернее небо и размышляю о возвышенном…

– Ладно, – сказал я телефону. – Живи пока.

Я открыл холодильник и достал бутылку «Пепси-колы». Насчет «Туборга» я Косталевичу не соврал, но то была последняя банка, завалявшаяся у меня еще с дня рождения, и допил я ее как раз перед Сашкиным звонком. С бутылкой я вернулся в лоджию, сбил пробку о металлическое ограждение и уселся в кресло-качалку.

Был душный июньский вечер, и было приятно сидеть на свежем воздухе, потягивая ледяную пепси-колу, и слушать, как шуршат тяжелые кроны деревьев где-то внизу. Я рассчитывал посидеть так еще с полчасика, а потом приняться, наконец, за Хэммета – «Кровавая жатва», для которой я уже месяц не мог выкроить время, ждала меня на журнальном столике.

Зазвонил телефон.

«Если это не Наташа, – подумал я, – я его отключу». Поставил бутылку под кресло и решительно шагнул в кухню.

Это была не Наташа. Это был мой бывший однокурсник Димка Лопухин (не звонил мне уже года два).

– Привет, – сказал он. – Не узнал, наверное?

– Отчего же, – любезно ответствовал я. – Дмитрий Дмитриевич Лопухин, краса и гордость группы ДМ-1.

– Потрясающе,– засмеялся Дмитрий Дмитриевич. – Как твоя мужественная жизнь?

– Регулярно, – сообщил я. Я не люблю этих обязательных формальностей. Может быть, поэтому большинство моих бывших однокашников считали меня человеком несветским.

– Рад за тебя, – сказала гордость группы. – Ты знаешь, у меня к тебе дело…

– Э, нет, Димочка, – я старался выдерживать все тот же любезный тон. – Никаких дел до сентября. Это принципиально.– Тут меня осенило, и я начал быстренько прикидывать, какое же дело может быть ко мне у Д.Д. Лопухина, человека, насколько я помнил, глубоко благополучного и, в отличие от меня, пошедшего по стезе большой науки.

– Это не совсем обычное дело, – замялся ДД. – Но очень спешное и, по-моему, чертовски интересное… Кстати говоря, Ким, ты по-прежнему интересуешься своими доколумбовыми индейцами?

– А что, есть связь? – автоматически спросил я.

– Есть, – коротко ответил он и замолчал.

Я мысленно закряхтел и зачесал в затылке. Д.Д. Лопухин заинтриговал, а уж упоминание об индейцах и вовсе походило на запрещенный прием – если у меня и остались какие-нибудь склонности к научным штудиям со времен Университета, то лишь в этой области. Причем здесь я опускался до оголтелого фанатства, и ДД это, кажется, знал.

– Хорошо, – сказал я. – Я с удовольствием тебя выслушаю…

Тут я замялся, потому что стал соображать, в какой же день можно безболезненно уделить часок старому однокурснику, но он опередил меня.

– Если ты не возражаешь, я подъеду к тебе сейчас. Это удобно? – быстро спросил он и повторил: – Дело очень срочное.

Мой Хэммет накрылся медным тазом, понял я. И сказал:

– Ты помнишь адрес?

– Да, – обрадовался Лопухин. – Я подъеду через час, хорошо?

– О'кей, – обреченно отозвался я и повесил трубку.

Несмотря на внешнюю хамоватость, развившуюся у меня за последнюю пару лет вращения в псевдоделовых кругах, я очень мягкий и подверженный чужому влиянию человек. Тряпка, одним словом. Дюдя, как ласково называла меня одна подруга из порта Находка. Я могу отшить навязчивого Косталевича, но объяснить интеллигентному Д.Д. Лопухину, почему я не хотел бы с ним сегодня встречаться (да что там с ним – вообще ни с кем, кроме Наташи), я не в состоянии. Врать про неотложные дела я не хочу – не люблю вообще обманывать людей, а уж по таким мелочам – тем более. Объяснять про Хэммета смешно, ДД подобной литературы не признает, мне он почему-то запомнился задумчиво сидящим на самой верхотуре аудитории номер 6 с изящно потертым томиком «Au recherches du temps perdu» Пруста. И потом, было все же интересно, какие дела могут быть у меня с такими людьми, как Д.Д. Лопухин.

Он приехал ровно через час. Я наблюдал из лоджии, как он аккуратно паркует свою элегантную серую «девятку» у детского городка, вылезает, хлопнув дверцей, тощий, похожий на журавля в очках, и движется к подъезду. Поскольку мне редко доводилось рассматривать его сверху, я удивился, заметив на голове ДД небольшую плешь. Все-таки лысеть в неполные двадцать семь –это пижонство.

До моего восьмого этажа он добирался минут десять. Как это обычно бывает у нас в доме, не работал ни один лифт, и бедняге ДД, не привыкшему, вероятно, к физическим нагрузкам, пришлось туго. Когда я открыл ему дверь, он стоически улыбался, но мой опытный глаз без труда углядел невытертые капельки пота на мастерски подбритых висках.

Мы пожали друг другу руки и обменялись парой банальных фраз о происшедших с нами за последние два года изменениях. Я не удержался и брякнул что-то вроде «а ты, брат, лысеешь». Это вызвало у ДД некоторое удивление, что, принимая во внимание довольно существенную разницу в росте (180 см у меня и 197 у него) было вполне нормальной реакцией. Он пробормотал какую-то несуразицу о кислотных дождях и радиационном фоне, а я подумал, что это, наверное. мозги лезут наружу от усиленного умственного труда, но вслух, к счастью, не произнес.

– Великолепно! – воскликнул ДД, когда мы прошли в комнату. Собственно, он был у меня только на новоселье и видел лишь голые стены да подушки на полу вместо стульев. – Сколько воздуха! Простор! Ты по-прежнему один живешь?

Я кивнул. За те два года, что я здесь живу, у меня еще ни разу не возникало желания поселить в моей уютной квартирке кого-либо еще. За исключением Наташи – ну, да это и не исключение вовсе, тем более, что селиться здесь не хотела она.

– Компьютер? – удивился ДД, проходя в дальний конец комнаты, где стоял мой рабочий стол. – Э-э… какой модели?

Только дурак бы не понял, что он собирался спросить, зачем мне вообще компьютер, но вовремя спохватился. Я подыграл ему и сделал вид, что я и есть тот самый дурак.

– 386 IBM. Очень неплохая машинка.

Вопросов по компьютеру больше не последовало. ДД повернулся к стеллажам и некоторое время рыскал взглядом по книжным корешкам, надеясь что-то отыскать. В конце концов он нашел искомое, и лицо его приобрело довольно глуповатый вид (а может, это мне от зависти показалось: я всегда комплексовал, сравнивая наши с ним интеллектуальные весовые категории).

– Да, вот, – сказал он удовлетворенно. – Инки.

У меня там, действительно, была целая полка с книгами по доколумбовым цивилизациям Америки, и на этой полке действительно немало книг по инкам. Взгляд ДД был столь плотояден, что я на всякий случай сказал:

– Не продается.

– Неплохая подборочка, а? – спросил он лукаво. Я кивнул, глядя на него с легким недоумением. Тут он повернулся ко мне и с ловкостью провинциального фокусника извлек из кармана пиджака твердую фотографическую карточку.

– Ты можешь определить, что это такое?

Логической связи в его словах я не заметил, но это было неважно. Чертовски приятно, когда с таким вопросом к тебе обращается гордость нашей науки, действительный член Союза Молодых Историков (даже, кажется, секретарь), кандидат исторических наук (и, наверное, в близком будущем доктор), специалист по истории древнего мира, бывший лучший студент курса Д.Д. Лопухин.

Я взял фотографию и сказал:

– Думать нечего. Череп из горного хрусталя, предположительно культура майя, хотя я лично не согласен, обнаружен американским археологом Хеджессом в древнем городе Лубаантуне на полуострове Юкатан в Мексике, в двадцатых годах, по-моему… Выполнен при помощи какой-то неизвестной нам техники, вряд ли жившие еще в каменном веке майя могли сами создать такую штуку… Ну, что еще… Шлифовка отдельных частей черепа и внутренняя структура кристалла позволяют использовать его как «волшебный фонарь» – если под череп поместить свечу, то из глаз начинают исходить лучи, проецирующие на стены изображения.

Я замолчал и посмотрел на ДД. Он довольно улыбался, и я подумал, что меня провели на мякине.

– Внимательней смотри, – сказал Лопухин.

Тут я уставился на фотографию (это был моментальный снимок камерой «Полароид») и увидел, что череп стоит на каком-то грязном столе, причем под него подстелена газета «Правда» с жирным пятном на месте передовицы. Череп из Лубаантуна, насколько мне было известно, хранился в Британском музее. Представить себе, что в этом прославленном учреждении экспонаты содержатся подобным образом, было свыше моих сил.

– Ты меня лечишь? – спросил я.

ДД растерялся.

– Что?

Ах ты, Господи, спохватился я, он же и слов-то таких не знает…

– Ты меня разыгрываешь?

– А… Нет. Я снял это неделю назад в Малаховке.

– Ага, – сказал я, возвращая снимок. – А книжек из Александрийской библиотеки ты в Малаховке случаем не видел?

ДД странно взглянул на меня.

– Ким, это очень серьезно.

– Да, я понимаю. (на самом деле я ничего не понимал. Было совершенно ясно, что Лопухин зачем-то меня разыгрывает, но зачем – я не знал и знать не хотел. Пропал день, подумал я тоскливо. Господи, ну что же мне не везет-то так?) Хочешь, я тебе объясню, что это такое? Это пластмассовая игрушка какого-нибудь тайваньского производства. Или стеклянная пепельница оригинальной формы. И тебе абсолютно незачем было тратить на нее полароидную карточку.

– Ему шесть тысяч лет, – твердо сказал Лопухин. – Если не девять.

Я засопел, боюсь, довольно угрожающе. Я всегда считал терпение одной из основных своих добродетелей, но тут, по-моему, случай был клинический.

– Дим, давай-ка лучше чего-нибудь выпьем. Я коктейль могу приготовить…

– Потом. Поверь мне, Ким: это действительно очень древний череп. Двойник того, из Лубаантуна. И он действительно здесь, в Москве. Неужели тебя не интересует это хотя бы в чисто теоретическом плане?

Тут у меня впервые шевельнулось легкое подозрение, что он говорит серьезно. Да и не стал бы такой солидный мэн как ДД тратить время на глупые шутки.

– Садись, – сказал я, толкая его в кресло и устраиваясь на краешке стола – это моя любимая поза. – И все подробно рассказывай.

ДД сложился в кресле почти пополам и стал похож на циркуль, который запихнули в готовальню.

– Я не могу тебе всего рассказать, Ким. Я сам почти ничего не знаю. Этот череп принадлежал одному знакомому моего деда. До войны они встречались где-то в Туве, дед был там начальником археологической экспедиции. Там, в Туве, дед впервые увидел череп и получил доказательства его подлинности.

– Какие доказательства?

– Не знаю! Это сейчас неважно. Потом, после войны, деда посадили. Кажется, какую-то роль в этом сыграл тот его знакомый… – тут он остановился и некоторое время собирался с мыслями. Мне надоело ждать, и я резко сказал:

– Дальше!

– Дальше… Не так давно дед случайно узнал, что тот человек жив и здоров. Ну, вполне понятно, что он решил его разыскать. В результате… –он снова замялся и неопределенно помахал фотографией.

– В результате ты нашел череп в Малаховке, – закончил я.

– Прекрасная история. Главное, правдоподобная. Ну, а я-то здесь при чем, Димочка?

– Я хотел бы попросить тебя об одном одолжении, Ким, – выдавил из себя ДД и опять надолго замолчал.

Я благосклонно помахал ногой.

– Ну?

– Одним словом, это очень деликатный вопрос, понимаешь, я не совсем уверен, что мое предложение тебе понравится…

Боже, как я не люблю все эти интеллигентские выверты! ДД, наверное, мычал и телился бы еще час, но тут я слез со стола, подошел к нему вплотную и сказал:

– Короче, Склифосовский.

Он метнул на меня испуганный взгляд и убитым голосом выговорил:

– Ким, мне очень нужен этот череп.

Я присвистнул. Вот чего я не ожидал от благородного ДД, так это того, что он заявится ко мне с обыкновенной наводкой. O tempora, o mores!

– Ну и что? – спросил я спокойно.

– Видишь ли, ты только не обижайся, но ты же прекрасно понимаешь, что я категорически не способен на такого рода мероприятия… У меня просто не получится…

– А я, по-твоему, способен? Спасибо тебе, родной.

Выгнать бы его пинками, подумал я злобно. Скотина неблагодарная.

– Ким, – прочитав мои мысли, вскричала скотина. – Я не имел в виду ничего оскорбительного! Правда, я сам бы полез туда, но ты же можешь вообразить себе, что из этого получится!

Я вообразил, и мне сразу стало легче.

– Ты понимаешь, что толкаешь меня на банальную квартирную кражу? – любезно осведомился я. – Мелкую такую, примитивную уголовщину?

– Нет, – ответил ДД сразу же, – это не кража.

– А что?

– Возвращение вещи ее законным владельцам.

– Вам с дедом?!

– Нет. Не спрашивай меня, ради Бога, ни о чем! Это сейчас совершенно неважно!

– А на суде это тоже не будет важно?

Он захлопал глазами.

– Ким, но ведь не будет никакого суда… С этой стороны тебе вообще ничего не грозит.

– Очень интересно, – сказал я. – Ну и что конкретно от меня требуется?

Лопухин облегченно вздохнул.

– Я все подготовил, – с этими словами он вытащил из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист плотной бумаги. – Вот, возьми, это план.

Я взял бумагу и развернул. На листе умело – сказывалась археологическая практика – был нанесен план дачного поселка с подробными комментариями. Один дом, стоявший на отшибе, был обведен красным кружком.

– Череп хранится в этом доме, – пояснил ДД. – Где именно, я не знаю. Твоя задача, Ким, – проникнуть в дом в отсутствие хозяина, найти череп и унести его с собой.

– Одну минуточку, – перебил я. – А почему, собственно, ты думаешь, что именно я могу выполнить такую работу, а? У меня что, на лбу написано, что я специалист по дачным кражам?

– Да нет, Ким, ну что ты, – бормотнул Лопухин смущенно.

– Может, тебе кто-нибудь что-нибудь про меня рассказывал? – вкрадчиво осведомился я. – Может, кто-то дал тебе рекомендации?

– Да, – сказал ДД, вздохнув. – Да, мне рекомендовали тебя.

– В качестве мелкого воришки?

– Hет, как человека, способного на рискованные дела.

– Безумно интересно. И кто же дал мне столь лестную характеристику?

Это действительно было интересно. Люди, которых я знал по Университету, как правило, не имели представления о моей работе, а с теми, кто был в курсе, Лопухин вряд ли мог встретиться на заседании Союза Молодых Историков.

ДД поднял на меня свои честные подслеповатые глаза и мужественно, словно партизан на допросе, ответил:

– Я не могу назвать тебе его имя.

Я улыбнулся циничной улыбкой выпускника иезуитского колледжа Вальтера Шелленберга и сказал:

– В таком случае говорить нам более не о чем. Хочешь коктейль?

– Это непорядочно… меня просили… – вяло сопротивлялся ДД.

– А порядочно предлагать мне такую грязную работу? – рявкнул я. – Лопухин съежился, насколько вообще может съежится почти двухметровая жердина.

– Кто тебе наплел эту чушь?

– Кулаков, – раскололся, наконец, Лопухин. – Сашка Кулаков. Но он просил…

Теперь все стало на свои места. Ну разумеется, Сашка Кулаков, трепач и сплетник, мажор из мажоров, кошмар нашего курса. Когда-то давным давно, еще в начале моей карьеры, я сдуру посодействовал ему в решении одного пустякового вопроса (начистил пачку двум лохам из «Чайника») и страдаю с тех пор неимоверно. Все слухи и легенды, которые ходили обо мне в стенах нашей альма-матер, обязаны своим появлением именно ему. Периодически он всплывает на моем горизонте, как воплощенное свидетельство моей юношеской глупости.

– Значит, Кулаков, – повторил я. – Ну и что же он еще про меня рассказывал?

– Он сказал, что ты работаешь… м-м, ну, словом, за деньги выполняешь разные деликатные поручения. Что ты известен в определенных кругах как солдат удачи. Честно говоря, я очень удивился, я ведь совершенно не знал, что ты делал после распределения, но подумал…

– Достаточно, – перебил я. – Ладно, Дим, чего уж там. Это правда.

– Я понимаю, ты работаешь за деньги… – заторопился ДД. – Мы с дедом решили, что в состоянии заплатить тебе две тысячи. Если нужно больше… я, к сожалению, не знаю твоих расценок…

Довольно жалкое это было зрелище – Дмитрий Дмитриевич Лопухин в роли моего нанимателя. Когда тщеславие мое было полностью удовлетворено, я сказал:

– Денег с вас я не возьму.

– Ты хочешь сказать, что сделаешь это бесплатно? – осторожно удивился Лопухин.

– Я не работаю бесплатно, Дима.

– Что это значит? – он повысил голос, как будто уже имел на меня какие-то права.

– Это значит, что я отказываюсь, – объяснил я, отдавая ему листок со схемой. – Да, я действительно выполняю время от времени разные деликатные поручения, но я не вор. Запомни, Дима – я не вор. И не собираюсь менять свои принципы.

Он молчал и смотрел на меня глазами обиженного ребенка. В какой-то момент мне стало жаль его, и я уже совсем было собрался дать ему телефон одного профессионала, но вовремя одумался. В конце концов, его проблемы –это его проблемы. Я не благотворительное общество.

Потом он кашлянул и поднялся из кресла. Я слез со стола и приготовился его проводить. Не люблю я так отшивать людей, да уж что поделаешь.