Текст книги "Стать человеком"

И в чем же он виноват? Неужели в том, что напрочь лишен таланта? Да разве это повод, чтобы отказаться от предложенных радостей? От хмельных капель славы, от восхищенных взглядов влюбленных идиоток? Конечно, нет. Ведь даже дурак станет мудрецом, если это всех устроит. Или устроит того, кто решает за всех.

Удобная ложь. Ложь не одного, ложь многих. Иногда очень многих. Возможно, – всех. Когда никто не хочет правды. Но что же это за правда, если ее не хотят знать? И что это за жизнь, если в ней нет места правде? Самая обычная, по всей видимости. Человеческая. Моя? Как приятно сейчас было бы солгать. Нет! Не моя! Их! Этих недостойных моего взора!

Но, верно, не такой я еще и человек, чтобы утонуть в собственной лжи. Или в любой другой. Хотя, конечно, забавно было бы посмотреть, как я барахтаюсь на поверхности, пытаясь схватится за несуществующий спасательный круг.

– Какое, наверное, счастье – обладать таким талантом! – Аня продолжала восхищенно наблюдать за жестикуляцией художника.

– Счастье или бремя? – я перевел взгляд на стену, отделка которой заняла меня больше висящих рядом работ.

– Почему бремя? – на этот раз спросила Саша, возможно, потому, что Аня меня просто не услышала.

– Так ведь придется заплатить, – я мрачно ухмыльнулся. – Иногда втройне.

– Отчего же так дорого? – вступил в разговор Безладов. – Порой достаточно пары звонков.

– Так я про другой талант, Володя. Который не для них, который для себя.

– А вы за свой заплатили? – Аня наконец оторвалась от своего кумира.

– Что вы! – я засмеялся. – Ни копейки! Просто не за что. Это не талант – обычное трудолюбие.

– А что же тогда талант?

– Талант – это то, что заменит тебе все остальное, – я по возможности тонко улыбнулся.

– Неужели все?

Я вежливо кивнул.

– А вы бы хотели обладать всем, Платон? Просто так, без таланта, – Аня приглашающе засмеялась.

Когда-то я уже владел всем и не думал, что смогу обходиться меньшим. Но что подразумевает человек, говоря обо всем? Уж точно более умеренный вариант? Насколько умеренный? Крайне, крайне умеренный. Богатство, власть, слава. Иногда еще вспоминают о здоровье. Как правило, именно в тот момент, когда его начинает не хватать.

Что еще? Немного разных причуд, немного ошибочных идеалов. Вот оно и все! Так хотел бы я обладать всем? Здесь об этом редко задумываются. Просто хотят, просто желают. Такая смешная человеческая алчность. Или необходимая человеческая алчность? Ведь в чем альтернатива? Альтернатива всему? Ничего? Что-нибудь? Хоть что-то? Это звучит гораздо менее привлекательно. И есть подозрение, что не только звучит.

– А вам не кажется, что это слишком много? – Я с легкой иронией посмотрел на свою собеседницу.

– По-моему, в самый раз! – она ожидаемо рассмеялась. – Много не мало!

Я согласно усмехнулся в ответ. Вот и вся аргументация. С одной стороны, бескомпромиссно надежная. С другой, – невыразимо поверхностная. Ведь избыток может стать не менее опасным, чем недостаток. Но эту опасность замечают далеко не сразу. Если вообще замечают.

– Я бы не хотел обладать всем, – я мягко улыбнулся. – Ведь тогда я бы вряд ли встретил вас.

Девушка удивленно вскинула брови, явно не понимая, насмешка это или комплимент. Положение спас Безладов, разлив по бокалам остатки шампанского и продекламировав какой-то дежурный, но красивый тост. Я поспешил вставить галантную ремарку, и лица наших дам вновь озарили оживленные улыбки – предвестники жарких, звенящих ночей.

Я допил шампанское. Скоро я буду пьян и бестревожен. Скоро мне будет плевать на то, что я человек. Я приму это на краткое, беспамятное время. Я буду жадно, ожесточенно желать еды, вина, женщин. И я буду наслаждаться уже одним желанием. Простым предвкушением обладания.

В этом суть человеческой алчности. В возможности, в желании. Ведь алчность проходит не тогда, когда ты получаешь то, что хочешь. Она проходит, только когда ты перестаешь хотеть. Никогда?

Тем временем Аня извивалась возле очередного творения. Это был натюрморт. Из свиной печени и ананасов, как мне показалось. Однако называлась работа «Залив грез». Значит, все-таки пейзаж.

– Давно я не видела столь вдохновенной живописи!

Вдруг сквозь все маски, все веселье прорвалась обычная ослепшая злость. Густая, мрачная скука.

– Это не живопись, это бред пьяного маляра, – я устало посмотрел на застывшую в изумлении девушку.

– Но вы же говорили…

– Я лгал.

– Лгали? Почему?

– Потому, что я человек.

Она не поняла, а я не был намерен объяснять. К чему объяснять океану, что в нем полно воды? Я развернулся и направился в сторону бара, где вновь застал моего друга-поэта.

– Что ты там говорил про меланхолию?

– Созрел? – Перелесов расхохотался и потребовал сто коньяка. Как выяснилось, для меня.

– Угощаю!

Я сделал глоток и болезненным взглядом посмотрел на Мечеслава. Последний был до отвращения весел и влюблен в жизнь.

– Я как раз собирался в одно занимательное место, – Перелесов скосил на меня хитрый, пьяный глаз. – И, так и быть, готов взять тебя с собой.

– Притон укуренных поэтов?

– Там еще и пара поэтесс найдется.

– Поэтессы мне всегда нравились больше.

– Тогда в путь, Шура! – Перелесов залпом опустошил свой бокал. – А то слишком дорог сегодня хороший коньяк.

– А сколько бы ты выпил, если бы он вдруг стал бесплатным?

– Я думаю, меньше, чем мне того бы хотелось, – Мечеслав мечтательно прикрыл глаза. – Но сомневаюсь, что ушел бы обиженным.

Я усмехнулся и приступил к опустошению собственного бокала, краем взгляда наблюдая, как к бару приближается явно разочарованный Безладов. Коньяк я допил раньше.

– Ну, спасибо…Платон! – Владимир явно был в недобром расположении духа. – Что за философские капризы в разгар языческих плясок вечернего города? Начал играть – играй до конца, – чуть менторски закончил он и задумчиво посмотрел на полный выпитого коньяка бокал.

– А я смотрю, изрядно ты постарел, Вова, – Перелесов обвиняюще указал на Безладова пальцем. – Разучился слать всех и каждого к чертям, огням и ангелам. Разучился уходить красиво.

– А ты меня поучи! – у Владимира с Мечеславом отношения были неровные. – Красиво уползать – это ты умеешь.

– Все мы ползаем, Вова. Еще ни один не взлетел.

– Прости, Володя, – я в целом понимал, что был не совсем прав с точки зрения социального товарищества. – Как-то душно стало. Как-то тоскливо.

– Да ладно, – Безладов уже успокоился. – Было бы, о чем жалеть. Но с тебя пиво. И продолжение вечера. В этот раз Эльвира явно перестаралась. Паренек не тянет даже на троечника Репинки.

– Слава предлагает поэтический вечер.

– Это там, где много дешевого портвейна и экзальтированных барышень? Я однозначно – за.

– Ну так поползли, прозаики! – Перелесов первым поднялся со стула. – Пока там еще что-то осталось.

Апрельский вечер был свеж и ненавязчив. Город мчался сквозь него, не замечая пленительных сумерек лукавой весны. Не до нее сейчас ни ему, ни тем более – мне. А до чего мне сейчас? Ну до чего? До портвейна? До женщин? До недостижимых крыльев? Здесь так мечтают о крыльях. Интересно, для того, чтобы летать или чтобы улететь? Может, пора и мне начинать мечтать о них?

– Пешком минут двадцать, – Мечеслав с наслаждением закурил новую сигарету. – Или для вас это неподъемный маршрут?

– Пройдемся, освежим голову, – Безладов снова был в благодушном настроении. – Тем более погода позволяет.

Я равнодушно кивнул, и мы пошли по залитой бледным светом улице. Я бездумно шагал, старательно заставляя себя забывать все то, что невозможно было забыть. Заставляя держать на короткой цепи ревущую, огнедышащую ненависть. Как мало мне сейчас было этой жалкой, ни на что не способной ненависти. Как хотел я заменить ее на другую – грозную, обрекающую. Как хотел я несбыточного.

Спустя обещанные двадцать минут Мечеслав свернул в темный переулок, и мы закружили в изгибах неторопливо гудящих московских двориков.

Темный подъезд, темная лестница, темная дверь на третьем этаже. Все темное. Дайте же немного света!

На! Получай свой свет, шум, гам! И не говори, что мало, а то получишь еще. До краев, до луны, до солнца.

– Слава! – к нам протуберанцем бросилась яркая полноватая женщина с манерами древнеримской гетеры.

– Виолетта! – Перелесов раскрыл дрогнувшие объятия.

Через пару минут взаимного восхищения Мечеслав удосужился представить эпатажной хозяйке своих спутников. Оказалось, что Владимира Виолетта даже читала, а вот обо мне, к сожалению, не слышала, но уверена, что скоро обязательно услышит. Мне бы ее уверенность.

А потом в головы ударил джаз, дым, смех. В большой комнате-студии веселилось десятка полтора человек. Трезвых здесь не было. Здесь они были ни к чему. Виолетта громко отрекомендовала нас обществу и утащила Мечеслава знакомиться с неким «невероятно интересным человеком». Безладов отправился на поиски алкоголя, а я подошел к небольшому столу, за которым ютились несколько картежников.

За столом шла партия в преферанс, и велся ленивый, но едкий спор о религии. Хотя нет, не о религии даже – о вере. Интереснейшее человеческое свойство – верить. Во что? Да во все. В вечную жизнь, в высший разум, в заселенные небеса, в сусликов-вампиров. Вера спасает от обыденности, от одиночества, от пустоты завтрашнего дня. Мгновенно делает тебя избранным. Только ты и твои грезы. Грезы, которые всегда с тобой. Которые никогда не предадут. Быть может, если только ты станешь немного умнее. Или немного циничней. К сожалению, одно часто приходит на помощь другому.

Лысоватый бородач с серьгой в ухе взял прикуп, выругался и бросил карты обратно. Однако спор, несмотря ни на что, продолжил.

– Бог есть, Аркаша! Ведь не может же он нас оставить один на один с дьяволом! А относительно присутствия дьявола у меня существуют совершенно неопровержимые доказательства.

– И какие же?

– Тебе еще раз показать прикуп? Шесть червей!

Упомянутый Аркаша возмущенно махнул рукой и с видимым удовольствием завистовал. Похоже, для бородатого наступали не лучшие времена. Он еще раз жалобно посмотрел в свои карты и сделал глоток из стоящего рядом бокала с чем-то очень похожим на коньяк.

– А вы что думаете, уважаемый? – он неожиданно обратился ко мне. – Есть ли бог за этими облаками?

– Даже если и есть, нас он вряд ли заметит. Что ему до суеты человеческой? – Я по возможности тонко улыбнулся.

– Интересная позиция, – беседа занимала бородатого несравненно больше, нежели насквозь проигранный контракт. – Значит, он есть, но не для нас?

– Версия ничуть не хуже других.

– Я бы сказал, лучше многих!

– Возможно, и так!

– Ходи, Лева! – вистующий явно предвкушал очередную взятку.

– Без двух! – Лева бросил карты на стол. – Только и в этой версии есть коренной изъян!

– И где же он?

– Он в том, что весь смысл веры в относительной близости бога. В том, что он слышит и видит нас. Ведь это наш бог.

– Может быть, в вере нет смысла?

– Верую, ибо нелепо! – мой собеседник усмехнулся. – Вы прагматик, – он покачал головой. – Причем законченный.

– Осуждаете?

– Не завидую. Человеку тяжело без веры.

– Человеку всегда тяжело. Без счастья, без денег, без друзей, без любви, без побед. Плюс один по сути ничего не меняет.

– Вы циник.

– Причем законченный.

– Хотите сигару?

– Ваше утешение для законченных циников?

– Просто лишняя сигара.

От сигары я, конечно, не отказался, но и курить тут же не стал. Не любил я курить в шумной толпе. Предпочитал блаженное уединение. Но незадачливый преферансист не выпускал меня из своего поля зрения. Он желал знать о боге. Не о том, который перед ним. Но о том, которого он никогда не увидит.

– Но в принципе вы можете предположить существование бога?

– Конечно, могу. Правда, он будет изрядно отличаться от канонических воззрений.

– Тем, что ему плевать на людей?

– Во-первых, не плевать, он просто не знает об их существовании. А во-вторых, не может у бога быть столь примитивных целей, как спасение или кара человечества. Он бог! Он выше звезд и старше вечности! При чем здесь люди?

– Кто-нибудь всегда при чем, – Безладов протянул мне бокал с коньяком. – Что-то ты сегодня заводной, Саня. Тревожный, как насморк.

– Лестное сравнение, – я выпил коньяку. – Как тебе здесь?

Мы отошли от стола, за которым Лева собирался играть мизер. Судя по очередному «удачному» прикупу, помочь ему в этом мог только его желанный бог. Такой близкий и такой недостижимый.

– Богема… – Владимир чуть скривил губы. – Слишком много ненужной тоски в глазах.

– А сам-то ты кто?

– Я – профессионал.

Я с усмешкой кивнул и допил коньяк.

– Александр! – ну вот, теперь религиозный картежник знает мое имя. – На мгновение!

– Как мизер? – я подошел к задумчиво смотрящему на меня преферансисту.

– Сел. Но без «паровозов», – он помолчал. – Я вот что хотел сказать. Неважно, знает бог о нас или не знает. Важно, что мы знаем о нем. И он нам нравится. Именно такой, какого знаем мы. Возможно, другой нам и не нужен. И может, даже хорошо, что он не в курсе. Про все это… – мой собеседник замолчал и снова потянулся за картами.

Я тихо отступил. Вот так. Им все равно, кто он, когда прощает их грехи. Им важно, что грехи прощены. Бог простил! И как легко сразу на сердце. Как светел и чудесен новый день. Как много еще можно успеть, а в конце мудрый ангел откроет перед тобой райские врата. Как мало им надо от бога. И как рады они этой малости.

– Посмотри, какие рюмки, Шура! – Перелесов вырос из-за спины. – Посмотри, какие красивые!

Я недоуменно взглянул на вполне ординарные рюмки с разлитой в них водкой.

– Красивая рюмка – это полная рюмка! – назидательно произнес Мечеслав и вручил мне одну. – За ночь! Хорошая ночь, веселая!

Он опрокинул свою и тут же исчез среди соседей по ночи. Я подумал и поставил рюмку на подоконник. Водки не хотелось. Хотелось курить. Тем более у меня наконец-то появился достойный повод.

Я незаметно вышел из квартиры и спустился в темный, холодный двор. Немного постоял, собирая разбегающиеся мысли, а потом сел на скамейку и неторопливо раскурил пожертвованную мне пухлую гавану. В голове мельтешили феи. И откуда во мне столько неуклюжей поэзии? К сожалению, в этом разобраться так и не довелось. Затылок пронзила ослепляющая боль, и я упал на мягкую землю.

Очнулся я явно быстрее, чем того требовал сюжет. Двое крепких парней еще обшаривали мои карманы. Один из них увидел, что я открыл глаза, и с глумливой усмешкой приставил к моему горлу нож.

– Лежи, падла! – он с видимым удовольствием поиграл лезвием. – Не суетись!

– Может, еще раз его? – второй бегло осмотрел мой кошелек и, похоже, остался разочарован.

– Не, он смирный. Ты ведь смирный, терпила? – грабитель снова усмехнулся. – Бери часы и валим!

Они сняли с меня часы и пропали в темноте.

Было больно, было обидно, было страшно. Человеку. Но бог не чувствовал боли, не знал обид и не помнил, что такое страх. Бог желал карать. Ибо никто не смеет касаться бога.

Я повернул голову. Совсем рядом лежал камень. Сойдет. Превозмогая боль и головокружение, я встал, поднял камень и побежал на казнь. Далеко они уйти не успели. Я нагнал их через полминуты, ориентируясь по шаркающим звукам.

Когда они обернулись, я был уже совсем рядом. Наверное, они удивились. Я прыгнул и со всей силы ударил камнем по голове ближайшего из них. Треск пробитого черепа, брызги крови, все по плану. Второй потянулся за ножом или пистолетом. Не успел. Я опередил его едва ли не на мгновение. Но опередил. Он подставил руку, и удар получился смазанным. Он зашатался, я ударил еще раз. Грабитель упал еще живой. И живым он оставался еще целую секунду.

Здесь для этого нужно много людей. Нужны доказательства, прокуроры, адвокаты, судьи. Но богу не нужен иной судья, кроме него самого. Он казнит своей волей. И он не умеет прощать.

Человеку тяжело убивать. Тяжело прикасаться к смерти. А вот богу убивать легко. Он редко видит смысл в любой жизни, кроме своей. А уж смысл этой жизни. Я удовлетворенно улыбнулся. Я все еще был богом. Пускай пьяным, грязным и избитым. Но этот мир не достоин и такого.

Бог улыбался, но вот у человека определенно возникли проблемы. Человека назовут убийцей и посадят в тюрьму. Посадят за то, что он не стал терпеть. И назовут это правосудием. По-своему верно. Простое решение. О простых решениях редко жалеешь. Они кажутся очевидными. Других ведь даже не заметишь.

Между тем как раз мне сейчас бы не помешало несколько простых решений. На руках и одежде кровь, рядом два свежих трупа. Задача для тех, кто углубленно изучает криминалистику.

Я ограничился тем, что надел перчатки и оттащил тела в ближайшие кусты, попутно забрав часы и кошелек. Потом поднял орудие убийства, разбросал ботинками окровавленные клочки грязного снега и, беспокойно озираясь, направился обратно в квартиру (подобрав по пути толком не раскуренную сигару). Дверь за мной никто не закрывал, и я, так никем и не замеченный, без лишних сомнений прошел в ванную комнату.

Курка у меня была кожаная, так что смыть кровь удалось довольно легко. Пара капель попала на рубашку, но их было почти незаметно. Джинсы тоже сильно не пострадали. Даже рана на голове практически перестала кровоточить. Все для меня! Я тщательно вымыл лицо и руки, вздохнул и вышел из своего укрытия. К некоторому облегчению отсутствие мое заметил только Безладов.

– Где был? – Владимир невозмутимо пил коньяк в обществе богемы с тоскливыми, но довольно красивыми глазами.

– В ванной. Похоже, немного перебрал.

– Что-то ты сегодня быстро.

– Бывает.

– Ничего, главное – не сдаваться.

Я оставил Безладова с его новой возможностью и немного покрутился среди смеющихся, шумящих, спорящих людей. Что и говорить, жалкое времяпрепровождение. Леве наконец улыбнулась удача, и он вышел сухим из тройных распасов, чему теперь громко радовался, воздавая неумелые хвалы своему добродушному богу. Мечеслав читал что-то из личного репертуара группе утомленных барышень и, как ни странно, имел определенный успех. А у Владимира, похоже, окончательно оформились планы на вечер. Вернее, уже на утро.

Мне больше нечего было делать здесь. Я хотел спать. И я хотел спать один. И еще я очень не хотел просыпаться. Я коротко попрощался, вышел из дома и пошел ловить ночного извозчика. Будем надеяться, завтра в мою дверь не постучится хмурый старлей.

Минут пять я стоял на запорошенной фонарным светом дороге, пока меня не подобрал загорелый юноша на потрепанной мазде. Я дал ему четыре сотни, и он повез меня домой. К пустому холодильнику. К недописанной рукописи. К горькой правде. И к новому дню. Нет! Только не домой!

– Останови здесь!

Машина затормозила возле безрадостного вида гостиницы. На другую у меня не хватило бы денег. Я снял самый дешевый номер и немного посидел на упругой кровати, глядя в черное окно. Я не заметил, как сон утащил меня на дно своего шепчущего омута.

Просыпаться мне, конечно, не стоило. Страшно болела голова. Безумно хотелось пить. Вот они – печали бывшего бога. Я с трудом сел на кровати. Я ненавидел даже эту кровать. Что же будет дальше?

А дальше у меня было только два варианта. Первый очевиден. Вернуться домой, взяться за работу, тихо жить и тихо, безжалостно умирать. И еще был второй. Красивый. Перестать быть человеком.

Не для них, конечно, лишь для себя. Но нужен ли мне кто-то иной. Нет! Нет! Двести тысяч аккордов нет! Значит, пусть будет так!

Вот теперь я мог ехать домой. Ведь это был не мой дом. Теперь можно дописать книгу. Это не моя книга. И можно без скорби смотреть в глаза всем этим странным существам. Ибо я не один из них. Ну а ненависть? Она пускай остается. Пускай согревает меня от ледяной тоски за углом.

Через полчаса я шел по полноводной московской улице и не думал о том, кем я стал. Уже не бог, еще не человек. Что же ближе. Я знаю, что ближе. И я, как могу, ухожу от этой близости. Как долго мне будет удаваться уходить? Пусть будет хотя бы недолго.

Через час я был дома. Дома у Сашки Волковского. Я без аппетита поел и без лишних раздумий включил ноутбук. Ну что, моя смешная фантазия, я снова с тобой. Слишком мало мы не виделись. Никто из нас не заскучал.

Болела голова. Ну, это ничего. Человек будет терпеть. Будет терпеть столько, сколько я скажу. Столько, сколько будет угодно богу.

Ну а ты? Ты еще любишь ее? Беспредельно! А ты его? Необратимо! Вот так категорично? Но вы забудете друг друга. Сделаете то, чего никогда бы не сделал человек. И вы не будете об этом жалеть. В вас не останется жалости. Вы отдали этой любви все, но ей надо было гораздо больше. Слишком много на вас двоих.

И вы, конечно, не согласитесь со мной. Но кто спросит вашего согласия? Кому нужно согласие придуманных людей, если его не хватает на живых. Так что вы забудете, но не сейчас. Не сегодня. Сегодня вам предстоит последняя ночь из огня и ненависти. Последние мед и горечь поцелуев. Последний аккорд гениальной, недописанной симфонии.

Я долго писал ни о чем и ни для кого. Получилось, как мне показалось, неплохо. Непонятно, но это даже хорошо. Ведь приятно, прочитав что-то непонятное, потом рассказать всем, о том, что все прекрасно понял? Очень приятно. Ну так вот вам! Наслаждайтесь!

Оставался еще непредсказуемый финал! И что же в нем будет непредсказуемого? Кто-то умрет? Это, пожалуй, самый предсказуемый финал из всех. Кто-то простит? Слишком уж жаждут они прощения. Не дам! Кто-то поймет, что все было зря. Вот! Вот уже что-то стоящее. Человек никогда не скажет, что его любовь была зря. Не посмеет. Но я посмею. Печальный будет финал. Но финал, пожалуй, всегда печален. Так или иначе. Все!

Я с силой захлопнул ноутбук. Я вдруг со всей ясностью понял, что уже давно занимаюсь тем, что жду. То есть провожу время за самым распространенным занятием в этом мире. Здесь всегда ждут. Ждут и надеются, ждут и боятся, ждут и сомневаются. И, наконец, ждут и не дожидаются.

Так просто довериться равнодушному времени, не замечая при этом его равнодушия. Просто подождать, и все будет хорошо. Все… образуется. И боль пройдет, и счастье найдет. А потом, у края жизни, поймешь, что тебя обманули. Перепутали счастье и боль. Как же так? Вот так! Ты просто слишком долго ждал.

Бог был на грани. Человек рвался наружу ревущим ураганом. Мог ли я его остановить? Но на вопросы уже не остается времени. Тем более на вопросы без ответов. Человек ненавидел бога. Бог ненавидел человека. Я вернулся к тому с чего начал. Я не очень хочу знать, чем все закончится. Другой вопрос, – что мне придется. Придется посмотреть в многогранность моей арены.

Социум. Мой непобедимый, безжалостный враг. К слову, не только мой. Здесь много зараженных болезнью асоциальности. Смешно то, что асоциальность как состояние безмерно человечно. Асоциальность – это конфликт. Конфликт – основа социума. Столкновение разумов, желаний, стремлений. Рождение нового смешанного-перемешанного знания. Человек не против социума как феномена, но против той роли, которую социум ему отвел. И, имея слишком много врагов конкретных, он соединят их в единого врага. Врага, которого ему не победить хотя бы потому, что времени явно недостаточно. В том числе и у меня.

Значит, не стоит думать о победе. Но стоит подумать о шансе на выживание. О том, чтобы поискать этот безумный шанс. И для этого стоит залезть в самые дебри асоциальности. И славно в этих дебрях поохотиться. Странная охота в странном месте. Не будет погонь и трофеев. Может быть, даже не будет крови. И, скорее всего, я так ничего и не найду. Но я хотя бы буду охотником. И теперь мне крайне нужен загонщик.

Я набрал знакомый номер.

– Говори…

Обладателя хриплого, грубого голоса звали Константин Ремнев, а чаще Костя Ремень. Он был потрепанным жизнью металлистом, ударником каждой пятой третьесортной московской команды. У Кости были проблемы с алкоголем, наркотиками, женщинами, законом и просто людьми. Он был законченный мизантроп и без пары минут социопат. В общем, – идеальный загонщик.

– Здорово, Ремень! По пиву? – беспроигрышное предложение.

– Угощаешь?

– Частично.

– Где?

– В «Мефистофеле», часа через два.

– Пойдет, – Костя повесил трубку. – Не любил Костя Ремень пустого телефонного базара.

Если и был в Москве бар сомнительней, чем «Скрипач и Мефистофель», то я его, к стыду своему, не знал. Костя, наверное, знал, но вряд ли бы выдал мне эту тайну уличных псов. Так что я пригнул голову и пробрался в подвальное помещение в забытом ветром переулке.

Из хрипящих динамиков в тяжелом воздухе ревел Anthrax. Половина лампочек не горела, а вторая горела так слабо, что напоминала свет спрятавшейся за тучами луны. И далеко не полной. Однако хмурый взгляд лысого бармена это разглядеть не мешало.

Я без особого труда нашел свободное место, заказал у недоброго вида официантки темного пива и с интересом начал рассматривать посетителей бара. Охота, по сути, началась.

Справа от меня мрачно развлекалась группа то ли панков, то ли кого-то здорово на них похожих. В субкультурах я был не слишком силен. Парни давили жидкое пиво и как-то неестественно смеялись.

Девушка с разноцветными волосами печально смотрела в глубину бара.

Дети… неважно сколько им лет. Важно, что они так и не выросли. Может быть, социум не пустил их, когда они этого так ждали, а может, наоборот, сами не захотели входить туда, где станут, как все. Что ж, теперь они не как все. Теперь они еще хуже. Впрочем, для панков это не грех. Если они, конечно, все-таки панки.

Существует два типа асоциальных групп. Первые стремятся влиться во враждебный к ним социум. Вторые же, наоборот, хотят из социума вырваться. И если у первых задуманное нередко получается, то второй вариант заканчивается, как правило, либо полным перевоспитанием, либо изрядным ограничением подвижности. Похоже на элитный клуб, войти в который сложно, а выйти, увы, невозможно. Кстати, у меня в этом клубе почетное членство.

– Мой добрый друг, – голос вынырнувшего из полумрака Кости был полон сарказма. Не было у него друзей, и тем более добрых.

– Как жизнь, Ремень?

– Бесподобно, – он мрачно ухмыльнулся. – Где пиво?

Пиво появилось минут через пять, составив компанию паре двойных виски. Костя молча залил в себя виски, пиво, стряхнул пену с неухоженных усов и подозрительно уставился на меня.

– Чего тебе нужно, писатель? – тактом Ремень не отличался.

– Приятное общество, – я глотнул виски.

Удивить Костю было непросто. Он перепробовал все – от героина до сифилиса, и продолжал пробовать дальше. Но моя бесхитростная просьба, похоже, произвела на него должное впечатление. Редко кто мечтал о подобном обществе.

– Уверен, что ко мне?

– Более чем.

Я заказал у проходящей мимо официантки еще пива и на этой ноте Ремень сдался.

– Если задумал плакаться, то лучше сразу отваливай! – предупредил он и прикончил виски. – А если просто нажраться, то оставайся.

– Не просто нажраться, – я зловеще усмехнулся. – С продолжением.

– С каким еще продолжением?

– Достойным этого места и этого пива.

– Недетское продолжение, Саня. Ты вроде небольшой любитель таких дел?

– А я не из-за любви.

Костя Ремень радостно засмеялся и даже стукнул о мою кружку своей.

– За нелюбовь! – громко провозгласил он и уткнулся в меня хитрым, прищуренным глазом. – А из-за чего тогда?

– Для книги.

– Хорошие ты книги стал писать, Саня, – заключил Константин и потянулся к новой кружке. – Честные.

– Стараюсь.

Честные книги не появятся в этом мире еще очень долго и уж точно не с моей подачи. Поиск тропинок на ту сторону социума – слишком экзотический предмет для встречи. Но как же хотелось бежать по этой истоптанной тропинке. Бежать и оглядываться. Постоянно оглядываться. И не упустить тот раненый миг, когда, наконец, сменится пейзаж. Если, конечно, сменится.

– Как музыка? – одна из немногих тем, которые не вызывали у Кости неприкрытой агрессии.

– Все дальше от меня, – Ремень потихоньку напивался. – Скоро в барабан перестану попадать. Так куда двинем? – он допил пиво и треснул кружкой об стол.

– Туда, где не светит солнце.

– Это где?

– Я думал, ты знаешь.

– Знаю, – он глухо засмеялся. – Ни солнца, ни звезд. Сплошные сумерки мира.

– Самое место для нас с тобой.

Минут через пять мы вышли из бара, поймали машину с содранной тонировкой и отправились на ней в сумерки этого мира. В охотничьи угодья, о которых я так недолго, но столь искренне грезил. Трубят рога, лают борзые, в страхе разбегаются грызуны и парнокопытные. Осталось выбрать цель. И не жалеть ни патронов, ни шкуры. Когда еще придется поохотиться?

Я задумался и не отсек момента, когда мы приехали. На безлюдной улице высилось мрачное недостроенное здание с черными провалами окон. Я вопросительно посмотрел на Ремня. Тот кивнул и зловеще усмехнулся.

– Здесь никогда не скучают.

После такой рекомендации устоять было невозможно. Мы прошли мимо невнятного ограждения и пробрались в здание. По дороге Костя организовал для меня краткий экскурс.

– Лет пять назад дом бросили строить, и здесь стихийно образовалось сообщество по интересам.

Условное название «Десятка», – Ремень усмехнулся. – Какой-то умник решил, что за все здешние грехи девяти адских кругов будет маловато и рогатым парням надо срочно браться за циркуль и чертить десятый.

– Секс, наркотики и рок-н-ролл?

– Не так все просто, писатель.

Мы пробирались вверх и вглубь по узким лестницам и скрипящим доскам. Через несколько минут я услышал первый звук – чей-то приглушенный, яростный крик. Шаг за шагом, и вот вокруг нас сомкнулась какофония агрессивной музыки и невразумительных воплей.

Мы вышли на широкую площадку, в центре которой с мрачной отрешенностью дрались два человека. Оба худые, с изможденными лицами, они явно не были бойцами по жизни. Неумелые движения отчасти компенсировались звериной яростью и активной поддержкой со стороны многочисленных зрителей.

– Бойцовский клуб? – такого я признаться не ожидал.

– Бойцовский клуб, это для первокурсниц. Здесь все по взрослому, – Ремень махнул какому-то знакомому. – Сюда не от нечего делать идут. Идут за деньгами и наркотиками. Победишь, получишь столько, чтобы не сдохнуть еще неделю.

– И много желающих?

– Хватает.

– Драться или смотреть?

Я обернулся. На нас равнодушно взирал высокий, широкоплечий мужик с давно переломанным носом.

– Поглядим. Давай два косаря, – рука Ремня метнулась ко мне, приняла деньги и переправила их в карман местной стражи.

– Призовой фонд?

– А еще арендная плата и ментовская доля.

– Я смотрю, все серьезно.

– Серьезное только начинается.

Мы подошли к импровизированному рингу. Победитель пока так и не выявился. Хотя я бы отдал предпочтение татуированному субъекту с безумным взглядом и разбитым ртом. Он элементарно был больше своего конкурента. Больше и страшнее. Чем не повод?