Текст книги "Лабиринт"

Глава 5
Должник

– Срок сегодня, – подвел Кирсанов неутешительный итог утреннего совещания. – Так что приступаем немедленно.

– Превосходно, – выразил общее мнение Шилов.

– Вот именно, – строго возразил на это Евгений Павлович и в легкой задумчивости ретировался из кабинета. Вслед за ним последовали остальные сотрудники отдела, пока, наконец, Владимир с Сергеем не остались вдвоем. Утренние совещания традиционно проходили в их кабинете.

– А я хотел отпроситься на после обеда, – грустно заметил Шилов и продолжил рисовать на листе бумаги космическое сражение. Занятие, от которого его десять минут назад грубо и бесчеловечно оторвали.

– Тогда надо успеть до обеда, – Владимир без энтузиазма покосился на пухлую папку под названием «Срок сегодня».

– Нереально, – хладнокровно отметил Сергей и умелыми штрихами дополнил безвоздушное пространство клубами судьбоносных взрывов. – Если, конечно, не отложить обед до завтра! – добавил он с видом звезднорожденного гения.

– А ужин начать пораньше, – подхватил идею Владимир. – Или даже два ужина.

– И полтора завтрака, – с грустью закончил Шилов. – Которые я уже пропустил.

– Ничего, – успокоил его Владимир, – сегодня наешься.

Следующая пара часов прошла под мерный шелест бумаг и ровный стук клавиатуры. Работа кипела, словно маленький пластмассовый чайничек на игрушечной плите. Чайничек весело фыркал и подбадривал сам себя свежими байками, услышанными от старого мудрого холодильника.

– Ну, у тебя как? – спросил Сергей, оторвавшись наконец от экрана монитора.

– По плану, – коротко ответил Владимир.

– А у меня как-то суховато выходит, – пожаловался Шилов. – Как-то неискренне.

– Подумай об отпуске, – посоветовал Владимир. – Представь, что он наступит в тот самый момент, когда ты поставишь последнюю точку.

– А представь, представлю! И каково же потом будет мое разочарование?!

Еще через час Владимир решил сделать перерыв. Он вышел из кабинета, неторопливо спустился по лестнице на первый этаж и покинул здание.

Возле Министерства располагался маленький уютный сквер, в котором так хорошо было посидеть солнечным летним или весенним днем. Но, на беду, все летние и весенние дни были уже давно и бездарно прожиты, так что приходилось довольствоваться хмурым осенним.

Впрочем, осенью здесь тоже было неплохо. Меньше людей, меньше соблазнов, больше мыслей и воздуха. Владимир едва успел войти в сквер, а на первой же лавке его встретило до боли знакомое лицо. Григорий Белявский доброжелательно смотрел на него своими честными голубыми глазами и, как всегда, курил свою, пожалуй, сотую за сегодня сигарету.

Григорий очень любил курить. Сигареты, сигары, сигариллы, трубки, он был рад всем, при этом принципиально оставаясь в рамках закона. Белявский делал из своей привычки целую религию, придумывал различные ритуалы и жил, в общем-то, от перекура к перекуру. А может, именно во время перекуров он и жил.

А на тактичные и не очень упреки коллег, друзей и близких Григорий резонно замечал, что он готов идти на жертвы ради своего счастья. И тут же задавал контрвопрос. А вы готовы?

– Привет, Гриш, – Владимир устало опустился на лавку.

– Будешь? – Григорий, как всегда, предложил ему сигарету.

– Спасибо, – как всегда, отказался Владимир.

– Ох, зря! – упоенно прокомментировал отказ Белявский и выпустил изо рта пышное облако сигаретного дыма.

Нежно-серый дым затанцевал пьяным китайским драконом, изящно изгибаясь потусторонней петлей и тут же легко и уверенно умирая. Красивая жизнь, красивая смерть, как любил повторять Белявский.

– Как у тебя дела, Вова? – задал Григорий ленивый, необязательный вопрос.

– Держусь, – без лишней патетики ответил Владимир. – У тебя как?

– У меня дилемма, – Белявский вкусно затянулся и начал выпускать изо рта идеально круглые колечки дыма. – Электронные сигареты!

– Что с ними?

– Их тоже можно курить, – Григорий чуть нахмурился.

– Но?

– Табак! В них нет ни грамма табака.

– В том и смысл.

– В том и беда.

– Так к чему склоняешься?

– Так в том-то и дело, что еще не склоняюсь, – пожаловался Белявский. – Может, дашь совет?

– Бросай курить.

– Спасибо, – голосом оскорбленного принца крови ответил Григорий. – Спасибо за изящество и оригинальность мысли! – Он разочарованно покачал головой. – Ну вот представь, брошу и буду с завтрашнего дня ходить здоровый и несчастный. Вопрос! На хрена?!

Белявский выпустил очередную порцию дыма. Дым насмешливо закружился вокруг Владимира, спрашивая его горьким, пряным ароматом о том, зачем он говорит такие глупости. Владимиру нечего было возразить. Он действительно оказался неправ и не желал усугублять ситуацию.

– Тогда не отказывай себе в новых формах. Чем больше дыма, тем лучше.

– А вот это неплохой совет, Вова, – Белявский довольно рассмеялся. – Скорее всего, я ему даже последую.

Когда Владимир вернулся, Сергей в отчаянии дремал, положив усталую голову на крепко сжатый кулак. Владимир хлопнул дверью, и Шилов с явным неудовольствием принял вертикальное положение. С его лица все еще не ушло мечтательное выражение путника царства грез.

– Преждеобеденный сон? – поинтересовался Владимир.

– Я бы сказал вместообеденный.

– Что значительно приятнее вместообеденного труда.

– Определенно, – Сергей упоенно зевнул. – Определенно, мы еще многого не понимаем в жизни.

Неожиданно в кабинет зашел Кирсанов. Вид он имел немного взволнованный и отрешенный. В руках Евгений Павлович крепко сжимал изящную папку коричневой кожи.

– Ну как дела? – спросил он, глядя поверх голов.

– В поте лица, – ответил Владимир и показательно постучал по клавиатуре.

Сергей же предпочел промолчать, примерив маску идейного молотобойца.

– Хорошо, – Евгений Павлович неискренне улыбнулся. – Я общался с руководством. Новый срок – завтра с утра.

И он вышел под оглушительные, несмолкаемые овации. Ведь что может быть прекраснее, чем отложенное на завтра дело?

– Пошли, пообедаем? – предложил Сергей, когда Кирсанов покинул кабинет.

– Ты же уже поспал.

– Я, конечно, могу ошибаться, но, по-моему, это не одно и то же.

– Что ж, будем надеяться, в этот раз ты не ошибешься.

Обед прошел так же, как и весь остальной день. Тихо, мирно и без сомнительных предприятий. Именно так и должен проходить день, который вдруг отложили на завтра. Просто, легко и бездумно. И лишь вечером все может снова пойти не так.

Владимир бежал. Задыхаясь и спотыкаясь, он мчался вперед, не думая о том, что ждет впереди, но, зная, что позади уже заждались. Раз и навсегда отгоняя дерзкие мысли о том, что надо остановиться, выхватить из ножен меч и лицом к лицу встретить настигающий его ужас. Тем более что ни меча, ни ножен при себе у него не было, чему, безусловно, стоило порадоваться. Ведь они бы чрезвычайно мешали бежать.

Еще полчаса назад Владимир стоял на кухне, заваривал чай и планировал исключительно вальяжный спринт до дивана. А вот теперь он бежал и останавливаться не собирался. По крайней мере, никоим образом не по своей воле. Предельно простой и, разумеется, невыполнимый план.

И ведь ничто не предвещало такой драмы. Обычный поход в обычный Лабиринт. Обычная тоска и усталость. Обычные страх и раздражение. Обычный поворот. Поворот, за которым спиной к нему стоял Хранитель. Он размеренно постукивал по каменному полу своей тростью, выбивая из камней зловещий минорный марш. Хранитель неторопливо развернулся, оборвав марш на самом возвышенном месте.

– Ты решил? – без предисловий спросил он, и фонари огромных глаз вонзились Владимиру прямо в душу.

– Решил, – Владимир собрал волю в дрожащий кулак. – Придется тебе еще поработать.

Хранитель расстроенно скривил тонкие губы и неодобрительно поморщился.

– Ты помнишь, что должен? – уточнил он.

– Помню и готов отдать чем-то другим.

– Но мне больше ничего не надо.

– Тогда давай подождем. Вдруг да понадобится.

– Давай, – неожиданно легко согласился Хранитель, – я подожду, пока ты не станешь умолять меня снова сделать тебе предложение. Посмотрим, насколько долго нам придется ждать.

– Посмотрим, – неуверенно согласился Владимир.

Узкое лицо Хранителя озарилось меланхоличной улыбкой. Янтарные глаза чуть потускнели, и он сделал несколько шагов назад, во тьму. И, прежде чем исчезнуть окончательно, прошептал.

– Обернись.

Владимир обернулся, застыл на пару сжавшихся секунд, а потом сорвался в олений, панический бег. Так по Лабиринту бегать было нельзя. Но бежать по-иному Владимир просто не мог.

За его спиной мчался стремительный темнокрылый Ужас, не догоняя, но и не отставая ни на миг. Обещая настичь в любой подходящий момент. Обещая бесконечную расплату за неосторожный выбор.

У Ужаса не было клыков, рогов, когтей. У него не было горящих глаз и лязгающей пасти. Ни жуткого рычания, ни мертвенного шипения. Даже сколь-нибудь отталкивающего запаха не было. Наоборот, – легкая, отчасти даже приятная прохлада.

Так почему же было так страшно?

Потому что Ужас менял Лабиринт. После него Лабиринт был уже другим. Он ломался, корчился, извивался, словно змея, у которой медленно отрезают голову. Умирая, но пока еще не успев умереть.

На глазах Владимира рушился его мир, его разум. Превращаясь в безбрежное и безжалостное царство ночных кошмаров. Кошмаров, которые должны были остаться с ним навсегда. И если он хотел это пережить, если не хотел сойти с ума прямо сейчас, то он должен был бежать.

– Надо остановиться, – твердил Владимир, – надо просто остановиться, и все это пройдет. И я пойду допивать чай. Пускай даже холодный.

Но он не останавливался. Он даже не оборачивался. Одного раза вполне хватило, чтобы понять – оборачиваться не стоит. Вдруг, обернувшись, ты поймешь, что уже не убежать. Остановишься и долго еще будешь ждать, когда тебя наконец догонят.

Конечно, у Владимира оставалась одна-единственная возможность прекратить эту безумную погоню. Без раздумий, сомнений и юридических уловок согласиться на предложение Хранителя. Вернуть долг. Сдаться уже в самом начале.

И это, пожалуй, было лучшее из того, что он мог сделать. Но ведь что-то заставляет нас отвергать даже самые расчудесные, самые восхитительные предложения. Что-то подталкивает нас в лесную чащу, когда можно выбрать прямую дорогу к дворцу у моря. Что-то приказывает выбирать ужас вместо короны. И не кланяться! Никому, никогда и ни за сколько!

И Владимир стискивал зубы и не звал Хранителя. Гнал из больной головы мысли о немедленной капитуляции. Бежал, каждый раз выбирая правый поворот, просто для того, чтобы не думать, куда поворачивать.

А Ужас все гнал его вперед, заставляя переставлять каменеющие ноги, заставляя жалеть о каждом шаге, о каждой секунде. Заставляя тяжело и обреченно дышать в надежде, что и этот вздох не станет последним.

После часа безумной гонки Владимир окончательно обессилел и, споткнувшись об очередной выступ, рухнул на твердый пол, больно ударившись локтем. Он попробовал тут же встать и бежать дальше, но тело едва ли подчинялось его командам. Кое-как Владимир поднялся и, заранее проклиная свой поступок, посмотрел назад.

Ужас уже навис над ним, будто дожидаясь, когда снова можно будет продолжить веселую игру в догонялки. Безликий, безмолвный, бездушный. Идеальный по своим сути и облику. Именно тот, которого не должно быть ни в чьей жизни.

Владимир понял, что больше бежать он не может. И, когда он это понял, Владимир закричал. Он, в общем-то, никогда не был трусом, но ведь у всех есть предел. Предел того, что может вынести разум, того, что может вытерпеть воля.

И сегодня Владимир очень далеко забрел за свой предел. Гораздо дальше, чем когда-либо заходил и в Лабиринте, и в реальном мире. Туда, где он остался со своим ужасом один на один. Где пустыми словами становятся честь, гордость, достоинство. Где исчезают все иллюзии и надежды и остается только страх.

Страх овладел им полностью. Подчинил, обездвижил, намертво приковал к месту. Втыкал раскаленные иглы прямо в сердце, резал по живому, сжимал голову стальными тисками. Владимир кричал так же, как и бежал. Пока мог. Потом он просто закрыл глаза и дрожал крупной, беспокойной дрожью.

Когда Владимир открыл глаза, Ужаса уже не было. Он ушел, не прощаясь, оставив после себя тяжелое похмелье и искалеченную нереальность.

Привычного Лабиринта больше не существовало. Вместо него вокруг Владимира колыхалась отвратительная паутина из обрывков дорог и пятен светотени. Верх и низ поменялись местами, а направления утратили определенность. Обломки минут валялись прямо под ногами. Их можно было поднять и склеить, но к чему расстраивать и без того рыдающее время.

И еще тишина. Безупречная тишина – совершенная мелодия рождения нового Лабиринта. Владимир со злостью шаркнул ногой, и этот грубый, неприятный звук показался ему нежнее «Пражской» симфонии.

Владимир неожиданно понял, что скучает по старому Лабиринту, в котором надо было просто вовремя повернуть. Странное чувство – скучать по тому, что еще недавно ненавидел. Еще одно подтверждение того, что падать можно бесконечно.

Нужно было куда-то идти. Куда? Видимо, в никуда. Единственное более-менее действующее направление. Причем сразу понятно, куда попадешь в итоге. Но сегодня выбора у Владимира наконец-то не было. У него впервые в жизни не было выбора, и он не очень понимал, что с этим делать.

Что делать, когда перед тобой всего одна дорога? Казалось бы, ответ очевиден. Иди и будь уверен в правильности выбранного направления. Будь рад тому, что никогда не заблудишься, никогда не остановишься в раздумьях на очередной развилке. Никогда не пожалеешь о своем выборе.

При таком раскладе остается последний жизнеобразующий вопрос. Стоит ли вообще куда-то идти? Стоит тратить время и силы на то, чтобы бродить из конца в конец коридора, или лучше постоять, покурить, а потом без лишних эмоций проститься?

Что ж, на этот вопрос Владимиру предстояло ответить прямо сейчас. И поскольку курить было нечего, он выбрал второй вариант. Шагнул прямо на кривую, горбатую дорогу и двинулся по ней с независимым видом опытного фаталиста. Не глядя по сторонам и не думая о следующем шаге.

Дорога отчаянно петляла, но оставалась при этом прямой как стрела. Сначала Владимиру даже казалось, что он ходит по кругу. Потом он решил, что скорее это спираль. Третьей версией было – лента Мебиуса. А какое-то время он даже думал, что находится в состоянии свободного падения.

А потом перед ним вдруг выросли высокие развалины того, что прежде было Лабиринтом. Владимир с тоской смотрел на фантасмагоричное сооружение из темных тоннелей, пещер, поворотов, перекрестков. Все смешалось в один чудовищный курган, к которому вела тонкая, наполовину засыпанная дорожка.

Из развалин струился печально знакомый холодок. Где-то там, сидя на высоком троне, его терпеливо ждал Ужас. И у Владимира не было никакой возможности его обойти. Он не мог свернуть ни вправо, ни влево, ни даже повернуть назад. У него была лишь одна дорога, и, к сожалению, она вела в сомнительном направлении.

Владимир остановился. Против воли его снова стала бить дрожь. Второй встречи с Ужасом он допустить не мог. Он ее просто не вынесет, а может даже, и не переживет.

– Переживу! – вдруг сказал Владимир. – Переживу! – изо всех сил закричал он, громким криком стараясь отогнать парализующий страх. – Не впервой, – вконец успокоившись, добавил он.

Это помогло. Это заставило вспомнить, что он здесь, может, и не случайный, но гость. И хозяевам пора уже знать потрепанную честь. Пора уже возвращаться обратно в черный октябрьский вечер. Смотреть в окно на поздних прохожих, мелькающих в оранжевом свете бессонных фонарей.

Но для этого сначала надо было закончить местные дела, какими бы горькими они ни казались. Все еще дрожа, но уже ни о чем не жалея, Владимир вошел в развалины. Голова у него сразу же закружилась, ноги то и дело теряли опору, а глаза не находили места для надежного шага вперед.

Ужас возник внезапно и со всех сторон. Владимир едва сдержал панический крик, вместо этого твердя как литанию номер своего телефона. Этот нехитрый прием для связи с реальным миром в свое время подсказал ему Калинин.

Как ни странно, прием работал. Нет, страх не ушел, но он хотя бы позволял Владимиру идти. Медленно, неуклюже переставляя отяжелевшие ноги, но все же идти. Не думая о том, какой именно шаг станет последним. И что сегодня означает – последний.

Ужас, казалось, не настаивал на полном моральном уничтожении своего оппонента. Он расслабленно наблюдал, как бредет этот странный, испуганный человек, возжелавший вдруг личной с ним встречи. Ужас не восхищался им, не ненавидел его. Ему было все равно, он просто делал свою работу. И она ему очень нравилась.

Владимир пришел в себя на полу спальни. Он сильно вспотел, и у него жутко болела голова. Еще его тошнило и очень хотелось пить. А так вроде ничего. Главное – живой и все еще не окончательно спятивший. Хотя, возможно, ему просто дали еще немного времени на раздумья. Возможно, до завтра.

Завтра вполне предсказуемо наступило. Владимир включил свой рабочий компьютер и принялся завершать вчерашний срочный труд. Не слишком торопясь, но и не медля.

Сергей опоздал почти на четверть часа. В свое неискреннее оправдание он заметил, что просто обязан был досмотреть этот сон. Сон про беспокойную любовь и раз за разом ускользающее счастье.

– Действительно, уважительная причина, – усмехнулся Владимир, – но нам с минуты на минуту документ сдавать.

– Я помню. У меня почти все готово, – оскорбленно прервал его Шилов. – А вот сарказм твой не до конца уместен. Ведь я, Володя, люблю даже кошмары. Самые страшные, самые кошмарные кошмары. Я люблю их все без исключений. А все потому, что сон, как правило, – главное приключение в нашей жизни. Причем приключение без каких-либо негативных последствий. А это стоит ценить. И не отказываться от них из-за скучного распорядка дня.

– Считаешь – иллюзии лучше реальности?

– Не всегда, конечно, – пожал плечами Сергей. – Но довольно часто бывает именно так. Иначе почему все так любят иллюзии и не любят реальность?

– Потому что дураки, – тихо, практически про себя, пробормотал Владимир.

– Ладно, – Шилов его не расслышал, но общий посыл понял. – Просыпаюсь и начинаю работать.

На какое-то время кабинет погрузился в умиротворенную министерскую тишину, когда телефоны звонят где-то на другом конце этажа, стучатся исключительно в соседние двери, а на стол тебе не ложится ни одного всенепременно необходимого письма. Плохо в этой тишине лишь то, что она крайне быстро подходит к концу.

– Доброе утро, – в кабинет вошел Кирсанов и вопросительно посмотрел на Владимира.

– Доброе утро, Евгений Павлович, – поздоровался Владимир. – Почти готово.

– Хорошо, – благодушно ответил Кирсанов, – я у себя. Жду.

Через час Владимир распечатал итоговый документ и понес сдавать его Кирсанову. Сергей пожелал ему счастливого пути и скатерти-дороги.

До кабинета Кирсанова надо было сделать около двадцати шагов. Но уже на восьмом он услышал воззвание о помощи и не смог пройти мимо. Собственно, сподвигло его на это не само воззвание. В Министерстве постоянно звали на помощь, но это отнюдь не означало, что на помощь стоило приходить.

Надо было внимательно вслушиваться в голос зовущего. Голос не должен был отдавать медовыми или, наоборот, резкими нотками. Не должен был быть излишне легкомыслен или спокоен. И уж точно в нем не могло быть паники. Панические голоса обходите за два этажа минимум. Нет! Голос должен быть чист и печален. Вот тогда, если вдруг под рукой не оказалось неотложных дел, можно было и втянуться в чью-то беспокойную историю.

Но на этот раз на помощь звала Ольга, и Владимир почти машинально свернул, чуть-чуть не дотянув до кабинета Кирсанова. Ольге он отказать не мог, как бы ни звучал ее голос. Тем более что звучал он, как правило, неплохо.

– Володя! – длинные волосы Ольги были мило взъерошены. – Володя, помоги, пожалуйста! Я совсем запуталась.

– Здравствуй, Оля, – улыбнулся Владимир. – Что случилось?

Ольга начала сбивчиво рассказывать про свою проблему. Проблема могла быть решена в течение двух с половиной минут, но Ольга об этом, разумеется, не догадывалась. Да и догадавшись, ни за что бы не призналась в этом. Ольга желала подвига в свою честь. Пускай даже на этот подвиг уйдет две с половиной минуты.

Владимир тоже знал про две с половиной минуты, но обижать Ольгу категорически не хотел, поэтому решил задержаться хотя бы минут на десять.

– Будешь чай? – спросила Ольга, пока он занимался делом.

– Нет, спасибо, – с некоторым трудом отказался Владимир, помня о сорвавшемся, но как никогда актуальном визите к Кирсанову.

– А коньяк?

– Прости, Оля. Не сегодня.

– Все всегда не сегодня, – с грустью отозвалась Ольга и с удрученным видом пошла поливать фикус.

Работа в Министерстве Ольгу откровенно тяготила. Она хотела ежедневного праздника, ну или хотя бы ненавязчивого фуршета, а получала лишь календарные протокольные мероприятия. Ольга понимала, что мыслит нерационально, но поделать с этим ничего не могла, да и не хотела.

С Ольгой было интересно поговорить и приятно потанцевать. Она всегда с удовольствием смеялась, с участием сопереживала и щедро угощала шоколадом и миндалем. Словом, Ольгу любили все, кому не приходилось с ней работать.

А вот работать с Ольгой было сложно. Работать с Ольгой было страшно. Работать с Ольгой было невыносимо. Работа с Ольгой отнимала все психологические и нравственные ресурсы. Превращала спокойного уравновешенного человека в плачущего неврастеника. Забирала все, что было ценно и дорого.

Владимир с Ольгой никогда не работал, и у них были замечательные отношения. Он часто заходил, пил чай, иногда коньяк и слушал истории из жизни Министерства. Делился своими, куда менее интересными. Обсуждал подводящую раз за разом погоду и улыбался нехитрым, но все равно милым шуткам.

– Все, сделал, – Владимир поднялся из-за стола.

Ольга благодарно улыбнулась. Она была хорошим человеком, попавшим не туда, куда всем сердцем желала.

– Спасибо, Володя. Заходи почаще.

– Всенепременно.

Ровно через семь секунд Владимир постучался и вошел в кабинет Кирсанова.

Кирсанов в этот момент казался очень похожим на Ольгу. Видимо, от сегодняшнего документа зависели не только общественные нужды, но и личные чувства Евгения Павловича. Вследствие чего Кирсанов пребывал в несколько очарованном настроении.

Владимир молча протянул ему документ. Кирсанов погрузился в чтение. Минут пять он переворачивал листы, строго и недоверчиво всматриваясь в каждую букву. Гораздо больше букв Кирсанов любил цифры. Во-первых, их было в три раза меньше, а во-вторых, не надо было гадать над ударениями.

– В целом хорошо, – вынес наконец свой вердикт Евгений Павлович. – Но чего-то не хватает.

Владимир ждал этого замечания. Кирсанов очень его любил. Оно казалось ему глубоким и емким. Оно абсолютно ничего не стоило, но могло принести невиданные дивиденды. В общем, что ни говори, но Евгений Павлович был далеко не глупым человеком.

– Эх, жаль, времени нет! – Кирсанов взглянул на часы. – Уже не переделать. Ладно, – принял он непростое решение. – Оставляем!

– Ну что? – встретил Владимира Шилов, когда тот вернулся в кабинет. – Чего-то не хватает?

– Разумеется. Знать бы еще чего.

– Чего-то важного!

– Чего-то острого!

– Чего-то великолепного!

– Хватит, Вова! – с грустным видом воскликнул Шилов. – Мне кажется, что мы говорим не о документе, а о моей жизни.

– Говорят, иные жизни похожи на документы.

– Кто говорит?

– Тот, кто подписывает документы, не читая.

В эту ночь Владимир почти уснул, но по какой-то неясной причине в последний решающий момент зачем-то открыл глаза. Пары дремотных секунд не хватило ему для того, чтобы спокойно закончить этот день. А теперь уснуть придется не скоро. Не раньше, чем он отшагает десяток километров по гулким тоннелям. И в этот раз хорошо бы обойтись без Ужаса.

Владимир старался не думать об этой встрече. Одна только мысль о ней вызывала озноб и желание забиться в самую узкую и темную щель. А главное, Владимир совершенно не был уверен, что в этот раз ему удастся сохранить в неприкосновенности твердость своего решения. Ведь, как это ни печально, но твердость наших убеждений часто зависит от остроты направленных в нашу сторону ножей.

Подбадривая себя старыми дворовыми песнями, Владимир неожиданно забрел в тупик. Тупик, так тупик, дело привычное. Пожав плечами, Владимир развернулся, прошагал еще пару минут и забрел в тупик вновь.

Два тупика за две минуты! Такого Лабиринт не позволял себе никогда. Владимира начали одолевать мрачные мысли, и они только укрепились, когда он оказался в тупике в третий раз. Владимир выругался и снова упрямо отправился искать путь на свободу.

На четвертый раз он уже не ругался. Он с замирающим сердцем прошагал в одну сторону, в другую, в третью и наконец убедился в том, что на этот раз его посадили в клетку. В каменную клетку, из которой не было выхода.

Казалось бы, садись да отдыхай! Расслабься и жди, когда очнешься в своей кровати и, возможно, даже успеешь после этого выспаться. Но как раз вопрос ожидания Владимира порядком беспокоил. В Лабиринте нужно было искать, а не ждать. И, насколько он знал, в обратную сторону эта формула не работала.

На всякий случай он обошел свою камеру еще раз. Выхода действительно не было. Ничего не было. Голые стены, низкий потолок, холодный пол, до совершенства замкнутое пространство. И чувство бесконечного, невыразимого одиночества.

Клаустрофобией Владимир никогда не страдал, но сейчас в каменном мешке он начал испытывать сильную и быстро нарастающую тревогу. Что если он никогда отсюда не выйдет? Что если стены начнут сдвигаться? Что если он навсегда застрянет здесь, а в реальном мире снова впадет в кому?

Вопросы были исполнены паники, но тем не менее весьма актуальны. Ответов, разумеется, не было. Да и не хотел Владимир слышать эти ответы. Он хотел одного – выбраться отсюда. Пускай даже не домой. Пускай в еще одну долгую прогулку по Лабиринту.

Прошел час. Возможно, больше. Владимир медленно бродил по периметру своей камеры. Он скрупулезно исследовал окружающие его стены, стараясь найти что-то похоже на тайную дверь или хотя бы тайный лаз. Но камень оставался недвижим и во всех смыслах прохладен.

Что ж, в этот раз Хранитель изобрел действительно страшную кару. Пожалуй, даже страшнее, чем вчера. По крайней мере, в перспективе. В кошмарной, укрытой тьмой перспективе.

Еще через час не осталось никаких сомнений. Стены сжимались. Убедиться в этом было не сложно. Обход клетки по периметру сократился почти на двадцать шагов. Такими темпами часов через шесть сложно будет вытянуть ноги. А еще через час вытянуть ноги, так или иначе, придется.

Похоронен в каменном гробу, промелькнуло в голове Владимира. Без права на воскрешение. Без шанса на месть. Забыт, раздавлен и фактически переварен. Приятного, чтоб вам сдетонировать, аппетита!

Владимир пристально посмотрел на серую стену. Там, за стеной, довольно мерцая янтарными глазами, стоял Хранитель. Должен был стоять. Должен был смотреть на Владимира. Должен был ждать, когда тот сдастся. Когда начнет умолять. Он был уверен, что ждать осталось недолго.

Сколько на самом деле осталось ждать? Владимир старался подойти к ответу трезво. Насколько хватит его воли, его гордости? Насколько он способен контролировать собственный разум? Насколько он хочет навсегда покинуть Лабиринт? Сколько он готов за это отдать? И, главное, готов ли он отдать за это все?

Владимир в отчаянии зажмурился, а когда открыл глаза, то вдруг стал видеть сквозь стены. Видеть свободных, красивых, счастливых, радующихся солнцу людей. Люди смеялись, махали ему руками, звали к себе. В их руках искрились бокалы с шампанским, а в глазах томилась теплая, ласковая пустота.

Казалось, стоит сделать шаг, и ты уже окажешься среди них. Легких, почти невесомых, не знающих тяжести мира и не желающих ее узнавать. Не теряющих ни секунды своей прекрасной жизни на такую чепуху.

И ты делаешь этот шаг, но натыкаешься на стену. Ты стучишь в нее, ты изо всех сил пытаешься ее пробить, сломать, обрушить. Но сил тебе не хватает. Тебе должны помочь. Кто-то с той стороны. Кто-то, кому не все равно. И, как правило, это означает – никто. Никто даже не обернется.

И тогда ты отступаешь и остаешься в клетке. И с каждым вздохом клетка твоя становится все меньше. Все темнее. Все холоднее. Все уютнее. Клетка становится твоей реальностью. Твоей жизнью.

Значит, жить в Лабиринте все же лучше, чем жить в клетке? Значит, лучше иметь невозможность найти, чем невозможность искать? Вопрос надежды. Прелестной, белокрылой надежды, перед которой мы всегда готовы преклонять колени. Даже тогда, когда она не замечает наших усилий.

Владимир тряхнул головой. Перед ним снова была непроницаемая, лишенная любых надежд стена. Перед ним были начало и конец пути. Перед ним тоскливо озирались горькие вчера, сегодня, завтра. Он должен был отступить. Он обязан был отступить. Ему просто надо было встать на колени.

– Нет! – как можно громче закричал Владимир. – Нет! Ты слышишь?! Нет!

Он с яростью заколотил кулаками о камень. До боли, до крови, до бессилия.

– Ложь, ложь, все здесь ложь! – твердил Владимир, медленно, но верно теряя над собой контроль. – Я дома! Я сейчас дома! Тебя нет! Нет!

Он кричал, бросался на стены, посылал в темноту гневные, бесполезные проклятия. Он придумывал изощренные и неосуществимые планы побега и еще более немыслимые планы расправы над Хранителем. Он упоенно доказывал безучастному камню, что на самом деле его не существует. А потом он сидел на ледяном полу, дрожа и беззвучно шепча искусанными губами номер своего телефона.

Стены сдвигались. Потолок уже почти касался его головы. Двадцати шагов хватало для того, что полностью обойти безмолвный склеп. Владимиру казалось, что он видит, как под покровом темноты медленно движется равнодушный камень.

Совсем скоро все закончится. Так или иначе. Он или вернется домой, или будет раздавлен каменными тисками. Владимир старался не думать, что есть еще третий вариант. Хороший компромиссный вариант, который становился лучше с каждой ускользающей минутой.

– Я сильнее тебя! – вслух сказал Владимир, больше для того, чтобы разрушить обрекающую тишину. – Я сильнее! Я выдержу!

Он должен выдержать. Он должен помнить, что борется за жизнь, за свою реальную жизнь, которой его заставляют пожертвовать в пользу безжалостного Лабиринта. И для этого ему нужно было пренебречь своей второй, странной, безумной жизнью.

Но почему его разум так сопротивляется этому героическому поступку? Почему не дает спокойно дождаться трагической развязки? Почему эта развязка значит для него так много?