Текст книги "Авторитет из детдома"

Кирилл Казанцев
Авторитет из детдома

Глава 1

Мир устроен сложно, он соединен не видимыми глазу капиллярами взаимосвязей в пространстве и во времени. Хотя люди почему-то уверены, что мелкие события никоим образом не связаны меж собой. И случившиеся в прошлом никак не повлияют на будущее. Скажем, утром выполз муравей из муравейника, отправился искать со своими собратьями пропитание. Но не повезло трудяге, наступил на него мальчишка и… раздавил. Подумаешь, трагедия планетарного масштаба! Миллионы, миллиарды муравьев и других насекомых каждый день рождаются, гибнут. Разве может исчезновение одного из них что-то существенно изменить в будущем? А ведь изменяет. Сегодняшний день, как мозаика, складывается из множества мельчайших событий прошлого.

А если это не муравейник, а детский дом? И не муравьи отстаивают свое место в этом мире, а люди? И от любого поступка в борьбе за свое место под солнцем может напрямую зависеть будущее этого человека. А может, и не только его одного…

В восьмидесятые годы прошлого века детский дом в провинциальном Серпухове представлял собой довольно мрачное заведение. Грубые игрушки, жестокие воспитатели, жизнь впроголодь, нищета. А среди воспитанников царили законы волчьей стаи. Не урвешь ты, урвут у тебя. Не ударишь первым ты, ударят тебя. Стоит зазеваться, дать слабину, и сразу же окажешься на самом дне детдомовского сообщества.

Но, как правильно заметил классик, «жизнь, она повсюду». Никакие невзгоды и трудности не запретят мечтать о лучшем даже самым обделенным любовью и вниманием детям. Даже в кромешном аду у них обязательно найдется шанс полюбить и стать любимыми, защитить друга, бороться за справедливость.

Четырнадцать лет – сложный возраст. Человек становится подростком. Уже не ребенок, но еще не взрослый. Восьмиклассники – воспитанники Серпуховского детского дома Пашка Анкудов и Колька Копоть – прятались за дровяным сараем в конце детдомовского старого сада. Колька только что перелез через забор со стороны города и, чертыхаясь, оттирал испачканные солидолом штаны.

– Комбат гребаный, снова доски сверху намазал.

Комбатом ребята называли за глаза директора детского дома – бывшего командира десантно-штурмового батальона. Петр Дмитриевич всего год назад еще воевал в Афганистане, а потом его срочно вернули в Союз, отправили в запас. Поговаривали, будто за жестокость, проявленную к местным жителям. Мол, он и раньше не церемонился с афганцами. Сам с дурным хищным смешком, перемежая свою речь матами, рассказывал на уроках по военной подготовке, как будучи в разведке резал горло любому духу, который вставал у него на пути…

– А чего церемониться? – громыхал он на недоуменные взгляды мальчишек-детдомовцев. – Это днем он крестьянин с мотыгой, а ночью душман с автоматом. Я его отпущу, а он потом на меня и моих ребят боевиков наведет. Защитник советского народа и себя должен уметь защитить. Хороший афганец – только мертвый афганец. Мои ребята всех подряд резали, кому на глаза попадались. И старух, и детей. Но этих не интересно. Лучше всего, если молодая баба попадется. Мы ее для начала дружно по кругу пускали, – при этих словах педагог Петр Дмитриевич быстро, звучно и часто ударял указательным пальцем левой руки по согнутому большому правой. – Чего добру пропадать, если потом все равно прирежем? Да и ей перед смертью удовольствие. Все бабы это дело любят.

В том, что рассказ директора о его недавнем боевом прошлом не жестокая выдумка, а самая что ни на есть реальность, подростков убеждал дельный совет, который Комбат давал подрастающему поколению детдомовцев – будущих защитников Родины. Такое нельзя было придумать, можно было лишь освоить на практике при частом до привычности исполнении:

…Один за руки ее держит, двое ноги задирают, четвертый втыкает. Сперва она крутится, и это хорошо. Баба должна подмахивать. Ну а потом лежит она уже бревно бревном, что с ней ни делай, не шевелится. Бревно мужику интересно? Не интересно! Так вот, мои ребята так делали, – Петр Дмитриевич клал на стол автоматный патрон, прикрывал его лезвием саперной лопатки и демонстрировал чудо советской солдатской смекалки в действии. – Брали гильзу, на нее лопату клали и все ей под задницу засовывали. Боец становится ногой на черенок, знай себе нажимает. Вот так мы этих афганок и оживляли.

Вероятно, командование смотрело сквозь пальцы на «художества» Комбата и вверенного ему подразделения. Во всяком случае никаких претензий до поры до времени не выдвигало. Сгубило командира то, что однажды, обкурившись анаши и закрепив эффект парой бутылок дрянной афганской водки, он со своими бойцами уничтожил вместе со всеми жителями горный кишлак – «устроил душманам Хатынь». Население загнали в мечеть и забросали гранатами. Тем самым он сорвал запланированную операцию советских войск по разгрому крупной банды. Суд не состоялся лишь потому, что в руководстве сороковой армии никто не хотел скандала. Майора тихо сплавили на родину в Серпухов, где он вскоре стал директором детского дома.

Пашка Анкудов вопросительно посмотрел на своего лучшего друга:

– Раздобыл курево?

– А то! – гордо заявил Колька Копоть и бережно извлек из кармана не выкуренную и наполовину сигарету.

Длинный бычок перекатывался на ладони.

– «БТ» «Кинг сайз», – восхищенно произнес Пашка и осторожно, словно прикасался к обнаженному женскому телу, тронул пальцем испачканный ярко-красной помадой фильтр.

– Красотка какая-нибудь его курила, – Колька понюхал бычок, взял сигарету в губы, блаженно прикрыл глаза.

Чиркнула спичка. Подростки курили, сидя на корточках, передавали бычок из рук в руки.

– Вкусная, – оценил Пашка.

– Даже дым от нее, кажется, блинчиками пахнет. Это тебе не «Прима» вонючая.

– «Приму», между прочим, даже сама английская королева курит. Ей специально на заказ в Союзе ее делают с фильтром и в коробках из глянцевой бумаги.

– Враки это все…

Доспорить парни не успели. Среди густо побеленных стволов старых яблонь шла их одноклассница Варька Попова. Девчонка держала в руке книгу. Белое в синий горошек платье колыхалось на теплом майском ветре. Под матерчатой сборкой явственно проступала уже вполне развитая грудь. Складки короткого платья, словно пенные струи водопада, стекали с округлых упругих бедер.

– Варька… – выдохнул Пашка, даже забыв о дымящемся в его пальцах бычке.

Колька сглотнул слюну. Друзья давно неровно дышали в сторону этой девчонки. Секрета из того, что оба влюблены в нее, между собой не создавали. Но никак не могли решить сложный вопрос, что им с этим делать. Попова осмотрелась, не заметила наблюдателей, прятавшихся за дровяным сараем, и села за старую парту, стоявшую под яблоней. Когда опускалась на сиденье, то подбросила, чтобы не помялся, подол. Явственно мелькнули белые трусики. Принялась читать, чуть склонив голову, то и дело облизывала кончиком языка губы.

– Ты хотел бы ее поцеловать? – спросил Колька.

– Она мне даже приснилась вчера ночью, голая. Вот так вот и зашла в класс – без ничего. И за парту села. Никто этого почему-то не замечает, даже она сама, только я все-все у нее вижу, – щурился на Варьку Пашка. – И тут меня к доске вызывают, а у меня в штанах… ну, ты сам понимаешь.

– А мне она почему-то никогда не снится. Хотя, как засыпаю, я о ней по-всякому мечтаю, – шептал Колька. – И долго мы с тобой около нее ходить будем, молчать, как рыбы об лед? Надо решиться. Случай-то сейчас удачный.

– Предлагаешь подойти вдвоем и спросить, с кем она ходить хочет?

Колька усмехнулся.

– Вдвоем не пойдем. Мужчины в таких делах между собой сами должны решать.

– Не драться же нам с тобой.

– А я и не предлагаю поединок. Пусть случай решит, кто первым к ней подкатиться сможет. И никаких обид, – Колька вытащил из кармана двухкопеечную монету. – Решка – я первым иду. Орел – ты.

– Идет.

Копоть подбросил монету в воздух, словил ее на тыльную сторону руки и тут же прихлопнул ладонью. Несколько секунд подростки смотрели друг другу в глаза. Затем Колька поднял ладонь.

– Орел, – выдохнул он, забирая у приятеля сотлевшую почти до самого фильтра сигарету. – Не упусти свой шанс, Пашка. Если не поцелуешь ее прямо сейчас, вторая попытка уже за мной. – Ни пуха ни пера тебе, дружбан.

– К черту.

Пашка Анкудов поплевал на ладони, пригладил волосы, глубоко вздохнул и нерешительно зашагал к Варе. Девчонка, конечно же, краем глаза заметила приближение ухажера, но виду не подала, так же усердно читала.

– Здравствуй, Варя, – почему-то очень официально проговорил Пашка. – Читаешь?

– Привет, – не отрываясь от страницы, ответила Попова. – Зачем спрашиваешь, если и так видишь? – засмеялась она.

Ее смех серебряными колокольчиками полетел под яблонями.

– А что читаешь? – с мужской непонятливостью продолжал интересоваться Пашка.

– Французские сказки, – Варя показала обложку книги, при этом из страниц выскользнул и спланировал на траву засушенный цветок. – Ой!

Анкудов тут же присел, чтобы его поднять, в пальцах хрупкие лепестки тут же треснули, рассыпались. Пашка поднял голову, чтобы виновато взглянуть в глаза девчонке. Но «по дороге» его взгляд зацепился за подол белого в синий горошек короткого платья, да так под ним и остался.

Варя выждала пару секунд, затем плотно сжала колени и наставительно, но с благосклонной улыбкой произнесла:

– А вот этого делать не надо.

– Я… я… ничего… – стал заикаться Пашка, к его щекам прилила кровь.

– Что значит ничего? Я же видела! Ты подглядывал. Бесстыдник.

– Я… я… мне можно… я тебя люблю, – внезапно выпалил Пашка и, чувствуя на своей спине пристальный взгляд друга, наблюдавшего за тем, как разворачиваются события, из-за дровяного сарая, схватил Варю за плечи, прижался своими губами к ее губам, ожидая получить оплеуху.

Но этого не случилось. Варя лишь прижала сжатые кулачки к своей груди и слабо пыталась оттолкнуть ими Пашу.

– Не надо, остановись, – шептала она в моменты, когда губы ее освобождались. – Да ты совсем целоваться не умеешь. Просто тычешься…

Тем временем Пашка уже терял контроль над собой. Его руки шарили по Вариному телу, пальцы заползали в разрез платья, скользили по бедрам.

– Сумасшедший. Не надо… Не здесь… Увидят еще, – шептала Варька. – Ты еще не спросил, люблю ли тебя я, а лезешь, куда тебе нельзя лезть.

Колька, уже почти не прячась, высовывался из-за сарая, он хоть и кусал губы от ревности, но все же находил в себе силы искренне радоваться успехам друга. Неизвестно, чем бы все закончилось, но «идиллию» прервало появление Комбата. Он, как опытный десантник, умел приблизиться незаметно и возникнуть перед противником в самый не подходящий для последнего момент.

– Отставить разврат, – скомандовал он, хватая Пашку за шиворот и поднимая его в воздух. – А тебе, подстилка малолетняя, стыдно свою мочалку с таким молокососом чесать, – обратился он к покрасневшей растерянной Варе. – Целоваться его учить вздумала. А у него-то и не оброс еще, поди. Молчишь? Значит, не оброс.

Петр Дмитриевич неприкрыто разглядывал то, что открывалось его взгляду. В сбившемся разрезе платья виднелась грудь с набухшим соском, под задранным подолом белели незагоревшие тугие бедра. Варя одернула платье, вскочила. Но ее остановил властный голос.

– Сесть!

Попова, подрагивая, опустилась на скамейку и, как прилежная школьница, сложила перед собой руки.

– Так, а ты, извращенец – любитель подглядывать, выходи из-за сарая, – не оборачиваясь, предложил директор детдома капитуляцию Кольке Копотю.

Тот неохотно вышел, встал, заложив руки за спину.

– Вышел, и теперь что? Убивать будете? – Колька не опускал голову.

– С тобой я еще разберусь, как мужчина с мужчиной, – пообещал директор и повернул голову к Пашке. – Спускай штаны.

– Зачем?

– Спускай, я сказал, – не дожидаясь еще одного вопроса, Комбат схватил Пашку, зажал его голову между ног, сорвал с него штаны и на глазах у Вари с удовольствием принялся стегать по заднице ремнем с тяжелой пряжкой. – Сладкого захотел? Получай! А ты, сучка, хотела голого парня? Так теперь морду не вороти, смотри.

Наконец директор вытер вспотевший лоб, заправил широкий офицерский ремень в гражданские брюки, улыбнулся.

– Только так с вами, сволочами, и можно разговаривать. Если сучка не захочет, кобель на нее не вскочит. Мудрость народная. Так что тебе, Попова, за бездарную попытку учинения разврата во вверенном мне детском доме назначаю пять дней изолятора. Ясно?..

* * *

Вечером Колька сидел за той самой партой в саду, Пашка стоял рядом. Что такое изолятор в понимании Комбата, им объяснять было не надо. В детском доме на первом этаже имелся жилой блок – комната с санузлом и зарешеченными окнами. На двери со стороны коридора имелась табличка «ИЗОЛЯТОР». По правилам внутреннего распорядка это помещение предназначалось для инфицированных заразной болезнью воспитанников. Но ведала им не медсестра, ключи всецело находились в распоряжении Петра Дмитриевича. Помещал он туда исключительно половозрелых воспитанниц, которые ему приглянулись. Придумать причину наказания директору труда не составляло. А в случае с Варькой Поповой и придумывать не стоило – словил ее с Пашкой на месте «преступления», вот и «заслужила». По ночам директор наведывался к «заключенным» девчонкам и проводил с ними разъяснительную работу, которая заключалась в удовлетворении его сексуальной похоти самыми изощренными способами. И никто с этим ничего не мог поделать. Ни воспитатели, ни воспитанники, все директора элементарно боялись. У Петра Дмитриевича имелись свои люди в милиции и в местной власти. Любое обвинение в его адрес тут же было бы перенаправлено на жалобщика. Как же – поклеп на интернационалиста-героя, афганца-орденоносца, который за Родину «мешками кровь проливал, когда вы все здесь жировали».

Колька нервно точил свой перочинный нож. Он всегда так делал, когда волновался. Копоть натирал деревянный брусочек землей и быстро водил по нему лезвием. Пашка подбрасывал на ладони двухкопеечную монету.

– Я к ней под окно ходил, – срывающимся голосом говорил Анкудов. – Она только голову над подоконником показывала. Говорит, Комбат у нее всю одежду забрал. Грозился сегодня ночью прийти. А еще она мне призналась, что у нее никогда еще никого не было. Потом сказала, если он силой ее возьмет, она повесится.

– Дела… – протяжно вздохнул Колька. – Уж лучше бы наша монетка на ребро встала или в воздухе зависла. Соображения какие-нибудь имеются?

– Остановить его надо.

– И как ты собираешься это делать? Драться? Так он же нас, как котят, разбросает.

– Можно бомжей за бутылку нанять. Пусть они его отметелят.

Копоть предложение друга не поддержал.

– Наши дела мы сами должны решать. Да и денег на бутылку у тебя нет.

Пашка надолго задумался. Колька тоже морщил лоб. Наконец Копоть просветлел лицом.

– Придумал, – он аккуратно сложил остро отточенный перочинный ножик и сунул его в карман.

– Ну?.. – нетерпеливо поинтересовался Пашка.

– Помнишь, он сам на уроке нам рассказывал, как пленного душмана допрашивал?

– А тот все никак говорить не хотел, героя из себя корчил, – тут же припомнил Анкудов.

– Ага. А вот когда того душмана к доске привязали и пару раз в выгребную яму солдатского сортира с головой окунули, он и заговорил.

– Конечно, какой же ты герой, если дерьма нахлебался?! – понял ход Колькиных мыслей Пашка. – Если и с комбатом так сделать, он про Варьку и думать забудет.

Мальчишки-детдомовцы сблизили головы и зашептались. То и дело на их губах появлялись улыбки.

После отбоя они выбрались в коридор. Со второго этажа, где располагались спальные комнаты, спустились по металлической пожарной лестнице. Действовали без опаски, маршрут был ими уже не раз опробован.

– Тише ты, – зашипел на друга Колька, когда тот спрыгнул на землю. – Пошли.

Окно комнаты директора на первом этаже светилось. Мстители забрались на цоколь, заглянули внутрь. Петр Дмитриевич в тельняшке и тренировочных штанах сидел за столом. Перед ним стояла початая бутылка водки. Директор взял ее неверной рукой за горлышко и приложился. Острый кадык несколько раз дернулся под щетинистой кожей, словно мышь, попавшая в грубо сотканный мешок. Блестящие, немного сумасшедшие глаза скосились к окну.

Подростки тут же пригнули головы, оказались на земле и забежали за угол.

– Время еще есть. Видал, сколько у него водяры? Пока всю не выжрет, с места не сдвинется, – с видом знатока определил Колька.

Красным ведром с коническим дном и багром разжились на пожарном щите. Доску вырвали прямо из забора. За дерьмом дело тоже не стало. Дощатый сортир лишенного удобств детского дома стоял тут же, во дворе. Свет не зажигали, подсвечивали себе спичками и газетой.

Ведро плюхнулось в жижу, Пашка багром подцепил его за ручку, потянул.

– Тяжелое, черт!

– И воняет… – Колька помогал другу вытаскивать ведро из пропиленного в досках «очка» и втыкал нос себе в плечо, чтобы не так донимал запах.

– Ты через рот дыши, – посоветовал Пашка.

– Не могу, меня тогда точно вывернет наизнанку.

Ручку ведра надели на середину пожарного багра. В коридор вошли, сбросив тапочки, ступали бесшумно. Свет луны скупо лился сквозь высокие окна.

– Все, здесь поставим, – Колька остановился и осторожно опустил свой конец багра.

Место и впрямь было подходящим. Коридор пересекала стена из стеклянных блоков с дверью. Конструкцию ловушки придумали загодя, ее оставалось лишь воплотить в жизнь. Один конец доски уложили на дверной наличник в самом верху, второй конец подперли пожарным багром. Самым сложным оказалось водрузить на хлипко державшуюся доску ведро, наполненное до краев дерьмом. Пришлось Кольке подсадить Пашку, тот, рискуя облиться сам и окатить друга с головы до ног, все же с ответственным заданием справился. Даже сумел уравновесить ведро, подложив под него камешки.

Отходили от конструкции пятясь, почти не дыша, настолько она оказалась неустойчивой. Но зато подействовать должна наверняка, стоило открыть дверь, как полотно выбивало багор, и ведро переворачивалось на голову выходившему за дверь.

– А теперь шухер, – прошептал Колька.

С тапочками в руках, они прокрались в спальную комнату, дверь оставили чуть приоткрытой. Легли в кровати. Естественно, не спали, прислушивались. Вот, наконец, на первом этаже скрипнула дверь, послышались нетвердые шаги директора. Он еще что-то бормотал себе под нос. Что именно, не понять, но явно матерное.

Пашка глянул на Кольку. В глазах у него читалась мольба к всевышнему: «Сделай так, чтобы сработало». Бог, как и все просьбы в этом мире, бессловесную молитву детдомовца услышал. А вот выполнить ее или нет, все еще колебался. Во всяком случае, дал последний шанс одуматься и директору-педофилу…

Комбат остановился перед стеной из стеклоблоков, потянул носом. Отчетливо пахло дерьмом.

– Вот же сволочи, и тут уже насрали! – сделал неправильный вывод бывший разведчик и остервенело толкнул дверь. Длинный пожарный багор отлетел к стене, гулко ударился об нее.

Петр Дмитриевич еще успел глянуть вверх, от неожиданности раскрыть рот, неверный лунный свет мгновенно померк – глаза ему густо залило дерьмом, а готовое вырваться страшное ругательство так и застряло в горле…

– Слышал? – шепотом спросил Пашка.

Снизу доносился надрывный кашель.

– А то!

И тут весь детский дом буквально сотрясли проклятия и отборная брань. Единственным осмысленным словом среди этого словесного поноса было:

– … убью!..

Воспитанники вскакивали, выбегали из комнаты.

– Ну что, теперь и мы можем пойти, – предложил Колька.

Мальчишки в трусах и майках, девчонки в ночных рубашках призраками жались по стенам, затыкали носы, не решаясь приблизиться. Директор, стоя прямо на середине прохода, обдавал себе голову газировкой из сифона. Промыв лицо, он длинно и забористо выругался, а затем уставился на детей.

– Чего хари воротите? Быстро построиться. Я сказал!

Командирский голос возымел действие. Они тут же выстроились в шеренгу, подровнялись. Петр Дмитриевич отбросил ногой пожарное ведро к стене и грязный, «благоухающий» двинулся вдоль воспитанников, скользя взглядом по лицам.

– Все собрались? – грозно спросил он.

– Вари Поповой нет! – тут же с готовностью доложил Колька Копоть.

– Ах так, Варька отсутствует? Вам ее недостает? – зло бросил Комбат, метнулся к изолятору, зазвенел ключами.

– Не подходите, глаза выцарапаю! На помощь! – донеслось из-за распахнутой двери.

Директор вытащил в коридор упирающуюся, кутающуюся в простыню, ничего не понимающую Варьку, поставил перед строем.

– А теперь будет момент истины, – проговорил он. – Вы, ублюдки, уроды, дети алкоголиков и наркоманов, дефективные, на кого руку подняли? Вы же не только меня, а честь советского офицера замарали, – он оттянул прилипшую к груди тельняшку. – Если тот, кто это дерьмо под самый потолок поставил, не признается сейчас во всем сам, то я эту дуру, – директор указал на кутающуюся в простыню Варьку, – слизывать его с пола заставлю. И это будет справедливо. Из-за нее все началось. Считаю до трех. Один уже было. Два…

Пашка не выдержал, качнулся. Петр Дмитриевич среагировал мгновенно. Схватил его за шиворот, вырвал из шеренги.

– Так я и знал, – прошипел он. – При мне с пола все и слижешь. Пусть все смотрят, – он зажал в пальцах волосы подростка, пригнулся и собрался уже ткнуть Анкудова лицом в разлитое дерьмо.

Но тут вперед вышел Колька, глаза его недобро блестели в полумраке коридора.

– Один бы он ведро наверх не поставил. Соображать надо. Я с ним был, – внешне спокойно произнес Копоть.

Директор детского дома округлил глаза.

– Об этом я и не подумал, – прохрипел он. – Вместе слизывать станете.

– Не-а, – и тут Колька рванулся вперед, в его руке тускло блеснуло лезвие перочинного ножа.

Бывший командир десантно-штурмового батальона, способный справиться с несколькими хорошо тренированными противниками, просто не ожидал подобного от четырнадцатилетнего мальчишки. Идеально отточенное лезвие полоснуло по вытянутой шее Комбата, точь-в-точь как в его собственных афганских историях. Щетинистая кожа мгновенно разошлась, вывернулась раной. Из перебитой артерии фонтаном ударила кровь. Петр Дмитриевич еще успел схватиться рукой за порез, сделал пару шагов к Кольке и упал на колени. Он попытался что-то сказать, но кровь полилась, забулькала из открывшихся губ. Директор детского дома рухнул лицом вниз.

Девчонки завизжали, разбегаясь. Копоть глянул на чистое лезвие перочинного ножа и бросил орудие убийства на пол.

* * *

Воспитанника Николая Копотя, убившего своего директора, судили выездным судом. Заседание проходило в столовой детского дома.

Колька вины своей не отрицал, говорил, что ни о чем не сожалеет. Судья не учла показаний других воспитанников, рассказавших о самовольстве директора и его издевательствах над девчонками. В результате Копоть получил самый большой срок из возможного – шесть лет, – который отправился отбывать на «малолетку».

А на «малолетке» понятия вообще кошмарные, детдомовские по сравнению с ними – райская жизнь. Дети – народ жестокий. За «колючкой» ты, если не будешь постоянно отстаивать свое право на существование, очень скоро превратишься в отбросы зоновского сообщества.

Колька выстоял, правда, стоило это ему еще двух тюремных сроков. Но зато в результате он стал вором и влиятельным криминальным авторитетом с безупречной для уголовника репутацией.

Варьку Попову еще до суда над Копотем перевели в другой детский дом. Возможно, она писала письма Пашке, но они до него не доходили, впрочем, как и его до нее. Девчонка словно растворилась во времени и пространстве.

Пашку же случившееся бросило в другую сторону. Со временем он подался в правоохранители. Засела у мальчишки в памяти жестокая несправедливость. Вот и решил он бороться за лучшее будущее для всех на службе у закона. Себя не щадил, с годами заделался профессиональным опером-сыскарем.

Первые годы Николай и Павел переписывались. Потом письма стали приходить реже и реже, пока наконец отношения не прервались окончательно. Ничьего злого умысла или пренебрежения в этом не было. Просто жизнь развела Николая и Павла на два разных полюса. И кто бы мог подумать, что спустя много лет по иронии судьбы они снова встретятся – оперативник и вор… И эта почти случайная встреча многое изменит в их судьбах…