Текст книги "Доказательство чести"

Глава 4

Раз в месяц начальник областного ГУВД издает приказ. Тогда дно Исети, неглубокой в прибрежной зоне, начинает чесать рыбачий траулер со стальными кошками, разметанными в разные стороны. Иногда «спиннингистам» везет, и они выуживают крупные трофеи. В прошлом месяце, к примеру, со дна реки был поднят директор «Гамма-банка», а в конце апреля обнаружился лидер этнической организованной преступной группировки Хасим Гамиль-оглы.

Но больше клюет разная мелочь, шестерки из кланов Локомотива и Витальки Штуки. Иногда попадается барыга с рынка, обнявший рессору от КамАЗа, или залетный беспредельщик из Кемерова, ноги которого застряли в тазике с бетоном. Хоть обратно их выбрасывай. Чаще всего кошки вообще приходят пустыми.

Утром восьмого июля тринадцатого года началась очередная спецоперация по зачистке дна Исети. Сотрудники, занимающиеся этим малоприятным делом, уже имели немалый опыт. Они четко понимали, где отлов может принести результаты, а где этим делом заниматься бесполезно. Обычно успех был обеспечен, если катер ходил вдоль берегов, на которых явно просматривалась возможность подъезда транспортных средств. Это раз. Омуты – два. Места, где невозможен проход катера с кошками – три.

Бандиты тоже не дураки. За полицейской путиной они наблюдают не из праздного интереса. Им очень хорошо известно, где нужно сбрасывать груз, чтобы блюстители порядка нашли его через пять дней, через месяц или вовсе не обнаружили.

Однако на этот раз братва совершила ошибку. Бандиты, как и всегда, упустили из виду тот факт, что полицейские – тоже люди. Как у всех, в их настроении бывают спады и подъемы. Труп, сброшенный прошлой ночью среди непроходимых коряг, дотошные копы обнаружили через час после начала поисков. Вопреки надеждам братков на то, что именно этого покойничка не найдет никто и никогда.

Впервые в жизни сотрудники водной полиции, в простонародье – водомуты, проявили недюжинную смекалку и рвение в деле, кажущемся на первый взгляд бесперспективным. Возвращаясь к вопросу изменения настроения у стражей порядка, необходимо отметить, что у начальника областного ГУВД в то утро, по всей видимости, был спад. В противном случае на катере ни за что не появились бы водолазы.

За тем, как на борту катера двое крепких мужиков надевали ласты, наблюдал человек Локомотива по фамилии Ферапонтов и кличке Сорока. Он убрал от глаз окуляры бинокля и подобрал ноги на капот здоровенного джипа, припаркованного на опушке прибрежного леса.

– Это что, блин, такое?

– Чего там? – лениво приоткрыв глаза, поинтересовался его напарник, дремлющий внутри машины.

– На полицейском «Титанике» какие-то голые негры ласты на ноги натягивают, – брызнув от изумления слюной, возмутился Сорока. – Они что, оборзели уже до того, что самим в падлу в воду лезть?!

Заинтригованный Вова Грошев по кличке Подлиза вытянул из-за руля огромный живот, подошел к Сороке и вырвал у него бинокль. Он за секунду проанализировал обстановку, разочарованно вздохнул и ткнул бинокль в грудь подельника.

– Лох, – констатировал Подлиза, презрительно глядя в глаза собеседнику. – Это водолазы в комбинезонах. – Однако Вова насторожился, вернулся в машину и уточнил: – Наш где лежит?

– В ста метрах от катера. Короче, не там, куда эти тюлени сейчас спрыгнули.

Подлиза зевнул и успокоился. Локомотив, в очередной раз предупрежденный о рейде, велел им присутствовать на зачистке до самого ее окончания. Так было уже не раз. В прошлом месяце Яша тоже приказал своим людям сидеть на берегу и следить за тем, кого выудит полиция. Теперь было важно, чтобы в ближайшие несколько дней водомуты не обнаружили на дне дерзкого, похожего на хорька магометанина, командированного из столицы для запугивания екатеринбургских братков. За неделю мальчики Локомотива наделают в Новосибирске немало дел от его имени, так что москвичи не станут искать хорька в Исети. Пусть разбираются с новосибирскими. За эту неделю сомы и окуни сделают с мусульманином то, из-за чего потом невозможно будет определить не только национальность, но и пол бедняги.

– Вова, а Вова!.. – скороговоркой, за что и получил погоняло, протрещал Сорока. – Негры в комбинезонах жмура на борт поднимают!

Подлизе опять пришлось тащить из-за руля живот. Он снова прижал к глазам окуляры и на этот раз вынужден был согласиться с тем, что Сорока прав. Двое амбалов в блестящих от воды костюмах заталкивали на низкий борт человеческое тело. Сначала копы выволокли на палубу труп, потом – около двух метров веревки. Только вслед за этим они с трудом вытянули металлическую панцирную сетку от кровати.

– Не может быть, – не веря своим глазам, пробормотал Подлиза. – Как его туда занесло? Течением, что ли? Ну-ка, звони Яше!

Звонок раздался в половине девятого.

Пащенко дотянулся до телефона, отвел взгляд от настенных часов, прижал трубку к уху и заявил:

– Слушаю.

– Это я, Вадим Андреевич, – раздался голос старшего следователя по особо важным делам Меркулова. – Полиция чистку дна устроила и десять минут назад выловила свеженький труп.

– Что значит свеженький? – уточнил заместитель прокурора.

Следователь решил, будто начальник не до конца проснулся, и начал ему объяснять, что первичный осмотр указал на не более чем двухчасовое нахождение тела в воде. Однако тут Меркулов ошибался. Пащенко был готов к работе в тот самый момент, когда открывал глаза после сна. Расшатывая воображение подчиненного, говорившего банальные вещи, заставляя его повторяться или опускаться до разъяснений, он быстро просчитывал свои дальнейшие ходы. В те секунды, пока Меркулов терпеливо рассказывал о состоянии кожного покрова потерпевшего, его глазах, не тронутых рыбами, о еще сочащемся ножевом ранении под левой лопаткой, Пащенко уже знал, что сделает сразу после того, как следователь замолчит.

– Ладно, Меркулов, достаточно. Тело вынести на берег, силами райотдела организовать оцепление. Напротив обнаружения тела, на грунте, произвести тщательный осмотр на предмет обнаружения следов транспорта и прочего. Дайте команду водолазам на доскональный осмотр дна в радиусе пятидесяти метров от места нахождения трупа. Сейчас я доложу прокурору и прибуду на место.

Только что Пащенко говорил с Копаевым о том, что неплохо было бы попросить Земцова, начальника отдела УБОП, пощупать Славу Рожина на предмет членства в какой-либо организованной преступной группе. Надо определить ареал его жизнедеятельности, да заодно порасспросить, зачем ему, Славе, понадобилось вкладывать конверт с документами на дом в бумаги Пермякова, лежащие на столе.

Земцов, знавший Пермякова не хуже Пащенко, после ареста следователя сначала замкнулся и убыл из поля зрения. Такое поведение свойственно всем осторожным личностям, занимающим щепетильный пост. Потом он объявился и сообщил Пащенко, что не разделяет мнение своих коллег о моральном облике Александра Пермякова. Наверное, короткое исчезновение из зоны видимости понадобилось ему для того, чтобы выяснить подробности дела и последовательность проведенных оперативных мероприятий.

Пащенко прибыл на место и узнал, что личность утопленника уже установлена.

Он отошел в сторону, вынул из кармана мобильник.

– Антон, я на берегу Исети. Передо мной лежит труп Рожина.

– Рожина? – переспросил Копаев. – Это тот, который?..

– Да, он самый.

– Я сейчас приеду.

Появлению Копаева никто из присутствующих не удивился. Пащенко встретил его как приятеля, не сослуживца. Но здесь, на берегу, Антон находился в уязвимом положении. Не исключено, что кто-то из присутствующих на берегу потом узнает в оперативнике УСБ заместителя начальника правового управления мэрии. Если хоть один человек вспомнит, что Копаев общался с Пащенко, и попробует выяснить об Антоне побольше, то начнется неразбериха.

Но Копаев не мог не приехать. Он должен был своими глазами все увидеть и получить информацию из первых рук. Риск имелся, но он был оправдан.

Теперь Рожин, тот самый человек, который так содействовал аресту следователя Пермякова, лежал под его ногами. Вид Рожина был странен до крайности. Джинсы «Райфл», серая, в действительности же скорее белая, майка с эмблемой испанского королевского клуба, на левой ноге кроссовка «Пума». Вторую уже нашли, она лежала чуть поодаль от трупа. Вместо нее к правой ноге был привязан обрезок автомобильного троса, на другом конце которого оказалась панцирная сетка.

– Личность пока не установили, – сообщил Меркулов из-за спины заместителя прокурора.

– Устанавливайте, – велел Пащенко, открывая перед криминалистом возможность проявить его лучшие качества.

Сам-то он личность покойника уже установил, за сутки, прошедшие после ареста Пермякова, вволю налюбовался на фотографию Рожина. Тот имел глупость быть задержанным в девяносто восьмом году за мелкую кражу промышленного серебра на заводе, после чего два года своей жизни посвятил шитью рукавичек в колонии общего режима. Потом была еще одна ходка. Им опять занималась прокуратура. Эта история тоже закончилась шитьем. Известным кутюрье Рожин так и не стал, зато прославился чудовищной подлостью в деле посадки на нары следователя Пермякова.

– Его убили или живым сбросили? – спросил Копаев.

– Нож вставили, а потом спустили. В спине ранение, несовместимое с жизнью. В глазах, как видишь, недопонимание, совместимое с глупостью.

– Еще и кровать к ноге привязана, – почесав подбородок, пробормотал Антон. – Коза ностра по-екатеринбургски, мать их!..

Копаев обернулся, когда Меркулов попросил Пащенко немедленно приблизиться к трупу.

– Что?.. – выдохнул Вадим.

– Вот. – Меркулов указал пальцем на пятнышко, сверкающее посреди серого песка.

Этим пятнышком оказался зуб, именуемый стоматологами клыком. Можно было бы предположить, что он принадлежал не человеку, а волку. Собаке, на худой конец. Во всяком случае, до проведения соответствующих экспертиз. Но Копаев ни разу не видел собаку с золотой фиксой в пасти, а потому все эти побочные предположения потеряли смысл, не успев его обрести.

– Это зуб, – сказал Меркулов, секунду помедлил, скользнул по начальнику взглядом и повторил: – Зуб.

– Я не дурак, – заметил Пащенко и поднял на него глаза. – И не глухой. Осмотрите труп еще раз. Золотые зубы просто так, во время дружеского разговора, изо рта не вылетают. Даже если такое случается, то их, как правило, подбирают. Этого не происходит только тогда, когда искать невозможно или нет времени.

Меркулов вернулся через минуту и доложил:

– Во рту покойника все зубы на месте.

Копаев подошел к трупу, перевернул его левую кисть, опустил ее на песок, оглядел и правую. На казанке среднего пальца виднелся свежий шрам, раскисший от воды.

– Меркулов, знаете, чем стоматолог отличается от криминалиста? – Антон отряхнул руки и протянул следователю кусочек золота. – Первый никогда не поинтересуется у пациента, за что ему выбили зуб. Хотите наводку?

– Хочу, – признался молодой криминалист. – Правда, я водку не пью.

Копаев рассмеялся.

– Хорошо, просто наведу на мысль без спиртного. Зуб новый, в смысле – не сточенный. Мы имеем дело с частью зубного моста, так как есть следы крепления к соседней коронке. Они еще не потемнели. Способность золота вступать в химические связи с другими веществами, то есть валентность, крайне низка. Особенно это относится к процессу образования солей. Поэтому я определяю время установки коронки как… – Он поднял глаза к небу, пожевал губами. – Четыре-пять месяцев.

Глядя на побледневшего Меркулова, Пащенко ухмыльнулся и подумал, что Копаев не изменился. Менеджер строительной компании!.. Зачем он ушел из полиции, спрашивается? Сейчас там такие люди на вес золота.

– Меркулов! – заговорил Пащенко, вынув сигарету изо рта. – Проверьте государственные и частные стоматологические клиники, занимающиеся протезированием зубов. Радиус поиска сужается, потому что не все берутся работать с золотом. Он уменьшится еще значительнее, если вы определите для себя возраст и пол пациента. Думаю, ему от двадцати до сорока, и это обязательно мужчина.

– Дальше?.. – Меркулов напрягся.

– Объяснять не считаю возможным, потому что если начну это делать, то через пять минут сам назову фамилию того человека, которому Рожин выбил зуб. Зачем вы носите погоны при такой постановке вопроса, Меркулов?

В камере СИЗО задыхается от жары и обиды друг. Он сейчас очень хочет есть, сидит у крошечной «решки» и вдыхает воздух, пробивающийся с улицы. Откуда конвою знать, что у парня нет трети левого легкого? Да и знали бы вертухаи – наплевать им на это.

Сашка сидит, и пока никто не знает, кто его туда упрятал. Жизнь так паскудна, что поручиться сейчас Антон Копаев мог только за себя и Пащенко. Рожина убили за то, что он стал лишним в деле Пермякова.

Важняк Кормухин из следственного комитета прибыл в СИЗО для допроса Пермякова как раз после того, как Сашка доел капусту из мятой алюминиевой тарелки и допил чай, совсем жидкий, похожий на третью заварку.

– Хлеб будешь? – Сашка кивнул гаишнику на свой кусок, оставшийся после роскошного обеда.

Тот почему-то решительно отказался, и в этот момент в двери заскрипел замок.

– Пермяков! На выход.

– Не колись, – посоветовал гаишник.

Толстяк, лежащий на нарах, поджал губы, посмотрел на бывшего полицейского как на дурака и снова уставился в книгу.

Конвоир терпеливо ждал, пока бывший следователь сполоснет под краном руки, потом шагнул из камеры, давая ему дорогу, и с грохотом захлопнул дверь.

– Расколется, – удовлетворенно заметил гаишник, которому не давала покоя обида за недавнюю трепку. – Следаков быстро колют.

Глаза куриного следователя повлажнели. Он уже почти закончил обед и теперь сидел между нарами толстяка и беззубым гаишником, теребя в руках подол спортивной майки. Следак был в расколе уже давно и сейчас терпеливо дожидался суда, надеясь на его гуманность и жалость.

На что рассчитывал любитель романов, было непонятно, ибо за все время пребывания в камере он лишь дважды перекинулся словом с сокамерником. С этим самым, из следственного комитета. Разговаривать с остальными данный упитанный субъект то ли брезговал, то ли считал излишним.

Закончив трапезу, все, за исключением толстяка и гаишника, полезли на свои места. Первый не вставал с самого утра, вяло пережевывал колбасу и запивал крепким «Ахмадом». Второй собирал посуду.

Передачи в камеру поступали регулярно, но все они, за исключением пакетов толстяка, доходили до арестантов выпотрошенными. Гаишник, к примеру, точно знал, что жена передает ему «Мальборо» и яблочный джем. Однако в пакете оказывались «Прима» и какое-то прокисшее варенье. На каком этапе перемещения с воли за решетку сигареты теряли фильтры, а джем утрачивал вязкость, оставалось лишь догадываться. Хлипкому следователю из райцентра никто ничего не передавал, поэтому с ним делились сокамерники. Точнее сказать, предлагали. Но аппетит у молодого парня был никакой. Он лишь плакал.

Вечером передали пакет и Пермякову. Буженина, сок, «Орбит» без сахара и… «Кэмел»! Посмотрев на сигареты, Сашка подавил улыбку. Всю его душу охватило блаженство. Сам он курил «Винстон», любитель сигарет с верблюдом – Пащенко. Передача в камеру «Мальборо» для Сашки не значила бы ничего. Просто дорогие, качественные сигареты. А «Кэмел»!..

Понятно, что это идея Пащенко. Копаев и Пащенко рядом. Они с ним.

Пермяков забросил пакет на полку с продуктами, дрожащей рукой распечатал пачку, вытащил сигарету и с жадностью затянулся. Он никогда в жизни не купил бы крепчайший «Кэмел», но сейчас первая затяжка показалась ему глотком жизни. Они рядом. Друзья с ним!..

Странность хруста сигаретной упаковки произвела впечатление лишь на толстяка. Он с легким удивлением положил книгу на живот и посмотрел на руки Пермякова, снимающего целлофан с пачки. Остальные не обратили на такое событие никакого внимания. А ведь это на самом-то деле очень странно: услышать хруст распаковываемой сигаретной пачки в камере СИЗО.

Только последнему лоху не известно, что сигареты в заводской упаковке на тюрьму не передают. Как и колбасу батоном, которая лежала в Сашкином пакете. Ее режут на куски. А сок в коробке с воли – это просто неслыханная дерзость. Он может попасть в руки арестованного лишь из тюремного магазина. Но передача была с воли.

Толстяк улыбнулся кончиками губ и, как обычно, увлекся книжкой.

А Сашка курил, закрыв глаза, мял в руке шуршащую обертку. Для него не было более приятного звука. Они рядом. Друзья с ним!..

– Пермяков, скажите, когда состоялась ваша первая встреча с Рожиным?

– Моя первая встреча с Рожиным состоялась в то утро, когда он подкинул мне на стол конверт с документами, подтверждающими, что я являюсь собственником дома в Сочи.

Кормухин поморщился.

– А вот Вячеслав Петрович утверждает, что его предварительный разговор с вами состоялся за три дня до освобождения Кускова.

Пермяков поморщился.

– Тогда о его содержании спросите у Вячеслава Петровича.

Разговор не клеился. Было вообще непонятно, на какой иной исход помимо самого очевидного рассчитывал следователь Кормухин. Для расследования дела Пермякова специально пригласили молодого важняка, только что переведенного в Екатеринбург. Тот старался и пытался доказать, что способен на многое.

Рука Кормухина выводила на чистом листе бумаги кренделя. Это первый признак нервного поведения.

– Видите ли, Пермяков, не получится спросить.

Сашка про кренделя знал, поэтому едва заметно усмехнулся и спросил:

– Что так? В бегах, как принято в подобных случаях?

– Нет. – Кормухин пожал плечами. – Он убит.

Важняк уставился на допрашиваемого. Однако тот сидел и смотрел в зарешеченное окно. Его волосы были взъерошенными от постоянного лежания. Арестант курил, распространял по кабинету аромат хорошего мыла и молчал.

– Убит ножом. Для груза к его ноге была привязана металлическая кровать, и он был сброшен в Исеть. Там, за мостом, вы знаете?

– Вы хотите, чтобы я вам помог и в этом? – Сашка всезнающе вздохнул и ткнул окурок в обрезанную банку из-под кофе, зачумленную тысячами бычков. – Я могу.

– Конечно, – оживился Кормухин. – Это по-нашему. По-человечески, в конце концов.

– Убедили. – Пермяков уложил локти на стол. – Я вам помогу. Это не я. Вот если бы это сделал я, тогда Рожин плавал бы по Исети как какашка.

– Почему?

– Нары не тонут. А других кроватей тут нет.

– Бросьте!.. – Важняк разочарованно скривился. – Мне говорили, что вы серьезный человек.

– Вас не обманывали. – Пермяков скосил взгляд на рукав пиджака следователя, из-под обреза которого виднелись золотые квадратные часы.

– Никто не утверждает, что смерть Рожина – дело ваших рук.

– Почему бы не настоять на этом? – Сашка потянулся всем телом и закинул назад голову.

Последние слова он произносил уже в какой-то сладостной истоме.

– Вам в последнее время так прет!

Кормухин понимал, что следователь Пермяков валяет ваньку, однако ничего не мог с этим поделать. Это не Пермяков создал такую ситуацию, поэтому нечего с него спрашивать. Следователь был убежден в том, что человек, сидящий напротив него, получил взятку. Но ему приходилось смиряться с тем, что этот арестант будет издеваться над ним как матерый бандюк.

Досада Кормухина накапливалась по мере того, как к нему стало приходить понимание простого факта: Пермяков поопытнее него и потверже нравом. Колоть такого столь же трудно, как вора старых кровей. Не этих, фанерных, которых коронует в тюрьмах пара таких же, как он, обкуренных отморозков, а настоящего шестидесятника, отрицающего семью, наркотики, предательство, кровь и писаный закон.

Кормухин стал понимать, что дело, на которое он рассчитывал как на именное, обещающее известность и уважение, на самом деле обещает ему только неприятности. Жаль, что важняк не догадывался об этом в тот момент, когда начальник следственного комитета вручал ему тонкую серую папочку и говорил о том, что очень надеется на его ответственность.

Глава 5

Был бы Кормухин еще догадливее, он наверняка понял бы, почему начальник вручил это дело именно ему. Однако пока прозрение важняка остановилось на полпути. Вместо просветления в его голове сгущались тучи.

– Пермяков, Рожин в своем заявлении указал, что является другом Виталия Кускова, который был арестован в связи с подозрением в причастности к убийству Ефикова. Он подписался под протоколом, в котором черным по белому зафиксировано, что, когда он приехал к вам с целью узнать дальнейшую судьбу Кускова, вы стали оказывать на него давление и делать предложения, от которых настоящий друг арестованного никогда не откажется. Вы обозначили цену за освобождение Кускова, но таких денег у Рожина не нашлось. Тогда, полагая, что является свидетелем нечистоплотного следствия, он обратился в УБОП с соответствующим заявлением. Мне нужно объяснять, что произошло дальше? В законе об оперативно-разыскной деятельности это называется оперативным экспериментом, Пермяков. Экспериментом, в котором вы подтвердили подозрения относительно себя. Рожину ничего не было нужно, кроме правды.

– Синим по серому, – заявил Пермяков и зевнул.

Кормухин наморщился так, что казалось – еще секунда, и кожа на его лбу лопнет.

– Чего?..

– Я говорю, не черным по белому, а синим по серому. Бланки протоколов серые, а не белые. А что касается последнего, тут вы безусловно правы. Ему теперь точно ничего не нужно. У меня сейчас случится приступ от изумления, вызванного недалекостью, проявленной при ведении следствия по моему делу. Только человек с ограниченными умственными способностями не может понять самую простую связь между провокацией, так называемой дачей мне взятки, и смертью Рожина. Вы на самом деле не догадываетесь о том, что этого человека использовали по назначению, а потом слили как отработанный и опасный материал? – Когда Пермяков говорил это, ему очень хотелось постучать по наморщенному лбу Кормухина.

Он даже навалился грудью на стол, но, понятно, этого не сделал. Однако его движения были столь откровенными, что важняк подался назад.

– Вы вот, Кормухин, сидите сейчас передо мной и всерьез стремитесь доказать взятку. А за что? За то, что Кусков оказался на свободе? Но ведь это, простите, не я Кускова освобождал, а судья! Отчего же вы в генпрокуратуру не обратились для того, чтобы водворить в СИЗО судью Марина? Плюс к этому вы пытаетесь доказать еще и такую бредятину, как убийство опасного свидетеля посредством использования подельников, оставшихся на воле. – Тут легкие Пермякова сдавила боль от пяти сигарет, выкуренных одна за другой. – Поэтому признайтесь, Кормухин, вы по утрам аминазином не балуетесь?

Он кашлял, и ему было совершенно безразлично, что со злостью в голосе отвечает ему Кормухин. Наверняка что-нибудь обидное. А чего еще ждать после «аминазина по утрам»? Арестант дотянулся до пластмассовой урны, единственного, что в этом кабинете не было прикручено к полу, поднял в знак извинения ладонь и сплюнул.

– Простите, Кормухин, – вытирая губы полой рубашки, выдавил Сашка и тут же уточнил: – Это я просто слишком много курил.

Кормухин брезгливо убрал со стола руки. Он дождался, пока арестованный следователь приведет себя в порядок, скользнул рукой в портфель и вынул из него диктофон. Важняк так же молча поставил аппарат на столешницу, нажал кнопку воспроизведения, после чего прижался боком к стене. В кабинете для допросов следственного изолятора откинуться назад нельзя. У табуретов нет спинок. Даже у тех, которые стоят за столом.

«Как мне помочь Кускову? Понимаете, Александр Иванович, это друг мой, кореш по детству. У меня сердце на куски разрывается от боли». – Этот голос показался Пермякову очень знакомым.

Так говорил тот человек, сердце которого ныне было разорвано без всяких аллегорий.

«Как подумаю, что я здесь, а он там!»

«А вы поменьше об этом думайте». – Этот голос Пермяков узнал сразу.

Он стал догадываться об этом еще тогда, когда было произнесено имя. Однако Александр Иванович – не Вратислав Аристархович. Ошибки тут не было. Из динамика диктофона до Пермякова доносился его собственный голос.

«Я ни спать, ни есть не могу».

«Надо себя заставлять, и все будет в порядке».

«Да в каком порядке, Александр Иванович?! Виталий на тюрьме гниет, ему еще и мокруху шьют! Это – порядок?!»

«Шью, очевидно, именно я, да?»

«Вырвалось», – виновато признался Рожин.

«Так ворота покрепче закрывайте, – посоветовал Пермяков. – Чтобы ничего не вырывалось. Чего вы от меня хотите?»

«У Виталия здоровье плохое. Он на тюрьме загнется. Вы это понимаете?»

«Это у него-то со здоровьем плохо? – изумился Пермяков. – А мне рассказывали, что он запросто вливает в себя литр водки, после чего танго в бескозырке танцует, на машине летает, а также экстремальными видами спорта в компании полицейских занимается».

«В каждом домике свои гномики. Это сдуру, после водки. А так он весь болен. Почки, печень, опорно-двигательный аппарат».

«Уважаемый, у меня дел помимо Кускова выше крыши. Если у вас все, то прошу откланяться и оставить меня в моей тоске».

«Вот если бы отблагодарить кого…» – Даже сквозь мембрану диктофонного динамика чувствовалось, как по звукам этой фразы льется яд.

«Рожин, я вас понял. Мог бы выгнать сразу, но опущусь до объяснений. Отпустить Кускова до суда на свободу я не могу. Понимаете? Не потому, что ненавистью пылаю. Юридического права на то у меня нет. У нас этим суд занимается».

После этой убедительной речи, преисполненной желания остаться в покое, наступила небольшая пауза. Того человека, который говорил голосом Рожина, не было видно, и в первую минуту можно было бы подумать, что он рвет на себе волосы. Однако уже через мгновение все оказалось иначе.

«Да знаю я… – ничуть не смущаясь, проговорил голос Рожина. – Знаю. Вот если бы в деле появились документы, которые указывали бы на то, что Виталька не мог этого Ефикова расстрелять!»

«Не понял».

«Да все вы поняли! Не мог Кусков его убить, понимаете? Не мог! Вы ему сейчас срок готовите, а он не виновен в этом! В чем-нибудь другом – может быть, а тут не при делах! У вас же наверняка доказухи нет! Так зачем человека гробить? Александр Иванович, вы же умный следователь. Понятно, что я на стороне поспрашивал, прежде чем к вам идти. Завтра адвокат в суд обратится с просьбой изменить Кускову меру пресечения. Если в деле будет хоть что-то, что указывало бы на Виталькину правоту, его выпустят!»

«Рожин, вы мне порядком надоели. – Голос этого вот Пермякова звучал устало. – Ступайте с богом, пока я вас не приземлил за давление на следствие».

Разговор длился еще около пяти минут. Звучали оба голоса, причем один из них становился все увереннее, а второй – все мягче. Он принадлежал вовсе не тому человеку, голос которого был похож на голос Рожина.

Пермяков вслушивался и старался подавить в себе чувства, которые могли бы выдать его мысли. Он равнодушно глядел через плечо Кормухина, потягивал сигарету и, казалось, отсутствовал в кабинете. Оживился Сашка лишь тогда, когда разговор стал подходить к концу.

«Значит, в Сочах дом?»

«Точно. Рядом с морем. Удочку можно забрасывать прямо из окна. Двухэтажный, с мансардой. Улица Дюка Ришелье, дом сорок восемь».

«А почему вы решили, что судья на это пойдет?»

«А куда он денется, если вы доказательства железные предоставите? Кстати, мы в суде подстраховались, там все нормально будет».

«У меня нормально, так у транспортной прокуратуры ненормально. Она будет против».

«Ну, на транспортного прокурора у нас тоже выход есть».

Слышен тихий смех Пермякова.

«На транспортного прокурора у вас выхода нет и никогда не будет. Потому что транспортным прокурором работает Пащенко».

«Что ж, не получится с вами, придется с Пащенко иметь дело. Потом, конечно, все прояснится, но, как нам кажется, будет поздно».

«Нам?» – раздался хриплый голос, похожий на голос Пермякова.

«Конечно, нам. У Витальки не один друг, как вы можете догадаться. Да при чем тут вообще тот судья и прокурор?! Дом свободен, и какая разница, кто в него въедет, вы или прокурор? Для нас ее нет, а для вас, думаю, есть!»

На этот раз шуршащая пленка отмоталась почти на метр, и только потом послышался вопрос:

«А дом чистый?»

Пермяков поймал момент, расхохотался, едва не повалив диктофон на бок. Так бы и вышло, если бы не ловкая рука Кормухина.

«Александр Иванович, мы серьезные люди. Помогите спасти честное имя нашего друга, и мы отблагодарим вас так, как вы этого заслуживаете. Только нужны гарантии того, что вы согласны. В противном случае нам нельзя сидеть сложа руки. Адвокату нужно знать, насколько серьезны действия, которые вы собираетесь предпринять в случае достижения договоренности между нами. Если их окажется достаточно, он качает головой. Вместо того чтобы заниматься нудным многоступенчатым оформлением наследства и прочей ерунды, мы просто оформляем дом на одно конкретное имя. Вас это устраивает?»

«Вполне, – ответил голос, похожий на голос Пермякова. – Передайте своему адвокату, что в деле появится документ, подтверждающий, что огонь по машине Кускова велся с расстояния менее чем в один метр. Он не отстреливался от полицейских и не убегал от них. Это не опровергает версию о том, что Кусков знал о присутствии автомата в своей машине, как и убийство им Ефикова. Однако доказательств этих двух версий и без того нет никаких. Я в любом случае могу доказать, что в копов Кусков не стрелял».

«Хорошо, – подумав, согласился тот человек, голос которого был похож на голос Рожина. – Когда и где я могу передать вам документы?»

«Сразу после того, как Кускова выпустят. Вы говорили о гарантиях? Это не лучшая?»

Шуршание подтвердило, что лучшей не найти.

«На следующий день после того, как Кусков окажется на свободе. Парк культуры на Молочаевской знаете? У входа в кафе».

Кормухин выпрямился, давая понять, что все остальное в разговоре не важно. Его суть уже прозвучала. Вслушиваясь в последние слова, Сашка убедился в том, что следователь прав. Весь смысл для него уже прозвучал. А эти прощания да заверения…

– А вы думали, что доказательств нет? – Наконец-то закурил и Кормухин. – Помимо пленки есть и заявление Рожина, и акт вручения ему подлинников документов на дом в Сочи на ваше имя. Все делалось в присутствии понятых, как вы понимаете, профессионально и тщательно. Вы попали в разработку УБОПа, Пермяков, и оправдали его надежды.

– Вот это и есть ваше доказательство. – Сашка наконец-то нашел, по чему тут можно постучать, и побарабанил пальцем по диктофону?

– Вы не узнаете свой голос?

– Знаете что, Кормухин… – Саша снова закурил и без сил свесил руки между ног. – Недавно из мест лишения свободы освободился мой старый знакомый. Ему бы на эстраде работать – валюту греб бы лопатой. Если позволите, я через вас ему малявку передам. Уже спустя сорок минут в вашем распоряжении будет аудиокассета с разговором Дзержинского и Березовского. Или вашего с Челентано.