Текст книги "Созданный для тишины"

– Она была очень хорошим человеком, хотя мне трудно об этом говорить, я почти ничего не помню.

Он всё также неумело пытается скрыть смех, я всё так же этого предпочитаю не замечать. Он говорит:

– Ладно, думаю, раз ты так говоришь, значит так оно и есть. Всё же дети должны нести правду, которую им гласили родители.

Пауза. Я молчу – бессмысленно что-либо кричать. Он никогда ничего не услышит. Он говорит:

– К слову, вы слышали про проникновения к квартирантам, у которых крадут лишь аноректики?

– Да. Что-то подобное видел в газете. Человек обчистил уборную популярной модели и при этом сделал вид, что она просто наелась таблеток до такой степени, что сама раскидала флаконы по комнатам.

– А после она просто исчезла.

– Ну, это громко сказано, всё же, в газетах говорится, что она уехала за границу.

– А вы верите во весь смрад, что пишут в газетах?

– Нет. Жаль, что полиция не думает работать над этим делом.

– Конечно, жаль, но всё же может у них просто много работы.

После его слов я отворачиваюсь в окно, вижу Сашу, прилипшую к окну. Я говорю мужчине, который выглядел так, будто явно хотел позадавать ещё парочку вопросов:

– Извиняюсь, но мне пора…

Я ухожу, оставляя за собой чашку недопитого чая. Я дохожу до двери, которую мне открывает мужчина старых лет, мы обмениваемся оценивающими взглядами и расходимся.

Главная причина, из-за которой я всё ещё здесь, – это невидимые барьеры.

Я стою на крыше семиэтажного жилого дома, вход в подъезды которого закрыты. Крыша здания замурована, в котором сейчас люди занимаются повседневными делами. Кто-то, например, моет посуду, кто-то убирается в квартире, кто-то социально расслабляется, однако никто не задумывается о том, что я намерен покончить с собой. В прямом смысле никто. Никто из жителей дома, на котором я сейчас нахожусь, никто из жителей соседних домов, которые могут увидеть меня, сидящего и курящего на краю крыши, из окон, никто из прохожих на улице, которых в данное время суток немало, не соизволил даже посмотреть на меня, не говоря уже о спасении, в котором я не нуждаюсь. Я похож на человека, который всем заявляет о том, что собирается совершить самоубийство, чтобы в итоге получить внимание других, стоя на краю крыши, однако я не такой. Я желаю своей кончины, ведь это иллюзорное небо сводит меня с ума, оно так сильно рябит в глазах, что смотреть на него становится невыносимо. Я был бы даже не против, если бы в меня выстрелил снайпер или же какой-то человек подошёл ко мне сзади и столкнул бы меня, протолкнув через барьер, с крыши, но моим желаниям не сбыться.

Слышно, как два человека на улице обсуждают погоду. У одного из них плащ, под которым толстовка со снятым мокрым капюшоном, он журналист или кинематограф. У второго белая рубашка, заправленная в брюки, чёрный мокрый зонт. Наверное, работает в офисе. Он бухгалтер? В общем, у него вместо лица калькулятор.

Бухгалтер спрашивает:

– Макс, а когда успела растаять большая часть снега?

– Я не знаю. А что в этом плохого?

– Я не сказал, что это плохо, просто сейчас же февраль, снег же должен всё ещё оставаться на улице, а сейчас одни лужи и дожди.

– Не вижу в этом ничего плохого.

– Я тоже.

Люди ушли так далеко, что я перестал их слышать, ну и ладно. Такое чувство, что мне пришлось слушать диалог ненормальных, будто они не могут испытывать злость, страх или ненависть. Может, они под веществами, а может, просто оптимисты, но почему тогда даже они меня не заметили. Я забил на это. Я скидываю докуренную сигарету, которая проходит сквозь невидимую стену, и решаю, что, если я не могу пробраться через барьеры, значит, я их разрушу благодаря препаратам, либо умру от передозировки, меня устраивает любой исход. Я достаю из пиджака пачки катина и метамфетамина, которые посоветовала сохранить у себя Саша, и употребляю все сорок таблеток из обеих пачек, чтобы наверняка. Тело мякнет. Пытаясь удержаться на ногах, я срываюсь с крыши, попутно закрывая глаза.

Кровь стекает в щели между досками уже как три минуты, так что соседи снизу вскоре заметят, что у них на потолке образовалось пятно. Она говорила:

– Если лужа крови тёмная и очень большая, то следует посмотреть на шею…

Глубокая рана. Квартира четыреста шесть, трёхкомнатная, но без ремонта. Старьё. Она устарела ещё на стадии строительства. Труп посреди гостиной с порезанной шеей: я не стал тратить пули, всё же стоит экономить. Я обхожу квартиру, не то чтобы я пытался что-то найти, просто у меня есть время, около десяти минут, ну не хочется задерживаться здесь более. Не знаю, какие здесь потолки, но само здание потрёпано временем. Я захожу в какую-то комнату. Комната бабочек. Она была биологом? Это первая мысль, что пришла мне в голову, первая гипотеза, теория, идея, ассоциация. Бабочки, они мертвы, сухие, как в лепидоптерологических коллекциях. Она убила их, а я убил её. Всё справедливо. Хотя, по правде, некоторые бабочки просто искусственные. Циан, вишня, жёлтый – цвета бабочек. Как те шлюхи из «Лунтика». Да, точные копии. Их ещё и много, равное количество каждой. Комната не для эпилептика.

Я захожу в другую комнату, пытаюсь осмыслить происходящее. Она сказала:

– Осмысливая происходящее, ты понимаешь, как достигнуть цели…

Не хочу уходить с пустыми руками, не хочу уходить, просто убив. Это же бессмысленно.

Она же биолог – у неё должно быть хоть что-то… Да, это – глупая теория, а это значит, что сейчас утро. Я ищу катин, катинон, амфетамин. Что-то из этого, ну или что-то похожее.

Я нахожу только пепсин. Да, точно, пепсин – это то, что я и искал. Я знал, что он у неё есть, всё же не зря же у неё столько бабочек, может, она их ела. Так сказать, бабочки в животе. Да, это – глупая теория, однако первая уже подтвердилась, а значит, возможно, что и это – правда.

Всё же меня не отпускает эта палитра трёх цветов, что-то она мне напоминает. Я вновь вхожу в комнату с бабочками. Бабочки и лампа накаливания, вот что должно находиться в комнате по мнению психопата. Да, я с такой лёгкостью повесил на неё бирку, ну и что? Она не сможет возразить, а значит, всё в норме. Она говорила:

– Достаточно лишь понять себя, чтобы понять остальных…

Я ложусь в центр комнаты; лампа смотрит на меня; я закрываюсь рукой, чтобы свет не бил мне в глаза. Смотря на кучу цветов, можно ошибочно подумать, что запах будет сильным, пробивающим ноздри, но нет. Я ничего не чувствую, даже запах пластика. Первая мысль насчёт запаха в белой комнате… Ну, думаю, без запаха, просто немного влажно, не более. То же самое в комнате бабочек. Я лёжа осматриваю комнату, скрывая рукой лампу. Вижу те же цвета, что и ранее: циан, вишня, жёлтый.

Я вспомнил, это – цветы…

Цветы проросли сквозь холодную плитку, вот так сильно они хотят видеть солнечный свет. Что-то наподобие лилий. Циан, вишня, жёлтый. Саша сидит на ветке тонкого деревца, такого тонкого, что кажется, будто это кустарник. Она смотрит на меня, качая ножками. Она спрашивает:

– Ты принял всю пачку разом?

Я подтупливаю, пытаюсь очнуться, смотрю по сторонам. Я не понимаю, где мы. Место, похожее на пригород, а время то ли утро, то ли вечер. Я говорю:

– Как ты и советовала.

Она смотрит на меня оценивающим взглядом. Даже через слой зимней одежды видно, что я сильно похудел с того, как перестал жить в квартире. Она спрашивает:

– С тобой всё хорошо? Может, сходим поедим?

Не знаю, сколько дней я не ел, может, в пределах недели, а учитывая аноректики, не удивительно, что я похудел. Я киваю Саше. Она говорит, направляясь в сторону солнца:

– Тут неподалёку есть магазинчик – зайдём в него, купим булочек…

Она слишком радостная для происходящего, пролетает через дорогу, когда мне приходится смотреть по сторонам и переходить через поток. Везёт же некоторым.

Мы заходим в супермаркет, который работает большую часть суток. Саша, разинув рот, осматривает магазин. Она сказала:

– Поищи себе пару каких-нибудь булочек. Любых вообще. Я заплачу.

Она убирается в даль. Мне бы ещё потом найти её.

Я направляюсь к хлебному разделу. Часто можно встретить среди хлебов полку с булками. Я беру два круассана с клубничной начинкой. Теперь остаётся только найти Сашу. Я обхожу десяток отделов, в которых с большей вероятностью я найду Сашу. Её нигде нет. Теперь я обхожу все отделы, которые будут у меня на пути. Сашу я нашёл в отделе с живой рыбой; она смотрит на карася, который смотрит на неё, игнорируя своих собратьев. Не знаю, насколько долго это продолжается, однако даже без учёта прошедшего времени это всё равно выглядит тупо. Гляделки двух идиотов. Саша замечает меня; на её лице нет улыбки; она явно недовольна. Она говорит:

– Это было очень грубо.

Она смотрит то на меня, то на карася. Она не знает, на чём укоренить свой взгляд. Я говорю:

– Извини…

Добившись от меня извинений, она переключается на рыбу. Её взгляд полон сочувствия, когда мой пуст, не только потому что я не могу испытывать что-то другое, но и из-за не сочувствия к рыбам. Она спрашивает:

– Может, купим их и отпустим на волю?

Видимо, сейчас утро. Я говорю:

– Ладно, давай.

Мы берём два карася и идём на кассу. Саша оплачивает покупки, потому что у меня нет денег, а откуда они у Саши, я не представляю, она также покупает жидкость для розжига по моей прихоти. Мы идём к реке, ну, так по крайней мере сказала Саша. Она вся сочится радостью, ведь мы же идём заниматься благими делами, что-то подобное она сказала. Я не вижу в этом ничего такого: отпустим мы двух рыбок на волю, когда остальные умрут в духовках или на сковородах. Всё в итоге вернётся на круги своя.

Мы подходим к берегу и сбрасываем рыб, которые плавали в небольшом контейнере, в воду. Саша очень довольна. Она говорит:

– Мы даём шанс этим рыбам эволюционировать…

Она говорит:

– Человеку нужно существо, которое по интеллекту будет таким же, как и он. Пусть это будут рыбки.

Думаю, они уплывут в новые снасти.