Текст книги "Эксперимент"

Эксперимент
Кирилл Леонидов

Любимой Лоре посвящается

Я ведь не сказал, что это возможно,

я сказал, что это произошло!

Уильям Крукс

© Кирилл Леонидов, 2016

© Дмитрий Дорофеев, дизайн обложки, 2016

Корректор Ольга Сокуренко

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Что такое навсегда потерять любимого человека, начинаешь осознавать по-настоящему только тогда, когда по судьбе выпадет такая потеря. Тем, кто испытал эту беду, вряд ли помогут медики. Собственная жизнь кажется бессмысленной, и пытаться обрести ее снова – все равно, что поднять из пепла и привить сожженное дерево. Кажется, сгорает душа, и даже если дышишь, кислород не питает ткани.

Наташа умерла внезапно от сердечного приступа всего в тридцать пять. Он был рядом: вызывал врачей по телефону, пытался сделать искусственное дыхание, что-то кричал ей в истерике, ревел, как затравленный зверь… Он никогда не видел смерть такой близкой и страшной в своей естественной, беспощадной простоте. По-настоящему страшно всегда то, что просто. Она бледнела и задыхалась. Перед тем, как потерять сознание, произнесла только одно: «За что?»

Потом ему сказали: «Получите вещи и распишитесь». Вручили кольца, часы, серьги в завернутом носовом платке, платке Наташи. Заставили все проверить, пересчитать, где-то расписаться. И никто не сказал при этом, что она скоро вернется… В нем, в этом платке было все, что от нее осталось.

Поднимаясь на крутую кладбищенскую гору, Кирилл Дымов снова и снова переживал тот последний день. После похорон прошло всего три дня, но казалось, что времени нет: как будто бездна поглотила его и растворила в черной бесконечности, лишив ощущения жизни.

Вот могила. Он вошел в металлическую ограду, еще временную (Дымов решил сделать памятник позднее по индивидуальному проекту), положил цветы перед крашеной пирамидой «времянки» с маленьким Наташиным портретом, закрепленным на болтах. Долго и отчужденно смотрел на это странное сооружение, как на воплощение человеческой ничтожности и наивности перед неизвестной стихией пустоты, и вспомнил все ласковые слова, которыми ее называл. Эти слова, как секретные коды, знали только они.

Дымов видел себя и жену на теплоходе в круизе по Средиземному за год до… Они танцевали под Розенбаумовский «Вальс-бостон», а ветер завораживал ароматом моря и снисходительно швырял в них забортную холодную влажную пыль. Дымов жадно целовал соленые от воды Наташины губы, она отвечала то с упругой силой, то с нежностью, в которых были и озорство с таинственным притяжением женской власти, и незащищенность:

– Это называется вместе пять лет? Где положенная супругу ровность чувств?

Дымов притворно вздохнул:

– Ну, прости, ну нет еще. У меня ж роман.

– Подумаешь, любовь… – засмеялась она. – Никакого душевного равновесия.

…Кладбищенское время не поддается учету. Дымов еще долго стоял неподвижно и не заметил, как внезапно стемнело, рванул сильный ветер, другой ветер, не тот. Этот был тяжеловат и настойчив. Как будто предвещал что-то. Кирилла забросало сухими сентябрьскими листьями, кепка слетела с головы. Ветер нарастал, темнота как-то странно быстро сгущалась. «Что за чертовщина, сколько времени?» – Кирилл ухватился за ограду памятника и вдруг понял, что Наташи здесь просто нет. Он обманут своим собственным невежеством. Все, кто сюда приходят и поклоняются тлену, обманывают себя. Здесь никого нет.

«Никого нет…» – эхом пронеслось у Дымова в сознании. Он невольно отступил назад и, ощутив на своем плече чье-то прикосновение, удивленно обернулся. Сзади стоял человек невысокого роста, худощавый (в отличие от коренастого и плечистого Дымова), с тонкими чертами на узком лице и таким же узким клинышком темной бороды. Все в этом человеке было тонким, узким, мелким, темным. Таких людей, как правило, плохо запоминают и постоянно с кем-то путают. Мужчина протянул Кириллу упавшую кепку и твердо сказал:

– Вы правы, ее, действительно, здесь нет.

Дымов растерянно улыбнулся. Он ничего не понял.

– Простите, я…

– Ее здесь нет. Возьмите головной убор – простудитесь, не июль.

– Вы откуда взялись?

– Я здесь уже давно.

– Зачем?

Дымов, плохо соображая, всмотрелся в этого человека, почему-то решил, что перед ним вежливый кладбищенский грабитель, который просто решил для начала завязать разговор. «Может быть, у него такой криминальный почерк? А черт его знает, бывает ведь всякое. Но…» Тут Кирилл вспомнил первые слова незнакомца «ее здесь нет» и неожиданно для себя грубо ухватил его рукой за воротник пальто:

– Мысли читаете, Кашпировский? Что за ерунда?

Мужчина спокойно посмотрел Кириллу в глаза:

– Это не ерунда. Хотите ее увидеть?

– Кого?

– Хотите увидеть вашу Наташу, пообщаться с ней?

Дымов вскипел:

– Вот с тобой я сейчас и пообщаюсь!

Правая рука была свободной, и он сжал кулак, чтобы врезать незнакомцу от всей души.

– Да подождите вы драться, не горячитесь. Может, мне не надо было так сразу…

Тот протянул что-то похожее на визитку, неловко обронил, но не поднял и, невозмутимо убрав руку удивленного Дымова со своего пальто, медленно пошел к дороге. Потом, остановившись, негромко, но отчетливо сказал, не оборачиваясь:

– У вас есть шанс быть с ней.

– Она что… жива, что ли? – Кирилл сам поразился своему вопросу.

– Не умирает никто.

Последние слова уходящего словно прозвучали у Дымова изнутри.

– Лечиться надо, придурок! – крикнул он вслед.

Потом очнулся. Никакого ветра и человека не было. Подумал: «Схожу с ума». Но все же опустил глаза под ноги и даже присел на корточки. На земле действительно лежала выполненная на цветной полиграфии визитная карточка. Дымов поднял и прочел: « Липовецкий Аркадий. Психолог. ООО «ОПЫТ», ул. Новодворьевская, 15».

«Не психолог, а псих», – подумал Кирилл, смял визитку и небрежно сунул в карман куртки. Он разозлился, как никогда в жизни. За себя и за жену. Решил шутника разыскать и все же разобраться с ним по-мужски. По пути к дому долго мысленно издевался над собой: «Ну и спросил „Она жива?“ Точно сбрендил». Но когда вернулся к тому странному ощущению, будто ее на кладбище нет, стало жутко. Тогда он решил не приходить сюда до тех пор, пока не объяснит себе это умопомрачение. Ведь если так чувствовать, как вообще возможно бывать здесь? Для кого и зачем?

Непризнанный гений

Селекторное совещание с начальниками районных отделов милиции заканчивалось. Начальник УВД города Рудного полковник Матвеев раздавал коллегам последние служебные «затрещины» и указания. Больше всего досталось начальнику Малореченского РОВД, майору Петру Кошкину. На его участке за прошедшие сутки два громких по меркам их города убийства (депутата городского собрания и предпринимателя), две новые квартирные кражи, притом что не удалось установить преступников по предыдущим трем, а почерк во всех случаях был похож: брали только бытовую технику, двери открывали отмычкой. Кроме того, поступили сведения об исчезновении людей.

Матвеев, как всегда, говорил тяжелым, сиплым голосом, что придавало его речи особенно жесткий характер:

– Твои опера только водку жрать умеют. А еще устраивать в ресторане стрельбу из табельного оружия по плафонам. Вот это вы могете!

– Дело давнее, товарищ полковник… Людей этих уж и в органах-то нет, ну? – сдержано-умоляюще возразил майор.

Но сегодня был не тот случай, чтобы к его возражениям могли прислушаться. Матвеев продолжал уже с угрозой:

– С твоими бездельниками я еще разберусь. Ни одного стоящего оперативного мероприятия за неделю! Вы меня нагишом перед областью выставляете. Короче, привет из Сочи, через неделю, двадцатого сентября жду от тебя конкретную информацию по убийствам, по кражам и пропажам. Устал или разучился работать – сиди на даче, б…, в своей Егорьевке и корми кроликов. У меня все!

Кошкин медленно выдохнул. Он чувствовал, как лицо побагровело, сдавило виски – подскочило давление. Годы службы перед завершением карьеры давались ему как последние шаги альпиниста по крутой горе к величественному покою вершины, называемой пенсией. Майор позвонил в приемную:

– Олеся, опергруппу и розыскной ко мне!

Потом – жене:

– Пошли Сашку с таблетками: давление, наверно.

Супруга на другом конце провода тоже вздохнула. Она была тем альпинистом, который ждал в базовом лагере. И неизвестно еще, кому было тяжелее.

Оперативная группа – пятеро молодых оперов и седой, как лунь, эксперт-криминалист – собралась моментально. Видимо, люди чувствовали, что на селекторном будет разнос, а затем начальник, конечно же, позовет к себе для передачи дубины разноса по эстафете. Чуть позже подошла женщина-лейтенант из розыскного. Совещание началось с краткого вступления Кошкина:

– Ситуацию знаете, информация на руках, разберем по персоналиям. Кто будет докладывать по депутату?

Задав этот вопрос, Кошкин имел в виду убийство депутата Антоненко, расстрелянного на дачном участке из проезжавшего автомобиля. Начальник группы Николай Круглов рассказал об обстоятельствах:

– Осмотр места происшествия ничего существенного не дал. «Калаш» найден недалеко от места преступления, найдены пять гильз от него. Свидетелей преступления, как обычно, нет. Связи депутата выясняются. За основу берем пока две версии, обе связаны с его депутатской деятельностью: Антоненко разрешал конфликтную ситуацию между администрацией города и Союзом предпринимателей по поводу определения маршрутов коммерческих автобусов в городе и за последние два месяца снял три маршрута, а еще стал председателем городского отделения ЛДПР. Информация по оперативной линии его связи с уголовниками не подтверждает. Опрошены родственники, соседи. Восстановлена картина двух последних дней перед происшествием. У нас есть сведения о некоторых его любопытных контактах с руководством Союза предпринимателей, а еще, между прочим, с людьми Халилова.

Халилов не нуждался в заочном представлении Круглова. Это был самый влиятельный преступный авторитет в городе, лидер азербайджанской группировки.

– Жена говорит (здесь Круглов сделал голосом акцент), что был один звонок с угрозами за неделю до преступления. Проверяются все версии, в том числе и по партийной линии. Пока все.

– Быстрее, Круглов, разворачивайтесь. Вчера интересовался ходом расследования мэр. А сегодня меня уже почти уволили. Да и сами понимаете, сейчас не соберем информацию – потом только на авось… Что по Ислентьеву?

Оперуполномоченный Виктор Кокорников доложил по убийству предпринимателя. Рассказал, что есть обнадеживающие результаты, просто до селекторного не успели доложить. Версия одна, бытовая. Умер от резаной раны на шее. Предположительно от ножа. Нож не найден. За день до убийства у Ислентьева было выяснение отношений с женой на почве ревности: жена была им избита. У нее есть друг. С женой работают. Скорее всего, она будет давать показания в ближайшие дни. А вот друг ее исчез. Куда – выясняется.

– Кражи что?

– По кражам не было пока ничего. Однако по оперативной информации появилась надежда, что вещи, похожие на краденые, могут появиться на рынке в поселке Островном на следующей неделе.

Женщина из розыскного, оперуполномоченный лейтенант Антонина Бортникова, ждала своей минуты. Она, эта минута, неумолимо приближалась. Кошкин уже побагровел настолько, что в голову Бортниковой само пришло: надо вызывать врача, какое уж тут совещание… Но майор внешне держался как скала. Если бы не цвет лица, понять его состояние было бы невозможно. Что же может она сказать по пропавшим? Поступило три заявления: пропала молодая женщина тридцати с небольшим лет и двое мужчин, стариков, обоим за семьдесят. Все трое пропали примерно неделю назад. Есть некоторые общие моменты, которые заставляют обратить на себя внимание. Например, никто из пропавших не был бомжем, никто не связан с криминалом, никто не имел никаких особых богатств. Она – скромная служащая социальной защиты, старики – пенсионеры-работяги. Никто из пропавших не совершал сделок с недвижимостью или автотранспортом, не имел знакомых, которые были бы известны милиции, не вел такой образ жизни, что мог спровоцировать преступников. Более того, у стариков не было вообще близких в этом городе. Дети живут достаточно далеко. А, может быть, это как раз и удобно для их похитителей? Они (те, кто похитил) и могли сделать именно такой выбор. Только зачем? А вот зачем: у дедуль, хоть далеко, но есть богатые родственники, те же дети или кто-то еще. И цель похищения – вымогательство денег у родни. Женщина, правда, дело другое. Детдомовская, имевшая мужа и двоих детей, но потерявшая их в автокатастрофе, она вообще осталась одна на белом свете. Здесь надо разбираться отдельно… Хотя и дети стариков, по имеющимся у оперативников сведениям, вряд ли могут быть состоятельными людьми, а другие родственники пока не установлены. Значит, версии о возможном убийстве с намерением завладеть имуществом, расправе или похищении с целью вымогательства, на первый взгляд, исключаются у всех троих. Это тоже результат, если двигаться методом исключения. Но и других версий тоже ведь нет… Потому что нет предположения о мотиве. Нет мотива – нет ничего. Бортникова с тоской посмотрела в окно. Пожелтевшие деревья напротив будто замерли от предчувствия расправы над ней самой. Вот эта расправа была совсем реальна. А, может, им, этим деревьям, как и всему вокруг, глубоко на нее наплевать? Это еще обиднее.

Еще мгновение, другое, и она, хотя плохо слушала доклад коллег, почувствовала возникшую паузу и теплый, даже жаркий взгляд начальника на своих плечах. Именно на плечах. На погонах. На молодых звездочках. Пора вставать…

* * *

Дымов ничего не забыл. Он считал себя униженным странным поведением незнакомца и хотел еще раз «поговорить» с ним. Через три дня после встречи с этим так называемым психологом он, директор частного юридического агентства, объявил коллегам о краткосрочном отпуске и решил все же посетить Новодворьевскую, 15. Кирилл не осознавал ясно, что собирается делать, так ли уж нужно ему бить этого наверняка нездорового человека, но решение принял, и менять не собирался. Перед уходом позвонил врачу-психиатру, своему давнему другу и соседу по школьной парте Сергею Волошину:

– Серега, тебе твои клиенты никогда не предлагали устроить встречу с родными на том свете?

– Ну и?

– Чего «ну и»? Предлагали или нет?

– Нет, такого не было. А вот на планету Рыжей Обезьяны слетать предлагали по сходной цене.

– Ну и?

– Чего «ну и»?

– Полетел или нет?

– Отказался.

– Почему?

– Слишком дорого запросили.

– Конечно, ты даже ради большого дела гроша ломаного не дашь, я ж тебя знаю. Слушай, а как протекает шизофрения? Вот шизофреник может рассуждать логично?

– Еще как.

– А психологом он может работать?

– Даже Папой Римским. А особенно – психиатром. Он уже знаком с этой профессией. Или санитаром. Что ты привязался ко мне с идиотскими вопросами?

– Да понимаешь, встретил тут одного… на кладбище, у могилы жены. Предлагал мне пообщаться с ней. Говорит – жива. Адрес свой назвал и профессию. Психолог, между прочим. Почти коллега твой. Улица Новодворьевская, 15 тебе ни о чем не говорит? Может, это психиатрическая клиника? А то я б не удивился.

– По такому адресу клиники у нас в городе нет. Может, какой-нибудь «болезный» в частном секторе живет, наш пациент. Например, после ремиссии у него снова обострение. Хорошо, если не буйный.

– Не говори, дурацкая ситуация, вручил мне даже свою визитку. Написано «психолог Аркадий Липовецкий».

– А что он там делал, на кладбище?

– За мной наблюдал.

– У-у…, старик, это типичный шизофреник. Изобретательный, правда. Да они все артисты. Как-то меня на дежурстве два психа остановили и удостоверение, раскрашенное цветными карандашами, – прям в лицо. Вы, говорят, задержаны! В удостоверении у одного читаю «Глеб Жеглов», а у другого «Володя Шарапов». Так что сочувствую. Тебе в отпуск надо, отдохни. Хочешь, съездим куда-нибудь? Я тоже возьму. Пошло все к чертям! Кир, ты слышишь меня?

Дымов не дослушал, машинально положил трубку, пораженный собственной догадкой. Зачем ему все же хотелось выслушать психолога?! В подсознании жила непонятная, сумасшедшая… (как бы обозначить это чувство) наверно, все-таки надежда. На что? Неизвестно. Бред. Но она была, эта маленькая вера в чудо. И сейчас на самом деле он, скорее всего, не хотел убеждаться ни в злом умысле, ни в сумасшествии того странного человека. Тогда в чем же он, Дымов, хочет убедиться? В чем он вообще может убедиться?

Искать Новодворьевскую, 15 пришлось достаточно долго. Эта улица находилась в самом старом районе города и состояла из таких же старых купеческих домов, каждый из которых наверняка был построен еще в девятнадцатом веке и по праву мог бы иметь статус исторического, архитектурного памятника. Однако ни на одном из них не было соответствующей вывески. Администрация и жители города Рудного, видимо, пока решали другие проблемы.

Новодворьевская, 15 – это последний двухэтажный дом на короткой (всего восемь домов) улице и настоящая окраина города. За домом просто начиналось поле с небольшими перелесками до самого горизонта уже без единого строения. Но сам дом номер пятнадцать очень отличался от прочих на этой улице, прежде всего свежестью и красотой. Все, в том числе и кирпич, было аккуратно выкрашено. Светло-зеленые деревянные резные ставенки очень свежо смотрелись на фоне светло-коричневых стен. Каждый завиток узора на них был тщательно выполнен. Кровельное железо (скорее всего с оцинковкой) на крыше добротно блестело серебром: аж глазу было больно даже при таком слабом, едва пробивавшемся сквозь сплошное полотно туч солнечном свете. Дымов отметил массивность и высоту кирпичной ограды, за которой был полностью скрыт весь первый этаж особняка. В мощные железные ворота, как решил Кирилл, было вмонтировано устройство, похожее на домофон. Все это вместе создавало странное впечатление: дом напоминал жилище современных цыганских наркобаронов с кое-какими, невесть откуда взявшимися, эстетическими пристрастиями русского купечества.

Кирилл не относился к числу тех людей, которые, видя чужую устроенность и пряча чувство зависти, начинали раздражаться, жаловаться на судьбу, ругать «этих новых русских» или обязательно искать какой-нибудь изъян: ну и что, что добротно, зато смотри, это же безвкусица сплошная! Он спокойно сознавал: да, это красиво, да, наверняка хозяева – воры, а, может, и похуже. Такие деньги законно не заработать никогда, даже если умереть на работе. Но все же, любуясь этой воплощенной в реальность мечтой, он искренне радовался, что есть люди, которые, в принципе, смогли «что-то реализовать». Да, он, как адвокат, хорошо знал их характер. Далеко не всегда худшие из худших, не лишенные многих талантов и способностей, они упорны и последовательны в достижении цели, бесстрашны в действии и сознательно готовы все поставить на карту ради больших возможностей, не жалея ни чужой, ни своей жизни. Они в равной степени достойны и больших денег, и долгой тюрьмы, и быстрой смерти. Дымов вспомнил еще об одной категории «борцов» за достаток на халяву, которые могли бы быть владельцами такого вот дома. Например, некто уговаривает богатого родственника дать ему заем, потом, как ребенок, наслаждается жизнью, забыв о долге или не желая вспоминать. Но вот настала пора возвращать деньги, а поскольку взять их неоткуда и надо отдавать уже приобретенное на них, становится мучительно, до слез жаль себя. Он прячет имущество, переводя его на свою супругу, дочь, зятя, у двери квартиры устанавливает телекамеру, не подходит к телефону, пишет многочисленные жалобы о преследовании и угрозах в свой адрес, распаляя собственную богатую фантазию. Он надеется, что его когда-нибудь оставят в покое и «его» имущество тоже. Кирилл однажды видел, как отчаявшийся кредитор вот такого должника, получив очередное пустое обещание о возврате долга, молча снял с того очки в золотой оправе и раздавил каблуком. Больше у кредитора аргументов не осталось, ведь российский закон должника любит: долговой тюрьмы в современной России нет и, наверно, не будет никогда. Потому что, как сказал один известный юморист, «если мы и испытываем оргазм, то исключительно только во время воровства». Можно ли порадоваться за вот такого «богатого»? А почему бы и нет? И порадоваться, и осудить, и …пожалеть.

Кирилл нашел на воротах, слева от двери, звонок, нажал на кнопку. Электронный голос попросил его представиться. «Дымов к Липовецкому», – коротко, с некоторым напряжением в голосе отрекомендовался он. Дверь автоматически открылась, и Дымов пересек небольшой двор, напоминающий почти сплошную клумбу из полевых цветов, вошел в незапертую дверь дома.

Дальше был коридор с приглушенным освещением маленьких изящных ламп, вмонтированных в потолочное покрытие. Стены были отделаны панелями из красного дерева, вдоль коридора на всем протяжении – любопытные картины с изображением завораживающего глаз серебряного или золотого света: то в конце мрачноватого, темного туннеля, то на звездном небе. Кирилл остановился: свет манил и радовал, на него хотелось смотреть. «Психотерапия…» – подумал он.

Двери были только в конце коридора. Две, одна напротив другой. На них значилось: «Липовецкий Аркадий Петрович, психолог» и «Кроткий Антон Нилович, кандидат психологических наук». Дымов смутился. Он не мог поверить своим глазам: здесь, видимо, сидели серьезные люди! Как все это расценивать?

Он заглянул в дверь Липовецкого. В кабинете небольшого размера никого не было. Здесь соблюдались все атрибуты современного рабочего места. Компьютер, оргтехника, набор отличных канцелярских принадлежностей, на полке небольшая картотека по алфавиту. Все здесь было белым-бело, рационально и чисто. И никого…

Другое дело, когда он вошел к Кроткому. Антон Нилович встретил его, сидя за столом напротив двери в белом халате с трубкой во рту. В отличие от стерильности кабинета Липовецкого здесь витали клубы табачного дыма, на столах пачками были свалены кипы каких-то бумаг, присыпанных пеплом. И никакой белизны уже не было. Все было в темных тонах. Комната представляла собой рабочий кабинет какого-нибудь средневекового ученого, древняя черная мебель наверняка являлась антиквариатом, имеющим музейную ценность. Дымов больше ничего не успел разглядеть, потому что Кроткий смотрел прямо на него, и нужно было начинать разговор:

– Кроткий Антон Нилович. Чем обязан?

– Дымов. Видите ли, три дня назад я был на кладбище, посетил могилу жены…

Кирилл с неудовольствием подумал, что агрессивный запал куда-то исчез. Убранство дома, авторитет этих вывесок, массивная фигура Кроткого – седого льва, напоминающего внешностью режиссера Сергея Бондарчука в почтенном возрасте, – все это смутило его. Теперь, будто забыв о нанесенном ему оскорблении, он думал только о нелепости своего прихода. Что он скажет этому человеку? Как его коллега предложил ему встретиться с умершей женой? А он что, теперь пришел обсудить детали предложения? Чушь. Но… Кирилл напомнил себе о том, что пришел-то он к Липовецкому и именно ему хочет задать эти самые вопросы. Он снова завелся:

– Там, на кладбище, я уж не знаю с какой целью, оказался рядом ваш коллега, Липовецкий. У нас с ним состоялся очень неприятный для меня разговор. И сейчас я бы хотел выяснить у него кое-что. Он здесь вообще?

– Посидите минуту.

Кроткий взял со стола телефон и вышел в коридор, зашагал дальше, потом все стихло. Похоже, что он решил позвонить с улицы. «Не хочет, чтобы я слышал разговор?» – предположил Кирилл.

Теперь можно было разглядеть и рабочее место Кроткого. Дымов обнаружил (а он увлекался антиквариатом), что мебель здесь уникальна. Не говоря о некоторых просто прелюбопытных вещах. В дальнем углу комнаты был приставлен к стене огромный якорь от старинного корабля XV – XVI века, такой же массивный, бронзовый, с прозеленью местами сундук, а на стене висела старинная карта на испанском языке. Но более всего Кирилла поразил лежавший на столе настоящий средневековый корабельный компас. Такой компас, да еще в первозданном состоянии, был просто бесценен. Кроме того, Дымов увидел много таких вещей, назначение которых он не знал. Компьютер и принтер на столе Антона Ниловича терялись среди этого великолепия таинственности. Однако в коридоре опять раздался тяжелый, слегка шаркающий звук шагов Кроткого. Он вошел и, бросив телефон на стол, стал раскуривать погасшую трубку.

– К сожалению, Аркадий Петрович подойти не сможет сегодня. У него дела в городе. Приходите завтра.

Однако Кирилл уже настроился продолжить разговор.

– В таком случае я хочу поговорить с вами. У меня нет времени приезжать сюда каждый день. Видите ли, ваш Липовецкий – странный человек. Он предложил организовать мне встречу, так сказать, с моей умершей супругой. В суд я подать на него, к сожалению, не могу – мы говорили без свидетелей, поэтому просто желаю набить ему лицо. Передайте, пожалуйста, что это мое твердое намерение, которое я обязательно осуществлю.

– Передам, конечно, – просто, без эмоций ответил Кроткий. – Я представляю, какой вы испытали шок и возмущение. Но… все, что он сказал вам – сущая правда.

В этот момент он испытывающе посмотрел в глаза Дымову и после короткой паузы продолжил:

– Я готов подтвердить это тысячу раз, если только вы не потащите меня в милицию или психиатрическую больницу.

– Как это понимать?

– Я поясню сейчас.

Кроткий по-прежнему говорил бесстрастно, через массивные линзы очков невозможно было разглядеть выражение его глаз. Все это, как и мощная фигура, уверенная речь, мягкий тембр голоса придавало его облику особую магию авторитетности. На издевательство это никак не было похоже.

– Ситуация, мягко говоря, необычна, но, господин Дымов, постарайтесь успокоиться. Разговор у нас, если вы, конечно, захотите его, будет непростой. Мой коллега вас удивил, но стали бы вы его слушать, начни он постепенно, деликатно, издалека? Ведь прогнали бы и ничего не успели понять, не успели бы даже заинтересоваться. А сейчас пришли поскандалить. Конечно. А как иначе? Но ведь пришли! Потому что он задел вас за живое. В ином случае вряд ли решили бы нас искать, верно?

– Считаю такую методику достижения результата в общении с человеком очень спорной, – ехидно возразил Дымов.

– Может быть. Но и обстоятельства бывают разными. Всегда ли мы знаем, как себя вести, если приходится решать задачи, которые еще никто и никогда до нас не решал?

– Хорошо, ну а если представить, что я готов вас выслушать?

– Тогда кое-что расскажу вам в порядке предварительной информации, и мы расстанемся, чтобы дать Вам время на размышление. Если вы вернетесь c готовностью общаться дальше – будем общаться, но хочу предупредить: после второго разговора мы приступим к работе сразу же, и выпустить вас отсюда я уже не смогу. Поймите, я максимально откровенен, но, передав конфиденциальную, и не просто конфиденциальную – уникальную информацию, я не уверен, что вы с кем-нибудь не поделитесь. И тогда все мои усилия рухнут. Время говорить об этом публично еще не пришло не только в России, но и во всем мире, понимаете?

– О чем «об этом»? Какая работа?

– Вы хотите встретиться с вашей супругой? Живой?

– Давайте пока не будем… Почему же вы готовы отпустить меня подумать после первой беседы?

Дымов все спрашивал, все не скандалил, все не уходил: это было странно ему самому.

– Господин Дымов, я не собираюсь никого похищать. У нас будет самый настоящий научный эксперимент, отношения основаны на контракте. Вы должны решиться в принципе, потому что это важно для вашего настроя, то есть для качества эксперимента, а не только для решения юридических формальностей. С другой стороны, первый разговор будет воспринят вами только как версия: никакой практической информации вы еще не получите. Если предположить, что вы все же начнете активно распространять и эти сведения, то сразу заявляю: я отрекусь от того, что говорил, полностью, до единого слова. Ваше же поведение, поверьте, будет расценено как бред на почве депрессии. Все ваши близкие и коллеги знают, в каком состоянии вы сейчас находитесь. Я, как специалист, к тому же дам необходимые медицинские разъяснения. И еще прошу об одном, просто умоляю: если не пожелаете сотрудничать с нами, не мешайте, ради бога. У меня нет времени посещать суды, следователей и прокуроров, читать пасквили в прессе и отбиваться от общественности.

– А если я это сделаю? Может, то, что вы мне предложите, я посчитаю опасным?

– Нет, не посчитаете, но вы спросили – я отвечаю: в этом случае все закончится для вас психиатрической больницей, из которой никто и никогда вас не вытащит. Я не угрожаю, поймите, я защищаюсь. В случае вашего несогласия участвовать в эксперименте после сегодняшней беседы – мы друг друга просто не знаем. Но… уверяю вас, о согласии своем вы наверняка не пожалеете.

– Если останусь жив.

– Да, риск погибнуть ничтожный, но есть. Однако сейчас, в вашем нынешнем состоянии вы рискуете умереть гораздо больше.

– Какая осведомленность о моем состоянии…

– Да, мы постарались и знаем о вас много. Но, ей богу, первое знакомство произошло случайно. Не на кладбище, конечно. Намного раньше. Расскажу об этом когда-нибудь потом. Главное, это тот факт, что вы попали в беду, ваше стремление последовать за любимым человеком сильнее желания жить, а, значит, вы не боитесь риска лишиться физической жизни, вы относительно молоды, и вы, таким образом, идеальный участник эксперимента! Вот так.

Кроткий помолчал, отложил потухшую трубку в пепельницу:

– В отношении безопасности сообщаю: у нас лучшие в мире специалисты, лучшее в мире оборудование, вы подвергнетесь медицинскому обследованию по последним технологиям. Противопоказания у нас всего два – психические и сердечно-сосудистые заболевания. Вас основательно протестируют в нашей клинике. Поймите главное: вы нужны нам не для того, чтобы, лишив вас физической жизни, получить результат на приборах. Вы должны выжить, быть здоровым, вы должны кое-что рассказать. Приборы, как бы совершенны они не были, не могут дать необходимых свидетельств. Соединение этих составляющих – вот результат. Неужели, я похож на маньяка?

– Абсолютно, – усмехнулся Дымов.

И после некоторой паузы спросил:

– У вас есть кофе?

– Еще бы! Маньяк уговаривает жертву и не имеет при этом кофе. Было бы опрометчиво.

Кроткий достал банку кофе и включил чайник.