Текст книги "Мутант-59"

Джеррард с интересом взглянул на них. Пластмасса несомненно размягчилась по краям, а в одном месте ее поверхность казалась липкой.

– Это лучше отправить в лабораторию.

Джеррард достал из портфеля коробочку и пинцетом собрал в нее шестеренки. Положив коробочку обратно в портфель, он поинтересовался:

– Что же вы теперь намерены делать?

– Придется, наверное, опять перейти на металлические шестерни. Чертовское невезение! Их надо вытачивать на заказ – а это займет уйму времени…

– Видели вы когда-нибудь раньше подобное размягчение?

– Как вам сказать, – ответил Эспайнел, – я ведь здесь не работаю, но я спрашивал у местных ремонтников. Они такого не встречали.

Джеррард кивнул и взял свой портфель, собираясь уйти. Эспайнел тронул его за локоть.

– Передайте, пожалуйста, мои извинения Анне. То есть миссис Креймер…

– Хорошо, передам. Вы давно с ней знакомы?

Джеррард опять почувствовал смутное раздражение. Что за беда с такими женщинами: их обаяние никого не минует, как грипп в январе.

– Она была на открытии нашей панорамы. Я читал, что она написала. Для женщины это, знаете ли, совсем неплохо…

– Да, мне говорили, – ответил Джеррард. – Мы с вами еще свяжемся…

Он шел по опустевшим отделам, преследуемый гудением пылесосов – начиналась уборка. На прилавки были уже наброшены чехлы, и универмаг походил на гигантскую обшарпанную пепельницу.

3

Лайонел Слейтер проснулся как от толчка и тут же натянул поверх головы одеяло, чтобы спрятаться от холодного воздуха спальни. Он хотел еще минутку понежиться в постели, но им уже овладело смутное беспокойство: предстоящий день сулил что-то неприятное, что-то скверное, словно продолжение какого-то дурного сна… Внезапно он вспомнил.

Следственная комиссия. Кровь прилила к вискам.

Такая гигантская работа! И идея была верна, несомненно верна. И каждая мелочь при проектировании и сборке системы была проверена и перепроверена – такого чудовищного срыва произойти просто не могло. Все основные узлы дублировали, сигналы шли параллельно по независимым каналам, перед пуском были проведены все мыслимые испытания.

Стряхнув с себя уныние, он попытался предугадать, как поведут себя члены комиссии.

Эзертон. Ну, от этого помощи не дождешься: они прямо-таки ненавидят друг друга и в науке неизменно выступают антагонистами. Первоклассный ум – в этом сомневаться не приходится, – но начисто лишен оригинальности. Честолюбивый, жестокий, не ведающий сострадания, Эзертон всегда умудрялся делать то что надо и тогда когда надо и удачливо избегал опасностей и ошибок. К общему неудовольствию, со временем он, надо думать, займет в министерстве один из самых высоких постов. Негодяй! Минуту-другую Слейтер тешил себя, выискивая нелестные эпитеты в адрес Эзертона.

Кто там еще? Профессор Старр – с ним Слейтер виделся лишь однажды, после лекции в Королевском обществе. Вспоминался внушительного вида старик с ежиком непослушных седых волос на голове, спокойный, обходительный, но весьма настойчивый и, видимо, честный. Этот по крайней мере выслушает.

Холланд, директор исследовательского центра. Тут предсказать что-либо довольно трудно. Озабоченный человечек с лицом язвенника. Правда, в конце концов Холланд оказал проекту полную поддержку, так что, вероятно, до поры до времени будет его защищать, но, почувствовав, что дела плохи, станет искать козла отпущения. Если вдруг обнаружится какая-нибудь ошибка при проектировании, тогда ему, Слейтеру, крышка – и Эзертон с удовольствием вобьет в эту крышку последний гвоздь.

Хинтон, специалист по вычислительной технике. С этим Слейтер тоже встречался не впервые. Добросовестный делец, заинтересованный только в том, чтобы защитить продукцию своей компании – компьютеры ДПФ-6. Подняться над ведомственными барьерами неспособен, будет отстаивать честь мундира любой ценой. Тут Слейтера пронзило чувство страха: а сохранил ли он все спецификации? Любой намек на ошибку электроники или на конструктивный дефект заставит Хинтона вытащить на свет божий характеристики всех печатных схем до единой. Ничего не попишешь, профессионал…

Слейтер выбрался из постели, покачнулся – и только тут вспомнил о таблетках. Врач предупреждал – не больше двух; он принял три, и это дало ему несколько часов забвения, зато теперь обернулось головокружением и тошнотой. Мелькнула мысль, что сегодня ему нипочем не дожить до вечера.

Он подошел к окну, поскреб ногтем иней и глянул на улицу; хмурое декабрьское утро только усугубило его уныние. Каким может быть заключение комиссии? Только таким: очень сожалеем, Слейтер, поверьте, мы самого высокого мнения о ваших способностях, по ошибка обошлась слишком дорого и как должностные лица мы обязаны сказать «нет». Это значит снова листать журналы в поисках вакансии, снова примкнуть к армии безработных с учеными степенями и закончить свои дни в какой-нибудь кустарной прачечной, как Мэтьюз.

Когда он добрался автобусом до Уайтхолла, начался снегопад; крупные мокрые хлопья, падая на землю, тут же превращались в бурую грязь. Достигнув цели своего путешествия – главного подъезда министерства внутренних дел, Слейтер почувствовал, что в ботинке хлюпает вода. Подметка прохудилась насквозь.

Действие таблеток кончилось, и он вновь поддался панике. Занавес упал. Ему не придется больше бывать в профессиональной среде: «Глядите, вон идет старина Слейтер. Помните, какую кашу он заварил у транспортников? Вот к чему приводят фантастические прожекты». Ни приглашений читать лекции, ничего. Самая малая неудача, и эти ученые сукины дети с удовольствием примутся пинать тебя ногами…

Сводчатые коридоры, пропахшие отсыревшей бумагой и кислым табаком, пробудили в нем почти непреодолимое желание бежать, бежать без оглядки. Вернуться домой, притвориться больным – что угодно, лишь бы избегнуть унизительной процедуры. К горлу опять подступила тошнота.

От тревожных мыслей его отвлек голос Холланда:

– Доброе утро, Лайонел. – Унылый вид Слейтера заставил директора добавить: – Ну веселее, не так все плохо, как вам кажется…

– Куда уж хуже, – пробормотал Слейтер. – Осталось только подписать заключение – и тут мне конец…

– Лайонел, – сказал директор твердо, – я возглавляю комиссию и намерен вести расследование на основе фактических данных, а не личных мнений. Наша задача – выяснить, что случилось, а не кто виноват.

– Но рано или поздно вы доберетесь и до меня, не так ли?

– Не обязательно. Все зависит от того, что именно мы выясним.

– Хинтон будет защищать свой компьютер до посинения, Старр отсидится в сторонке, а Эзертон без промедления пустит мне кровь. Какой же, в самом деле, смысл…

Холланд выпрямился, в голосе его зазвучали официальные нотки:

– Учтите, Слейтер, – обращение по фамилии резануло слух, – я председатель комиссии, и мне вовсе не нравится, что наша деятельность представляется рам фарсом. Мы не собираемся никого обвинять до тех пор, пока не сумеем доказать вину, уж в этом вы можете быть уверены… – Вид у Слейтера был настолько убитый, что он смягчился: – Я знаю Эзертона семь лет и – строго между нами – полагаю, что он дерьмо. Разумеется, Хинтон будет защищать свою машину. Но и я в своем деле тоже не новичок… – Он взглянул на часы и взял Слейтера под руку. – Пожалуй, нам пора.

В комнате, выделенной для заседаний комиссии, стоял длинный полированный стол красного дерева, благоухающий воском. Из-под высокого потолка на вошедших неодобрительно взирали портреты давно почивших в бозе слуг общества. Холланд обратился к повестке дня:

– Мне представляется, что сегодня мы вряд ли сумеем выработать окончательное решение. Предлагаю для начала сравнить заключения каждого члена комиссии, с которыми вы все успели предварительно ознакомиться, не так ли?

Он обвел собравшихся взглядом, и каждый кивком выразил свое согласие.

– Если позволите, я резюмирую эти точки зрения, – продолжал директор. – Доктор Слейтер заявляет с полной определенностью, что отказало вычислительное устройство и что катастрофа произошла по этой причине. Вы, мистер Хинтон, придерживаетесь противоположной точки зрения, а именно что отказ одного узла не мог привести к столь серьезным последствиям и что, по вашему мнению, – он посмотрел в текст и процитировал, – «при разработке системы в целом не было… мм… предусмотрено достаточных гарантий безопасности».

Хинтон сверил текст по своему экземпляру и вновь кивнул.

– Ваша, мистер Эзертон, точка зрения, насколько я могу судить, аналогична точке зрения мистера Хинтона…

– Ничего подобного, – вмешался Эзертон. – По-видимому, я выразился не вполне ясно, но я придерживаюсь того мнения, что сама идея проекта не подверглась необходимой проверке, даже в исходных данных проект был чрезвычайно, непозволительно рискованным…

Эзертон говорил темпераментно, со страстью, за толстыми стеклами очков угадывалась недвусмысленная враждебность. И хотя лицо его оставалось спокойным, внимательный наблюдатель не мог не почувствовать, что стереть молодого ученого в порошок доставило бы Эзертону буквально чувственное наслаждение.

Холланд ответил мягко, без нажима:

– Совершенно верно, в вашем заключении, мистер Эзертон, именно так и сказано. Ну, а вы, профессор Старр, насколько я понимаю, пришли к выводу, что отказ одного узла повлек за собой, так сказать, цепную реакцию, связанную с неустойчивостью, присущей системе доктора Слейтера в целом. Правильно я формулирую?

Старр заговорил отрывисто, тщательно взвешивая слова. Глаза его при этом приняли сосредоточенное, созерцательное выражение.

– Да, в определенной степени так. Но в деле еще слишком много неизвестных. Я довольно подробно беседовал с доктором Слейтером, и, насколько могу судить, на данном этапе он принял достаточные меры предосторожности против локальных повреждений. Во многих звеньях системы отказ любого элемента вызвал бы автоматическое переключение на дублирующую цепь…

– Но в данном случае этого не произошло, – вновь вмешался Эзертон. – Отказала одна логическая ячейка, а в результате полнейший хаос и, смею добавить, семь смертей.

– Что вы скажете на это, доктор Слейтер? – осведомился Холланд.

– Мистер Эзертон прав. Дублирование этой ячейки предусмотрено не было.

Эзертон не замедлил воспользоваться благоприятной возможностью:

– Интересно, почему же?

– Потому что нас в письменной форме заверили, что вероятность отказа данного компонента бесконечно мала; мы попросту не могли дублировать все цепи до единой – это было бы немыслимо дорого.

– Мистер Хинтон, далеко ли продвинулась экспертиза?

– Компьютер доставлен на испытательный стенд. К настоящему времени установлена неисправность одного логического звена.

– Стало быть, неисправность обнаружена в самом компьютере?

– Да, одна из цепей оказалась замкнутой, однако…

– Но вы уверяли, – прервал его Слейтер, – что этого произойти не может!

– Нет, это вы уверяли, что отказы отдельных блоков для вас несущественны, даже если они произойдут.

– Неправда! Я говорил лишь, что эта цепь резервируется, но только на непродолжительное время…

Вспыхнув от ярости, Хинтон выдернул из своей папки письмо:

– Вот! Вы сами пишете здесь – письмо от десятого августа, – что соглашаетесь на предложенные нами характеристики вычислительного устройства и что – я цитирую – «внесете соответствующие изменения в систему контроля»!

– Разве вы не помните, – взорвался Слейтер, – что мы обсуждали этот вопрос значительно позже и что именно вы уговаривали меня согласиться на компромисс? Вам хотелось тогда одного, чтобы…

– Господа, – строго произнес Холланд, – так мы с вами никогда не сдвинемся с места… – Слейтер и Хинтон пожирали друг друга глазами. – Предлагаю придерживаться точно установленных фактов. Продолжайте, профессор Старр.

– Мы моделируем самообучающуюся систему доктора Слейтера на нашем собственном компьютере. В программу намеренно вводятся разного рода ошибки с целью выяснить, какое воздействие это окажет на систему в целом. Через несколько дней я смогу представить вам более исчерпывающие сведения.

– Не понимаю, – проворчал Эзертон, – зачем это нужно, если вся идея зиждется на абстрактном теоретизировании.

Старр ответил спокойно, глядя куда-то вдаль; казалось, он обращается к самому себе:

– Полагаю, следует все же придерживаться цифр и фактов.

Эзертон покраснел и отвел глаза. Холланд обратился к Хинтону:

– Вы говорили, что одна из цепей оказалась замкнутой. Быть может, вы поясните?..

– Мы уже демонтировали часть цепей. Дефект обнаружился только в одной из них. По неизвестным пока причинам на ограниченном участке полностью разрушена изоляция…

Тем временем неподалеку, у себя в офисе, инспектор Том Майерс редактировал черновик доклада о несчастье в Айлуорте. Фразу «Первопричина катастрофы – потеря эталонного напряжения» он заменил более развернутой: «Первопричина катастрофы – потеря эталонного напряжения вследствие разрушения изоляции в контрольном блоке топливного насоса».

Ближе к вечеру в баре «Красный лев» возле Уайтхолла собралась, как всегда, шумная орава чиновников, похожих друг на друга, словно капли воды. Они толкались у стойки, торопясь проглотить свои две порции виски перед броском на вокзал Ватерлоо и долгой поездкой домой к нудным женам – хозяйкам дорогих и унылых коттеджей и интерьеров, дурно скопированных с очередного номера журнала «Обсервер».

Холланд сидел в одиночестве, тупо глядя в кружку с пивом и прикидывая, как убить предстоящий вечер. Давала себя знать язва. Подумалось, что свору экспертов, каждый из которых не хочет знать ничего, кроме собственных соображений, никакими средствами в узде не удержишь. День выдался на редкость утомительный – а все из-за этого извращенца Эзертона, только и мечтающего, как бы прижать к ногтю беднягу Слейтера.

– Напиваться в одиночку – вернейший способ ускорить собственную кончину…

Он поднял глаза и встретил дружелюбный и насмешливый взгляд Тома Майерса.

– Том! Рад тебя видеть, присаживайся, что будешь пить?

– Спасибо, я уже пропустил одну, а ты как?

– Мне хватит.

– Куда подевался твой неизменный оптимизм?

– Во всем виновата эта треклятая светофорная история.

– Ах да, я и забыл, ты же возглавляешь следственную комиссию!

– Угу.

– Так в чем же загвоздка?

– В экспертах.

Майерс сочувственно хмыкнул.

– На них надеешься, – продолжал Холланд, – что они проанализируют факты, а они ускользают, как тараканы. Ждешь от них каких-то разумных выводов, а они виляют, выжидают да время от времени каркают на своем фантастическом жаргоне – звучит ах как солидно, но на деле каждый печется только о себе…

– Знакомая картина, – засмеялся Майерс. – Для начала они заявляют: «С одной стороны…» Можешь не сомневаться – ровно через две минуты последует: «С другой стороны», а в конце концов: «Кто его знает…»

– Точно.

– А о чем спор? Кто он, злодей?

– Ты более или менее в курсе дела?

– Какое там, видел по телевидению, и только.

– Понимаешь; создатель системы считает, что подвел компьютер, специалист по компьютерам считает, что подвела система, а ученый-теоретик старается раздать всем сестрам по серьгам…

– А ты сам что думаешь?

– Отказал компьютер, это факт, по крайней мере отказал один из его узлов.

– Почему?

– Короткое замыкание в логической ячейке. Если верить технической характеристике, то эта ячейка вообще не могла отказать, а вот отказала. Разрушение изоляции. Странная история…

Майерс медленно опустил свою кружку на стол. На секунду задумался, потом повторил:

– Разрушение изоляции. Действительно странно, очень странно…

– Ты о чем?

– О разрушении изоляции. Тебе известно, что я сейчас расследую катастрофу в Айлуорте?

– Слышал.

– Мы еще не пришли к окончательным выводам – знаем, что загорелся двигатель, возможно, сорвалась лопатка турбинного вала, – но дело не в том. Контрольный блок, регулировавший питание одного из двигателей…

– При чем тут контрольный блок?

– А при том – блок взяли на завод для экспертизы и обнаружили, что его металлический корпус подвергся температурному воздействию порядка ста пятидесяти по Цельсию, – Майерс замолчал, видно было, что он напряженно о чем-то думает, – а на проводах внутри не осталось никаких следов изоляции!

– Сгорела?

– Да нет, для этого температура была недостаточно высока. Изоляция-то аминостиреновая, он теплоустойчивее тефлона. Чтобы аминостирен испарился, нужна температура не ниже трехсот…

Холланд нахмурился.

– Разница существенная. Давай при случае потолкуем об этом поподробнее.

Майерс поднял кружку с пивом.

– С удовольствием. Будь здоров!..

4

«Ну и педант», – подумал Джеррард. Райт напоминал ему английских офицеров, какими их изображают в голливудских фильмах, – то же чопорное беспокойство по пустякам. Превосходный исполнитель, но не больше. Джеррард положительно не переваривал его.

– В высшей степени возможно, – разглагольствовал Райт, – что это произошло от воздействия какого-либо растворителя. Повышение температуры не могло вызвать столь сильной деформации. Жара скорее привела бы к обугливанию по краям. Есть у нас полная уверенность, что никто не проливал никаких летучих жидкостей – ацетона или еще чего-нибудь – в непосредственной близости к роботу?

– Могу сослаться лишь на ручательство Эспайнела, – ответил Джеррард. – Человек он вполне толковый. Никому, кроме него, приближаться к роботу не разрешалось.

Райт улыбнулся слабой недоверчивой улыбкой.

– Может быть, и так, но это еще надо доказать…

Он собрал шестеренки, положил их снова в коробочку, сунул ее в металлический контейнер и, вытащив листок бумаги, принялся писать.

– Что вы будете с ними делать? – спросил Джеррард.

– Произведу исследование. Но не сейчас – сначала надо покончить с заданием. Потом проверим жесткость, проницаемость, ну и тому подобное…

Утреннее солнце щедро светило сквозь высокие стрельчатые окна превращенного в лабораторию класса – окна, по мнению Джеррарда, были единственной выгодой, какую приносил им этот бредовый викторианский стиль. Цветные витражи в верхней части окон отбрасывали на стол Райта яркие красные, синие и желтые пятна.

– А если выяснится, что никакой случайности тут нет? – поинтересовался Джеррард.

– То есть как это? – не понял Райт.

– Я не химик, но не может ли быть, что какое-то непредвиденное свойство пластмассы делает ее подверженной воздействию извне? Какое-то изменение молекулярной структуры – и она становится чувствительной к азоту или кислороду воздуха?

Райт глянул на него поверх очков.

– Компания «Политад» относится к своему делу с исключительной скрупулезностью. Да будет вам известно, что они работают по нашей лицензии, и я утверждаю с полной уверенностью, что каждая партия пластмассы проходит комплексный контроль. А кроме того, мы просили другую фирму провести контроль независимо от них. Полученные данные неоспоримы, да и какой же смысл этой фирме лгать – за ложь им не платят…

– Я никого ни в чем не обвиняю, – отозвался Джеррард.

– Надеюсь, мой ответ рассеял ваши опасения, доктор Джеррард, – заявил Райт. Взяв коробочку с образцами, он сунул ее поглубже в холодильник. Посмотрев на Джеррарда еще раз, Райт громко хлопнул дверцей и добавил: – Закончим позже.

– Я полагал, что бюрократизм и волокита в этой стране свойственны только правительственным учреждениям, – заметил Джеррард в ответ.

– Никоим образом, дорогой коллега, – возразил Райт. – Вы встретитесь с ними повсюду, но есть и другие понятия, которые вам, несомненно, знакомы: последовательность и очередность…

И он с улыбкой вышел из лаборатории.

Джеррард медленно вернулся на свое место и сел. Может, есть смысл пойти к Креймеру? Он был уверен, что в размягчении пластмассы повинен какой-то иной, еще не известный фактор. Что будет, если, к примеру, расплавится пластмассовая изоляция?.. Стоп, стоп – изоляция! Слово задело в памяти какую-то струну. Он совсем недавно читал что-то о расплавившейся изоляции… Вот только в какой связи? Он поразмыслил и вдруг щелкнул пальцами.

– Нашел! – произнес он вслух. – Самолет, разбившийся в Айлуорте. В сообщении говорилось, что виною тому разрушившаяся изоляция. Не связаны ли эти происшествия между собой? Изоляция… пластмасса… ну, конечно! Черт возьми, в какой же это было газете?

Он поднялся на ноги и схватил телефонную трубку.

– Бетти, вы не могли бы принести мне газеты за последние десять дней?

– Все?..

В ее голосе слышалось сомнение. Он отметил про себя, что снискать расположение секретарши – задача куда более тяжкая, чем завоевать доверие любого делового компаньона.

– Вот именно, все до последней, и побыстрее!

Он положил трубку и снова сел, – а мысли бежали, обгоняя друг друга…

Взгляд его упал на витрину, занимавшую почти всю стену. Здесь были собраны образцы изделий из аминостирена: телефонные кабели, газовые трубы, электрические провода. Предположим, в пластмассе действительно скрыт какой-то дефект и при определенных условиях она начнет разрушаться. Система связи тут же обратится в немыслимый хаос. Он опять поднялся, не в силах избавиться от подозрений, однако взял себя в руки. Слишком мало времени еще он здесь работает! Разумеется, ему пока не доверили ничего важного, отчасти этим и вызвана его неприязнь к Райту. Ему поневоле кажется, что его не используют, не признают, не ценят. Не делает ли он сейчас все это из чувства соперничества, не пытается ли исподволь внушить коллегам, что он, Джеррард, как ученый глубже и полезнее Райта?

И что сказал бы Креймер, если бы Джеррард и вправду установил, что аминостирен – краеугольный камень в прибылях фирмы – далек от совершенства и его производство необходимо прекратить? Вряд ли это повысило бы престиж самого Джеррарда.

Финансовое благополучие фирмы почти целиком зависело от одного особенно впечатляющего достижения – от самораспадающейся дегроновой бутылки.

Райт вскоре после своего появления здесь провел с сотрудниками семинар на свою излюбленную тему – пластмассы, сочетающие в себе несовместимые доселе свойства: высокую прочность на разрыв, значительную упругость, необыкновенную дешевизну. Отталкиваясь от своего первоначального изобретения, аминостирена, Райт создал ряд других полимеров – соединений, отличающихся тесными перекрестными связями молекулярных цепей и все точнее и точнее отвечающих заданной программе.

Одно из соединений оказалось, пожалуй, почти совершенным, если не считать весьма существенного и прискорбного недостатка. Под действием кислорода и видимого света оно стремительно распадалось и за несколько часов превращалось в серенький волокнистый порошок. Райт посетовал, что пока не видит способа обойти это затруднение.

Но едва Райт закончил, не на шутку взволнованный Бьюкен с торжествующим воплем бросился к доске и в мгновение ока трансформировал изъяны, присущие соединению, в достоинства, как он выразился тогда, «саморазрушающихся емкостей». Он показал, что пластмассу совсем несложно предохранить как от света, так и от кислорода (при этом она сохранит все свои свойства), зато достаточно снять защиту – и она дезинтегрирует по вашей воле.

Креймер пришел в чрезвычайное возбуждение, на какой-то миг в нем проснулся прежний Креймер с его удивительной способностью генерировать творческую энергию. Он уточнил недостающие детали: пластмассовые сосуды можно производить методом шприцевания в машинах, где пластмасса защищена от воздействия света и воздуха, таким же образом на них можно наносить сверху слой другой пластмассы, непрозрачной и непроницаемой для газов. В этот внешний непрозрачный слой достаточно впаять отрывную полоску – потянете за нее, и сосуд откроется. Эта же полоска откроет доступ свету и воздуху и вызовет дезинтеграцию.

Остроумная идея почти всегда вызывает отрицательную реакцию со стороны тех, кто не дошел до нее собственным умом, и саморазрушающиеся сосуды не составили исключения. Но, отвергнув все и всякие нападки, группа лихорадочно взялась за работу.

В лаборатории была установлена приобретенная по случаю нужная машина для литья, тут же на прессе штамповались формы, а Райт принялся за синтез смеси для небольшой опытной партии сосудов. Воздух сразу прогрелся и пропитался тяжелыми запахами «сырья», необходимого для «выпечки» пластмассы.

Тем временем Креймер оформил предварительный патент и заручился поддержкой Национальной научно-исследовательской корпорации.

Однако пришлось одолеть еще немало трудностей, прежде чем идея начала приносить плоды. Главное – молекулярную структуру пластмассы следовало продумать таким образом, чтобы процесс саморазрушения охватывал не только ограниченный участок под отрывной полоской, но и весь сосуд целиком.

Покрытие само по себе тоже представляло известную проблему. Оно не подвергалось самопроизвольному разрушению, как основная масса сосуда. Поэтому в последнюю добавили вещество, которое, вступая в реакцию с остатком, выпадавшим после распада, выделяло определенное количество растворителя, действующего на непрозрачную оболочку. Оболочка превращалась в летучую жидкость и попросту испарялась, не оставляя на месте сосуда ничего, кроме частичек угля, благодаря которым и достигалась прежняя непрозрачность.

Оставалось решить последний вопрос – продолжительность самораспада. В конце концов постановили, что оптимальным будет двухчасовой цикл, а на бутылки станут наклеивать предписание – сразу после вскрытия перелить содержимое в другую посуду.

В течение всех этих безумных дней рвение сотрудников доходило до фанатизма. Работали не за страх, а за совесть, зачастую ночи напролет. Все жили предвкушением, все были радостно возбуждены. Никто не щадил себя. Бетти стала им матерью, кухаркой и посыльной, снабжающей всех едой, кофе и виски. И однажды вечером, на исходе круглосуточных беспрерывных опытов, долгожданную бутылку пустили по рукам, а Креймер начал забавляться у доски, подбирая для новой пластмассы название. По мере того как хмель горячил лица и развязывал языки, предложения становились все более легкомысленными, а то и полуприличными. Кто-то предложил «Аминостервин» – и тут же получил в ответ «Разложенка» и «ККК» («Красотка, которая крошится»). В конце концов сошлись на нейтральном названии «Дегрон».

Потом в конторе, снятой Креймером в центре Лондона под торговое представительство, была созвана пресс-конференция; спиртное лилось рекой, журналистам разрешалось задавать любые вопросы, но организовано все было так, чтобы никто не сумел невзначай утащить с собой даже мельчайший образец.

Затем настал черед телевизионных интервью и научно-популярных программ, и, наконец, в контору потекли предприниматели, жаждущие начать массовое производство дегроновых сосудов по лицензии агентства.

Креймер провел среди конкурирующих фирм аукцион, который посрамил бы даже самого отпетого барышника, и заключил сделку с известным на всю страну владельцем фирмы безалкогольных напитков – тому как раз приспичило выдумать какой-нибудь новый трюк, чтобы всучить покупателям смесь винной и лимонной кислот, сахарина и краски с бесстыдной этикеткой «Тропический экстаз».

Фирма развернула широкую рекламную кампанию. Сотни афишных тумб, стены в метро, телепередачи, страницы газет призывали всех, всех, всех покупать «Тропический экстаз».

«Помогайте делу охраны природы – пейте „Тропический экстаз“! Опорожните бутылку – и она на ваших глазах рассыплется в прах! Поставьте ее на подоконник – и она окропит ваш сад, ваши любимые цветы с каждой бутылкой будут распускаться все пышнее! А если у вас нет сада, не долго думая, спустите пустую бутылку в канализацию!»

«За каждые десять отрывных полосок вам полагается премиальный купон! Десять купонов – и в любом из магазинов „Тропический экстаз“ вы получите любой из подготовленных фирмой прекрасных подарков! Система премиальных купонов действует только до конца месяца! Не упустите случая!»

И люди покупали, покупали то же химическое пойло в новой упаковке, которая была привлекательной с виду и открывалась на невиданный манер.

По всей стране сотни тысяч рук обрекали пластмассу на распад, возвращали ее земле, бездумно спуская воду в миллионах уборных.

Дегрон стал обиходным словом, и промышленники чуть ли не в очередь выстраивались, чтобы приобрести лицензию на его производство.

Это был весьма заманчивый бизнес – предложить миру, страждущему от загрязнения, род упаковки, не оставляющий никаких отходов. За первые же девять месяцев агентство Креймера подписало сорок семь независимых контрактов с фабрикантами банок и бутылок. Другие безалкогольные напитки, нареченные не менее лживо, чем «Тропический экстаз», также начали выпускаться в самораспадающейся посуде. Кончилось тем, что на сцену выступило министерство, ведающее охраной окружающей среды, и обратилось к агентству с просьбой продать технологию производства правительству.

Все были довольны. Министры дарили милостивые улыбки, а по лабиринтам сточных труб, под гулкими сводами коллекторов сотен городов текли потоки дегрона. Бутылки из обычной пластмассы теперь не застревали в сетках станций очистки. Муниципальные советы не помнили себя от радости.

Прибыль да еще ореол славы! Креймер тоже был доволен.

«Итак, – сказал себе Джеррард, – Креймер нашел свою золотую жилу, но что она с ним сделала, вот вопрос…» Где его прежний научный размах? Неужели его горизонты сузились до небезвыгодных, но убогих с научной точки зрения побрякушек? Предположим, установят, что аминостирену свойственны органические пороки, – что тогда? Иссякнет ли жила? На что направит Креймер усилия своих подчиненных? Или агентство просто-напросто лопнет?

Джеррарду вспомнилось, как глубоко тревожился прежний Креймер о будущем человечества, как обрушивался на тех, кто исповедовал науку ради науки, как горячо желал переключить внимание ученых на решение социальных проблем. Канадец все время сравнивал того, былого Креймера с нынешним. Почему же, почему он так переродился?

Вошла Бетти с кипой газет и швырнула их Джеррарду на стол.

– Вот вам основные газеты, – заявила она. – Тех, где печатают голых танцовщиц, я не брала…

– Вот уж не знал, что вы пуританка, – улыбнулся Джеррард.

Бетти оставила шутку без ответа.

– В агентстве никого, кроме вас, – сказала она. – Вы ведь не станете пить кофе в одиночестве, без компании?

Ей откровенно не хотелось варить кофе для одного человека, тем более для новичка в лаборатории.

– Хорошо, хорошо, – согласился он, хотя улыбался уже не так искренне. – Не беспокойтесь.

Она вышла.

Он принялся листать газеты, обиженный и раздраженный. Черт ее подери, кофе был бы кстати! Через минуту-другую он позвонит ей и скажет, что передумал. Пусть приподнимет свою толстую задницу!.. С тем он и углубился в чтение.

Катастрофа с самолетом произошла неделю назад. Он просматривал страницу за страницей в поисках подробностей. Ничего определенного насчет расплавленной изоляции он не встретил. Авторы заметок строили всевозможные догадки просто ради большего числа строк. Ведется расследование, опрашиваются свидетели… Он огорченно сложил газету и собирался уже отодвинуть всю кипу в сторону, когда его внимание привлек заголовок совсем иного свойства. Этот заголовок относился к небывалому срыву уличного движения, который произошел в центре Лондона.