Текст книги "Каждый день декабря"

– Нет вообще-то.

Он протягивает мне кружку с чаем, я делаю осторожный глоток и поднимаю на него глаза. Он следит за каждым моим движением, за мельчайшими реакциями.

– Я знаю, что он му…э-э…бабник? – Я перевожу взгляд на бабушку, которая кивает. – Я всю жизнь это знаю. Лет с пяти, по крайней мере, когда застукала его за тем, как он целовался взасос с моей учительницей на дне спорта.

– Есть мужчины, которые думают только тем местом, – качая головой, произносит бабушка, у которой явно ямайский акцент.

Красотка кивает с усталым видом.

– Но мой Джамал не из таких. Он хороший парень. Умный. Он все понимает правильно.

– Давайте есть, пока горячее. Бабуля, тебе положить? Элис? Белл?

Он выкладывает курицу на большое блюдо и раздает нам тарелки.

– Бабуля прибыла в Британию на корабле «Эмпайр Виндраш», так что эта еда напоминает ей о доме. Она научила меня ее готовить, когда я был маленьким, – говорит он, когда мы сидим вплотную друг к другу за крохотным столиком и уплетаем курицу.

– Это было очень вкусно, спасибо.

– На здоровье. Но как так случилось, что вы попали ко мне на кухню? У вас состоятельная семья. Не проще ли обратиться к отцу? Пусть он вложится в ваш проект, а я буду помогать тем, кто не имеет ваших привилегий.

Упс. Я не знаю, как реагировать на это замечание. И говорю начистоту:

– Возможно, вам следует вкладываться в тех, у кого не было такого старта в жизни, как у меня. Но я надеюсь, что вы дадите шанс мне, и мой проект поможет открыть целый мир тем, кто отчаянно пытается разглядеть его по фрагментам. Я бы хотела осуществить этот замысел, не обращаясь к своему отцу.

– А я бы хотел жить в мире, где больше равенства, где людям не приходится жить впроголодь, чтобы их дети были сыты. Жить по хотению – это роскошь.

И снова с этим не поспоришь. Обед был вкусный, но сейчас у меня на языке горечь неудачи, приправленная чувством унижения.

 
Я желаю мира с вами и найду
случай дать вам полное удовлетворение[18]18
  Шекспир У. Виндзорские насмешницы. Акт III, сцена 1. Пер. С. Маршака и М. Морозова.


[Закрыть].
 

Седьмое декабря

Рори

Я бродил между стеллажами в супермаркете «Теско» возле маминого дома. Из динамиков неслись рождественские песенки – за то короткое время, что я там находился, подборка, отзвучав один раз, запускалась по новой, – и я, видимо, в приступе сезонного безумия, положил в тележку банку с начинкой для сладких пирожков и ванночку со взбитыми сливками. Вот мама изумится, думалось мне, когда я с торжествующим видом принесу ей сладкий пирожок, прямо из духовки, с оседающими на нем сливками, похожими на снег, тающий на теплом крыльце.

Вчера она вымоталась, а иначе разве позволила бы, чтобы Дейв готовил жаркое? Я чуть не лишился трех зубов – ума не приложу, как ему удалось сотворить такое с картошкой, а чтобы спалить горох, нужно отдельно постараться. На лице у мамы читалась усталость, глаза смотрели безжизненно, кожа была бледной. Не думаю, что это из-за рака, похоже, у нее бессонница – весь день она хорохорится и держится бодрячком, а ночью не может уснуть, переживая о том, как нас оставит, если случится худшее. Я знаю, каково это, когда сон не идет, и мысль о том, что я бессилен сотворить чудо и ей помочь, разбивает мне сердце.

Поэтому я пошел в супермаркет, потом настряпал кучу всякой всячины, которую положил в морозильник, и сейчас готов достать из духовки сладкие пирожки. Давным-давно, лет в двенадцать, я уже занимался стряпней, – тогда я пытался загладить вину за какой-то косяк, хотя в чем именно он состоял, уже не помню. Зато мне памятна буря чувств, когда я подавал угощение маме. Вот ради этой обоюдной радости я и затеял все сегодня.

Но сюрприз ждет не только маму – я должен рассказать об этом Белл. Мне не терпится узнать, как все прошло вчера, но навязываться не хочется. Я собирался свести их, а потом отойти в сторону. Тот факт, что ни она, ни Джамал с тех пор не проявились, не сулит ничего хорошо. Меня это настораживает.

Эти двое просто созданы друг для друга, и, когда эта мысль пришла мне в голову, я так обрадовался. Остальным невдомек, но я-то знаю, что ближайшие несколько месяцев Джамал проведет в Британии, репетируя «Кориолана» в постановке «Королевской шекспировской труппы». Премьера назначена на лето. Джамал политически активный, имеет твердые убеждения относительно власти и связанной с ней ответственности, и эта роль, как он сказал мне, дает возможность для высказывания на тему абсолютной власти. А еще он только что вернулся из Америки и в эти выходные приехал в Бристоль повидаться с семьей – если это не вселенная оказывает содействие, тогда я не знаю, как это расценить.

Я достаю телефон.

Ты не поверишь, но прямо сейчас, вот прямо сейчас я готовлю сладкие пирожки. Из ничего. Сладкие пирожки.

Отправляю. Будем думать, это ее развеселит, и она, вероятно, расскажет о том, что было вчера. Я возвращаю на полку мамину кулинарную книгу, старую блочную тетрадь с красной обложкой, в которой хранятся все бабушкины рецепты, – они рукописные, чернила на них выцвели. Бабушка умерла от рака груди, но я все утро стараюсь не думать об этом. По сравнению с тем временем, когда заболела бабушка, медицина шагнула далеко вперед. Таймер срабатывает одновременно с сигналом уведомления о сообщении.

Сладкие пирожки. Вау. Это круто. Собиралась написать тебе, но весь день в запарке. С чем связано потепление твоего ледяного рождественского настроения?

Она ставит знаки препинания в сообщениях. Само собой. И занята, а это хороший знак. Пожалуй, пессимизм стоит умерить. Возможно, они с Джамалом не вышли на связь, потому что всю ночь строили планы, ее энтузиазм заразителен – в этом я убедился на собственном опыте. Я ощущаю легкое беспокойство, поворачиваюсь к плите, открываю духовку и достаю пирожки. Запах потрясающий.

Потепление, пожалуй, сильно сказано. Верь мне на слово, Рождество я по-прежнему ненавижу. Но я люблю маму. А она любит сладкие пирожки.

Ну, тебе повезло, потому что я решила быть твоим личным рождественским эльфом и…

Что это значит? Я представляю ее в костюме эльфа, волосы собраны в хвостики, и быстро мотаю головой. По непонятной причине возникший образ точь-в-точь воспроизводит фотографию из «Плейбоя» примерно 2002 года. В тринадцать лет я бы пришел в восторг, но нынешний я старается как можно быстрее избавиться от этой ментальной картинки. Это Белл Уайльд, и во время короткого визита домой осложнения мне не нужны. Причин тому – воз и маленькая тележка. Я все еще не оправился от потери, мы не подходим друг другу, ей не нравятся мужчины моего типа, она не Джесс. Впрочем, мне хочется знать, что она имеет в виду. Телефон снова пищит.

…и у меня есть билеты на сегодняшнее вечернее представление на «Брюнель СС». Тебе ведь нравятся корабли;-)

И как только она запомнила? Должно быть, я упомянул о том, что мне нравятся старые корабли, когда подвозил ее домой. Память тут же услужливо подсунула картинку, как мы хохочем, представив, что угоняем стоящую на приколе баржу и уплываем, забыв о преддипломных треволнениях. Точнее, хохотала она, а я наверняка говорил что-то ужасно сознательное. Забавная у нас была тогда дружба.

Я бывал на «Брюнель СС» в детстве. Тогда мне очень понравилось. Думаю, и сейчас развеяться мне не повредит.

* * *

Я иду через парковку и замечаю ее прежде, чем понимаю, что это она. Я надеюсь, что обознался, но нет. Поджидающая меня особа переливается огоньками – они освещают физиономию красноносого оленя Рудольфа, который красуется на ее рождественском свитере, и подмигивают с шапочки эльфа у нее на голове. Мои брови ползут вверх.

– Это чтобы ты проникся духом Рождества.

– Только этого мне и не хватало.

– Ну, не знаю, просто я подумала, что именно этого тебе не хватает.

– Хм-м. А ты в курсе, что существуют рождественские фобии? Вдруг то, что ты сейчас делаешь, верх жестокости? Как, скажем, запереть в птичьем вольере человека, который боится птиц.

– Брось. Ты выдумываешь.

– Вовсе нет. Это называется селафобия – боязнь вспышек света – и применительно к моей селафобии это означает, что лампочки на твоей шапочке меня травмируют.

– Блин.

– Блин? И это все, что отсюда следует?

– Если честно, мне стало легче. – Она стягивает шапку и щелкает по кнопке, затем запускает руку под свитер и щелкает еще раз. – Я купила это, потому что люблю Рождество и решила, что так будет весело. Но, честно говоря, я всегда стеснялась их надевать. Возможно, это первый и последний раз. И сделала я это потому, чтобы ты знал, что я отношусь к своим обязанностям эльфа очень серьезно. Действительно серьезно.

– О’кей, в таком случае убери это подальше.

– Ладно. – Она запихивает шапку в рюкзак. – Тогда будем держаться подальше от мест, где много огней.

Она подмигивает. Она не похожа на Белл, которую я знал в университете. Эта Белл мне нравится больше. Она не такая издерганная и отчужденная.

– Есть еще какие-нибудь рождественские фобии, о которых мне следует знать?

Мы направляемся к кассе, где сидит особа, облаченная в викторианское платье.

– Да, сейчас… Спасибо, – говорю я контролеру, который гасит наши билеты и показывает, куда двигаться дальше. – Во что ты меня втянула?

– Не переживай. Давай-ка сначала закроем тему с фобиями.

Не нравится мне эта улыбка. Если в итоге я буду вынужден принять участие в какой-нибудь историко-рождественской пантомиме, ее эльфийские дни будут сочтены. Я кину ее за борт, а там уж как решит река Эйвон. Я бросаю на Белл выразительный взгляд – пусть знает, что ходит по тонкому льду. Она ухмыляется.

– Ладно. Существует дорофобия, при которой люди ненавидят получать подарки. Дорофобы не могут справиться с социальной тревожностью из-за того, что на них в этот момент смотрят, – продолжаю я.

– Это мне понятно.

– Правда?

– Я расслаблена, если мне очень комфортно с человеком или м-м… как ты раньше помнишь, когда была под кайфом, а в остальных случаях моя социальная тревожность зашкаливает. Мне приходится уговаривать себя пройти через какие-то социальные ситуации, потому что я не хочу, чтобы меня контролировали. Думаю, поэтому лучше всего я чувствую себя дома, занимаясь шекспировским проектом. Я не просто реагирую на социальные сигналы, а всегда задаюсь вопросом, адекватно ли это делаю. Так что верно, даже получая подарки, я переживаю, а вдруг я отреагировала не так, как ожидалось. Не пойми неправильно, я люблю подарки и скорее готова испытать неловкость, чем навсегда их лишиться.

– Вау.

– Твое «вау» наводит меня на подозрения, что я выставила себя дурой.

– Ты…

Я осекаюсь. Я собирался сказать, что-де ты стояла, переливаясь огоньками, а сейчас переживаешь о том, что могла выставить себя дурой. Но она только что открылась мне, рассказав о своей социальной тревожности, и это прозвучит бестактно. Еще я понял, насколько ей было дискомфортно с этими огоньками и как я ошибался насчет Белл, которую, как мне казалось, знал.

– У тебя нет оснований для беспокойства. Извини. Хочешь еще что-нибудь узнать про фобии, рождественский эльф?

Она с улыбкой кивает. Я прощен.

– У меня есть кристогенниатикофобия, что неудивительно… – Я снова делаю паузу, но у нас разговор начистоту. Просто я не привык быть честным с собой, не говоря уже о других. – Такое длинное слово, сразу и не выговоришь. Это боязнь Рождества. – Ну вот, я произнес это вслух. И ничего. Я боюсь Рождества, по крайней мере этого периода. Дискомфорт нарастает по мере приближения самого дня, а потом, когда наступают предновогодние дни – или, как теперь выражаются, «твиксмас», – сменяется забвением. Я бросаю на Белл быстрый взгляд, но, судя по всему, мои слова ее совсем не смущают. Она просто принимает к сведению. Как будто вполне возможно и вполне нормально, что у меня есть какой-то иррациональный страх. Я делаю глубокий вдох, киваю и продолжаю: – Еще есть мелеагрисофобия – боязнь индеек. Как именно реагируют на мертвую индейку страдающие этой фобией – вопят от ужаса или испытывают облегчение – я не знаю, но такая штука есть.

Она смеется.

– Подозреваю, что ты можешь страдать от сингенезофобии, которая обостряется в декабре, причем дважды. У меня ее нет. Мне других фобий хватает.

– Не верится, что ты боишься индеек, мистер Уолтерс. А насчет сингенезофобии, хм… дай-ка подумаю. «Син» это не «одинаковый», это по-гречески «гомо»… «Син» означает «с»? – Она вопросительно изгибает бровь, и я киваю. Звучит правдоподобно – в любом случае ей лучше знать. – Хм, а «генес» – это «род». Получается «страх рода», и моя натужная догадка на … сто… процентов… верна.

Последние слова она произносит с паузами и торжеством в голосе.

– Ура, ты угадала.

– Забавно. Еще одну?

– Возможно, это только нам забавно. А со стороны может показаться, что мы со странностями.

– Ты и так со странностями, – с невозмутимым видом говорит она.

– Я открываюсь перед тобой, обсуждаю признанные медициной страхи, связанные с Рождеством, а тебе забавно? Ты всегда такая садистка?

– Да.

Мы находимся на корабле, и я в таком восторге, как будто вернулся в детство. Последний раз я был здесь много лет назад и помню, какое впечатление на меня произвели восковые фигуры Викторианской эпохи – я был заворожен и вместе с тем испуган.

– Может, сначала здесь оглядимся, а после пойдем туда, куда ты там задумала?

– Конечно. Задуманное начнется примерно через полчаса в кают-компании первого класса, так что мы можем перекусить на прогулочной палубе и прогуляться. Я здесь впервые. Так что будь моим гидом.

– Охотно.

Мы берем по сладкому пирожку, я решительно отказываюсь от глинтвейна – у Луизы мне просто повезло, – и мы движемся назад по обшитым деревом коридорам. Они настолько узкие, что мы идем вплотную друг к другу, я чувствую дыхание Белл, когда она заглядывает то в одну каюту, то в другую.

– Они такие крошечные! Я одна тут с трудом помещаюсь, а здесь ютились четверо. Больше не скажу ни слова по поводу размеров моей квартиры. Посмотри, какая кованая цацка на углу – красивая, да?

Мы спускаемся в трюм.

– О, господи… Здесь перевозили лошадей. Я предполагала что-то в этом роде, но никогда всерьез об этом не задумывалась. А надо бы. «Буря» начинается с кораблекрушения. Ты подумай, сколько людей, сколько животных, сколько жизней качалось на волнах… А погляди сюда, – она указывает рукой, – все надраено до блеска. Судно просто загляденье! Должно быть, уйма времени ушла, чтобы создать такую красоту. И почему я раньше тут не была?

Ее восхищение придает особую прелесть всему, что я так люблю. Ее монолог – поток сознания, но мне он по душе.

– Уходить не хочется, но через десять минут начнется представление. Ты успеешь показать мне еще что-нибудь, а потом нужно занимать места.

– И что именно мы увидим через десять минут?

– Это вечер-импровизация в духе диккенсовского Рождества. Актеры будут разыгрывать рождественское представление по ходу дела, с небольшой помощью публики.

– Шутишь?

– Ничуть. Будет классно, и раз это Диккенс, то без огоньков.

Она подмигивает и довольно морщит нос.

– Это наш последний совместный выход, – как можно строже говорю я.

– Ничего подобного. Я же твой рождественский эльф.

Она вытягивает из рюкзака кончик шапочки и машет им. Я невольно улыбаюсь.

– Я на это не подписывался.

– Нет. Это волшебство. На него не подписываются, оно просто случается.

– Мы живем в эпоху согласия.

– Только не ближайшие два часа. Согласие – это не по-диккенсовски. Так, давай-ка быстро посмотрим еще что-нибудь и пойдем рассаживаться.

Мы протискиваемся назад по узким коридорам на прогулочную палубу, и я веду ее в каюту, где стоит восковая фигура судового врача. Рядом аккуратно разложено содержимое его саквояжа – ножницы, склянки, пыточные инструменты. Доктор обрабатывает рану, а пациент отвернул голову с достоверным выражением на восковом лице. Белл ахает и с демоническим восторгом тянется потрогать хирургическую пилу. Потом в поле ее зрения попадает медицинский шкаф, и глаза радостно загораются.

– Гляди-ка, чего тут только нет. Лауданум, ясное дело…

Она с озорным видом поворачивается ко мне.

– Даже не думай, – полушутливо говорю я.

– Да я о тебе забочусь, чтобы ты пережил это представление.

– Тогда ладно.

Я широко открываю рот, а она хихикает и отворачивается.

– Тут есть и то, что используется в обиходе, к примеру, гидротартрат калия. Интересно, как его применяют в медицине? Эпсомская соль. Селитра… А это уже опасно.

Ее исследовательскую деятельность прерывает звонок.

– Пора занимать места, бежим. – Она хватает меня за руку и увлекает из докторской каюты. – Нужно поспешить, чтобы сесть на хорошие места.

– Мы ведь не станем садиться на первый ряд, нет?

– Ты рехнулся? Предполагается участие публики – при одной мысли об этом у меня поджилки трясутся. Нет, мы сядем сзади и будем смотреть в пол – таков мой план. Тогда, в полной безопасности, я смогу получать удовольствие.

Я смеюсь, и мы дружно несемся по коридорам в кают-компанию первого класса, где она плюхается на места в заднем ряду рядом с большой колонной.

– Уф, повезло.

– Кто приходит на представление с участием публики, не желая в нем участвовать? – интересуюсь я.

Она явно соткана из противоречий.

– Я прихожу.

Тут меня осеняет. Я совсем забыл о том, что намеревался выяснить.

– Как прошло с Джамалом?

Публика уже на местах, и актеры, облаченные в викторианские костюмы, столпились у входа в кают-компанию.

– Ах да, – она корчит физиономию. – Я ему не приглянулась, но спасибо за хлопоты. Я ценю.

Высокий мужчина в очень тесных брюках, длинном сюртуке и цилиндре выходит в центр зала.

– Что значит «не приглянулась»?

Это нелепость, эти двое просто созданы друг для друга, ее проект подходит ему во многих смыслах. Это какая-то ошибка.

– Ш-ш, начинается!

Она хлопает меня по ноге, я ойкаю – сидящая впереди пара оборачивается и бросает на нас испепеляющий взгляд.

– Дамы и господа, спасибо, что пришли сегодня. – Актер принимает позу лорда Флэшхарта и кричит театральным голосом: – Умоляю вас, помогите! Моя супруга, моя ягодка, исчезла… – он делает паузу. – Поэтому я в активном поиске новых ягодиц!

Публика ржет. Кто-то по-свински хрюкает.

Куда Белл Уайльд меня привела?

 
Кто мудр, не плачет о потерях, лорды,
Но бодро ищет, как исправить вред[19]19
  Шекспир У. Генрих VI, часть 3. Акт V, сцена 4. Пер. Е. Бируковой.


[Закрыть].
 

Восьмое декабря

Белл

Ветер кусает мне щеки и уши – они то пылают, то немеют, когда на следующее утро я быстрым шагом иду устраиваться на новую работу. Сегодня безумный день начала начал во всех смыслах – все в нем сошлось, и, если честно, я опасаюсь, что не справлюсь. Слишком много всего. Поэтому я хочу разбить его на составные части и переживать по мере поступления. Вполне вероятно, что ближе к вечеру я буду смахивать на «Безумные глазки» из сериала «Оранжевый – хит сезона», но тогда большая часть дня уже будет позади. А когда наступит вечер, я смогу сесть в уголок и покачаться из стороны в сторону, как неваляшка – порой это бывает так приятно.

А сейчас я на грани гипотермии – несмотря на семь слоев одежды, – что необъяснимым образом способствует умственной концентрации. Возможно, стоит пересмотреть решение всегда преодолевать пешком короткие дистанции.

Однако озабоченность проблемой выживания и решимость добраться до мест, где температуры выше арктических, отвлекают меня от мыслей о том, куда именно я направляюсь, и это хорошо. В моем случае семь слоев одежды – это не только способ утеплиться, но дополнительная мера безопасности: раздеть меня догола будет не так-то легко.

Вряд ли, конечно, такая попытка будет предпринята, но кто поручится? Я держу наготове номер Луизы для экстренного вызова и активизировала приложение «Найти устройство», чтобы ей было доступно мое местоположение. Хотя, нужно сказать, она не в курсе того, что я затеяла. Я иду по объявлению, которое увидела в окне мини-маркета «Темперанс»: требуется уборщица – трудолюбивая, неболтливая и широких взглядов.

По натуре я одиночка, поэтому болтать мне не с кем, а взгляды у меня настолько широкие, что заузить не помешает. Как-то я ради Сэма, моего бывшего, нацепила кляп-уздечку и в таком виде, громко ржа, проскакала галопом по квартире – после этого его сосед при виде меня всегда отводил глаза. К счастью, озвучивать этот эпизод моей биографии в телефонном собеседовании не пришлось – хватило общих заверений, и сейчас, при первых лучах солнца и под пронизывающим ветром, который смутил бы даже сэра Эрнеста Шеклтона, я иду на пробную смену в «Дом надежды».

Предчувствие меня обнадеживает, что все будет хорошо. Мой банковский счет утверждает, что все должно быть хорошо. А самой себе я сказала, что да, аренду платить нужно, и у Луизы я брать не хочу, но я взрослая и находиться там, где мне некомфортно или творятся темные делишки, я не стану. Я понятия не имею, во что собираюсь вляпаться, и готова как к наихудшему, так и к наилучшему варианту развития событий.

«Дом надежды» выглядит довольно непримечательно. Это типичное бристольское здание с большими викторианскими эркерными окнами и облицовкой дверных проемов и рам из камня контрастирующего цвета. Обычно такие дома поделены на квартиры, но, когда, подгоняемая по-сибирски студеным ветром, я взлетаю по ступенькам к двери, выясняется, что звонок только один.

Снаружи ничего не указывает на то, что внутри находится бордель. Я зажмуриваюсь и давлю на звонок.

– Привет, – доносится из домофона вполне дружелюбный голос.

– Здравствуйте, это Белл. Я пришла на пробную смену. – И поспешно добавляю: – Я уборщица.

Все будет хорошо. Мне такая работа подходит, потому что потом весь день будет свободен, и я смогу искать работу и мечтать о своем, а сто сорок фунтов в неделю за два часа в день – это почти арендная плата.

Я толкаю дверь и оказываюсь в вестибюле. Пока все нормально.

– Проходи сюда.

Я иду на голос, открываю дверь и оказываюсь в премиленькой гостиной. Вдоль стен – книжные шкафы, в углу – большой экран, еще есть тележка с напитками, которая смотрелась бы вполне уместно в деревенской гостинице. Два дивана, на одном восседает крупная женщина с широченной улыбкой на лице. Мне все представлялось как-то не так.

– Проходи, ты рано, это хорошо. Да ты совсем худышка. Я Дороти, а ты – Белл, да?

Дороти скорее похожа на директрису воскресной школы, чем на управляющую «Сообществом по обеспечению сексуальной безопасности, благосостояния и расширения прав и возможностей женщин», как она охарактеризовала «Дом надежды» во вчерашнем телефонном разговоре. Я киваю, и она продолжает:

– Сейчас я тебе все покажу, и приступишь. Все необходимое имеется – спреи, перчатки. Мне нравится, когда чисто, поэтому убирать нужно ежедневно. Девочки приходят на работу, и им должно вкусно пахнуть, улавливаешь?

– Улавливаю. – Я киваю. Пусть я не ахти как поддерживаю чистоту в квартире, но к запаху хлорки у меня слабость. А еще к санитайзерам, антисептикам и креозоту. – Если девочкам должно вкусно пахнуть, значит, им будет вкусно пахнуть.

Я улыбаюсь лучезарной улыбкой. Будь у меня волшебная палочка, я бы ею взмахнула.

Дороти кивает, медленно, раз семь кряду, после чего ведет меня к шкафчику под лестницей. Там стоят пылесос и ведро со шваброй – точнее, швабр четыре и все разные – еще на полках аккуратными стопками сложены тряпки и расставлены всевозможные спреи. Не шкаф, а настоящий праздник для инстаграм-чистюли миссис Хинч!

– Зеленая для ванной, розовая – для комнат, синяя – для туалетов, а желтая – для кухни. В это время суток у нас затишье, так что убирайся – не хочу. Все должно сиять, как попа после порки, – говорит она без тени иронии, и я отчаянно стараюсь сохранять серьезный вид. Далее она проводит меня по комнатам – мне о таких только мечтать. – Мы работаем круглосуточно в режиме онлайн-бронирования, так что если горит красная лампочка, входить нельзя. Возвращайся потом, когда она станет зеленой. – Возле двери имеется неприметная панель – я указываю на нее, подтверждая, что поняла ее предназначение, и киваю. Вот и отлично. Световой индикатор убережет меня от созерцания чужой дергающейся задницы.

– И да, по утрам в подвале отсыпается Толстяк Алан. Такая у него привычка. Насчет него не переживай, занимайся своим делом. Он будет прикован и, если проснется, то увидеть тебя не сможет, потому что будет в маске, поэтому с ним никаких проблем не будет. Если начнет шуметь, стукни его легонько пипидастром – он успокоится и будет ждать Ариану, нашего БДСМ-эксперта. Все поняла?

* * *

Я убрала дом сверху донизу, обмахнула метелкой Толстяка Алана, как было велено – он, судя по всему, не возражал, очень вежливо пробурчал «спасибо» и уселся на место. Я краем глаза заметила, что в углу аккуратно сложена униформа охранника, поверх которой лежит личная карточка. Он что, вообще домой не уходит? Мне стало его немного жаль.

Работа номер один, похоже, у меня в кармане. На самом деле утренняя пробная смена оказалась самой удачной частью дня. После нее я наведалась в две школы, а теперь заглянула в третью и последнюю – это начальная школа, которая находится за углом от моего дома. В двух средних школах, которые были перед этим, меня сразу направляли в кабинет директора. Первая директриса послушала пару минут, после чего прервала меня и объяснила, что я выбрала неподходящее время года, и вообще они не располагают бюджетом на подобные цели. Когда я возразила, что предлагаю бесплатный курс в обмен на отзывы, она с улыбкой вернулась к бумагам и дала понять, что аудиенция окончена.

Во второй школе прием был благожелательнее, но мне пришлось преодолеть не один металлодетектор, потом блуждать по коридорам, кишащим веселящейся и орущей школотой, и миновать туалеты, откуда разило табаком. Это был форменный бедлам. Если случится наведаться туда еще раз, то упакуюсь с ног до головы в кевлар – параарамидное волокно, из которого изготовляют бронежилеты.

Директор показался заинтересованным, хотя, честно говоря, это могло быть от безысходности – я не понимаю разницы, спросите Луизу – и сказал, что был бы рад, но требуется согласование с завучем по английскому языку, который находится на семинаре. Однако прежде чем разговор перешел в практическую плоскость, в кабинет ворвалась секретарша с криком: «У нас опять ЧП!» Директор позеленел и, бормоча извинения, выскочил из-за стола и бросился вон из кабинета. А я впервые в жизни задалась вопросом, настолько ли я предана Шекспиру.

Но эта начальная школа выглядит прелестно: все ярко окрашено, на стенах висят картинки с изображением зимы и Рождества. Ребятишки шумят, но нет такого гвалта, как в предыдущей школе. Мне здесь нравится. Но как директор отнесется к предложению рассказывать малышам о Шекспире, – это еще вопрос. Хотя когда я вчера звонила по телефону, секретарь восприняла эту идею положительно.

Это отказ Джамала придал мне ускорения, и мой сегодняшний день превратился в водоворот из пробной смены, за которой одно за другим следуют три собеседования, а потом предстоит еще одна пробная смена. Сутки я блаженно грезила о финансировании – отказ меня отрезвил, я поняла, что никто, кроме меня самой, не поднимет этот проект. Поэтому я сказала себе, что больше не буду отсиживаться за компьютером, ссылаясь на то, что проект не закончен, и обзвонила все окрестные школы.

Я догадывалась, что рождественский сезон – не самое подходящее время, но в то же время понимала, что если не сделаю что-нибудь прямо сейчас, моя самооценка упадет ниже плинтуса, я свернусь комочком и в следующие несколько месяцев не сдвинусь с места.

Я делаю глубокий вдох, когда секретарь, улыбаясь, манит меня в кабинет директора.

– Здравствуйте, проходите. Рад познакомиться.

– Спасибо, что согласились принять, мистер Лейтем.

Никто не предупредил меня о том, что мистер Лейтем – мужчина-мечта. Запинаясь, я договариваю фразу. Родительницы, должно быть, ошиваются в школе с утра до вечера и гроздьями виснут на перилах. Неудивительно, что здание выглядит как новенькое, наверное, мамаши из других районов подвизаются здесь на волонтерских началах. И денег в фонде пруд пруди. Ужин с таким достаточно выставить на школьном благотворительном аукционе – и, считай, три микроавтобуса в кармане.

У него в глазах озорной огонек, он похож на Орландо Блума – когда тот стал постарше и заматерел. Я опускаюсь на стул, стараюсь дышать размеренно и принимаю самую грациозную позу – у мамы это получается само собой, а я до сегодняшнего дня не испытывала такой потребности.

– С превеликим удовольствием. Чем могу быть полезен? Вы упомянули о чем-то типа мастер-классов для детей?

– Да, именно так. Я разработала образовательный курс для младшеклассников, цель которого – раннее знакомство с Шекспиром, его языком и сюжетами, чтобы дети получили представление, а потом, в процессе обучения…

И меня несет.

Двадцать минут спустя я слегка сдуваюсь. Нет, я могу и дальше продолжать в том же духе, просто немножко перевозбудилась, объясняя, почему считаю настолько важным, чтобы дети знакомились с давно почившим драматургом елизаветинской эпохи.

– А вы страстно увлечены этой темой, – улыбается мистер Лейтем.

– Так и есть.

– И я был бы счастлив посотрудничать с вами.

– Я тоже была бы счастлива.

Я подмигиваю.

Мистер Лейтем снова улыбается. Я не могу разгадать его улыбку.

Я подмигнула!

О чем я вообще думала в этот момент? Ну, ты даешь, Белл. Неужели мое стремление к саморазрушению достигло такой степени, что с дерьмовых решений в личной жизни оно перекинулось на мою потенциальную профессиональную жизнь? Почему, ну почему меня тянет заигрывать с первым мужчиной, который проявил интерес к тому, что я говорю, и может дать мне старт? Я начинаю оседать на стуле.

– К сожалению, Белл, – я ведь могу обращаться к вам по имени? – Я киваю, но улыбнуться или поднять на него глаза не решаюсь – волна стыда накрывает меня, как цунами. – Предрождественская пора – форменный ужас, но если у вас найдется окошко, скажем… – Он открывает календарь на ноутбуке. Я выпрямляюсь на стуле. Вот оно, вот… – в следующем мае, то с большой радостью.

* * *

– О, какая прелесть! – Женщина, стоящая у ближайшей ко мне витрины, разглядывает елочную игрушку. – Очень напоминает те, которыми украшает елку моя дочь.

У меня вторая пробная смена за день, и сразу видно, что эта покупательница – мама. По крайней мере, именно такой, по моим представлениям, должна быть мама. Ну, как считается, что бабушка всегда должна походить на миссис Клаус – тоже быть чуть полноватой, с аккуратной, но старомодной прической и в пенсне. У этой женщины такой вид, как будто она одновременно может стряпать сконы, обрабатывать оцарапанное колено и свободной рукой играть в «Монополию». Пример из пособия «Материнство для чайников».

– У меня они из любимых, – соглашаюсь я. – Обожаю смотреть на эти стеклянные переливы! А какой цвет, и ледяные ду́хи, и снежные феи, и зимние шары в ледяном дворце. Это волшебство.