Текст книги "Любовный квадрат"

– На улице у меня стоит большой автомобиль. Почему бы мне не свозить девчонок за вещами? А потом я приготовлю для всех поесть. Хорошо звучит?

Что бы он ни сказал, звучало здорово. Кто мог противостоять этому мужчине и обещаниям веселья, радости и волшебства, всем тем вещам, ради которых Мона и Эми приехали в Лондон? «Худшее, что может случиться – мы пожалеем о своем выборе», – рассудила Мона. «Не велика беда, верно?» В мыслях Эми Лу Хамфриз и другие гарвардские мужчины были разом посрамлены умом и стильностью Ника Элбета. Ее дурные предчувствия рассеялись. Она приняла верное решение провести лето заграницей.

«Даймлер» 1926 года, с огромными фарами и натуральной кожаной обивкой из лайки добавил очарования в романтическую ауру уединенного особняка. Мона и Эми смело шагнули в волшебное «Зазеркалье» Алисы, в другое пространство, в королевство, от которого Америка находилась невероятно далеко, так же, как и поблекшее несчастье с Бобби Кеннеди. Впереди их ожидало удивительное лето.

Трудно поверить, что они встретились только несколько часов назад, знают друг друга только с сегодняшнего дня. И уже сейчас они в Челси, переезжают к титулованной англичанке, а повезет их за вещами на автомобиле старой марки мужчина, не похожий ни на кого из тех, которых они знали.

Когда огромная машина вырулила на Кингз Роуд, Мона и Эми сцепили руки в восторженном предчувствии грядущего лета.

– Разве он не великолепен? – прошептала Мона. Эми пихнула ее локтем.

– Тише! Он услышит тебя!

ГЛАВА 2
ДЖОРДЖИНА

Свинья! Как он посмел уйти вот так! Как он осмелился бросить ее с грязной чайной посудой и смыться с американками, которые все хихикали и даже раскраснелись в его присутствии. А как быстро сработали их куриные мозги насчет переезда. Убогость ее гостиной и безнадежность положения пронзили сердце болью потери, начавшейся после смерти родителей. Черт их побери, черт побери Ника! Казалось, накопившиеся горе и стыд доведут ее до шока, но все, что Джорджина могла сделать – это держать себя в руках, пока стук входной двери не возвестил об уходе веселой компании. Тогда она разрыдалась.

Умопомрачительная улыбка, которую Ник подарил ей прежде, чем сбежал вниз по ступенькам, была слабым утешением.

– Не беспокойся, дорогая! Это не надолго! Все словно во сне!

Нахал. В горе она споткнулась о чайный столик и разорвала колготки, последнюю пару. Проклятье, что за скотство! Деньги, все свелось к деньгам! Она пнула стол с такой злостью, что одна из ножек подломилась и посуда посыпалась на ковер. Стукнула ногой и по чашкам, вспомнив еще одно унижение – ускоренную распродажу семейного шеффилдского чайного сервиза. Теперь она вынуждена использовать странное собрание различных по стилю чашек и блюдечек, треснувший заварочный чайник и выщербленный кувшин.

Она подняла чайник с мыслью швырнуть его в камин. Верх одержало благоразумие. Это не поможет. Отец всегда проповедовал дисциплину. Она должна стать спокойной и рациональной. Гневом дело не исправишь.

Попросту говоря, ей нужны две вещи – Ник Элбет и достаточно бабок, чтобы продержаться несколько месяцев, пока она не найдет способ зарабатывать на жизнь.

Честность принудила ее взглянуть в лицо правде. Это идея Ника взять платящих гостей. Так же, как и туристы, гидом которых он был, американки станут платить ей в долларах, наличными, поэтому информировать налоговый департамент не придется.

– Они уедут раньше, чем ты успеешь опомниться, а кроме того, – он притянул ее ближе и коснулся губами нежной мочки уха Джорджины, – я буду рядом.

Если бы не его настойчивость, она бы до сих пор колебалась и хныкала. Ничего бы не изменилось и, скорее всего, закончилось бы потерей дома. Даже, если пойти на курсы стенографисток, понадобятся месяцы, прежде чем она получит достаточную для работы квалификацию. Итак, Ник абсолютно прав. Но почему, о, почему это должны быть американки? Мама чувствовала отвращение к американцам с их жевательной резинкой и фотоаппаратами, атакующим Британию каждое лето, словно стаи саранчи. Как и королева Виктория, она не обрадовалась бы, обнаружив двух из них в собственном доме.

Фотографии родителей стояли на ночном столике в ее спальне: официальный портрет матери, сделанный придворным фотографом в 1938 году, и фото отца в день, когда он получил погоны летчика и вступил в 601 Экскадрилью. Рамка, которая прежде украшала сцену их помолвки с Питером Уорингом, хранила теперь образ Ника Элбета, стоящего у колеса старинного «Даймлера». Ник решил, что это фото лучше смотрится в гостиной.

«Все словно во сне», – так сказал Ник? Только это совсем не ее сон. Мечта Джорджины – получить его целиком, лишь для себя, заниматься любовью до рассвета. Кроме всего прочего больше не будет их уединенного мирка, созданного для двух влюбленных. С приездом американок закончатся совместные купания в огромной ванне, не будет больше погони друг за другом с влажными полотенцами и сражений подушками на полу гостиной.

Живые картины потерянного наслаждения затуманили ее взгляд. В овальном зеркале она увидела свой заострившийся красный нос и опухшие глаза. Весьма неприглядное зрелище, моя дорогая.

Она мечтала, чтобы зеркало отразило Ника Элбета. Сегодня рано утром, еще в ночной рубашке, она приводила в порядок гостиную, вдруг Ник тихо появился позади нее.

– Ник, дурак! Я думала, ты спишь!

– Не двигайся! – прошептал он, проводя кончиками пальцев вверх по ее рукам, потом по плечам к шее, все выше, пока, в конце концов, не закрыл ладонями все лицо: глаза, нос, рот.

– Ник…

– Не говори. Не двигайся. Если заговоришь или пошевелишься, я перестану.

Нахал. Его пальцы остановились на ее губах и застыли. Она не осмелилась, не посмела говорить. Глаза в зеркале пугали.

– Мне перестать? – довольно холодно спросил Ник. Он остановится, если она захочет. Итак, это ее собственное желание напугало и заставило не отводить глаза от зеркала в бесконечной тревоге ожидания, усиленной диким страхом убийства, умоляя и подчиняясь, пока его пальцы медленно и снисходительно не закончили свое путешествие.

– Не двигайся.

Ник прикоснулся пальцами к уголкам ее рта, словно желая проникнуть внутрь, но вдруг быстро изменил направление движения. Сильные руки скользнули по ее шее. Джорджина невольно запрокинула голову. Тонкий батист ночной рубашки едва ли спасет от этого завораживающего исследования.

– Не двигайся.

Он развязал тонкие бретельки и потянул сорочку вниз, постепенно обнажая грудь, живот, бедра. Когда рубашка упала на пол, Джорджина почувствовала спиной его грудь и поняла, что они оба совершенно обнажены. Глаза Ника продолжали держать ее в плену зеркального отражения, не позволяя сомкнуть веки или отвести взгляд. «Я хочу заглянуть в твою душу», – сказал он, когда они впервые занимались любовью. На этот раз он кивнул, удовлетворенный ее покорностью, и продолжал путешествие по неподвижному женскому телу. Его руки блуждали, то останавливаясь, то снова скользя, словно оценивая стоимость живого товара, пока она не подумала, что должна закричать или потерять сознание. Когда, в конце концов, сама смерть казалась предпочтительнее этого исступления, его быстрые пальцы достигли своей цели, и она ощутила себя завоеванной с двух сторон.

– Не двигайся.

Обморок. Какое-то старомодное слово, «обморок». Слово для барышень. Колени подгибаются, вот-вот вырвется пронзительный крик.

– Джорджина, я хочу, чтобы твои глаза сказали мне, когда. Решать тебе, – его голос был так вежлив, словно он просил передать сыр или бисквит. Что он имеет ввиду, говоря, что решать ей?

– Твое желание – приказ для меня, Джорджина. Решать тебе. Скажешь, когда.

Решать самой? Лгун. Ее желание – приказ для него? Вдруг она поняла. Он довел ее до беспомощного состояния, а теперь требует, чтобы она взяла ответственность за собственное освобождение. Ей решать, когда? Она ему покажет.

– Угадай, ты, ублюдок.

Он засмеялся, довольный ее самонадеянностью, ликующий.

– Сейчас?

– Угадай!

– Сейчас?

Воспоминания о сегодняшнем утре до сих пор пленяли ее. Она закрыла глаза, чтобы оживить финальные моменты их любовной сцены, и в изнеможении опустилась на диван. Когда она снова была в состоянии взглянуть в зеркало, лицо стало похоже на посмертную маску, лишенную всякого цвета. За исключением алого следа укуса на шее. Что, если американки увидят его? Потом она напомнила себе, что это говорит прежняя Джорджина, та, которую Ник Элбет пытался заменить на новую, самоуверенную Джорджину. Ну и что, если они видели синяк? Ясно ведь, они в восторге от пребывания в Лондоне и знакомства с титулованной англичанкой. Она должна помнить об этом, брать банкноты и благодарить за маленькие благодеяния.

Она должна перестать быть глупой. Девушки скоро вернутся. Желтая дверь, собственноручно выкрашенная Ником, распахнется, и на пороге появятся они, две ее американки со всем их американским скарбом, горами новой одежды, как и у всякого американца, в то время, как она может позволить себе лишь несколько трусиков от Маркса и Спаркса. Было приятно решить, что первым делом на их деньги она купит новую ночную рубашку.

Она должна подтянуть чулки, закончить уборку гостиной и привести в порядок маленькие спальни. Она не хотела думать, куда они положат чемоданы, или каким образом в одной небольшой ванной комнате поместятся все дорогие кремы, дезодоранты, румяна, расчески, таблетки и, Бог только знает, что еще, чем пользуются американские девушки, бесконечно ухаживая за своей кожей и волосами. Американки всегда кажутся такими уверенными в себе. Их волосы имеют здоровый блеск и жизненную силу. Складывается впечатление, что они могут сделать макияж прямо в автобусе. Возможно, она чему-нибудь научится у своих гостей.

Гости. Мама всегда напоминала, что необходимо создавать всевозможные удобства для гостей, следить за каждой мелочью: ароматические саше в комодах, дополнительные подушечки для любителей поспать, утренний чай в постель. Но Мона и Эми не гости, они пансионерки. Пансионерки, мамочка, не гости. Если бы ты и папа были более осторожны и не заказали второй графин вина, вы бы не разбились вдребезги и не бросили свое единственное дитя на произвол судьбы.

Ник Элбет тоже бросил ее, оставил одну, смотавшись с американками. Это, конечно, не одно и то же, но она не могла отогнать странное чувство потери и измены. Ник бросил ее одну, уйдя с проклятой притворной улыбочкой, не говоря уже об обеспеченных американках. Кто скажет, вернется ли кто-нибудь из них? Она даже не знает, где живет Ник. У нее нет номера его телефона. Если он решит не возвращаться, она не сможет разыскать его. Он исчезнет из ее жизни также внезапно, как и появился.

Глупая корова. Зная Ника, следует предположить, что они в кабачке «Королевский вяз», уминают яичницу по-шотландски и запивают розовым джином. Конечно, он вернется, почему нет? А потом они будут вместе в ее постели, в объятиях друг друга, в безопасности. Или все не так? Ужасная реальность снова навалилась на нее. Две американки поселятся в ее доме, ее счастье принесено в жертву экономическим соображениям. Не будет больше веселых гонок по гостиной, беготни вверх и вниз, как той ночью, когда он поймал ее на лестнице и взял прямо на ступеньках.

Мама не одобрила бы Ника Элбета. У нее было определенное мнение о бездельниках, американцах и евреях, и вот Джорджина связалась с людьми именно этих трех категорий. Она уверена, Мона – еврейка. Это сразу видно. Извини, мама. Если твоей дочери и суждено выжить, то только благодаря счастливой встрече с Ником Элбетом в тот беспросветный день. Она лежала в постели до полудня. Огромным усилием воли заставила себя встать, одеться и поехать на Бонд-стрит на встречу с дилером аукциона Сотби.

Панорама Грин-парка, открывающаяся со второго этажа автобуса номер 19 немного подняла ее дух. В потрепанной спортивной сумке отца лежали несколько предметов из шеффилдского чайного сервиза, пережившего бомбежки во время войны, бриллиантовые кольца и браслеты, диадема матери, в которой она впервые появилась при дворе еще в тридцатые годы. Драгоценности безнадежно старомодны и вряд ли принесут достаточно денег для уплаты долгов после похорон и расчетов с налоговым управлением. В последнюю минуту она забрала назад мамин жемчуг. Если ее поймают, придется сказать, что, по ее мнению, он фальшивый.

Драгоценности матери должны были перейти к ней после замужества, а потом, через много лет, к ее дочери.

Теперь какой-нибудь проклятый незнакомец завладеет ими, скорее всего, один из этих чертовых американцев. Они повсюду скупают все подряд, включая ночные горшки. В прошлую субботу дилер с Портобелло Роуд рассказал ей, что американцы вывозят в Америку ночные горшки и используют их как чаши для пунша. Мама снисходительно-величественно улыбнулась бы этому.

Продолжая делать домашние дела, Джорджина вспомнила день, когда на Бонд-стрит она встретила Ника Элбета. Это было меньше месяца тому назад. По привычке она свернула с Пикадилли и пошла по левой стороне Бонд-стрит, остановившись на мгновение, чтобы полюбоваться янтарем в витринах Сака Фререса, и заранее предвкушая восторг от магазина Эспри. Это стало маленьким ритуалом, в памяти оживала первая такая экскурсия в четырехлетнем возрасте. Она гордо шагала рядом с бабушкой по Бонд-стрит, потом через Беркли-сквер к кондитерской Гантера за самым лучшим чаем. Приближаясь в тот день к Эспри, Джорджина уловила смутное беспокойство на обычно тихой улице. Стайка чересчур обвешанных украшениями квохчущих куриц в ярких шляпах обступила со всех сторон вялого молодого петушка в великолепном синем блейзере. В этот самый момент солнечный луч упал на Ника Элбета, окутав его золотистым ореолом. Густые светлые волосы заблестели, а голубые глаза прищурились, невольно реагируя на вспышку огонька зажигалки, когда он прикурил сигарету, вставленную в черепаховый мундштук.

Казалось, он стоит там один, несмотря на внимание, которое уделял своим мучительницам. Увидев Джорджину, он подмигнул ей с видом конспиратора, умоляя не судить его по этим монстрам, готовым вот-вот проглотить своего гида целиком.

– Леди… – грациозным движением он взмахнул складным зонтом, словно отбивая нападение туристок. На самом деле театральный жест призывал дам посмотреть на прекрасный образец викторианского стиля. – Магазин Эспри! Я счастлив сообщить вам, что мы прибыли, целы и невредимы. Естественно, нас ждут и, можете быть уверены, примут со всеми подобающими почестями.

Несмотря на его снисходительно-наглую дерзость по отношению к взволнованным туристкам, он показался Джорджине трогательно-печальным, несчастным человеком, заблудившимся среди зыбучих песков. Его необходимо спасти. Скоро она узнает, что это особый талант Ника. Несмотря на собственное безнадежное положение, а возможно, именно из-за него, она инстинктивно почувствовала перемену традиционных ролей. Он стал бедным созданием, она галантной незнакомкой-спасительницей.

Обычно болезненно, до тошноты, застенчивая, на сей раз она поразила саму себя, приветствуя его как старого друга.

– Ну, привет, старик! Что ты делаешь в Лондоне? Говорили, ты играешь в гандбол в Неаполе!

Изумленный этими словами не меньше, чем она сама, он застыл и уставился на удивительную незнакомку. Тогда ее наглость еще больше возросла. Назвался груздем – полезай в кузов!

– Сейчас же иди сюда и поцелуй меня. Уверена, что твои друзья простят тебя.

Она никогда не узнает, что за чертенок тогда вселился в нее. Но впервые после гибели родителей и разрыва помолвки Джорджина почувствовала буйную радость от того, что живет.

– Дорогуша! – он шагнул к ней, ухмыляясь во весь рот. – Невероятное чудо встретить тебя! – едва мучительницы остались за спиной, выражение его лица сменилось на благодарное. Он театрально поцеловал ее в обе щеки и, прижавшись к волосам, провел кончиком языка по уху.

– Ангел.

Ее колени подкосились, что никогда не случалось при встрече с Питером Уорингом, кровь ударила в голову, она почувствовала странную слабость.

От одного воспоминания зазвенело в ушах и сердце затрепетало в груди. «Эротический плен» – именно так Мона Девидсон будет впоследствии описывать воздействие Ника на девушек, Мона, с ее нью-йоркскими словечками.

– Спасибо, что спасли меня от пираний. Еще один укус, и я бы перебил всю компанию.

Пираньи все больше раздражались.

– Пойдем, Ник!

– С подругой увидишься потом!

– Пожалуйста, скажите, что встретимся позже, – прошептал он. – Я получу по двадцать фунтов с каждой из этих Горгон. Почему бы нам не выпить вместе? А потом грандиозно пообедать?

Именно так, мамочка дорогая, все и началось. Он действительно купил бутылку, но о ресторане уже не вспоминал. Два дня они не выходили из маленького дома на Челси Мьюз, открывая дверь только, чтобы забрать молоко. К счастью, в кладовой нашлись кое-какие продукты – чай, еще съедобные бисквиты, яйца, макароны и несколько банок сардин.

Обвязав вокруг пояса две чайные салфетки наподобие набедренной повязки, Ник Элбет доказал, что его способности не ограничиваются только сексом. Чтобы рассмешить ее, он пел непристойные куплеты, чтобы заставить плакать – декламировал стихи Китса и Браунинга. Ник нарядил и ее в одеяние из полотенца, назначил на должность заместителя шеф-повара и посадил наблюдать, как он магически творит таинственные и вкуснейшие блюда, которые впоследствии были доставлены в спальню и съедены в постели.

– Лучше, чем обед в ресторане, – вздохнула она и, как оказалось, очень кстати. На самом деле, он не получил платы с туристок. По договору заплатить ему должно экскурсионное агентство, он это прекрасно знал. Когда, в конце концов, Джорджина с величайшей неохотой сказала, что ему пора уходить, Ник жизнерадостно улыбнулся и одолжил у нее фунт на такси. И хотя ей пришло в голову спросить, как он собирался заказать обед в ресторане, она прикусила язык. К тому времени Джорджина уже была околдована этим мужчиной, дико, страстно влюблена. Естественно, он никогда не предложил вернуть ей долг, мама не позволила бы ей забыть и простить подобный недостаток.

Ревность оказалась новым чувством для Джорджины, совершенно чуждым ей. Она всегда считала, что не позавидует игрушкам других детей или чужой удаче. Когда ее настигла первая болезненная волна ревности, она не поняла происходящего, только почувствовала себя ужасно нездоровой, раздраженной. Жутко болела голова, и лились необъяснимые слезы.

Не стоило обращаться к психиатру, чтобы выяснить причину недомогания и возможное лечение. Придерживаясь строгих принципов, она решила, что ревновать – недостойно. Когда Ник не звонил, хотя обещал, что случалось часто, или когда пропадал, что произошло только однажды, она принимала его извинения и прятала боль.

Действительно, она ненавидела сцены. Старалась избегать разборок, не обращая внимания на его поведение и собственное огорчение. До сегодняшнего дня. Прошло более трех часов, как он ушел со своим идиотским гаремом. Она пропылесосила ковры в гостиной и на лестнице, застелила свежее постельное белье в маленьких спальнях, вымыла и расставила посуду, постоянно прислушиваясь, не приближается ли старый автомобиль.

Когда раздался телефонный звонок, мгновенно предположила – несчастье. Авария!

– Ник?

Это была женщина из американского посольства, интересовавшаяся исходом дела. Рабочий день уже давно кончился. Она, конечно, уже дома, но не может не беспокоиться о двух молодых девушках.

– Они выглядят взрослыми с этим вызывающим макияжем и тому подобным, но на самом деле совсем дети, впервые уехавшие из дома.

Джорджина заверила, что все замечательно, и они переезжают.

– Вы позаботитесь о них, хорошо?

– Конечно, – ответила она, приходя в ярость от участливого голоса женщины.

Джорджина подчинилась неизбежному, заходя так далеко, что даже подумала, есть ли в кладовой продукты для ужина, и вдруг услышала легко узнаваемый рев «Даймлера», извещающий о возвращении бродяг.

– Джорджина! – голос Ника звал ее снизу. – Джорджина, сердце мое! – поцелуй отдавал привкусом розового джина. – Дай мне руку, любимая!

Естественно, они вернулись. Как могла она предположить обратное? Ник явно стал заводилой. У девиц от удовольствия натуральное головокружение.

– Мы купили вам подарок! – сообщила Мона. – Ничего не говорите, хорошо? Будет сюрприз, правда?

Детская радость этой переросшей куколки заставила Джорджину вернуться к недобрым мыслям.

– Позвольте, я помогу вам, девушки.

– Вещи выглядят тяжелее, чем на самом деле, честно, – Мона поторопилась уверить Джорджину, когда они разгрузили багажник.

Эми вступила в общий разговор.

– Не беспокойтесь, Джорджина. Ник говорит, что все будет хорошо.

Что еще? Да кто он такой, чтобы говорить, что все будет хорошо. Это ее дом, а не его. Кем он себя воображает?

– Ник!

Что с ней происходит? Почему она кричит, словно торговка? И вдруг ей стукнуло в голову: конечно, вот-вот должны начаться месячные.

– Защитите меня, девочки! – Ник притворился дрожащим от страха. – Джорджина вышла на тропу войны, потому что мы запоздали, не так ли, дорогая?

Она повернулась к нему спиной.

– Правда, дорогая? – он обнял ее сзади.

Она попыталась стряхнуть его руки. Ник сделал вид, что ничего не заметил и начал поглаживать плечи гордячки.

– Видите, девочки, Джорджина демонстрирует нам холодный прием. Постараюсь согреть ее. Пожалуйста, Джорджина. Прости нас. Это все моя вина. Мы остановились в Сохо, чтобы купить еду, твою самую любимую. Поэтому немного задержались. А потом мы зашли в «Френч паб» за…

– Дай мне угадать. За доброй порцией розового джина? – она почувствовала, что становится сварливой и попыталась поскорее успокоиться. Сарказма она боялась так же, как и ревности. Повернувшись к ним лицом, Джорджина послала Нику преувеличенно страстный воздушный поцелуй, желая сказать, что слова были всего лишь шуткой.

– За вином, дорогая. Бутылка чудесного «Chateau Neuf du Pape» 1965 года, благодаря любезности Моны и Эми. А теперь будь хорошей маленькой мышкой и помоги девушкам устроиться, пока я приготовлю угощение.

Сервированный на больших блюдах ужин годился для великолепного натюрморта. Вареная спаржа в кислом лимонном соусе, куриные грудки в желе с трюфелями, нарезанная прозрачными ломтиками шотландская ветчина, крабы, копченая лососина с укропом, черный русский хлеб, корзиночка малины, кувшин девонширских сливок, кусок сырного пирога, пирожные и четыре бутылки вина.

Ник предложил тост.

– За Мону и Эми, принесших радость – и вкуснейшую еду – в Челси Мьюз. Мона и Эми.

– Добро пожаловать в Лондон, Мона и Эми, – Джорджина чокнулась с каждой по очереди, а потом добавила: – И наша особая благодарность достопочтенному Николасу Элбету. Ура!

Она удивилась, как могло быть ей так плохо полчаса назад и так великолепно сейчас.

– Хорошо сказано, моя дорогая, – без всяких объяснений Ник ловко переставил тарелку Джорджины и свою на поднос и сунул подмышку бутылку вина – Думаю, мы можем исчезнуть и оставить юных леди устраиваться. Пойдем, дорогая.

Ничего не понимая, Джорджина уставилась на него. Что он вытворяет на сей раз?

– Иди за мной, Джорджина!

Американки смотрели на них широко раскрытыми глазами.

– Всем спокойной ночи! – мило улыбнулся Ник.

– Доброй ночи! – хором ответили девушки.

– Бедняжки! – вздохнула Джорджина, закрыв дверь спальни.

– Почему «бедняжки»? Глупые вертихвостки, они имеют денег больше, чем ты и я.

– Думаю, им хотелось поболтать. Может, девушки смущены…

– Смущены? Чем?

– Ты понимаешь – смущены! Они ужасно молоды, ты ведь знаешь.

Он начал раздевать ее.

– Смущены, что мы любовники и не можем сдержать чувств до более подходящего момента?

– О, Ник…, – ее шея и грудь покрылись красными пятнами. – Возможно, это смущает меня.

– Джорджина, если ты, действительно, так стесняешься, я уйду. Очень просто.

– Нет, пожалуйста.

Он усадил ее себе на колени и дал выпить глоток вина.

– Послушай, что я хочу сказать. Это твой дом. Ты сдаешь им две комнаты и позволяешь пользоваться гостиной, кухней, ванной, разрешаешь бродить по всему дому, кроме этой спальни, она – запретная зона.

– Я знаю, дорогой, но…

Он положил ей в рот кусочек ветчины и предложил еще вина.

– Ты боишься, что они услышат нас? Она кивнула.

– Подумай сама, Джорджина. Представь, как полезно для их образования слышать, чем мы занимаемся, и как возбуждающе для нас знать, что они слышат.

Возбуждающе? Да, возбуждающе, но нет, она не может забыть выражение лиц Моны и Эми. Ей слишком хорошо известно сиротское чувство тех, кого бросили. Заниматься любовью сейчас, все равно, что есть роскошный обед, когда изможденные бедняки прижимаются носами к твоему окну.

– Извини, Ник, я не могу.

Мгновение он задумчиво смотрел на нее, потом начал одеваться. Не в силах вынести его уход, Джорджина бросилась в кровать и накрылась одеялом с головой.

– Не будь такой дурой, – его тон был нежным, в противоположность жестким словам, – ты идешь со мной.

Молча, они быстро оделись.

– Куда мы пойдем?

Было уже поздно. В такое время пабы закрываются. Он взял бутылку вина.

– Знаешь, что спросила меня сегодня одна из моих туристок? Она флиртовала со мной. Уверен, ее муж в Кливленде считает женушку чертовски привлекательной. Я привел их к Альберт Мемориалу и пытался увлечь захватывающим любовным романом королевы Виктории и принца Альберта. И в этот момент она заявила, что ей плевать на историю и что единственный англичанин, который ее интересует – это твой покорный слуга, помилуй меня Господь!

– Она была пьяна?

– Только от вожделения. Когда я доставил их на вокзал, она сунула мне в руку записку. Написала, что хочет заняться со мной любовью на ступенях Альберт Мемориала.

Не удивительно, что он ненавидит свою работу.

– Хорошенькая идея.

Он заглянул глубоко в ее глаза, словно обдумывая брошенное вскользь замечание и подыскивая ответ.

– И я так полагаю.