Текст книги "Барин и слуга"

V

Среди многочисленных друзей Андрея Ивановича был один человек, с которым никак не мог примириться Михей Захарыч и который его взаимно терпеть не мог. Это был родной племянник Новоселова – сын его покойной сестры

Борис Николаевич был человек еще не старый, но с выцветшими глазами, с бледным, скучающим лицом, вечно всем недовольный и озлобленный. Он нигде не мог устроиться и поминутно менял места. Иногда он годами не бывал у дяди, иногда же приходил к нему ежедневно и имел с ним какие-то секретные совещания. Этих совещаний очень боялся Михей Захрыч.

«Значит, Борис Николаевич без места, тянет с барина последнее, – думал он, – а тот, по доброте, конечно, отказать не может».

– Вы бы, Андрей Иванович, приструнили племянничка, – советовал Михей Захарыч. – Слышно, он плохо живет: кутежи, да товарищи, да театры… Этак никаких капиталов не хватит. И к нам-то придет, – ни книжки не почитает, ни займется: сидит да ногти грызет… А уж у нас ли нет хороших занятий?!

– Сестра-покойница избаловала его, – сокрушено отвечал Андрей Иванович. – Она была женщина слабая, не умела его воспитывать. Вот и вышел пустой человек.

– Вы бы его приструнили… Не давали бы ему денег… Засадили бы за ботанику, либо в «лаботории» дали занятие… Право, лучше бы было.

– Поздно, Захарыч. Он теперь меня слушать не станет. Вон он жениться задумал. Просто горе с ним!

Михей Захарыч пробовал сам урезонивать Бориса Николаевича, но тот поднял его на смех.

– Вы бы, Борис Николаевич, занялись чем-нибудь. Книжки бы почитали, либо в «нашей лаботории» посмотрели бы в микроскоп.

– Отлично. А ты мне лекции в это время читай, – насмешливо возразил молодой человек.

– Я не профессор, чтобы вам лекции читать, – обиделся Михей Захарыч.

– Не профессор, так все равно, его ассистент. Ты у дяди правая рука. Я думаю, теперь не меньше его знаешь…

– Очень нехорошо, Борис Николаевич, что вы дяденьку-ученого к простому человеку приравниваете. Очень даже это нехорошо. Бог вам за это счастья не даст!

Михей Захарыч безнадежно махал рукой и думал: «Непутевый. Ничем его не возьмешь. Так и пропадет. Боится труда, как огня, таким плохая дорога». Борис Николаевич тоже был не особенно хорошего мнения о лакее дяди и всем говорил:

– Я поражаюсь, как это дядя держит у себя этого старого дурня… Давно бы пора его спровадить: всем в доме ворочает, обирает старика и наживается бессовестно. Я этого не могу допустить. Я у дяди единственный родственник и наследник.

Между Михеем Захарычем и Борисом Николаевичам давно велась скрытая вражда.

– Ох, не кончит он добром!.. Да и нашего профессора, того и гляди, в беду втянет, – говаривал не раз Михей Захарыч.

Наконец Борис Николаевич женился. Андрей Иванович сообщил об этом своему слуге.

– Он обещал остепениться и жить хорошо. Теперь будет дорожить местом и, надеюсь, изменится.

Михей Захарыч недоверчиво качал головой.

Прошел год. За это время Борис Николаевич всего два раза был у дяди. Как вдруг он опять появился и стал ходить ежедневно и подолгу таинственно совещаться с Андреем Ивановичем в лаборатории.

– Что это к нам зачастил Борис Николаевич?

– Ах, Захарыч, у него большие неприятности по службе… Ему грозит опасность…Уж не знаю, что и делать! Надо выручать.

– Смотрите, Андрей Иванович, чтобы он вас не впутал в какую-нибудь нехорошую историю. Ненадежный он…

– Ничего не поделаешь, Захарыч… Если у человека над головой висит топор и готов на него обрушиться, надо отвести его.

– Отводите, отводите… Как бы вас самого-то топором не хватило.

Прошло еще два года. Для старика профессора эти годы были, как и раньше, полны неустанного труда; он жил по-прежнему вдали от света со своим верным Захарычем, весь отдавшись любимому делу. Племянник его совершенно исчез и не подавал о себе.

– Что-то Бори не видно? – вспоминал не раз Андрей Иванович.

– Должно быть, теперь разбогател, дядя больше и не нужен, – возражал Михей Захарыч

– Уж ты, Захарыч, всегда на него нападаешь. Слава Богу, он теперь устроился: свой дом, жена, детишки есть, – человек остепенился… И я с ним горя не знаю.

А горе было не за горами.

Однажды утром, собираясь на службу, Андрей Иванович получил какую-то бумагу. Читая ее, он весь изменился в лице, и руки, державшие бумагу, задрожали.

– Что вы, Андрей Иванович? Что вы так с лица изменились? – тревожно спросил Михей Захарыч.

– Тут какое-то недоразумение, – упавшим голосом проговорил профессор. – Требуют с меня три тысячи, иначе грозят описать всю мою обстановку и продать ее с молотка.

– Пустое! Как же можно требовать три тысячи, если человек во всю жизнь никому копейки не был должен?! Вы посмотрите адрес-то… Наверно, не нам.

– Нет, адрес верный… Надо съездить, разыскать Борю… Тут у нас с ним одно дело было… Это все объяснится, Захарыч. По-пустому тревожиться нечего.

– А-а-а-а… Вот оно что! Так, так, – загадочно произнес Михей Захарыч и поник головой.

Сильно беспокоился старик слуга, поджидая своего барина. Тот вернулся поздно, и на нем не было лица.

Михей Захарыч весь похолодел: он догадался, что случилось что-то очень дурное.

– Идите, идите… Самоварчик давно уж готов… Озябли, небось… Я и то жду, жду… Думаю, что это долго нет, – заботливо говорил он, раздевая барина и как бы отвлекая его от тяжелых мыслей, успокаивая и ободряя.

Андрей Иванович молча прошел в столовую и, ни слова не говоря, стал раздеваться. Михей Захарыч не выдержал.

– Что это вы, Андрей Иванович, словно убитый? Что приключилось? Да вы не горюйте. Худого быть не может…

– Знаешь, Захарыч… Знаешь ли?. Ведь Боря меня разорил, обманул… Ведь теперь Бог знает что будет!.. И подумать страшно!..

– Так я и знал! Не говорил я вам?! Чуяло мое сердце… – сокрушался Михей Захарыч.

Андрей Иванович рассказал ему все: как просил, умолял его племянник выручить, как пугал, что его иначе засадят в тюрьму и его семья пойдет по миру, как обещал все честно заплатить, как он, Андрей Иванович, отдал ему последние гроши да еще поручился за него на три тысячи. Теперь Боря уехал далеко и жизнь ведет по-прежнему плохую, весь в долгах, а жена и дети чуть ли не голодают… А по закону теперь он, Андрей Иванович, должен платить за него в том, в чем поручился.

– Экий срам! Экий позор! – сетовал профессор. – В жизни никому не был должен… И где я возьму эти деньги? Где я буду искать, просить?.. Лишнего у меня нет ничего. Есть обязанности. Самому на жизнь едва хватает…

Михей Захарыч знал, что все это правда, он знал также, что каждая копейка у профессора рассчитана, что он платит за каких-то молодых людей в учебные заведения и что, как бы ему тяжело ни приходилось самому, никогда не откажется от этой помощи.

VI

Настали тяжелые дни.

Андрей Иванович ходил как в воду опущенный. Налетевшая беда его состарила. Все его привычки отошли на второй план: по утрам он не читал газеты, а за обедом не разговаривал с Захарычем, по вечерам не работал в лаборатории. Или он ходил ив угла в угол большими шагами, или сидел у окна и бесцельно смотрел вдаль, или уходил куда-нибудь и скоро возвращался еще более расстроенный. Его неотступно грызла мысль, как выпутаться из беды, и он не находил исхода.

Михей Захарыч имел совсем растерянный вид; он без толку сновал из угла в угол, брал не то, что ему надо, и ни на кого не ворчал. На барина смотрел он с нескрываемой тревогой и даже страхом и ни о чем не спрашивал. К чему могли повести эти расспросы? Обоим было невыносимо тяжело.

Однажды вечером Андрей Иванович позвал к себе Михея Захарыча. Тот пришел и остановился у двери.

– Подойди же, Захарыч, сюда поближе… Мне надо с тобой поговорить, – сказал Андрей Иванович.

Он замолчал и долго не мог начать, вставал, садился, дышал тяжело и скоро. Наконец заговорил каким-то необычно-отрывистым голосом:

– Вот что, Захарыч… Я решил…Так надо…Ничего не поделаешь…Ты знаешь, как я к тебе привык…Ты для меня все равно, что друг… Нет, – все равно, что родной брат…

Голос профессора оборвался, и он умолк: точно кто-то ему сжал горло.

Михей Захарыч отвернулся и усиленно закашлялся.

– Так вот что, Захарыч…Я тебе хотел сказать…Так все выходит. Ничего не поделаешь… И ты не думай что-нибудь дурное… Я ведь люблю тебя..

– Я знаю, Андрей Иванович, знаю все сам, – тихо отвечал Михей Захарыч и подумал: «К чему ж это он все говорит?»

Андрей Иванович долго молчал, наконец проговорил, едва выговаривая слова:

– Я вынужден тебя отпустить, Захарыч…

Всего мог ожидать Михей Захарыч, но этого не ожидал. Он стоял как громом пораженный.

– Да, я должен с тобою расстаться… – повторил Андрей Иванович.

– Воля ваша, – послышался сдержанный ответ.

– Я знаю, ты уже стар, и тебе трудно привыкать на другом месте, – продолжал профессор – Я думал, что мы с тобою так и скоротаем свой век неразлучно…Думал наградить тебя…Да вот пришла негаданная беда… Ты уезжай, голубчик, в деревню и устраивайся там со своей старухой…

– Воля ваша, – свистящим шепотом ответил Михей Захарыч.

– Я больше квартиры держать не стану, – дорого… Устроюсь в комнате. Долг платить надо, и денет нет… Где ж я возьму?! Обидеть тех за кого я плачу, – это выше сил моих… Это последнее дело…

– Воля ваша, – едва слышно прошептал Михей Захарыч.

– Я тебе, Михеюшка, конечно, дам на дорогу… А вещи свои – обстановку, лабораторию – я распродам…Ты понемногу укладывайся

– Воля… воля… – начал было Михей Захарыч, но вдруг закрыл лицо руками и быстро вышел из комнаты

Прошло несколько дней. Михей Захарыч бродил, как говорится, чернее тучи. Он считал себя глубоко обиженным, ничего не хотел принимать в расчет и не находил оправданий для своего барина.

«Отказал… Не пожалел, – думалось ему непрестанно. – Тридцать дет прожили, и вдруг – отказал. Тех жалеет… А его, Михея, отправляет без всякого сожаления.. Отказал из-за племянника, из-за долга…И что такое долг?! Разве можно обижать так человека?»

Михей Захарыч не хотел даже смотреть на барина, не хотел с ним разговаривать; он все что-то собирал, укладывал, громко двигал мебелью и сундуками.

Андрей Иванович то и дело обращался к нему и говорил тихо, деликатно, стараясь его успокоить и рам влечь.

– Не горюй, Захарыч, голубчик, мы скоро с тобой опять свидимся и, может, заживем по-старому…Пойдем-ка завтра со мной, – я тут комнату себе присмотрел.

«Пусть, пусть мается по комнатам. Он еще не живал. Ничего, пусть попробует. Не раз насидится в грязи, холодный и голодный», – сердито думал Михей Захарыч.

– Из вещей, Михеюшка, я оставлю себе самые необходимые… Остальные все продам.

«Пусть продает, – мелькало в голове обиженного старика. – Пусть. И лучше будет… Все равно все пропадет, растащат все… Чужие слуги – не я, дрожать над каждой вещью не станут…»

– А ты-то как же, Захарыч, как же ты решил устроиться? – спрашивал заботливо Андрей Иванович.

– Обо мне думать нечего, Андрей Иванович… Я что…Уеду в деревню и буду жить со старухой…Слава Богу, трудовая копейка есть… Обо мне не беспокойтесь, – с горечью на сердце отвечал Михей Захарыч.

Накануне какого-то праздника Андрей Иванович сказал:

– Михеюшка, посмотри-ка нашу лабораторию…Все ли там в порядке – Завтра придет один мой знакомый Он хочет купить для себя физические приборы, а остальное – для одного музея.

Как ножом резануло по сердцу Михея Захарыча от этих слов. Он торопливо прошел в лабораторию.

– Не торопись… Еще успеешь…Можно и завтра утром! – крикнул ему вслед барин.

Михей Захарыч вошел в лабораторию, и сердце его болезненно сжалось, а на глазах навернулись слезы…Он знал тут историю каждой самой маленькой вещи: все их он перетирал, ставил на места, берег. Каждая вещь ему тут была дорого.

«Вот эти камни прислали нам с Урала, – вспомнил он, подходя к стеклянному шкафу и грустно смотря через стекла. – Этих бабочек один ученик нам с Кавказа привез… Эти цветы прислали из Уссурийского края… Как мы еще тогда радовались, как бережно раскупоривали с Андреем Ивановичем ящичек… Вот клык мамонта, говорят, из Сибири – Сколько нам тогда рассказывал господин Семенов про Сибирь. Как интересно было слушать… Этот микроскоп мы купили давным-давно… Вскоре после окончания курса. Как мы тогда радовались. Оторваться не могли – А эти коробки с сушеными цветами – работа Михея Захарыча– А садик-то на дворе, который поднялся на их глазах – Попадутся теперь жильцы с ребятишками, все поломают, и пропадут труды долгих лет».

Все эти мысли вереницей проходили в голове Михея Захарыча… Он был задумчив и печален; то подойдет к окну, то к шкафу, то направится к двери, то проведет рукой по волосам, то вздохнет, опять пойдет к двери, снова вернется – Точно в нем происходила какая-то борьба, и он не знал, на что решиться…

В лабораторию вошел Андрей Иванович. Он окинул грустным взглядом эту милую его сердцу комнату, и те же мысли, что и в голове его слуги, промелькнули у него. Он присел к столу и охватил руками голову.

Михей Захарыч мельком взглянул на него и подумал: «Останется один, как дитя малое… Будет и голоден и холоден…Всех-то ему совестно, всего стесняется…В чужом доме стакана чая лишнего не выпьет…. И оберут-то его, и в грязи находится, все забывать станет…» Старик слуга, прибирая лабораторию, искоса взглядывал на барина.

Все горькое последних дней отходило далеко, и оставались одна сердечная привязанность и глубокое сожаление.

Вдруг старик увидел, что на бороду профессора скатились крупные слезы, которые он старался незаметно смахнуть.

Это переполнило чашу горечи. Михей Захарыч быстро исчез и скоро вернулся. Андрей Иванович сидел все так же опустив на руки седую голову. Михей Захарыч подошел к нему близко и положил что-то на колени.

– Что уж, Андрей Иванович… Нет моченьки…Возьмите… Отдайте… Я старухе только восемьдесят семь рублей оставил… Пусть делает, как знает…

– Что такое, Захарыч? – очнулся профессор от своих горьких дум.

– Деньги…Две тысячи триста рублей…

– Какие деньги?

– Мои деньги – собственные

– Откуда?

– Да что это, Андрей Иванович, точно вы не знаете…Мои трудовые деньги… Не воровские… Нажитые честным трудом.

– Зачем же мне твои деньги? – недоумевал барин.

– Как зачем, прости Господи?! Долг заплатить… Неужто же мы еще-то семисот не достанем…

Андрей Иванович понял все и молча обнял старика.

– Нет, Захарыч, я твоих денег не возьму… Отнять последние гроши – это бесчеловечно, грешно…

– А прогонять меня не грешно?! – выкрикнул парик, и, всхлипывая, весь затрясся.

– Да разве ж я тебя прогоняю?! Чудак ты, чудак! Точно мне самому это легко… Может, у меня вся душа выболела за эти дни… Голубчик ты мой… Мой старый, верный друг!.. Оставайся и живи… Успокойся, – взволнованным и растроганным голосом говорил профессор.

– То-то… Вы о «них», о «тех» жалели…А Михей и так хорош… Пусть едет в деревню… Точно я могу расстаться с вами и с ней?! – всхлипывал старик.

– С кем с «ней»?

– С нашей «лаботорией»…

– Эх, Михеюшка, мы с тобой, старина, понимаем друг друга…

– А понимаете, так нечего и спорить… Отдадим деньги, и баста… Можем еще учебник написать… Вот и расплатимся… Что тут толковать… Не обидьте!..

– Учебник-то ботаники мы написать можем. А только денег я твоих взять не могу.

Михей Захарыч больше спорить не стал, но вдруг повеселел, точно у него гора свалилась с плеч. Они провели вечер в дружеском разговоре, и у обоих было на душе светло и радостно.

На другой день Михей Захарыч, не спрашивает больше барина, отнес и уплатил часть его невольного долга и принес расписку…

Андрей Иванович был очень спущен и ничего не мог произнести от волнения:

– И слышать ничего не хочу…Заплатил, и баста…Свои люди – сочтемся… Знаю вас тридцать лет… Заплатите, – сказал решительно Михей Захарыч и начал распаковывать увязанные вещи.

Жизнь барина и слуги вошла в их тихую, обычную колею. Говорят, Андрей Иванович на старости лет еще больше стал работать и все беспокоится о долге своему Захарычу, а тот по-прежнему ворчит на него.