Текст книги "Книги крови. I–III"

– Вы здесь новенький, и он хочет создать впечатление, что у него есть какая-то тайна.

– А никакой тайны нет?

– С Хенесси? – она фыркнула. – Господи, о чем вы. Он сбежал из-под охраны в начале мая. У них с Лейси… – она заколебалась, сама того не желая. – У них с Лейси что-то было. Возможно, наркотики – мы так и не выяснили. Они нюхали клей, дрочили друг другу, бог знает.

Ей действительно не нравилась эта тема. Неприязнь была написана у нее на лице, исказив его в десятке мест.

– Как сбежал Хенесси?

– Нам до сих пор неизвестно, – сказала она. – Просто однажды утром не явился на перекличку. Все здесь обыскали сверху донизу. Но его не было.

– Он мог вернуться?

Искренний смех.

– Господи, нет. Он ненавидел это место. А, кроме того, как бы он смог вернуться?

– Он же выбрался.

Левертол с ворчанием уступила:

– Он был не особенно умным, но хитрым. Я не очень удивилась, когда он пропал. За несколько недель до побега он ушел в себя. Я не могла из него и слова вытянуть, а до того он был вполне разговорчивым.

– А Лейси?

– У него на поводке. Это бывает. Младшие идеализируют старших, более опытных. Лейси – из очень неблагополучной семьи.

Гладко, думал Редмен. Так гладко, что он не верил ни единому слову. Разум – не картина на выставке, разум нельзя пронумеровать и развесить в порядке влияния с этикеткой «Хитрый» или «Внушаемый». Это каракули, это расползающиеся кляксы граффити, их невозможно предсказать или сдержать.

А разум Лейси? Он напоминал картину, писаную по воде.

Уроки начались на следующей день в такой гнетущей жаре, что мастерская превратилась в духовку уже к одиннадцати. Но мальчишки сразу отреагировали на честный подход Редмена. Они разглядели в нем человека, которого могут уважать и при этом не любить. Они не ждали поблажек и не получали поблажек. Стабильный порядок.

Местные работники показались Редмену куда менее общительными, чем мальчики. Какие-то тут все были странные. Ни единой сильной личности, решил он. Рутина Тезердауна, его ритуалы, бесконечные классификации и унижения как будто размололи их всех в однородную кашу. Все чаще он ловил себя на том, что избегает общения с коллегами. Мастерская становилась убежищем, вторым домом, пропахшим свежеструганным деревом и телами.

Только в следующий понедельник один из мальчишек упомянул ферму.

Никто не говорил Редмену, что на территории изолятора есть ферма, и сама эта мысль показалась ему абсурдной.

– Туда почти никто не ходит, – сказал Крили – худший плотник, когда-либо ходивший по земле. – Там воняет.

Все засмеялись.

– Ладно, парни, успокоились.

Смех утих, разбавленный шепотом и шуточками.

– Где эта ферма, Крили?

– Это даже фермой не назвать, сэр, – ответил Крили и пожевал язык (неискоренимая привычка). – Просто пара развалюх. Воняет, сэр, как есть говорю. Особенно сейчас.

Он показал в окно на глушь за игровой площадкой. С тех пор как Редмен в последний раз окидывал взглядом территорию Тезердауна – в самый первый день с Левертол – пустырь взопрел на потной жаре, пуще прежнего буйный от сорняков. Крили показывал на далекую кирпичную стену, практически невидимую за щитом кустарника.

– Видите, сэр?

– Да, вижу.

– Это свинарник, сэр.

В классе снова захихикали.

– Что смешного? – он развернулся к классу. Десяток голов нырнул обратно к работе.

– Я бы туда не ходил, сэр. Вонища до небес.

Крили не преувеличивал. Даже в сравнительной прохладе второй половины дня от запаха, которым тянуло с фермы, выворачивало наизнанку. Редмен просто следовал за своим чутьем через поле и мимо туалетов. Теперь постройки, которые он заметил из окна мастерской, предстали во всей красе. Несколько покосившихся лачуг, сбитых из гофрированного железа и гнилого дерева, – курятник и кирпичный свинарник, вот и все, что могла предложить ферма. Как и говорил Крили, это и фермой назвать было трудно. Маленький Дахау для домашнего скота, заросший и заброшенный. Кто-то, очевидно, кормил немногих заключенных – кур, полдесятка гусей, свиней, но никто не трудился за ними чистить. Отсюда и гнилая вонь. Свиньи так вообще жили в собственных отбросах – островах навоза, запекшегося до совершенства на солнце, населенного тысячами мух.

Сам свинарник был разделен на два разных помещения высокой кирпичной стеной. Во дворе первого на боку лежала маленькая пестрая хрюшка, на ней кишмя кишели клещи и блохи. Другая свинья, поменьше, видневшаяся во мраке внутри, лежала на толстой от дерьма соломе. Ни та, ни другая не проявила к Редмену никакого интереса.

Второе помещение казалось пустым.

Во дворе не было экскрементов, в соломе копошилось меньше мух. Впрочем, скопившийся запах старых фекалий был не менее отчетливым, когда Редмен уже собирался уйти, изнутри раздался шорох, и там поднялась здоровая туша. Он перегнулся через запертую деревянную калитку, волевым усилием не обращая внимания на вонь, и всмотрелся в дверной проем.

Свинья вышла взглянуть на него. Она была в три раза крупнее своих сородичей – огромная свиноматка, которая вполне могла оказаться родительницей соседей в прилегающем загоне. Но ее выводок был изгвазданным, а свиноматка казалась девственно чистой, румяно-розовая туша лучилась здоровьем. Редмена впечатлил уже сам ее размер. Должно быть, она в два раза тяжелее его, предположил он, внушительное создание. Гламурное, на свой гадкий манер: с завивающимися светлыми ресницами и деликатным пушком на блестящем рыле, который перерастал в жесткую щетину у прядающих ушей, и с маслянистым соблазнительным взглядом темно-карих глаз.

Редмен, человек городской, редко видел всю правду: животных, ставших мясом на тарелке. Эта дивная свиноматка стала откровением. Дурные слухи о свиньях, в которые он всегда верил, репутация, из-за которой само их название стало синонимом неопрятности, – все это было ложью.

Она оказалась прекрасной – от хрюкающего пятачка до изящного хвостика штопором, соблазнительница на копытцах.

Ее глаза смотрели на Редмена как на равного, в этом он не сомневался, восхищаясь им не меньше, чем он восхитился ею.

Ей было хорошо на своем месте, ему – на своем. Они были равны под сияющими небесами.

Вблизи тело свиньи пахло сладко. Кто-то явно был здесь этим самым утром, сполоснул ее и покормил. Лохань, заметил теперь Редмен, все еще до краев полна кашей из вчерашних объедков. Она к ней не притронулась, она не обжора.

Скоро она, видимо, сделала выводы о Редмене и, тихо похрюкивая, развернулась на стройных ногах, вернулась в прохладу свинарника. Аудиенция окончена.

Тем вечером Редмен пошел искать Лейси. Мальчика переместили из больничного отделения в отдельную каморку. Судя по всему, в общей спальне его по-прежнему задирали остальные мальчишки, а альтернативой была камера одиночного содержания. Редмен застал его лежащим на ковре из старых комиксов, Лейси таращился на стену. На фоне ярких обложек его лицо казалось еще молочнее. Пластырь с носа исчез, синяк на переносице пожелтел.

Он потряс Лейси за плечо, и тот поднял на него взгляд. Полная противоположность их последней встречи. Мальчик был спокоен, даже кроток. Рукопожатие – ритуал, на котором Редмен настаивал всегда, когда встречался с учениками вне мастерской, – было слабым.

– Хорошо себя чувствуешь?

Мальчик кивнул.

– Нравится быть одному?

– Да, сэр.

– Рано или поздно придется вернуться ко всем.

Лейси покачал головой.

– Здесь вечно оставаться не получится, знаешь ли.

– О, я знаю, сэр.

– Тебе придется вернуться.

Лейси кивнул. Он словно не понимал слов учителя. Отогнул уголок комикса про Человека-Паука и уставился на разворот пустым взглядом.

– Послушай, Лейси. Я хочу, чтобы мы с тобой друг друга понимали. Да?

– Да, сэр.

– Я не смогу тебе помочь, если ты будешь мне врать. Правильно?

– Не сможете.

– Почему ты назвал мне на прошлой неделе имя Кевина Хенесси? Я знаю, что его здесь больше нет. Он же сбежал, да?

Лейси таращился на трехцветного супергероя.

– Да?

– Он здесь, – очень тихо сказал Лейси. Мальчика вдруг охватил ужас. Это чувствовалось в его голосе и в том, как он ушел в себя.

– Если он сбежал, зачем ему возвращаться? Я что-то не пойму, а ты понимаешь?

Лейси покачал головой. Подступившие слезы приглушали его слова, но их все равно можно было разобрать.

– Он и не уходил.

– Что? Хочешь сказать, он не сбегал?

– Он умный, сэр. Вы не знаете Кевина. Он умный.

Лейси закрыл комикс и посмотрел на Редмена снизу вверх.

– Что значит умный?

– Он все спланировал, сэр. Все.

– Говори яснее.

– Вы не поверите. И на этом все кончится, потому что вы мне не поверите. Он слышит, понимаете, он везде. Ему не мешают стены. Мертвым это не мешает.

«Мертвый». Слово более громоздкое, чем «живой», и от него у Лейси перехватило дыхание.

– Он может уходить и возвращаться, когда захочет, – продолжил он.

– Хочешь сказать, Хенесси мертв? – спросил Редмен. – Сейчас следи за языком, Лейси.

Мальчик замялся: он понимал, что идет по канату и очень близок к тому, чтобы лишиться защитника.

– Вы обещали, – сказал он вдруг с ледяным холодом в голосе.

– Обещал, что тебе ничего не сделают. И не сделают. Я это сказал, и я от своих слов не отступаю. Но это не значит, что мне можно врать, Лейси.

– В чем врать, сэр?

– Хенесси не мертв.

– Мертв, сэр. Это все знают. Он повесился. Со свиньями.

Редмену врали много раз, причем профессионалы, и ему казалось, что он научился разбираться во лжи. Он знал все ее признаки. Но мальчик не выказывал ни одного. Он говорил правду. Редмен чувствовал это нутром.

Правду, только правду; ничего, кроме.

Это не значило, что все так, как он говорит. Мальчик просто говорит правду, как он ее понимает. Он верит, что Хенесси скончался. Это еще ничего не доказывало.

– Если бы Хенесси был мертв…

– Он мертв, сэр.

– Если бы так и было, как он может быть здесь?

Мальчик посмотрел на Редмена без тени лицемерия.

– Вы не верите в привидения, сэр?

Такое очевидное решение поставило Редмена в тупик. Хенесси мертв, но все-таки он здесь. Следовательно, Хенесси – привидение.

– Не верите, сэр?

Мальчик задавал не риторический вопрос. Он хотел – нет, он требовал разумного ответа на разумный вопрос.

– Нет, мальчик, – ответил Редмен. – Нет, не верю.

Лейси как будто не смутил этот конфликт мнений.

– Вы увидите, – сказал он просто. – Вы все увидите.

В свинарнике голодала большая безымянная свинья. Она следила за ритмом дней, и с их течением росли ее желания. Она знала, что время гнилых объедков в лохани прошло. Место этих поросячьих радостей заняли другие аппетиты.

Она приобрела вкус – с того прошлого раза – к еде с особой текстурой, особым резонансом. Подобный корм она не собиралась требовать постоянно – только когда у нее возникала потребность. Небольшая потребность – время от времени укусить кормящую руку.

Она стояла у калитки своей тюрьмы, беспокойная от предвкушения, ждала и ждала. Она фыркала, она хрюкала, ее нетерпение переходило в тупой гнев. В прилегающем загоне, в свою очередь, заволновались кастрированные сыновья, почувствовав ее стресс. Они знали ее натуру – и она была опасна. В конце концов, она сожрала двух их братьев, живьем, еще мокрых после утробы.

Потом из-за синей завесы сумерек раздался шум – тихий шорох шагов по крапиве и чье-то бормотание.

К свинарнику подходили двое мальчишек, уважение и опаска чувствовались в каждом шаге. В ее присутствии они нервничали, и их можно было понять. О трюках свиньи ходило море слухов.

Разве не говорила она в гневе одержимым голосом, изворачивая свои жирные свиные губищи и изрекая слова украденным языком? Разве не вставала порою на задние копыта, розовая и властная, и не требовала, чтобы в ее тень слали самых маленьких ребят, чтобы сосать ее титьки – голыми, как поросята? И разве не била она свирепо копытом по земле, пока поданную еду не разрезали на кусочки и аккуратно, прикасаясь к мясу лишь двумя дрожащими пальцами, не клали ей в пасть? Все это было.

Бывало и хуже.

Сегодня, знали мальчишки, они не принесли того, чего она хотела. Не то мясо, что она заслуживала, лежало на тарелке. Не сладкое белое, которое она просила другим своим голосом, – мясо, которое она, если желала, могла взять силою. Сегодняшним угощением был простой залежавшийся бекон, украденный с кухни. Лакомство же, которого она жаждала, – мясо, которое загоняли и пугали, чтобы насытить мышцы, а потом колотили, как отбивную, ей на потребу, – это мясо оказалось под особой защитой. Не сразу удастся выманить его на убой.

Тем временем, надеялись они, она примет извинения и слезы и в гневе своем не сожрет посланников.

Один из мальчишек к тому моменту, пока дошел до стены свинарника, наложил в штаны, и свиноматка учуяла это. Ее голос приобрел другой тембр, смакуя остроту их страха. Вместо низкого хрюканья она издала высокую, раздраженную ноту. Она говорила: «Знаю, знаю. Придите же на мой суд. Знаю, знаю».

Она наблюдала за ними сквозь щель калитки, и ее глаза поблескивали самоцветами в мрачной ночи – ярче ночи, потому что были живыми, яснее ночи, потому что жаждали.

Мальчики пали на колени у калитки, покаянно склонив головы, с подносом в руках, накрытым легкой заляпанной кисеей.

– Итак? – сказала она. Они мгновенно узнали голос. Его голос – из пасти свиньи.

Старший, чернокожий парнишка с заячьей губой, тихо заговорил с этими светящимися глазами, преодолевая страх:

– Это не то, что вы хотели. Мы просим прощения.

Второй, неуклюжий в своих отяжелевших штанах, тоже пробормотал извинения.

– Но мы его вам доставим. Правда. Доставим очень скоро, как только сможем.

– Почему не сегодня? – спросила свинья.

– Он под защитой.

– Новый учитель, мистер Редмен.

Свинья уже как будто все знала. Она помнила их противостояние, как он таращился из-за забора, будто она зоологический образчик. Так вот кто ее враг – этот старик. Она отомстит. О да.

Мальчики слышали ее обещание возмездия и как будто успокоились, что их избавили от этого дела.

– Подай ей мясо, – сказал чернокожий.

Второй поднялся, снимая кисею. От бекона дурно пахло, но свиноматка все равно влажно похрюкивала от воодушевления. Возможно, она их простила.

– Давай, скорее.

Мальчик взял первую полоску бекона указательным и большим пальцами и поднес. Свинья повернула голову набок и цапнула, обнажив желтеющие зубы. Кусочек мигом пропал. Второй, третий, четвертый, пятый – тоже.

Шестой и последний кусок она забрала вместе с его пальцами, отняла с такой элегантностью и скоростью, что мальчишка только пискнул, когда ее зубы сжевали и проглотили тонкие фаланги. Он отдернул руку от ограды свинарника и раскрыл рот при виде увечья. Она нанесла небольшой ущерб, учитывая обстоятельства. Пропали кончик большого и половина указательного пальцев. Из раны быстро и мощно хлестнула кровь на его рубашку и ботинки. Она фыркнула, хрюкнула и, казалась, осталась довольна.

Мальчик вскрикнул и побежал.

– Завтра, – сказала свинья оставшемуся просителю. – Не это старое свиное мясо. Оно должно быть белым. И я устрою пир. Кости, хрустите, и кровь… Лейся, – она нашла это удачной шуткой.

– Да, – сказал мальчик. – Да, конечно.

– Беспрекословно, – приказала она.

– Да.

– Или я приду за ним сама. Ты слышал?

– Да.

– Я приду за ним сама, где бы он ни прятался. Я сожру его в постели, если того пожелаю. Во сне откушу его ступни, потом ноги, потом яйца, потом ляжки…

– Да, да.

– Я хочу его, – сказала свинья, втаптывая солому в грязь. – Он мой.

– Хенесси мертв? – переспросила Левертол, все еще не поднимая головы от одного из своих бесконечных отчетов. – Очередная выдумка. То он говорит, что Хенесси в изоляторе, то говорит, что он мертв. Лейси сам не может определиться.

Было трудно поспорить с противоречиями, если не согласиться с мыслью о привидениях с той же готовностью, что и Лейси. Редмен ни в коем случае не собирался приводить ей этот довод. Это чепуха. Привидения – глупость, просто ставшие видимыми страхи. Но сама возможность самоубийства Хенесси казалась Редмену более вероятной. Он не оставлял расспросы.

– Тогда откуда Лейси взял эту историю – о смерти Хенесси? Зачем выдумывать такие странности?

Левертол соблаговолила поднять голову, но ее глаза словно замкнулись, спрятались, как улитки в раковину.

– Здесь богатое воображение в порядке вещей. Послушали бы вы истории из моих записей: попадаются такие невероятные, что голова идет кругом.

– Здесь случались самоубийства?

– При мне? – она на миг задумалась, подняв ручку. – Две попытки. Обе явно не хотели доводить до конца. Скорее это были крики о помощи.

– Среди них был Хенесси?

Она позволила себе слегка усмехнуться и покачала головой.

– Хенесси был нестабилен по противоположной причине. Он считал, что будет жить вечно. Эта была его маленькая мечта: ницшеанский сверхчеловек. К обычным людям он испытывал нечто близкое к презрению. Спросить его – так он был существом другой породы. Настолько же выше нас, простых смертных, насколько выше этой паршивой…

Он знал, что она скажет «свинья», но она осеклась раньше.

– Этих грязных животных на ферме, – сказала она, возвращаясь к бумагам.

– Хенесси проводил время на ферме?

– Не больше любого другого мальчика, – солгала Левертол. – Никто не любит работу по ферме, но она включена в дежурства. Копаться в навозе – не самое приятное занятие. Могу это подтвердить.

Редмен распознал ложь, и поэтому утаил последнюю деталь, которую узнал от Лейси: смерть Хенесси произошла в свинарнике. Он пожал плечами и решил зайти совершенно с другой стороны.

– Лейси принимает лекарства?

– Успокоительные.

– Мальчики всегда принимают успокоительные после драки?

– Только если пытаются бежать. Нам не хватает персонала, чтобы надзирать за такими, как Лейси. Не понимаю, что вас так заботит.

– Я хочу, чтобы он мне доверял. Я ему обещал. Я не хочу его подвести.

– Откровенно говоря, все это вызывает подозрение, что у вас появился любимчик. Этот мальчишка – один из многих. Никаких уникальных проблем и никаких надежд на искупление.

– Искупление?

Какое странное слово.

– Реабилитацию – называйте как хотите. Слушайте, Редмен, буду откровенной. Существует мнение, что вы лезете со своим уставом в чужой монастырь.

– Вот как?

– Нам всем кажется – и, по-моему, директору в том числе, – что будет лучше, если вы позволите нашим делам идти своим чередом. Сперва узнайте правила, а потом уже начинайте…

– Вмешиваться.

Она кивнула.

– Слово не хуже других. Вы наживаете себе врагов.

– Спасибо за предупреждение.

– Эта работа трудная и без врагов, можете поверить.

Она попыталась примирительно заглянуть ему в глаза, но Редмен ее проигнорировал. С врагами он жить мог, с лжецами – нет.

Кабинет директора был заперт, как и всю неделю. Объяснения, где он, давались разные. Редмену постоянно говорили, что он ушел – по любимой версии среди коллег, на встречу с очередной финансовой организацией, хотя секретарша заявляла, что точно не знает. Он проводит семинары в университете, говорил кто-то, чтобы привлечь внимание науки к проблемам следственных изоляторов для несовершеннолетних. Возможно, директор на одном из них. Если мистер Редмен желает, можно оставить сообщение, директор его получит.

В мастерской его уже ждал Лейси. Было почти 19:15 – уроки давно закончились.

– Что ты здесь делаешь?

– Жду, сэр.

– Чего?

– Вас, сэр. Я хотел дать вам письмо, сэр. Для мамы. Вы ей передадите?

– Ты же можешь послать его по обычным каналам? Отдай секретарю, она займется. Вам разрешается слать два письма в неделю.

Лейси переменился в лице:

– Они их читают, сэр, чтобы не писали то, чего нельзя. А если напишешь, их сжигают.

– И ты написал то, чего нельзя?

Он кивнул.

– Что?

– О Кевине. Я написал все о Кевине, о том, что с ним случилось.

– Не уверен, что я сам понял, что, по-твоему, случилось с Хенесси.

Мальчик пожал плечами.

– Это правда, сэр, – сказал он тихо, словно уже не заботился, поверит ему Редмен или нет. – Это правда. Он там, сэр. В ней.

– В ком? О чем ты говоришь?

Может, Лейси просто фантазирует от страха, как и предполагала Левертол. В общении с этим мальчиком должен быть предел терпения, и он почти достигнут.

Стук в дверь – и на них из-за армированного стекла уставился рябой тип по имени Слейп.

– Заходи.

– Вас срочно зовут к телефону, сэр. В кабинете секретаря.

Редмен ненавидел телефон. Несносная машина, никогда не приносит хорошие новости.

– Срочно. Кто звонит?

Слейп пожал плечами и поковырял кожу на лице.

– Останешься пока с Лейси?

Слейп был не рад такой перспективе:

– Здесь, сэр?

– Здесь.

– Да, сэр.

– Я на тебя полагаюсь, не подведи.

– Да, сэр.

Редмен обернулся к Лейси. Теперь его побитый вид больше напоминал открытую рану. Лейси плакал.

– Давай письмо. Я отнесу в кабинет.

Лейси уже сунул конверт в карман. Теперь неохотно достал его и передал Редмену.

– Скажи «спасибо».

– Спасибо, сэр.

Коридоры были пусты.

Настал час телевизора – началось еженощное поклонение «ящику». Все приклеятся к черно-белому экрану, господствовавшему в комнате отдыха, просидят, раскрыв рот и закрыв разум, перед кашей из полицейских шоу, игровых шоу, войнушки из новостей. На собравшуюся компанию падет гипнотическая тишина – до первого намека на насилие или секс. Тогда комната взорвется присвистами, пошлостями и криками поощрения, только чтобы снова улечься в угрюмой тишине во время диалогов, пока все ждут очередного пистолета, очередной груди. Даже сейчас он слышал, как эхом отдаются в коридоре стрельба и музыка.

Кабинет был открыт, но секретарши на месте не оказалось. Видимо, ушла домой. На часах в кабинете было 20:18. Редмен подвел свои.

Трубка лежала на телефоне. Кто бы ему ни звонил, он устал ждать и не оставил сообщения. Одновременно с облегчением от того, что звонок оказался не столь срочным, чтобы прихода Редмена дождались, он чувствовал и разочарование, что не пообщался с внешним миром. Словно Крузо, завидевший парус, который прошел мимо острова.

Нелепость: это не он сидит в тюрьме. Он может уйти, когда пожелает. Уйдет сегодня же вечером – и больше не будет Крузо.

Он уже хотел оставить письмо Лейси на столе, но передумал. Редмен обещал защищать интересы мальчика – так он и сделает. Если потребуется, отправит письмо лично.

Не думая ни о чем конкретном, он двинулся обратно в мастерскую. В голове клубился смутный туман тревоги, замедляя все реакции. В горле засели вздохи, на лице – хмурые морщины. «Проклятое место», – сказал он вслух, имея в виду не стены, а ловушку, которую они символизировали. Ему казалось, здесь можно умереть со всеми своими благими намерениями, раскинутыми вокруг трупа, как цветы, и никто не узнает, не вспомнит, не взгрустнет. Здесь идеализм был слабостью, сочувствие – баловством. Здесь во всем ощущалась только тревога – тревога и…

Тишина.

Вот что не так. Хотя телевизор дальше по коридору все еще стрелял и кричал, ему вторила тишина. Ни свиста, ни улюлюканья.

Редмен поспешил обратно в вестибюль и через коридор в комнату отдыха. В этой части здания разрешалось курение, и все провоняло сигаретами. Впереди не смолкал шум разрушений. Женщина звала кого-то по имени. Человек ответил, но его прервал залп огня. В воздухе висели недосказанные истории.

Редмен дошел до комнаты и открыл дверь.

С ним заговорил телевизор.

– Ложись!

– У него пистолет!

Еще один выстрел.

Женщина, блондинка с большой грудью, получила пулю в сердце и умерла на тротуаре рядом со своим любимым.

Трагедия осталась неувиденной. Комната отдыха была пуста – вокруг телевизора стояли старые кресла и изрезанные граффити стулья для публики, у которой на этот вечер нашлось развлечение поинтереснее. Редмен прошел между ними и выключил телевизор. Когда серебряно-синяя флуоресценция угасла и назойливая музыка оборвалась, он ощутил, что в сумраке, в тиши, кто-то стоял у дверей.

– Кто здесь?

– Слейп, сэр.

– Я велел тебе оставаться с Лейси.

– Ему надо было идти, сэр.

– Идти?

– Он сбежал, сэр. Я не смог ему помешать.

– Черт возьми. Что значит – не смог помешать?

Редмен направился обратно к двери, зацепился ногой за стул. Тот, тихо протестуя, скрипнул по линолеуму. Слейп дернулся:

– Простите, сэр. Я не смог его поймать. У меня нога.

Да, Слейп действительно страдал хромотой.

– Куда он побежал?

Слейп пожал плечами:

– Не помню, сэр.

– Так вспомни.

– Незачем так нервничать, сэр.

«Сэр» он растянул – пародия на уважение. Редмен вдруг понял, что у него кулаки чешутся задать взбучку этому подростку с гнойной рожей. До двери оставалась всего пара метров.

Слейп не двигался с места.

– С дороги, Слейп.

– Ну, в самом деле, сэр, вы ему уже не поможете. Его уже нет.

– Я сказал – с дороги.

Когда он шагнул, чтобы оттолкнуть Слейпа, на уровне пупка раздался щелчок, и ублюдок прижал к животу Редмена выкидной нож. Кончик ужалил жир на животе.

– За ним уже, правда, незачем идти, сэр.

– Во имя Господа, что ты творишь, Слейп?

– Мы просто играем, – процедил тот сквозь серые зубы. – В этом нет ничего такого. Просто оставьте все как есть.

Из-под кончика ножа побежала кровь. Проложила теплую дорожку до паха Редмена. Слейп был готов его убить, в этом не было сомнений. Что бы это ни была за игра, он нашел свое собственное развлечение. Оно называлось «прикончи учителя». Нож все еще входил, бесконечно медленно, в плоть Редмена. Капельки крови усилились до ручейка.

– Иногда Кевин любит выйти и поиграть, – сказал Слейп.

– Хенесси?

– А, вы же любите звать нас по фамилиям, да? Это по-мужски, да? Это значит, что мы не дети, значит, что мы мужчины. Но понимаете, сэр, Кевин не совсем мужчина. И никогда не хотел становиться мужчиной. По-моему, ему это было противно. Знаете, почему? – теперь нож рассек мышцу, нежно-нежно. – Он думал, что, как только становишься мужчиной, начинаешь умирать, а Кевин говорил, что никогда не умрет.

– Никогда не умрет.

– Никогда.

– Я хочу с ним встретиться.

– Все хотят, сэр. Он харизматичный. Так его доктор называла – харизматичный.

– Я хочу встретиться с этим харизматичным типом.

– Скоро.

– Сейчас.

– Я сказал – скоро.

Редмен так быстро схватил руку с ножом за запястье, что у Слейпа не было ни единого шанса вонзить клинок. Реакция подростка была заторможенной – возможно, из-за лекарства – и Редмен с ним справился. Когда его хватка окрепла, нож выпал, а второй рукой Редмен взял Слейпа в захват, легко обняв хилую шею. Ладонью надавил на адамово яблоко нападавшего, в горле у того заклокотало.

– Где Хенесси? Веди меня к нему.

Глаза, глядевшие на Редмена, были такими же заторможенными, как и слова, радужки – лишь точками.

– Веди меня к нему! – потребовал Редмен.

Слейп нашел порез на животе Редмена и ткнул кулаком прямо в рану. Редмен выругался и ослабил хватку, и подросток едва не вырвался, но Редмен вогнал противнику колено между ног, быстро и резко. Слейп и хотел бы сломаться пополам в агонии, но захват ему помешал. Колено вскинулось опять, сильнее. И опять. Опять.

По лицу Слейпа побежали внезапные слезы, прокладывая путь по минному полю из фурункулов.

– Ты мне сделаешь больно, а я тебе – в два раза больнее, – сказал Редмен, – так что, если хочешь продолжать всю ночь, я только рад.

Слейп затряс головой, втягивая воздух через пережатую трахею рваными болезненными глотками.

– Хватит с тебя?

Подросток снова затряс головой. Редмен отпустил его и швырнул через коридор. Всхлипывая и морщась от боли, тот сполз по стенке в позу эмбриона, зажимая руками пах.

– Где Лейси?

Слейпа затрясло, изо рта посыпались слова:

– А вы как думаете? Он у Кевина.

– Где Кевин?

Слейп озадаченно посмотрел на Редмена:

– А вы не знаете?

– Я бы не спрашивал, если бы знал, правильно?

Слейп завалился вперед, охая от боли. Первой мыслью Редмена было, что юнец потерял сознание, но у Слейпа на уме было другое. Нож, подхваченный с пола, вдруг снова оказался у него в руке, и подросток направил его в пах Редмену. Тот в последний миг успел увернуться, и Слейп снова вскочил на ноги, забыв о боли. Нож кромсал воздух, мальчишка шипел сквозь зубы о том, что намерен сделать.

– Зарежу тебя, свинья. Зарежу!

Вдруг его рот распахнулся, и он закричал:

– Кевин! Кевин! Помоги!

Удары становились все менее и менее точными, Слейп терял над собой контроль; слезы, сопли и пот склизко блестели на лице, когда он ковылял навстречу жертве.

Редмен выбрал момент и нанес сокрушительный удар по колену Слейпа – по хромой ноге, надеялся он. И угадал. Подросток закричал и отшатнулся, развернувшись и врезавшись в стену лицом. Редмен рванул за ним, прибив Слейпа к стене. Он слишком поздно осознал, что наделал. Тело Слейпа обмякло – его рука с ножом, зажатая между стеной и телом, выскользнула вся в крови, выпустив оружие. Слейп испустил дух и тяжело сполз, загоняя нож еще глубже себе же в брюхо. Он умер прежде, чем коснулся пола.

Редмен перевернул его. Он так и не привык к внезапности смерти. Уйти так быстро – словно изображение, исчезнувшее с выключенного телеэкрана. Нет сигнала.

Когда Редмен пошел в вестибюль, абсолютная тишина коридоров начала оглушать. Порез на животе был незначительным, и кровь сама сделала из рубашки засохшую повязку, прилепив хлопок к коже и закрыв рану. Боль почти не ощущалась. Но порез был наименьшей из проблем: теперь ему предстояло раскрыть тайну, а Редмен был не готов к новому столкновению. В старой и затхлой атмосфере Тезердауна он сам чувствовал себя старым и затхлым. Здесь не существовало ни здоровья, ни благополучия, ни здравого смысла.

Он вдруг поверил в привидений.

В вестибюле сиял свет – голая лапочка над мертвым пространством. Под нею Редмен прочел смятое письмо Лейси. Размазанные слова на бумаге казались спичками, подпалившими трут его паники.

Мама,

Меня скормили свинье. Не верь, если они скажут, что я тебя не любил, или если скажут, что сбежал. Это неправда. Меня скормили свинье. Я тебя люблю.

Томми.

Он сунул письмо в карман и выбежал из здания в поле. Уже стемнело: все скрыл глубокий, беззвездный мрак, воздух пропитала сырость. Даже при свете дня Редмен не сразу бы нашел путь до фермы, ночью стало еще хуже. Очень скоро он заплутал – где-то между игровой площадкой и деревьями. Слишком далеко, чтобы разглядеть очертания главного здания позади, а деревья впереди казались одинаковыми.

Ночной воздух был спертым, не освежал уставшие ветви ветерок. Снаружи все было так же неподвижно, как внутри, словно весь мир стал интерьером: удушающей комнатой, прижатой потолком из облаков.

Редмен остановился в темноте, чувствуя, как в голове пульсирует кровь, и попытался сориентироваться.

Слева – где, как он полагал, находились туалеты, – мерцал свет. Редмен явно ошибся насчет своего местоположения. Свет горел в свинарнике. На его фоне ветхий курятник казался голым силуэтом. Там были люди, несколько человек; они стояли, словно наблюдая за зрелищем, пока еще не видимым для Редмена.