Текст книги "Великий торговый путь от Петербурга до Пекина. История российско-китайских отношений в XVIII– XIX веках"

Для проведения заключительной встречи с русскими чиновниками китайская свита возвратилась в Тобольск. Отсюда через Барабинск все посольство двинулось дальше на Томск, где в ходе серии встреч (в начале января 1732 года), в частности со статс-секретарем Василием Бакуниным, сопровождавшим данную группу до торгутских деревень, обсуждался ряд прочих вопросов, очевидно тогда не решенных. Среди них: подданство степных татар Барабинского района, плативших дань (ясак) одновременно российскому и джунгарскому гегемонам (китайцы поинтересовались, можно ли переселить их на территории Иркутской или Саратовской области, где над ними легче было бы осуществлять контроль); потребность в посещении русским посольством Пекина в ответ на китайские посольства (иначе цинский двор постигнет большое огорчение); свидетельство того, что в Санкт-Петербурге приняли джунгарское посольство и что российского пехотного майора некоего Угримова послали с поздравлениями к Галдан-Цэрэну (едва ли воспринимавшегося символом российского нейтралитета), и возможность транзита китайской миссии через Россию в Турцию (китайцы интересовались о размере этой страны и названии ее столицы). По-видимому, В. Бакунин ответил на все вопросы китайских послов, хотя содержание его ответов нам знать не дано. Сам факт обсуждения таких достаточно тонких материй служит достаточным доказательством большой меры благожелательности, возникшей между русскими и китайцами за время долгих переговоров, начатых в 1726 году. Китайское посольство вышло к государственной границе в середине февраля 1732 года.

В то время, когда китайское посольство впервые прибыло в Сибирь, его дипломатам сообщили, что царь Петр II, посетить которого их уполномочили, умер 18 января 1730 года. Юнчжэн, когда ему доложили такую горестную весть, тут же отправил второе посольство, тогда как первое его посольство все еще находилось в России. Предлогом для отправки дублера называется доставка поздравлений взошедшей на русский престол царице Анне. Вторая свита из 20 с лишним человек прибыла в Кяхту 21 апреля 1731 года, и, кроме как о некой диковинке, упоминать об этой миссии нечего. Разве что заслуживает пристального внимания тот факт, что неделю спустя на границу прибыло еще одно посольство, направленное к торгутам, и отправил его калмыцкий хан (Намки Рецули), тогда обосновавшийся в Пекине. Оно представляло собой многочисленную свиту из 53 дипломатов и 3 выдающихся руководителей, которым поручили выполнение задачи, состоявшей в том, чтобы побудить торгутов на участие в войне против джунгар. Темп развития китайско-джунгарских отношений ускорялся, и требовалось вооружить торгутов для участия в том конфликте и убедить их выдать им беглого брата джургарского контайши Галдан-Цэрэна, поселившегося в торгутском улусе. 18 июля и 11 августа в адрес Правительствующего сената России китайцы направили четыре уведомления по поводу данного посольства, но в Санкт-Петербург их доставили только 4 января 1732 года. Суть их всех состояла в ходатайстве на разрешение китайскому посольству проследовать по территории России и провести переговоры с торгутами.

В Коллегии иностранных дел ответили китайцам меморандумом от 12 января и 31 мая 1732 года в адрес вице-губернатора Иркутска А. Жолобова и полковника И. Бухгольца. Эти сибирские чиновники получили указание остановить китайское посольство, направлявшееся к торгутам, и проинформировать пекинские официальные лица на сей счет. А вот новое посольство в Санкт-Петербург предписывалось встретить со всеми полагающимися почестями и пожелать доброго пути до самого места назначения. А. Жолобов передал содержание полученных распоряжений китайцам в соответствующей ноте от 30 марта, ответ на которую поступил в Санкт-Петербург без малого семь месяцев спустя (23 ноября 1732 года). И даже тогда китайцы все еще лелеяли тщетную надежду на то, что русская царица разрешит своим подданным воевать с джунгарами или, по крайней мере, откроет путь для усиления китайского влияния на них через позволение торгутскому предводителю посетить Пекин.

Китайскую миссию к торгутам отправили домой, а свита, следующая из Пекина в Санкт-Петербург, продолжила свой путь. Она прибыла в Тобольск 13 февраля 1732 года, а к концу апреля ее разместили в подмосковном селе Александровском. Ей устроили пышный прием: вдоль дороги выстроили три полка пехоты, а также произвели салют из 31 залпа орудий адмиралтейства. На следующий день после прибытия китайцев в Санкт-Петербург отмечалась годовщина коронации Анны (28 апреля 1732 года), и императрица приняла посланцев китайского императора во всем великолепии, положенном для такого торжественного дня. Вице-канцлер Андрей Иванович Остерман официально приветствовал их только потому, что канцлер граф Г.И. Головкин слег с подагрой. И он же принял два дипломатических послания из Лифаньюаня: одно с поздравлением царицы Анны, а второе с выражением удовлетворения императора Цинов по поводу письма И.Д. Бухгольца в адрес тушету-хана относительно беглых монголов, которых впредь он обещал высылать на родину вместе с их скотом и имуществом. Что же касается первого китайского посольства, то обмен дарами состоялся в соответствии с положенным обрядом. Не прошло и трех месяцев, как его свита 15 июля покинула Санкт-Петербург, еще через полгода с небольшим она прибыла в Селенгинск. Особого толка от второго посольства ни одна из сторон не наблюдала, разве что его дипломаты вместе с коллегами из первой миссии значительно поспособствовали началу длительного периода добросердечных отношений между двумя империями, ставшего предпосылкой для значительной по объему и взаимовыгодной торговли.

Сегодня эти посольства видятся последней главой в летописи долгих и трудных переговоров, начавшихся в 1725 году. Невзирая на то что российские власти заведомо не собирались втягиваться сами или позволить торгутам вступить в активный союз против джунгар, представляется очевидным, что в Санкт-Петербурге согласились на своего рода пассивный нейтралитет, несколько выходивший за рамки того условия, что закреплялось Кяхтинским договором. С точки зрения здравого смысла вельможи маньчжурского двора рассчитывать на большее просто не могли. Дипломаты двух этих посольств помогли маньчжурам развязать руки, чтобы получить в отношении джунгар свободу действий, необходимую и желанную. Единственным исключением среди в целом благоприятных результатов переговоров, омрачавшим общую картину, стало возобновление спора о титуле российского Сената, используемом в официальной переписке. Но ничего серьезного в данном споре не обнаруживалось. Если при пекинском дворе сохранялись сомнения в том, что Кяхтинским договором обеспечивались гарантии, необходимые китайцам для свободы действий, участники двух миссий убедительно их развеяли.

Следует признать, что сами посольства оказали слабое влияние на ход войны в Джунгарии. Вооруженные схватки неоднократно приводили к разорению местных монголов, как тех, кто взял в руки оружие, так и мирных жителей, и к тому же случались крупномасштабные переходы населения на территорию Сибири. В 1733–1734 годах императорские армии Китая начали мощное наступление, и, после того как китайцы отбили часть территории, в 1735 году они заключили мир с Галдан-Цэрэном. То, что Кяхтинский договор с последующими исправлениями и дополнениями не послужил конечному триумфу маньчжурского оружия в Средней Азии, нельзя походя относить на безучастность России, когда дело касалось активного участия в сваре. В Пекине к Санкт-Петербургу претензий не предъявляли. Для китайцев, как и для русских, такой исход возвестил наступление периода доброй воли. И оба народа получили шанс сосредоточиться на актуальных мирных делах: торговле для одного, империи для другого, несмотря на некоторые незначительные взаимные упреки по поводу монгольских дезертиров, не возвращенных оперативно из России, а также надлежащих форм и стилей дипломатической переписки.

С помощью Кяхтинского договора и последующих китайских посольств получилось уладить на некоторое время существенные разногласия между властями России и Китая. Все эти разногласия имеют отношение к торговле, по крайней мере в том смысле, что согласованные компромиссы и уступки послужили их смягчению, позволившему возобновить деловое общение. Но все обстоит гораздо серьезнее. Варианты, найденные для решения джунгарской проблемы (обозначение границы между Сибирью и Монголией, принципиальные договоренности по возвращению беглецов и механизм для регулярных консультаций чиновников пограничной службы по спорным проблемам), имели далекоидущие последствия и, возможно, продиктовали будущую структуру торговли между двумя странами. Впредь частную торговлю можно было регламентировать, и она на самом деле строго ограничивалась двумя пограничными городами, а всю торговлю в Пекине следовало продолжать исключительно в соответствии с положениями договора – по одному обозу определенного размера в три года. Договор не содержал никаких требований по поводу того, чтобы обозы считались предприятием российской государственной монополии, и к тому же ничто не мешало представителям российского государства монополизировать для себя или сдавать на откуп подобранным специально купцам-единоличникам участки приграничной торговли или особенно ценные предметы торговли. Детали организации российской торговли все еще предстояло уточнить и доработать. Кяхтинским договором закладывался фундамент для восстановления и последующего наращивания торговли с китайцами, и, как еще предстоит убедиться в следующих трех главах, был сделан непосредственный вклад в особый порядок будущей двусторонней торговли. За Российским государством резервировалась вся пекинская торговля и собственный участок приграничной торговли, причем с одновременным разрешением и поощрением частной коммерческой инициативы в Кяхте и Цурухайтуе.

Глава 3
Новые условия

Петр Великий за все время своего долгого правления Россией не придерживался какой-либо постоянной, последовательной или устойчивой экономической политики, тем более философии. Все историки того периода сходятся в большей или меньшей степени на спонтанности характера его отдельных экономических мер, которые заслуживают весьма разнообразного толкования и оценки. Мы не ставим, да и не можем ставить для себя целью в настоящем труде воспроизведение, упорядочение и анализ мер великого правителя. Не станем мы предпринимать даже попытки проведения грани между мерами и направлениями политики местного происхождения и позаимствованными у Западной Европы. Первоочередная задача автора настоящего труда состоит в описании одного рода хозяйственного и торгового опыта, как в государственном, так и в частном секторе. Вслед за таким описанием мы посмотрим, какой смысл обнаруживается в решениях Петра Алексеевича с точки зрения хозяйственного и торгового опыта, если не придерживаться общей экономической философии и доктрины.

Обратим внимание на то, что после поездки Петра в Париж в 1717 году в его администрации провозгласили меры, нацеленные (в определенных пределах) на поощрение частного предпринимательства, стимулирование добычи сырья на месте, решение проблемы нехватки фабричных трудовых ресурсов, а также смягчение запретов на торговлю, одновременно внутреннюю и внешнюю. В коммерческих указах Петра того времени нашли свое отражение его воззрения на то, что внешняя торговля способна сыграть чрезвычайно важную роль в развитии умеренной фабричной системы России через стимулирование притока в страну золотовалютных ресурсов, ввоз из-за рубежа необходимого сырья и вывоз за границу российской готовой продукции. Впрочем, вывоз отечественных товаров Петра Алексеевича волновал меньше всего. В этом петровская политика послужила ослаблению бесчисленных и строжайших пут, накинутых на частную торговлю в России. Отказываться от государственных монополий никто не собирался, да и все перечисленные меры выполнялись совсем не так, как изначально предполагалось. Скорее купцов-единоличников стали вдохновлять на торговлю с зарубежными странами, чтобы они приносили больше золота и серебра своей стране, а также заниматься сбытом когда-то запрещенных для них товаров (таких, как соболь, ревень и табак в Сибири). При этом такие купцы во многих случаях могли бы создать конкуренцию государственным и государственно-откупным монополиям, продолжавшим приносить доход в государственную казну. На торговле в Сибири и Китае Петровские реформы отразились в различной степени.

Относительно китайской торговли российскому двору следовало принять четкое решение к середине 20-х годов, хотя до 1727 года не просматривается ни малейшего намека на его готовность к такому шагу. Однако у российских сановников существовал выбор, состоявший в продолжении политики либерализации, предоставлении монополизированных товаров в сферу частной торговли, а также возможной отмене государственных обозов в Пекин и содействии в образовании частной компании с передачей ей полномочий монополии или, по крайней мере, наделением привилегиями, отсутствующими у купцов-единоличников, составлявших ей конкуренцию. С самого начала XVIII столетия Петр отдавал предпочтение образованию частных компаний, предназначенных для ведения коммерческой деятельности. И действительно, уже в 1711 году царь Петр приказал Правительствующему сенату, «сформировавшему приличную компанию», передать в ее ведение всю китайскую торговлю. Из такого его распоряжения ничего путного не получилось. Главную головную боль, по крайней мере до 1719 года, когда со Швецией удалось договориться о временном перемирии, в то время ему доставляли поражение на реке Прут и иные заботы военного толка. Однако предложение о передаче в ведение частной компании пекинской торговли снова появилось несколько позже, о чем нам предстоит узнать в главе 4. Если бы при русском дворе допустили полноценное частное предпринимательство в китайской торговле, будь то посредством образования единственной частной компании монопольного типа или попытки регулирования индивидуальных торговцев, занимавшихся сбытом товаров в Китае на конкурсной основе, то вполне можно было бы рассчитывать на значительный государственный доход в форме налогов от деятельности таких купцов и таможенных поступлений. Тогда отпала бы необходимость обременять казну громадными затратами на функционирование собственных казенных обозов. Ради воплощения в жизнь такой альтернативы, однако, властям пришлось бы усовершенствовать административно-правовую структуру в Сибири в целом и на монгольской границе в частности. Пришлось бы практически свести на нет контрабандную торговлю, а также минимализировать все остальные противоправные проявления, но весь предыдущий опыт наведения порядка в Сибири не обещал существенного успеха в намечаемом предприятии.

Еще одна возможность состояла в восстановлении государственной монополии на сбыт ценнейших товаров, к которым допустили купцов-единоличников после 1717 года, а также возрождении практики отправки маловыгодных казенных обозов в Пекин. При таком варианте от государства требовалось укрепление административного аппарата в Восточной Сибири, причем не в меньшей мере, чем при отказе от регулирования китайской торговли. В любом случае потребность в более тонко настроенной и надежной административной структуре выглядела велением времени, причем давно назревшим.

В конечном счете выбор между этими двумя понятными подходами был сделан настолько же в Пекине, насколько и в Санкт-Петербурге. Получилось достаточно просто: условия договора, согласованные С.Л. Владиславич-Рагузинским, послужили перспективной основой для восстановления государственной монополии в китайской торговле или фундаментом для расширения деятельности частных лиц под тщательным надзором государственных чиновников. Выбор оставался за санкт-петербургским бюрократическим аппаратом. С открытием приграничных торговых станций в Кяхте и Цурухайтуе, обозначением и укреплением линии границы между Сибирью и Монголией, а также утверждением прямо сформулированных положений, касающихся подготовки и сопровождения торговых обозов до Пекина, у чиновников появились стимулы решительно наладить должный порядок в этой сфере предельно выгодной торговли. Причем свою роль здесь сыграли С.Л. Владиславич-Рагузинский и Л. Ланг, внесшие неоценимый вклад в ускорение принятия безотлагательных решений. Они настояли на сохранении прямой государственной обозной торговли с Пекином, а также на ограничении частной торговли разрешенными властями товарами приграничной зоной под пристальным контролем со стороны усиленного корпуса государственных чиновников.

С.Л. Владиславич-Рагузинский и подтверждение монополии

Положениями договора предусматривалась возможность для придания новой силы государственной монополии, а устойчивость этой монополии следовало поддержать соответствующими новыми указами, проводить в жизнь которые должны были толковые управленцы. С.Л. Владиславич-Рагузинский и Л. Ланг одновременно мобилизовали свое решающее влияние в Санкт-Петербурге, чтобы убедить сановников двора в необходимости восстановления монопольной системы и придания ей должной для всестороннего контроля подданных жесткости, без которой монополия утрачивала всякий смысл. Но ничего нового в такой системе не просматривалось, ведь еще в 1722 году Л. Ланг, например, сетовал на чрезмерное количество частных торговых обозов, прибывавших в Пекин и Утру.

Не остается ни малейших сомнений в том, что Савва Лукич свято верил в огромный потенциал сибирской и китайской торговли, способной принести громадную пользу императорскому двору и его стране в целом. Вскоре после своего прибытия в Селенгинск он отправил в Коллегию иностранных дел доклад, датированный 31 августа 1726 года, который выглядит настоящей рапсодией на тему бескрайних просторов Сибири. Он тут же отметил противоречие между ее природными красотами и нищетой русских поселений: «Сибирский край, насколько мне удалось его рассмотреть и расслышать, представляется не провинцией, а империей с многочисленными населенными местами и плодоносными украшениями в виде полей… Однако… во всей Сибири не встретишь ни одного процветающего города или твердыни, особенно на нашей стороне границы моря Байкал. Селенгинск представляет собой не город и не село, а деревушку в 250 дворов с двумя деревянными церквами, построенными на пятачке земли, совсем ни для чего не годной, и открытое для обстрела противником квадратное деревянное укрепление выглядит таким, будто в случае неблагополучного для его защитников нападения через два часа закончит свое существование; и Нерчинск, как здесь говорят, выглядит еще хуже».

К тому же Китай представлял собой обширный потенциальный рынок и источник сокровищ, причем густонаселенный и богатый. На счастье для России, Китай оставался государством со слабо охраняемыми границами, изнутри раздираемый противоречиями между маньчжурами, монголами и китайцами (ханьцами), и в довершение всего им правил ненадежный «иноземный» суверен. С.Л. Владиславич-Рагузинский истолковал эти слабости вкупе как прекрасный шанс и редкую возможность, выпавшую на долю российской администрации для коммерческой и, если повезет, политической экспансии. Тем не менее в 1726 году он обращал внимание на то, что воспользоваться созревшим благоприятным моментом способны, по всей видимости, одни только купцы-единоличники, даже притом что их заставляли вести свое дело по большей части в обход закона: «Русский торговый люд переправляет из Сибири в

Угру большое количество пушнины; за год больше, чем двумя [казенными] обозами… ее поставлено. И таможенных сборов (пошлин) не только на пушнину, но также и на другие товары, которые доставляются ими в Угру и Китайскому государству больше чем 20 тысяч рублей в казначейство… не додается. И расследованием такой крупной и беспорядочной торговли пушниной в общем и целом китайцы все еще заниматься не собрались».

Дабы воспретить вторжения купцов-единоличников в сферу исключительных государственных интересов, Савва Лукич предположил еще до выхода в путь следующего обоза издать царский указ, которым настрого запрещалась бы вся частная торговля в Китае, причем под угрозой отъема в пользу государства товаров или даже лишения самой жизни. Полномочия сопровождающих обозы лиц требовалось тщательно ограничить, чиновникам обоза назначить фиксированный оклад денежного содержании вместо разрешения им торговли на свой страх и риск, а также завести строгий учет товара с ведением амбарных книг.

Верховным тайным советом рекомендации С.Л. Владиславич-Рагузинского приняты были не полностью. 30 декабря 1726 года вышел указ данного совета с запрещением частной торговли мехами с китайцами или на их подконтрольной территории, в это время обоз Третьякова – Молокова с товаром находился в Пекине. На данном историческом перепутье условия договора с Китаем еще не изложены, и в совете принимают решение покончить с казенными обозами: нынешний обоз должен был быть последним, а после него решено позволить купцам-единоличникам отправлять все товары прямиком на китайские рынки. Выполнить данное решение не успели, так как 26 июня 1727 года, когда в Санкт-Петербурге еще даже не ведали о деталях положений заключенного с китайцами договора, снова поступил обычный запрет на частную торговлю в китайских вотчинах. Наконец три с половиной года спустя, 3 января 1731 года, поступило предельно ясное решение. Торговлю пушниной в Китае запретили в третий раз, зато власти определились с порядком организации всех будущих обозов. Обозами впредь предписывалось заниматься государственным чиновникам, всем им полагалось денежное содержание, зато от торговли на свой собственный риск им предлагалось отказаться. Власти России наконец-то сделали свой выбор. До прихода к власти Петра III русские государственные мужи всеми силами пытаться самыми разнообразными способами навязать торговому люду восстановленную монополию государственной обозной торговли с Пекином. Выбор был наконец сделан. До прихода к власти Петра III предназначение Российского государства состояло в испытании множества средств ради проведения в жизнь повторно установленной обозной монополии. За исключением нескольких провалившихся попыток, предпринятых в более поздние годы, речь о которых пойдет в следующей главе, купцам – единоличникам запрещалось пересечение государственной границы в целях ведения торговли непосредственно на китайских территориях, а также перевозка ревеня, пушнины тонкой выделки и нескольких еще оговоренных в указах товаров. С.Л. Владиславич-Рагузинский словом и делом старался подвигнуть политиков Санкт-Петербурга, склонявшихся в душе к полной либерализации деятельности купцов-единоличников, к возвращению политики глубокого вмешательства государства в торговлю с далеким от них Китаем. Купцам-единоличникам пришлось выживать в условиях строжайших запретов на протяжении еще трех с лишним десятилетий.