Текст книги "Король долины"

– Хорошо, – сказал Гэвин без улыбки. – Это хорошо. Я ведь не имел в виду, что я ничего не буду делать для вас взамен. Буду. – Он похлопал по рукоятке «Кольта». – Я тут могу быть вроде как разведчиком, следить, чтобы никаких неприятностей не возникло. Я буду о вас заботиться – вот что я имею в виду. Если у вас возникнут какие-нибудь споры, приходите с ними ко мне. А я решу, кто прав.

Сэм Харди открыл было рот – и закрыл снова. Он поднялся, и Петтигрю, уже пожилой человек, тоже встал вслед за ним.

– Ладно, – согласились они, – так будет хорошо.

Вот так Гэвин сделался их руководителем, заменив Бейкера. Люди начали строить хижины, все сразу, расставляя их вдоль будущей улицы в надежде, что когда-то они построят городок. Гэвин жил отдельно от них в своем лагере. У него был мул, кобыла и дикая апачская собака, которая поднимала лай, когда кто-нибудь приближался к палатке. Если в поселке возникали осложнения, споры или еще что-то в этом духе, Гэвин как-то узнавал об этом и, как обещал, решал, кто прав. Он выслушивал доводы обеих сторон, обдумывал их, высказывал свое мнение и для него дело на том и кончалось. Он знал, что его мнение не будет отвергнуто, как знал и то, что любви это ему не прибавит. Но это его и не волновало – он видел, как боятся его переселенцы, и давно решил: пусть лучше боятся, чем любят; лучше во всяком случае, для человека, который живет один. Это его долина, он нашел ее, оберегал ее, он сумел выжить здесь, как зверь. Иногда он улыбался людям – они старательно изображали ответную улыбку, но в его присутствии мужчины и женщины ощущали себя напряженно, ни один не решался засмеяться, пошутить или дать слишком большую волю языку. Никому не хотелось идти у Гэвина за спиной. Это был человек такого сорта, что люди чувствовали себя безопаснее, когда он находился сзади, а они стояли к нему спиной. Они знали, что так им ничего не грозит, что он ничего не имеет против любого из них и не причинит никакого вреда, если вести себя как следует. Но, оказавшись у него за спиной, человек начинал дрожать от страха, сознавая, что больше не был в безопасности. Люди чувствовали, что он умеет читать их мысли и знает все их тайные устремления. Уж такой он был человек – тощий, спокойный и медлительный как змея, но энергия была свернута в нем, как бич, и затаена, как яд гремучей змеи.

Глава шестая

Прошло шесть месяцев. Однажды он ехал по высокому водоразделу на южном склоне долины, неподалеку от Прохода Красной Горы. Лето близилось к концу, воздух был напоен запахом сосны, сильным и свежим. Гэвин придержал кобылу и посмотрел вниз, на серебристую петлю реки далеко внизу, в долине. Несколько коров – его коров – паслись у восточного гребня, в тени склона. Солнце осторожно опускалось за цепь холмов, зажигая верхушки карликовых сосен дымным розовым светом. Красивая долина, – подумал он, – богатая и все еще не открытая.

Кобыла неожиданно шарахнулась влево. Копыто с гулким звуком ударило по плоскому серому камню. Она подняла голову, заржала, потом сильно вздрогнула.

В то же мгновение Гэвин услышал грохот ружейного выстрела, потом от дальнего гребня донеслось эхо. Кобыла начала оседать под ним – ее лоб был раздроблен пулей. Гэвин быстро соскользнул с седла, упал на землю и забился в укрытие между двух камней, сразу за упавшей лошадью, кровь которой уже начала окрашивать камни. Открытый глаз с упреком глядел в небо.

Близился вечер, было тихо. Гэвин ждал. Он дышал бесшумно и вслушивался в тишину. Мелкие птички порхали в ветвях высоких сосен. Внизу на равнине коровы пережевывали свежую траву, и лишь изредка едва слышно тонкое телячье мычание доносилось на эту высоту. Через некоторое время послышался кашель, потом треск – это лошадь пробиралась через кусты, а потом и эти звуки затихли и исчезли.

Гэвин знал отроги Сангре лучше любого белого человека. Всадник, который захочет спуститься в долину, не проезжая через Проход Красной Горы, вынужден будет сделать крюк по глубокой ложбине, проехать мимо высокой острой скалы, взобраться по крутому склону на южную сторону, а потом спуститься вниз по старой тропе, которая выныривает возле зарослей бузины.

Он еще немного подождал, потом вытащил винтовку из чехла, закрепленного у седла, и начал спускаться напрямую по каменистому склону горы. Он двигался быстро и бесшумно, как апач. Ни один камешек не скатился у него из-под ноги. На полпути он заметил рысь, которая не слышала его приближения – она заворчала, потом спряталась к себе в пещеру. Гэвин усмехнулся и пошел дальше. Он добрался до дна долины за двадцать минут, последнюю сотню ярдов прыгая от камня к камню. Когда он остановился, положив руку на последний камень, и спрятался за ним, небо на западе уже начало темнеть, и у него над головой жалобно закричал козодой, как будто скорбно отпевал ушедший день.

Пятью минутами позже Джек Инглиш выехал из-за дальнего изгиба обрыва на своем крупном гнедом. Он ехал быстрой рысью, время от времени останавливался и долгим взглядом обшаривал затененные холмы. Гэвин вышел из-за камня в последний момент. Он широко расставил руки перед Джеком – руки без оружия. Он ничего не сказал, просто дождался, пока Джек повернется и увидит его. Ему было любопытно посмотреть на выражение глаз этого человека.

Голова Инглиша резко дернулась назад, как будто ее потянула петля аркана. Плечи сгорбились, он весь съежился. Казалось, он даже вжался в седло.

– Гэвин… что вы тут делаете? – выпалил он.

– Тебя жду, – отвечал Гэвин.

У Инглиша перехватило дыхание, он облизал губы – язык мелькнул быстро, как у змеи.

– Ты убил мою самую лучшую лошадь, – тихо сказал Гэвин.

Инглиш воздел руки жестом, в котором сочетались возражение и мольба. У него задергалась челюсть, но он был не в состоянии промолвить хоть слово.

Гэвин начал смеяться. Он хохотал – медленно и негромко, а потом смех перерос в неистовый хохот, эхом разнесшийся среди холмов, и Джек Инглиш начал смеяться тоже, удивленным, почти счастливым смехом. И тут Гэвин внезапно замолк, и его лицо приобрело мрачноватое, но довольное выражение. Он вытащил револьвер из кобуры.

– Такой человек, как ты, не достоин жить в моей долине.

Через четыре часа он пересек реку верхом на крупном гнедом коне, с телом Инглиша, переброшенным через круп у него за спиной. Здесь уже стояли несколько маленьких домиков вдоль того, что с натяжкой можно было назвать главной улицей, – она тянулась от кладбища. Еще здесь был барак, служивший универсальным магазином. Владельцем его был Гэвин, а человек, который торговал в магазине, Сайлас Петтигрю, работал у него по найму.

Он сбросил тело Инглиша на берегу возле кладбища и подумал, что так будет намного легче тем, кто займется похоронами и могилой. А потом въехал в город и рассказал людям, что случилось.

– Лошадь я оставлю себе, – добавил он, – взамен моей кобылы.

На следующее утро поселенцы похоронили Инглиша рядом с его бывшим хозяином, Эли Бейкером. Никто не усомнился в рассказе Гэвина. Каждый слышал, как Джек Инглиш клялся, что убьет Гэвина при первой возможности. Это была земля, где человек сам создает свои собственные законы. И получает то, чего заслуживает.

Через несколько дней высокая рыжеволосая женщина подошла к хижине Гэвина и вызвала его наружу. Что-то в ее голосе заставило его выйти осторожно, с винтовкой в руке. Но женщина не была вооружена, и лицо у нее было спокойное.

– Я хочу забрать лошадь моего мужа. Одно дело – убить человека в порядке самозащити, другое – украсть его лошадь.

Гэвин задумался. Он начал сворачивать сигарету, а она стояла молча в ожидании, высокая, приятной наружности женщина, еще молодая.

– Вам нужна эта лошадь, чтобы пахать? – спросил он.

– Да.

– Как вы собираетесь сделать это? Вы умеете пахать? Или ваш мальчик уже достаточно большой?

– Моему мальчику семь лет. Я буду сама пахать.

– Для женщины это тяжелая работа.

Она молча смотрела на него.

– Ладно, – сказал он наконец. – У меня есть другая лошадь. Можете забрать этого гнедого.

Он привел коня, она приняла повод с вежливым кивком и пошла по пыльной дороге к дальнему концу городка, где стоял ее фургон. Инглиш был человек ленивый, все откладывал со дня на день, он даже еще не взялся за строительство дома. Гэвин смотрел ей вслед, изучая ее походку и пытаясь представить себе ее тело под длинным черным платьем. Он убил ее мужа. Но в ее глазах не было настоящей ненависти. Он подумал, что увидел в них что-то, вовсе не похожее на ненависть. Интересно, что же она за женщина такая, если не испытывает ненависти к человеку, который убил ее мужа. Женщина, которая кое-что стоит, подумал он, с чем-то необычным в душе. Он ощутил возбуждение.

Он выждал месяц, а потом встретил ее в городке, уже без черного траурного платья. Она покупала соль в магазине Петтигрю. Он приподнял шляпу. Она ему не улыбнулась, но кивнула и опустила глаза. Глаза были темнокарие, подернутые влагой. Когда она прошла мимо него, выходя из магазина, он уловил легкий мускусный запах духов.

– Как по-твоему, сколько лет этой женщине? – спросил он у Петтигрю.

Петтигрю задумчиво покрутил ус.

– Вдове Инглиша? Лет двадцать семь – двадцать восемь, я бы сказал.

– Я бы тоже так сказал, – кивнул Гэвин. – Молодая еще. Да и хорошенькая – ты согласен с этим, Сайлас?

– Не просто хорошенькая. – Петтигрю спешил согласиться со всем, что скажет Гэвин. – Я бы сказал, красивая.

– Красивая, говоришь? Ты и вправду так думаешь? Может, так оно и есть…

Он следил за ней, пока она не исчезла из виду, и глаза его восхищенно сузились.

К приходу зимы Сэм Харди и еще несколько молодых людей собрались вместе и построили небольшую хижину для миссис Инглиш и ее сына. Гэвин обычно стоял поблизости и смотрел, как идет работа. Строить они умели, и отличной сосны хватало, но они работали наспех, потому что у них хватало и других дел. Время от времени их жены приходили поглядеть, как они работают, а заодно – как они вертятся вокруг миссис Инглиш.

Женщины тоже ощущали в ней что-то необычное, и их настороженная бдительность не ускользнула от внимания Гэвина.

Однажды, когда он наблюдал, как они вывершивают трубу, мальчик, Лестер, остановился в нескольких футах от него. Это был маленький мальчик с мягким подбородком, черными волосами и нежными карими глазами, как у матери. Он стоял, выгнув спину, не решаясь посмотреть Гэвину в глаза, но все равно пристально глядя на него. Он осмотрел его грудь, потом револьвер, потом опустил глаза к сапогам. Гэвин был одет в аккуратно вычищенный пиджак, потертые джинсы, а на ногах у него были новые сапоги ручной работы из мягкой кожи, которые он купил в Таосе. Свой «Кольт» он теперь носил в кожаной кобуре, привязанной внизу ремешком к ноге. Большие пальцы у него на руках были расплющены, но ногти чистые. Он уже больше не рылся в земле в поисках золота.

Мальчик медленно наклонился, поднял с земли небольшой камешек и бросил в Гэвина. Бросил он не слишком сильно, и Гэвин, почувствовав удар в ногу, не вздрогнул. Его светлые глаза даже не моргнули. Он только улыбнулся мальчику и ждал, что будет дальше. Лестер поднял второй камень, чуть побольше, и отвел руку назад. Теперь он глядел Гэвину в глаза. Они были голубые, яркие и пустые – в них не отражалось никакого чувства. Губы его улыбались, и он ждал, пока мальчик бросит камень.

– Ну, конечно, сынок, – сказал он. – Давай, вперед! Бросай. Покажи, что у тебя на душе.

Мальчик выронил камень и убежал в хижину. Сердце у него колотилось, а глаза наполнились слезами. Он зарылся лицом в мягкие юбки матери.

В тот же день попозже миссис Инглиш вызвала Гэвина из его хижины второй раз в своей жизни. На ней было красивое ситцевое платье, шляпка-капор, в руке она держала кожаные перчатки. Когда она заговорила, голос ее звучал низко и хрипловато.

– Я хочу извиниться перед вами, мистер Рой, за своего сына, Лестера. Он не понимает. Он вбил себе в голову, что это вы убили его отца, но не смог понять причины. Но он хороший мальчик…

Гэвин кивнул головой. Вытер ладони о штанины на бедрах.

– Я понимаю. Очень любезно было с вашей стороны, что вы пришли, мэм. Вам необязательно было делать это. Я ведь все понял. Я знаю, что он славный парень.

– Да. Он хочет заботиться обо мне. Но он вам больше не причинит вреда, разве что еще раз бросит камешек.

– Нет, конечно, не причинит. – Он неуверенно помолчал. Она как будто не собиралась уходить, а день клонился к вечеру. – Не зайдете ли вы ко мне, мэм? У меня кофе на огне, если не возражаете выпить чашечку.

– Хорошо. Только на минутку.

Войдя в хижину, она сняла свой капор, и он увидел, как у нее уложены волосы – как будто несколькими языками пламени, светящимися в сгущающихся сумерках.

Он разлил кофе – рука была как всегда тверда – и предложил ей чашку.

– Славный дом они для вас построили, мэм, – сказал он чуть погодя.

– Да, это будет хороший дом.

– Немножко маловат, да и бревна они могли бы взять потолще, – отметил он.

Она огляделась вокруг, оценила единственную комнату его хижины и улыбнулась.

– У вас у самого здесь не так много места – для человека, владеющего пятьюдесятью головами скота.

– Я буду строиться весной, – быстро сказал он. – Собираюсь продать этот скот и начать строить большой дом. Другого такого во всей долине не будет. Для начала несколько комнат, но больших комнат, хороших комнат… А потом, попозже, я смогу добавить еще несколько. Я тут прожил три зимы, и мне хватало – для одного человека. Я могу даже зимой уехать на время в Таос, а тут оставлю человека, чтоб следил за моим стадом…

Они поговорили еще немного, а потом она заметила, что уже темно и ей пора идти.

– Я вас провожу, – предложил он.

– Очень любезно с вашей стороны, но моему мальчику это не понравится. Он чувствительный и такой… надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. Я бы предпочла, чтобы вы не рассказывали, что я сюда приходила.

– Хорошо. – Он улыбнулся снисходительно и довольно, как будто между ними возник какой-то заговор.

Позже, уже зимой, когда мяса стало мало, он отправился в горы и убил молодого белохвостого оленя. Часть оленины он принес ей. И шкуру, на случай, если она захочет сделать перчатки, мокасины или что там ей понравится. Она приняла подарок.

Через несколько дней она пришла к нему в хижину. Он выделывал часть шкуры другого оленя. Был вечер, уже стемнело, и на дворе было холодно. Он сидел перед камином, от дров, горящих на решетке, шло тепло.

– А зимой в этих краях холодно, – сказала она, спокойно глядя ему в глаза.

– Я знаю.

Он провел рукой по ее волосам, и она удивилась, какой он нежный.

– В чем же причина, а? Что он за человек был – что с ним не так было?

– Свинья он был. Он не мог понять, чего мне хочется. Мы с ним никогда не были счастливы. Может, это и грех так говорить, но я рада, что он умер.

Гэвин обдумывал ее слова. Он продолжал в молчании гладить ее волосы. Наконец он сказал:

– Возможно, я сумел бы понять.

– Я хочу сказать вам кое-что. Вы отличаетесь от всех других мужчин здесь. Другие, вроде Сэма – они добрые, но слабые. Слишком слабые. А вы настолько отличаетесь, что это меня иногда пугает. Но, может быть, именно потому, что вы совсем другой, вы сумеете понять…

– В чем я другой?

– Есть у вас что-то внутри – что-то вроде камня. И все же вы куда больше мужчина, чем они.

– Да, – мягко сказал он, не пытаясь унять бешеные удары сердца…

…В феврале он уехал на месяц в Таос. Там он играл в казино и за первые два вечера выиграл в фараон пятьсот долларов. Остальное время он пил и путался со шлюхами. Когда он возвратился в долину, Дороти Инглиш ждала его. Она пришла к нему в хижину вечером, в тот же день, когда он вернулся, и сказала, что беременна.

– Давно? – спросил он.

– Примерно три месяца.

– Ты уверена?

– Да, уверена.

– И ты уверена, что это от меня?

Она взглянула ему в глаза и утвердительно кивнула.

– Ну что ж, – нахмурился он, – надо это обдумать. Я приду утром, взгляну на скот, и мы тогда это обговорим.

Утром он выехал на молодом пегом коньке, которого купил в Таосе, и, когда он оказался в сорока ярдах от хижины Дороти Инглиш, она высунула старое ружье для охоты на бизонов через узкое окошко, прицелилась ему в сердце, задержала дыхание и нажала на спусковой крючок. Пуля ударила в кость на левом плече, он упал на спину коню, вытянулся, пришпорил его и быстро погнал за хижину, а потом обратно вдоль главной улицы к своему дому, и капли крови отметили его след на чистом пушистом снегу.

Он отсиживался в хижине неделю. С ним там была старуха-индианка из племени навахо – она готовила ему еду. Двое мексиканцев пасли его стадо, каждый вечер один из них приезжал и докладывал ему о состоянии скота. Гэвин пристально глядел на него холодными голубыми глазами и был уверен, абсолютно уверен, что они говорят чистую правду.

Когда он окреп и мог уже опустить руку и прижать ее к боку, он оседлал пегаша и поехал в город. Сначала заехал к Петтигрю – выпить и проверить счета. Он был доволен – ни один человек в поселке не отважился бы надуть его.

В полдень Дороти Инглиш вышла в город вместе с сыном. Гэвин остановился посреди улицы и задержал ее, помахав рукой. Он быстро заглянул ей в глаза – она не отвела взгляда – потом уставился долгим взглядом на ее живот под складками плаща. Больше нюхом, чем зрением, он определил, что там есть жизнь.

– Погуляй, мальчик. Мы с твоей матерью хотим поговорить.

Лестер поднял глаза на Дороти, но, прежде чем он успел возразить, она кивнула.

– Я так полагаю, что это мой, – сказал Гэвин, когда мальчик ушел. – Я видел, как Сэм Харди увивался вокруг тебя, когда строил тебе дом, и я хотел знать наверняка. Я так полагаю, что это мой ребенок, потому что иначе ты бы не сделала то, что сделала. А если он – мой, так он будет носить мое имя. Ты думаешь, это мальчик?

Она пристально смотрела на него. Губы его были напряжены, но говорил он спокойно – только ощущалось какое-то подспудное чувство, скрытая пружина желания. Его глаза – их голубизна была сейчас такая светлая, что они почти сравнялись цветом со снегом – почти не мигали. Она ненавидела его, она ненавидела его уже три месяца… но внезапно ненависть покинула ее. Она стояла в утреннем холоде и ощущала дуновение ветра на щеках и твердость земли под ногами, но не чувствовала ничего – как будто он обокрал ее, похитил все чувства. Он был не такой, как все другие мужчины, а она не смогла обуздать себя – и исчерпала источник его потаенной нежности. В течение недели она приходила к нему каждую ночь. Но она не нашла в нем нежности – она нашла грубость и мрак куда похуже всего, что когда-нибудь проявлял по отношению к ней Джек Инглиш.

– Ты не ответила мне, – сказал он.

– Как я могу ответить на такое? – гневно спросила она.

– Разве женщины не могут сказать заранее?

Она снова посмотрела на него. Теперь в его худощавом лице появилась какая-то наивность. Она ощущала, как его скрытое желание переходит к ней.

– Может быть, – ответила она. – Может быть, я и могу сказать заранее. Я думаю, это мальчик. Да, я думаю, что у тебя будет сын.

Он улыбнулся и отступил на шаг в снег, чтобы дать ей пройти. А потом вернулся к себе в хижину и начал набрасывать план дома, который он начнет строить весной, когда река вскроется и снег в прерии растает.

Они поженились в апреле, а в июле она родила сына. Она дала ему имя Клейтон, в честь своего отца. Гэвин пил всю ночь в городе, и еще несколько ночей потом, раздавая сигары всем мужчинам. Он не видел, как она рыдала и проклинала новорожденного, который жадно сосал ее грудь, не слышал, как она стонала, потому что ей не хватало мужества сдавить ему шейку и прекратить эти слабые крики – а ей так хотелось сделать это, пока она не поняла, как он нуждается в ней, какой он мягкий и розовый, как непохож он на человека, которого судьба сделала его отцом.

Глава седьмая

Гэвин закончил свой дом к началу августа. Это был первый дом в долине, построенный не из дерева. Он построил его на мексиканский лад из адобы – белого кирпича воздушной сушки, комнаты выложил невысокими, с низкими потолками, а между кирпичами заботливо проложил слоями сосновую кору и хвою – в качестве изоляции от зимних холодов. Дом был спланирован в виде прямоугольника с внутренним двориком – патио, а патио располагалось вокруг высокого, покрытого густой листвой иудиного дерева [3]3
  Другое название – багряник стручковый.


[Закрыть]. Когда он брался за какое-нибудь дело, то делал его хорошо и неторопливо. Полы он покрыл овечьими, рысьими, оленьими шкурами. Была даже одна шкура молодого бурого медведя, которого он застрелил в марте, когда только начал таять снег. Это был красивый дом, построенный с выдумкой и заботой о будущем. Летом Гэвин поехал на две недели в Таос и вернулся с полным фургоном красивой мебели – там были зеркала, и восточные кресла с жесткой спинкой, и красные плюшевые подушки, и большой стол из пеканового дерева для столовой. Он купил и картины – написанные маслом копии Рембрандта и Рубенса, и вставил их в рамки из резного дерева, выкрашенные в ослепительный золотой цвет.

В тот год обстановка на рынке благоприятствовала торговле мясом, и он продал свой скот армейскому посту в Санта-Фе. Поселенцы усердно обрабатывали землю, урожаи были хорошие, и после окончания жатвы он методически объехал всех по кругу и собрал свою положенную долю в виде арендной платы – поселенцы обращали урожай в наличность в Таосе, Санта-Фе и Альбукерке. Каждую неделю он заходил в магазин к Сайласу Петтигрю, проводил в одиночестве десять минут в задней комнате, изучая учетные книги, а потом, удовлетворенный, забирал свой процент. Иногда он выпивал с Петтигрю, и они обговаривали вдвоем дела в долине. Он сумел понять, что Петтигрю – человек честолюбивый, и сделал его своим доверенным лицом – до определенной степени. Петтигрю пресмыкался перед ним. Гэвин понимал, почему, принимал это как должное, был осторожен и использовал Петтигрю как хотел.

Он начал воспринимать себя как человека удачливого, и тогда впервые начал мечтать о будущем. Все дальше и дальше увлекали его эти мечты – так человека тянет, несмотря на опасность, склоняться над пропастью. А он был нетерпелив…

В начале октября с гор спустился седой беззубый золотоискатель и побрел вдоль главной улицы городка, пока не наткнулся на заведение Петтигрю. Это был скорее универсальный магазин, чем бар, но Сайлас к тому времени начал уже гнать у себя во дворе ржаное виски и продавать его по десять центов за порцию, наличными. После шести-семи глотков этого пойла старик разговорился. Было ему лет шестьдесят. Тощий, ссохшийся, с лицом морщинистым, как у старухи-апачки. Только глаза у него блестели, как у мальчишки, узнавшего какой-то секрет. Да-а, там, в Сангре, есть серебро, говорил он, и он нашел его. Люди могут годами строить из себя идиотов, без толку пытаясь намыть в реке золотого песка – а вон там наверху (он мотнул головой в неопределенном направлении) каждый день глядит на них с темных горных склонов целое состояние!

В магазине было несколько человек, они собрались у стойки, чтобы послушать его. Серебро, вы говорите?

Старик ухмыльнулся, показав беззубый провал рта. Ярко-красные десны светились как уголья в тех местах, где когда-то были зубы.

– Да, серебро, вот что я сказал! И ни один человек, кроме меня, не знает, где оно. Я нашел его – и я могу найти его снова.

– Нету там серебра, – сказал кто-то из присутствующих, уверенно покачав головой. – Я там тоже бывал, наверху. Где вы нашли серебро?

Ухмылка старика стала еще шире, глаза алчно вспыхнули.

– Так я тебе и сказал, дружок! Сперва я отправлюсь в Санта-Фе и оформлю заявку, если ты не возражаешь!

Петтигрю рассмеялся, и человек, который спрашивал, где старик нашел серебро, Джо Первис, рассмеялся тоже.

– Давай-давай, смейся, – захихикал старик. – Может, в один прекрасный день я всю вашу компанию найму в погонщики мулов!

– Выпей еще, старина, – приветливо сказал Сэм Харди.

– Спасибо, сынок.

Старик выпил, а потом с лица его исчезло веселье, и он втянул губы внутрь рта. И обратился к Сэму:

– У меня затруднение вышло, сынок. Моего старого мула укусила гремучка, там, наверху, в горах, он и подох на месте. Никчемный старый мул, он и так готов был копыта отбросить, стоило на него прикрикнуть покрепче. А теперь у меня ни мула нет ни лошади. Как бы ты посмотрел, сынок, чтобы продать мне лошадку – в кредит, я хочу сказать – чтоб я мог съездить в Санта-Фе и оформить эту самую заявку?

Тут все покатились от хохота – и Сэм, и Джо, и Сайлас, и Фрэнк Уэтмор. Старик нахмурился.

– Давай, старина, еще выпей, – сказал Сэм, чуть успокоившись, – Такова жизнь – у тебя целое состояние в серебре, а наличных не наскребется даже за лошадь заплатить…

Он хлопнул Джо Первиса по спине и вышел из магазина, все еще посмеиваясь. Его шпоры звякали по сосновому настилу.

Гэвин узнал об этой истории в тот же вечер, как он неизменно узнавал обо всем. Около десяти часов он зашел к Сайласу выпить.

– Ну, я тогда и говорю этому старикашке, мол, может, есть у него кусочек этого серебра, чтоб нам показать, – рассказывал Сайлас – А он только поглядел на меня через стойку так это хитро и говорит: «Ха! Ты что думаешь, я ненормальный, что ли?» Я тебе говорю, Гэвин, я чуть не лопнул со смеху!

– Где он сейчас? – поинтересовался Гэвин.

– Спит в сарае за магазином. У меня совести не хватило ему отказать.

– Как он расплачивался за выпивку?

– Пару стаканчиков ему поставил Сэм Харди, а за остальное он платил наличными.

– Сказал он, как его зовут?

– Знаешь, Гэвин, это забавно – но не сказал. Ничего не могу сказать о нем, разве что говорил он не так, как в этих краях говорят. Старатели – они все локо [4]4
  исп. – сумасшедший, безумный.


[Закрыть], Гэвин. Я вспоминаю, как-то еще там, в Индиане, завился один такой откуда-то с гор и принялся толковать всем подряд, что он – генерал Джордж Вашингтон, и что он вернулся, чтобы спасти Союз [5]5
  Союз северных штатов перед гражданской войной в Америке и во время нее.


[Закрыть]. Он говорил…

– Пойду-ка я туда и взгляну на него, – перебил его Гэвин.

Он нашел старика под навесом за магазином. Тот крепко спал, свернувшись клубком в соломе. В темноте пальцы Гэвина быстро скользнули в узелок, который старик положил под голову вместо подушки, и нащупали там кусок твердого зазубренного камня. Старик заворчал сквозь сон и перевернулся. Гэвин поднял его. Тот раскричался, что его разбудили.

– Успокойся, старик. Я вовсе не собираюсь выгонять тебя отсюда. Просто хотел сам услышать, что ты рассказывал ребятам.

Старатель с отвращением скривился и снова шлепнулся в солому.

– Противно во рту, – пробормотал он.

Гэвин исчез, вернулся с початой бутылкой виски и вручил ее старику. Старатель понюхал горлышко, потом задрал бутылку повыше и выпил. Немного виски пролилось ему на рубашку. Губы у него стали влажные и блестели в свете лампы.

– Так ты, значит, нашел серебро, а? И ты не хочешь показать его и рассказать, где нашел?

– Т-точно…

Гэвин посмотрел в глаза старику.

– Я тебе верю. Если б ты врал, так у тебя был бы с собой обломок ничего не стоящего камня, и ты б его совал всем под нос. Я думаю, что смогу дать тебе на время лошадь.

Сон исчез из глаз старика.

– За сколько? – резко спросил он.

– За пять процентов от твоей заявки.

– Пять процентов от моей… – Старик начал смеяться – и Гэвин тоже. – Пять процентов от незастолбленной серебряной жилы за лошадь, чтобы поехать в регистрационное бюро!.. Как вас зовут, мистер?

– Гэвин Рой.

– Вы парень толковый, мистер Рой. Потолковее, чем эти ослы там, в салуне… – он ткнул большим пальцем в сторону магазина. – И ваша манера делать дела мне тоже по вкусу. Вы смотрите человеку в глаза и выкладываете, что у вас на уме. Ну так я тоже не стану с вами торговаться, не-ет…

Гэвин скова засмеялся:

– Так вы согласны?

Они пожали друг другу руки. На следующее утро в семь часов Гэвин появился у магазина Петтигрю, ведя в поводу гнедого коня, когда-то принадлежавшего Джеку Инглишу. Он привез старика к себе в дом, стоящим на окраине городка, и велел Дороти покормить их. Она подала оладьи, яичницу и целый кофейник черного кофе. Старик ел так, будто давно голодал.

– Последнее время апачи начали спускаться с гор, – сказал Гэвин, показав рукой на запад. – Может, мне вас проводить немного?

– Как захотите, мистер Рой, – бодро сказал старик.

Они выехали из городка вместе – бородатый старатель на гнедом, Гэвин – на своем пегаше, и направились вдоль долины к проходу, который вел на равнину, а потом вверх по реке к Санта-Фе, в семидесяти милях отсюда. Они трусили рысцой бок о бок, пока не скрылись из виду далеко за городом в знойном мареве, опустившемся на долину между двумя хребтами.

Гэвин вернулся через неделю, один, верхом на пегом коне. В этот вечер он угощал выпивкой в заведении у Петтигрю всех подряд, и никто не отказывался.

– Я воспользовался случаем и перекупил заявку у этого старого чудака. Не знаю, что там наверху, в горах, но думаю, такой старик должен узнать серебро, когда увидит его. Я ему заплатил три сотни наличными сразу и еще три сотни он получит, когда приедет на Новый Год.

Он вытащил из кармана аккуратно сложенный лист бумаги и развернул его на стойке всем на обозрение. Рассказывая, он не обращался прямо к кому-то конкретному, а поворачивал голову то к одному, то к другому. Время от времени он похлопывал Петтигрю по плечу, и Сайлас улыбался в ответ на слова Гэвина – что бы он ни говорил. Этот лист бумаги был законной заявкой, оформленной в Санта-Фе, в Регистрационном Бюро Соединенных Штатов. Из другого кармана он вытащил сложенный листок разлинеенной бумаги из тетрадки, на которой корявым почерком, вроде детского, было написано:

Все права на серебро, которое я нашел в горах Сангре-де-Кристо, территория Нью-Мексико, я передаю настоящим Гэвину Рою из Дьябло за сумму в шестьсот долларов. Подписал собственноручно и без принуждения

Франкли Фарадей

– Старый ворон запрятал денежки в седельные сумки и помчался в Канзас-Сити, – Гэвин быстро улыбнулся окружающим. – Говорил он только об одном – как он весь город вверх дном перевернет – там, на востоке, этот самый Канзас-Сити. Женщины – вот он о чем толковал! Ну, что ж, – он сделал паузу, – такой человек, который полжизни провел в горах, копая землю и нюхая свой собственный пот… я так думаю, здорово изголодался по женщинам. – Он покачал головой и подождал, пока Петтигрю кивнет. – Хотя не знаю, почему он выбрал Канзас-Сити. Будь я в его возрасте да с такими деньгами в кармане, я бы отправился в Нью-Йорк и погулял бы там вволю. Это уж точно.

Окружающие согласились, что в Нью-Йорке человек может разгуляться куда похлеще, чем в Канзас-Сити.

– А почем вы знаете, что он вас не обжулил? – спросил Джо Первис. – Три сотни долларов – это до черта денег, чтобы уплатить их за заявку, которую ты в глаза не видел. Вы страшно рискнули, Гэвин.