Текст книги "Барышня Дакс"

II

– Сделка, – прошептала барышня Дакс, оставшись одна в своей комнате. – Сделка… Мое замужество – сделка.

Через окно проникал в комнату белесоватый октябрьский свет. От резкого северного ветра дрожали стекла.

– Сделка, – повторила в задумчивости барышня Дакс, сидя на диванчике.

– Замужество госпожи Терриан тоже было сделкой. Барышня Дакс встала и два раза медленно обошла комнату. Потом она остановилась подле кровати. На этой кровати, которая часто служила приютом для тысячи разных предметов, лежал альбом для открыток.

Барышня Дакс, как полагается, собирала открытки. Альбом был толстый и заполнен на три четверти. Пейзажи, костюмы и так называемые художественные открытки были перемешаны с изображениями красивых дам, раскрашенных бледными красками, и большим количеством тех жанровых сценок, которыми увешаны стены газетных киосков и на которых имеются стихотворные надписи чрезвычайно чувствительного свойства. Барышня Дакс предпочитала эту последнюю категорию.

Альбом был раскрыт на последней странице. На ней помещалось около десятка новых открыток. Это были простые фотогравюры, виды Ниццы, Монте-Карло и Монако. Барышня Дакс со вздохом пересмотрела одну за другой. Залитые солнцем края в этой сумрачной осенней комнате вызывали некоторую грусть. Барышня Дакс довольно долго с грустью думала об этом контрасте. Потом она внезапно тряхнула головой, достала последнюю открытку и приблизилась к окну, чтоб перечесть те чрезвычайно банальные строки, которые были наскоро нацарапаны подле адреса:

Помните вы Сен-Серг?

Привет.

Ничего больше. Тем не менее барышня Дакс несколько раз повторила, закрыв глаза и прижавшись лбом к оконному стеклу:

– «Помните вы Сен-Серг?»

«Привет».

Открытка была от Бертрана Фужера.

Бертран Фужер уже две недели находился в Монте-Карло. Он покинул Сен-Серг тихонько, через день после пикника и грозы. Барышня Дакс, выйдя из дома на заре, совершенно случайно встретила его едущим в маленьком лионском дилижансе по дороге, зигзагами спускавшейся к озеру.

Заметив барышню Дакс, Фужер, без сомнения не слишком желавший, чтоб его увидели, сначала закусил губы. Но спустя мгновение он выскочил и стал прощаться, держа шляпу в руках.

Да, он уезжал. Пророчество госпожи Терриан, что тоска по цивилизации заставит его внезапно уехать из Швейцарии, было вполне правильным. Тоска охватила его вчера вечером. У него оставался еще месяц отпуска; вероятно, он проведет его в Монте-Карло.

– Один? – спросила барышня Дакс немного хриплым голосом, не отрывая глаз от одного из камешков, лежавших на дороге.

– Возможно. Не знаю еще.

Он колебался, бросая на нее сверху быстрые любопытные взгляды. Постепенно губы его сжались, как будто сдерживая улыбку. И наконец, решившись:

– Нет, не один!

Кармен де Ретц должна была последовать за ним через два дня – кратчайший срок, чтоб соблюсти приличия. Ради госпожи Терриан – из уважения к ее гостеприимству – не следовало слишком походить на двух уток, которые проглотили приманку с одной и той же ниткой. Но это только вопрос приличия.

– Главное, не подумайте чего-либо особенного. Попросту бедняжке Кармен в настоящую минуту достаточно успели надоесть ее «Дочери Лота». Она хочет дать себе месяц отдыха, а я попросту предложил ей быть ее компаньоном.

Барышня Дакс, которая превратилась в статую, сначала Страшно покраснела, а потом сделалась очень бледна.

– И кроме того, – обрезал вдруг Фужер, – я буду вести себя неприлично, но я не в состоянии обманывать вас. К тому же я все равно запутался бы в конце концов. Да, вы отгадали. Кармен и я… Вот! Что делать, так было суждено! И мы проведем там наш медовый месяц!

– Вы поженитесь? – пролепетала барышня Дакс, стараясь улыбнуться.

– Да нет же! Что вы! Разве такая женщина, как Кармен де Ретц, может выйти замуж? Каприз, вот и все… Немного лазоревого моря, немного trente et quarante,[18]18
  «Тридцать-сорок», азартная игра (франц.).


[Закрыть] время от времени поцелуй. Я знаю! Я буду посылать вам открытки. Тайком от Кармен, разумеется…

На этот раз слабая краска вернулась на щеки барышни Дакс.

– Вы ведь знаете, мама читает все мои письма.

– Но вы не знаете, до какой степени благопристойным я умею быть, когда пишу скромным девицам!.. И кроме того, существует почта до востребования.

– О!

– Небольшое послание, скромно адресованное на имя мадемуазель XYZ.

– Прошу вас, замолчите!

Он замолчал и засмеялся. Потом, сделавшись вдруг серьезным:

– Теперь прощайте, маленькая девочка! – И он с любопытством посмотрел на левый висок барышни Дакс, на тот висок, которого он когда-то коснулся губами. Он смотрел до тех пор, пока барышня Дакс не сделалась цвета пурпура.

– Алиса! – крикнула через дверь госпожа Дакс. – Готова ты? Пора идти в лицей за Бернаром.

Барышня Дакс бесшумно закрыла свой альбом. Дверь уже отворялась под резким толчком.

– Будто ты не можешь отвечать, когда тебя спрашивает твоя мать?

Госпожа Дакс пыхтела в ожидании привычного ответа. Но ответа не последовало. Барышня Дакс молча прикалывала перед зеркальным шкафом свою шляпу. Втайне разочарованная, госпожа Дакс заворчала:

– Ты вечно одета, как чучело какое-нибудь.

Со времени возвращения из Сен-Серга барышня Дакс боязливо отваживалась допускать кое-какие вольности в своем туалете, который прежде был скромен превыше всякой меры. Сказать правду, эти попытки не всегда увенчивались настоящим успехом. К тому же госпожа Дакс вряд ли смогла бы оценить их с точки зрения настоящего вкуса. Но она критиковала самое намерение.

– Чудесная у тебя шляпа! Модистка глупейшим образом поместила фиалки. Но ты смыслишь больше ее, и ты приткнула их с нижней стороны, отогнув притом поля. Очень красиво. Не правда ли? Как будто голова перекошена.

Несколько взволнованная барышня Дакс неожиданно осмелела:

– Господин Баррье будет у нас обедать сегодня вечером?

Госпожа Дакс, которую внезапно прервали, отвечала неуверенно:

– Будет ли он обедать? Не знаю, право. Он сговорится с твоим отцом, как всегда.

– Мне бы хотелось, – осмелилась пролепетать барышня Дакс, – мне бы хотелось знать…

– Знать, что?..

– Знать, невеста ли я еще, или это расстроилось. Госпожа Дакс задохнулась от изумления и даже рот раскрыла:

– Как… что? Невеста ли ты еще? Силы небесные! Куда это ты суешь нос?

Госпожа Дакс не совсем ошибалась, заметив однажды в минуту просветления, что воздух Сен-Серга был вреден для ее дочери: два месяца тому назад барышня Дакс ни за что не отважилась бы твердо возразить, как она сделала это теперь:

– Я сую нос в то, что касается моего замужества, моего собственного замужества.

Госпожа Дакс не верила своим ушам. Но подобная дерзость со стороны девочки, которая четыре года тому назад еще носила короткую юбку, несомненно, требовала немедленной отповеди. Госпожа Дакс не отступила от исполнения своего материнского долга.

– Дочь моя! – начала она с неизменного вступления; потом последовали разные звучные эпитеты. – С каких это пор барышни из приличных семей перестали полагаться на своих родителей в выборе мужа? У твоего отца с господином Баррье был деловой спор. Такие вещи происходят ежедневно. Это их дело, а не твое. Достаточно неприлично уже то, что ты знаешь подобные вещи, и этого ни в коем случае не случилось бы, если бы ты вчера послушалась меня и продолжала бы играть свою польку вместо того, чтобы подслушивать через дверь. Во всяком случае – ты невеста и останешься невестой до тех пор, пока отец и мать не скажут тебе о противном. Если в конце концов это случится, так потому лишь, что мы признали, что господин Баррье гнался только за твоим приданым. В таком случае тебе останется только радоваться, что ты избавилась от подобного человека.

Опустив голову и насупив брови, барышня Дакс выслушала до конца. На лбу ее лежала глубокая складка. Когда госпожа Дакс кончила, настало время идти за Бернаром к лицею. Барышня Дакс, в сопровождении горничной-савоярки, отправилась немного нервной походкой.

– Кстати, – спросил Бернар с нескрываемой насмешкой, – какие у тебя новости о докторе Баррье?

Они возвращались по Ронской набережной. Барышня Дакс настояла на своем и на этот раз наотрез отказалась идти по улице Республики.

– Оттого что со вчерашнего дня ты должна сидеть как на угольях!.. Выйдешь замуж – не выйдешь замуж? Впору играть в орлянку. Если б я был на твоем месте, знаешь ли? Я заговорил бы об этом с папой или с мамой.

– Сделано, – коротко отвечала барышня Дакс.

– Вот как?

– Да, я говорила с мамой.

– Черт возьми! Вот не ожидал от тебя! Нет! Со времени пребывания в Сен-Серге ты так изменилась, моя дорогая, что тебя не узнать! Так, значит, ты говорила с мамой. И что же она тебе ответила?

– Ничего, разумеется.

– В таком случае, – рассудительно заметил он, – не стоило и заговаривать с ней.

Он посмотрел на сестру, которая шла быстрыми шагами, с остановившимся взглядом, сжав губы. Его охватила жалость – чувство редкое в маленькой, сухой душонке.

– Бедная девочка! – внезапно сказал он. – Ты никогда не умела взяться за дело так, чтоб устроить себе спокойную жизнь у нас дома. Но если ты воображаешь, что добьешься этого, разыгрывая независимость, – ты попадешь пальцем в небо! – Он усмехнулся: – Нельзя сказать, чтоб папа с мамой часто соглашались. Однако они замечательно единодушны, когда дело доходит до тебя. И их двое, дорогая моя, а ты одна.

– Знаю! – резко сказала барышня Дакс.

И, внезапно охваченная тоской, она подумала:

«Это правда! Я одна, совершенно одна!»

III

Господин Баррье не явился к обеду на улицу Ноай ни в тот день, ни на следующий. Но на третий день господин Дакс привел его к завтраку, вопреки обычаям и привычкам. Они вошли под руку: все устроилось.

Они «поделили разницу»: господин Баррье почел себя удовлетворенным, получая двести тысяч франков наличными, а остальную сумму вкладывая в дело. Со своей стороны, господин Дакс согласился повысить процент до пяти с половиной.

Битый час, начиная с закусок и вплоть до десерта, они только об этом и говорили, разбирая внимательнейшим образом пункты этого мирного договора. Оба они чрезвычайно выставляли на вид взаимные уступки и новое, на этот раз окончательное, дружественное соглашение. В глубине души они уважали друг друга за то, что выдержали характер, и нисколько не сердились за резкие слова, которыми обменялись три дня тому назад.

За десертом господин Дакс, в то время как все чистили груши, внезапно выпалил новость, которую он держал в тайне, выпалил подобно снопу ракет: благосклонно и щедро он назначил срок свадьбы:

– К чему тянуть, раз мы согласны по всем статьям. Пятнадцатое ноября приходится на среду. Это очень удобный день!

– Пусть будет пятнадцатое ноября, – согласился доктор Баррье. И сейчас же вслед за тем, озабоченный, как бы не отстать в проявлении великодушия: – Таким образом, нам больше ничто не мешает совершить всем вместе маленькую прогулку. До наступления бурной погоды я хотел бы показать вам мою холостую дачку в Экюлли. В погребе там у меня есть несколько бутылок доброго вина. Послушайте, давайте в это воскресенье! Выедем около одиннадцати, позавтракаем там, у меня, и возвратимся на Парковую улицу к обеду. Прогулка на свежем воздухе напомнит нашим дамам и Бернару этот чертов Сен-Серг, куда я никак не мог выбраться. Решено?

– Решено, – обещал господин Дакс.

Все складывали салфетки. Наступило небольшое молчание. Госпожа Дакс прикидывала в уме, хватит ли одного ландо для поездки в Экюлли. «Да, но при том условии, чтоб Бернар опять-таки сел на козлы!» Господин Баррье взглянул на часы: некая клиентка, прелестная блондинка, назначила ему свидание в четверть третьего в задней комнате одного из кафе в Беллькуре.

Барышня Дакс чрезвычайно внимательно разглядывала четыре хлебные крошки, которые оставались на скатерти.

IV

В своей выбеленной комнате аббат Бюир читал часослов.

Все было так же, как два месяца тому назад. Комната казалась такой же, и таким же казался аббат. Только дул октябрьский ветер; через плотно закрытые окна светило бледное солнце. И у барышни Дакс, которая внезапно вошла в дверь, вместо зонтика была муфта.

Аббат Бюир встретил свою духовную дочь, приветливо ворча:

– На этот раз с опозданием, девочка! Когда вы возвратились в город? Целая вечность прошла со времени вашей последней исповеди! О! Вот оно что! Каникулы, можно бегать по полям, забавляться, и забывают Бога.

Барышня Дакс, с серьезным видом и не говоря ни слова, села на единственный имевшийся в келье стул – на тот бедный стул, которым она пренебрегла некогда ради маленького аналоя, – ради аналоя, на котором так хорошо было по-ребячески сидеть, уперев колени в подбородок.

– Ну! – сказал священник. – Вот вы стали совсем серьезны. Куда же девалась прежняя моя козочка?

Козочка печально мотнула головой.

– Нет? – сказал изумленный аббат Бюир. – Не ладится что-нибудь?

Барышня Дакс колебалась несколько мгновений, потом выпалила сразу, без всякого предупреждения:

– Мое замужество не ладится, отец мой. Я хочу отказаться от него.

От изумления аббат Бюир подскочил в своем кресле. Четыре деревянные ножки без колесиков отчаянно заскрипели.

– Отказаться?

Аббат достал платок, вытер лоб, протер глаза. Барышня Дакс с решимостью глядела на его волнение, вызванное ею. Наконец духовник разразился:

– Вы хотите отказаться? Господи, спаси и помилуй! Что за новая причуда. Да пусть меня разразит гром небесный, если я понимаю хоть что-нибудь! Послушайте, есть от чего прийти в отчаяние: целых два года вы только и мечтаете о браке – я столько раз бранил вас за это! Превосходно! Вам нашли мужа, вы согласились – и ни с того ни с сего! Ничего не случилось, а вы: хочу отказаться! В чем дело? Да объясните же мне, ради самого неба!

Барышня Дакс объяснилась в четырех словах, коротких, как судебный приговор:

– Баррье меня не любит.

– Вот тебе и на! – воскликнул священник. У него в ушах еще звучали прежние фразы: «Меня не любят… Никто не любит меня…» Он подумал, что новая фраза была кровной сестрой прежних. Он раскрыл рот:

– Дитя мое, вы неразумны…

Но барышня Дакс внезапно подняла руку и оборвала проповедь.

– Господин Баррье не любит меня, отец мой! Он любит мое приданое. А я не хочу, я не хочу, чтоб на мне женились из-за моих денег.

И внезапно подстегнутая мыслью, которая уже шесть дней не переставала бить по самому больному месту ее самолюбия, она начала стремительно рассказывать все, быстро и вперемешку: первую ссору, торг, полуразрыв и конечную сделку, которая все устроила. Священник, мало смысливший в денежных делах, слушал с раскрытым ртом, не слишком хорошо понимая. Когда она умолкла, он подумал и решился неуверенно сказать:

– Но раз все устроилось?

– Все устроилось оттого, что ему дают двести тысяч франков! Но без этих двухсот тысяч франков он бы не постеснялся отвернуться от меня. И подумайте, отец мой, если мы разоримся когда-нибудь, если папины дела пойдут плохо, если он перестанет выплачивать ренту господину Баррье, все начнется сызнова! Я не нужна буду больше моему мужу, мой муж прогонит меня, как прогоняют прислугу! Нет, нет и нет! На это я не пойду!

Аббат Бюир вздохнул свободнее. Если дело шло только о таких пустяках!..

– Вы сумасшедшая маленькая девочка! Вы сами прекрасно знаете, что вашему мужу никогда и в голову не придет прогонять вас. Что господин Баррье проявил жадность, защищая свои интересы, это, возможно, и прискорбно. Но таков дух времени! Поскольку вы живете в нашей юдоли, Алиса, вы должны привыкнуть к тому, что чистую евангельскую мораль постоянно нарушают даже самые добропорядочные люди. Во всяком случае, когда вы будете женой господина Баррье, интересы его и ваши будут связаны нераздельно, и это является скорее гарантией для вас, что ваш жених оказался человеком стойким, который сумел противостоять даже вашему отцу и заставить его поступить так, как он того хотел.

Аргумент несколько обескуражил барышню Дакс – но только на одно мгновение.

– И кроме того, это не то! – внезапно заговорила она снова. – Это не то. Я не умею сказать, отец мой…

Она собралась с мыслями и внезапно разразилась:

– Он не любит меня. Он не полюбит меня. Я для него что-то вроде экономки, которую он берет, чтоб содержать в порядке его дом, чтоб принимать его гостей и носить красивые платья, за которые хвалить будут его! До остального ему нет никакого дела. Он вечно будет занят своими больными, своими деньгами, своим положением и ничем другим. Мне он предоставит жить подле него и не будет даже смотреть на меня: я не хочу, я не хочу!

Священник сурово выпрямился.

– Вот в чем грех! – сказал он. – Алиса, дьявол еще раз искушает вас. В ваших глазах светится внушенное им желание некоего языческого счастья. Вы почитаете возможной жизнь в холе и неге, жизнь в ласке и баловстве, жизнь, в течение которой ваш муж, позабыв свой христианский долг быть вашим опекуном и вести вас к спасению, только и будет думать о том, чтоб стоять на коленях у ваших ног. Так вот! Нет, такой жизни быть не может, оттого что такая жизнь запрещена Господом Богом.

В прежнее время Алиса Дакс, наверное, преклонила бы голову. Но времена переменились, переменились больше, быть может, чем она сама могла вообразить.

– Отец мой, – был дерзкий ответ, – отец мой, вполне ли вы уверены? Я видела людей, которые жили, сильно любя друг друга, которые жили только затем, чтоб любить друг друга. И я уверена, что эти люди не оскорбляли Господа Бога.

Внезапно разгневавшись, отец Бюир положил правую руку на свой часослов.

– Фарисеи казались белее снега, и все же Господь проклял их оттого, что их лицемерная белизна прикрывала мерзость порока. Те, которые не живут согласно закону Божьему, оскорбляют Его, и их так называемые земные добродетели только горсточка белой пыли. Царствие небесное не для них!

Барышня Дакс как бы во сне повторила про себя:

– Царствие небесное…

– И даже здесь, на земле, – продолжал авторитетно духовник, – нет счастья, ниже не от Господа. Все лживые радости, которые идут не от Него, отравлены грехом. Эти радости подобны плодам, слишком рано упавшим с дерева: они кажутся румяными и прелестными, но откройте их: их гложет отвратительный червь.

Он остановился и проницательно посмотрел на кающуюся.

– Вы видели? Вы плохо видели! Дьявол ослепил вас! И очаровав вас лживыми радостями, которыми он всегда оделяет своих клевретов, он скрыл от вас истинную радость послушания Господу. Господь повелел вам, дочь моя, быть доброй супругой, смиренной и внимательной, без гордыни и без пустых мечтаний. Послушайтесь, и вы будете счастливы, счастливы даже на этой земле, оттого что исполнение долга уже в самом себе несет награду.

Он говорил вещи, лишенные оригинальности, но он говорил их очень убедительно; и барышня Дакс, потрясенная этим голосом, который руководил ею в течение всей ее юности, начинала терять собственную волю.

– Земное счастье вы обретете в спокойствии вашего домашнего очага, в достойности вашей жизни, во всеобщем уважении. Или вы полагаете, что мало быть честной женщиной и видеть не только благоволение Господне, но и уважение людей? И ваш муж первым будет гордиться вашими добродетелями, будет относиться к вам с почтением и будет просить совета у вашей мудрости. Ваши дети внесут радость в ваш дом, и вы будете счастливы тем, что вы более нежны и более терпеливы к вашим детям, чем ваши родители были к вам. И, наконец, придет старость, и вы спокойно встретите ее, оттого что она не внесет слишком больших изменений в вашу христианскую и чистую жизнь. А когда ваш долг будет свершен, когда вы будете ветхи деньми и когда Господь призовет вас к себе, вам неведомы будут ни ужасные сожаления, ни страхи тех, которые жили по желанию плоти: но вы уснете радостно Божьим сном.

Побежденная барышня Дакс очень долго сидела неподвижно и молчала. Наконец она встала, все еще молча отправилась в угол за маленьким соломенным аналоем, подтащила его к духовнику и стала на колени.

– Хорошо! – сказал священник. – Теперь мы уничтожим эти плевелы. Начинайте! Говорите: «Confiteor…»[19]19
  «Confiteor…» – Я исповедуюсь… (лат.) – начало католической покаянной молитвы.


[Закрыть]

V

«Холостая дача» доктора Баррье оказалась славным домиком, стоящим в глубине довольно большого сада.

Лион – город суровый, и он не допускает, чтоб молодежь проказничала на людях. Городские предместья более скромны, и там удобнее куролесить. И доктор Баррье, который очень заботился о том, чтобы не шокировать добрые нравы, выбрал для своей холостой квартиры самый уединенный уголок прелестного селения Экюлли, любимого местопребывания лионской буржуазии в летние воскресенья.

Неоднократно домик давал приют веселым гостям и еще более веселым гостьям. Тем не менее ничто не говорило об этом скандальном прошлом, и столовая, обитая кретоном в цветочек, казалась предназначенной специально для приема невесты.

Завтрак был окончен. Положив локти на стол, господин Дакс смаковал старое бургундское, которое ему только что поднесли.

– Подарок больного, – заметил доктор не без фатовства.

– Вам, врачам, везет, – не преминула заметить госпожа Дакс.

Завтрак был как нельзя более дружественным. Стояла прекрасная погода. «Дурная пора», которой так боялись, еще не наступила. Октябрь походил на июнь, и летнее солнце, немного потускневшее от первых туманов, продолжало светить.

Барышня Дакс с самого утра старалась не казаться ни рассеянной, ни мрачной, ни задумчивой. И ей, без сомнения, это удавалось больше обычного, так что госпожа Дакс, все время державшаяся настороже, ни разу не нашла случая сделать ей замечание.

– Тесть, – предложил господин Баррье, – вы не осмотрели еще всего владения, и я вас от этого не освобождаю. Допивайте ваше вино и идемте! Я покажу вам весь дом и весь сад, и тогда вы скажете мне, удобно ли будет здесь мадемуазель Алисе в следующем году в жаркую пору.

Господин Дакс благосклонно посетил кухню и службы в первом этаже, три комнаты и пышную ванную во втором. Госпожа Дакс неумеренно восхваляла изящество обстановки, стиль модерн и вкус, с которым были подобраны картины, развешенные по стенам.

– Когда я купил дачу, – объяснил не без гордости доктор Баррье, – все это было оборудовано самым бессмысленным образом. Прежний владелец, фермер, сначала жил в своем доме, потом сдавал его, а жилец, настоящий маньяк, оставил все на месте: старые дубовые лари, квадратный стол, испорченные часы с кукушкой, хлебную квашню! Можно было вообразить, что находишься у крестьян. Вы, конечно, понимаете, что я навел надлежащий порядок и отправил весь старый хлам на аукцион. Нашлись дураки, которые дали за него хорошую цену!

Спустившись с лестницы, господин Дакс остановился в нерешительности на пороге двери в сад. Сад был огромным. Перед дверью находилась большая клумба с кустами роз, а дальше залитая солнцем лужайка крутым подъемом шла к группе серебристых тополей и лип, заграждавших горизонт.

– Вы накормили нас слишком сытным завтраком, Баррье. Меня вовсе не привлекает эта крутая дорога. Кроме того, и отсюда все хорошо видно. Что там, за этими деревьями?

– Ничего особенного: место для игры в шары и стена. Роща не велика.

– В таком случае и не стоит взбираться туда. Останемся здесь, в тени.

Барышня Дакс прошла вперед и смотрела на купу деревьев. Жених перехватил этот взгляд:

– Мадемуазель Алиса, если вам хочется… Ничего не мешает нам подняться туда вдвоем.

Госпоже Дакс предложение показалось неподходящим. Разумеется, ей не больше, чем ее мужу, хотелось взбираться на гору по солнцу, но позволить, чтоб ее дочь разгуливала вдвоем с молодым человеком, – нет! Она собиралась протестовать, но тут запротестовал господин Дакс:

– Баррье, Баррье! Вы еще не муж ей! Через месяц вы поведете ее гулять!

В ответ на это госпожа Дакс, которую муж опередил, ударилась в другую крайность:

– Силы небесные! Эти дети прекрасно могут пройтись по саду! Разве это дурно?

Господин Дакс недовольно щелкнул языком. Но вне всякого сомнения, он рассудил, что лучше держаться в этот день умиротворения и согласия. Поэтому он ограничился тем, что сухо сказал:

– В этом нет ничего дурного. И это не будет даже неприлично, если Бернар пойдет со своей сестрой.

– Бернар? – возразила насмешливо госпожа Дакс. – Бернар, на котором надета фуражка без козырька? Вы верно хотите, чтоб его хватил солнечный удар?

Доктор Баррье поторопился предупредить неизбежную ссору:

– Оставьте! Оставьте! Тесть! Не разыгрывайте злюку! Раз этого хочется мадемуазель Алисе, зачем отказывать ей в этом маленьком удовольствии? Здесь, у нас!

И он быстро продел под свой локоть руку девушки.

Они шли молча. Их овевал сухой теплый запах травы. Из-под их ног улетали белые с золотыми крапинками мотыльки.

Аллея, окаймленная коротко остриженными кустами, извивалась по откосу доверху, потом продолжалась среди деревьев под сводом ветвей. Липы густым покровом раскидывали ветви, а более высокие тополя пели под ветром разметавшимися вздрагивающими листьями. Прямоугольная прогалина служила местом для игры в шары. На одном краю ее стояла хижина, на другом – сельская скамья.

– Летом, – объяснил господин Баррье, – здесь бывает прохладно весь день. В будущем году вы будете приходить сюда после полудня с рукоделием и, когда я буду возвращаться вечером из Лиона, я буду приходить сюда, чтоб увидеть вас и поцеловать.

Они сели на скамью. Барышня Дакс в задумчивости чертила каблуком на песке кривую линию.

Странное чувство охватывало ее. В ее памяти носились смутные воспоминания, и одно из них внезапно стало очень четким. Не в первый раз была она так, среди больших деревьев и в тишине, с глазу на глаз с мужчиной. Кровь прихлынула к ее щекам.

Господин Габриэль Баррье замолчал. Таинственно заражаясь, он тоже вспоминал в эту минуту приключение, фоном которому послужила эта же прогалина. Да, это случилось именно здесь; два года тому назад хорошенькая Рита Поспеши, инженю театрика des Célestins, охваченная внезапно чрезвычайно неприличным желанием, захотела… Да, на этой самой скамье!

Господин Баррье в свой черед почувствовал, что краснеет. Кровь билась в его жилах. Он сбоку взглянул на невесту. Она сидела, опустив глаза, и капельки пота виднелись на ее смуглой коже.

К чему было зевать? Рука господина Баррье тихо обняла плечи девушки. Она вздрогнула, но сначала не стала сопротивляться.

Рука жениха завладела обеими бессильными руками, положенными одна на другую. И понемногу его губы приблизились к склоненному к земле лицу. Барышня Дакс ощутила прикосновение шелковистой бороды цвета золота. Совсем так же другие губы приближались, коснулись ее. Барышня Дакс вся дрожала. Ее висок помнил другую, прежнюю ласку. Повторится ли тот опасный и сладостный поцелуй, чудесный поцелуй, поцелуй ласковый и робкий, пылкий, как огонь, и холодный, как снег?

Она почувствовала поцелуй, но не в висок.

Отпустив плечи невесты, господин Баррье грубой рукой схватил вздрагивающий затылок, и, приблизив к себе ее пылающее лицо, он поцеловал ее животным похотливым поцелуем. Барышня Дакс почувствовала, как зубы коснулись ее зубов, как язык насильно искал ее язык.

Тогда испуганная, возмущенная, исполненная отвращения девственница изо всех сил оттолкнула распаленного мужчину и убежала.