Текст книги "История болезни. Чем глубже яма, тем ярче звезды"

История болезни
Чем глубже яма, тем ярче звезды
Коба

© Коба, 2023

ISBN 978-5-0050-0207-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I. Begin

Болезненное непоколебимое влечение явилось моим пороком на всю сознательную жизнь. Начиная с четырнадцати и по сей день. Мучительная жажда довлеет надо мной, отметая все прочь. Ни совесть, ни серьезные, крепкие принципы, ничто не могло устоять достаточно долго. Безмерная похоть, бросавшая меня в краску, сминала на своем пути все редуты, перешагивала через все окопы. Желание, возникавшее внутри меня, жгло, как сталелитейный завод, в груди и штанах. Это всегда было жутко душно и запредельно откровенно, жизнь зависимого человека. Нескончаемая вереница женщин как орудие безупречных пыток. Гильотина, возведенная на белых простынях…

Все это было большой ошибкой. С самого мальства тело, влекомое всеми сущими силами, вгоняло меня в дикий ступор. Окружающая действительность теряла свои глубокие жизненные краски каждый раз, когда мимо проносилась юбка, сарафан, нежное легкое платьице.

А сегодня я встречался с Дэрил после непродолжительной практики, мы выявили второй человеческий порок. Кто не практикует – тот любопытствует. Такая легкая форма разврата, не пятнающая собственные руки, губы и брюки. Пачкать губы, как мы справедливо заметили, лучше до занятий. В той части мира, где люди еще спят…

Утро следующего дня, пять часов тридцать минут, ноги дрожат, скорее в школу, в эту уютную раздевалку. За окном январь, сугробы нахальным образом подпирают двери и воруют забытую обувь. Где-то на окраине слышна снегоуборочная машина. А я упорно и самозабвенно, подобно Магеллану, прорубаю себе дорогу в школу. Забившись меж вороха курток, мы с Дэрил языками вяжем узлы, а сердцами по-заячьи стучим морзянку. Меня могли презирать, закладывать учителям, звонить родителям. Страсть, ставшая со мной одной крови, навечно запечатлелась в молодой голове. Прошло не так много времени, прежде чем я оскотинился в край. Не знаю, какой именно, но один из тумблеров в моей подкорке знатно хлопнул. Полагаю, дым от пожара в тот день заволок мне все глаза. От Дэрил я пошел испытывать судьбу к Тиффани, оценив ситуацию, я сделал обратную рокировку, да так, что подруги (коими они были) ахнули. Потом была Линн, Зои, Таша, Элизабет, Кэт. Не сказать о том, что всегда следовало после, было бы неправильно. Приблизительно каждая вторая женщина в моей жизни всегда была несвободна. И супротив этому факту каждая первая скрывала это. Я никогда их не винил и не подставлял. Всякая моя потасовка была в основном на интерес. В то время как дорогие злопыхатели сражались за честь и достоинство. Которое по итогу всегда опускалось еще ниже.

Улица являлась главной бойцовской ареной. К сожалению, за все время я не встретил ни одного достойного молодого человека. Стычка всегда показывала истинную суть человеческой души. Меня пытались зарезать, расцарапать, всегда была какая-то стыдливая паника в глазах. И жуткий неподдельный страх.

Было дело, под Новый год меня выдернул из толпы один служивый. Мы отошли за угол для интимной беседы о том нежном промежутке времени, что я провел с Зои.

– Какого хуя, Хэнк? Я звонил тебе, ты не признался, не извинился? – начал свои инсинуации Джон.

– Я тебе кто, друг или хороший знакомый? Чем обязан я тебе? – попытался парировать, потому как сказать правду о том, что его пассия давно уже ему не принадлежит и, возможно, никогда не принадлежала, я не собирался. Мы с ним тут, и решить вопрос надо здесь. Твердолобость не лечится. Если человек не понял, что Зои перед ним воротит нос, то не мне это ему объяснять.

– Ты знал, сученыш, ты все знал с самого начала, про меня знал, про нас знал. Че ты молчишь, сука?

– Стой, где стоял, гандон, я тебя предупреждаю.

– Да с хуя ли, что ты мне сделаешь, а? – Джон двинулся на меня, но я слово всегда держу. Резкий щелчок рассек воздух. Мякоть губ лопнула и, подобно подушкам безопасности, прилипла к двум передним зубам. Джон присел, глаза его обнажились. Удивление смешалось с агрессией, адреналин палил поджилки.

– Да ты, да ты охуел. Все, теперь точно кранты! Я размажу тебя!

Мы отдалились в темноту, на часах одиннадцать ночи, через час новый год. Джон, видимо, с рукопашным боем был на вы. Я после девяти лет секции толк знал. Каждый набег оппонента я встречал сочным шлепком по физиономии. В какой-то момент мне захотелось шоу, и я решил нарушить главное уличное правило и оформить бандероль увесистым берцем прямо в височную кость. Естественно, ночью в снегу задача была невыполнима. Поскользнувшись, я рухнул. И на долю секунды показалось, что на моей улице перевернулся грузовик с пиздюлями. К большому счастью, это была только видимость. Вояка глухо упал на меня, я по старой памяти поджал корпус к корпусу, выключил его руки, и мы оказались в положении, когда армейский парень кое-как, парой пальцев пытается разодрать мне лицо. Ни одного адекватного удара, ни одного грамотного маневра. Это был его основной инстинкт, как оказалось женский. После нас, конечно, разняли, я услышал кучу обещаний, которые потом он не выполнил. Так что, если вдруг хотите узнать истинный облик мужчины, разбейте ему лицо и смотрите, как он поступит. Изучение же любви доставляло истинное удовольствие. Я узнал так много о женщине и так мало о жизни. И платил за это сполна.

Итак, существует любовь взаимная, сравнимая с хорошим термосом. В ней ты свое сердечное тепло хранишь годами. И неважно, кипяток ли изначально ты туда заливаешь, сильно ли жжет тебя твое чувство. И это, несомненно, самая благородная и самая сладкая форма любви. А существует любовь безответная и невзаимная. Тут, как ты понимаешь, механизм тот же, предметы не те. Это как хороший чугунный чайник. Ты его докрасна греешь, а он тебе потом не то что поддерживать, в руки не дается. Думаешь, в чем же дело, бездумно хватаешь его, а у тебя волдыри по коже такие, до мяса. Держишь и понять не можешь, отчего так тошно тебе и больно. И только перестань насыщать его лаской и нежностью, как сразу же сможешь взять остывшую железяку. Возьмешь, значит, крутишь и думаешь, чего тут такого, может, сажа необычная. И стоишь себе, как дурак, один. Вот это я считаю главной ошибкой нашего мироустройства. Ведь ежели брать людей не любя, а любя, мучиться. То что же это за справедливость такая мерзкая?! Такую любовь я считаю великой пыткой. Ведь именно она до самых костей пробирает тебя собственным же теплом. Замкнутый круг, не иначе. Соглашусь, бывает и другая форма извращенной любви. Некий сломанный термос. Ты его греешь, а он и любви-то твоей не держит. Насытишь, значит, нежностью, станешь через время себе из него отливать и поддержки ждать, а тепло как вода сквозь пальцы. Вот тут и задумаешься. И великое дело ли, ответить взаимностью, люди ж иначе думают. Мол, переломиться ж можно. В целом любви у нас сейчас здоровой нет. Как бы там ни говорили, один всегда приносит, а другой или сохраняет, или проебывает все людское счастье. И ничего тут не попишешь.

Однажды я встретил Мэгги. Вот кто знал много о жизни и мало о парнях, моя любимая отличница. Сердце мое, поежившись, сразу поспешило сделать остановочку. Заурядный парень, средней руки. Кругом все шептались и выказывали неподдельный интерес, я и сам к ней испытывал такое электричество, что светились щеки. С ней я стал дышать открыто, по-настоящему. Минуя год я уже строил планы, которые гнули по своим амбициям Наполеона.

Но судьба – вещь не из нашего мира. Во время одной из ссор с Мэгги меня ждала уборка в кабинете литературы, где, как не там, наводить порядок поэту. Дверь приоткрылась:

– Один?

– Да.

– Я зайду?

– Валяй!

Ви вошла. Она знаменовала собой всю мою порочную молодость. Как сегодня помню перемену между третьим и четвертым уроком, я с ней еще не спал. Но дороги всегда были неприлично близки. В нашей маленькой Оскалузе, округ Махаска, люди совсем одичали. Кроме как работать, бухать и дико сношаться, никто ничего не придумал. И вот мы молодые да такие амбициозные, что оторви и выброси. Собирались на лестничной площадке, часто Ви захватывала Ташу, что была на пару лет младше. Мы садились травить байки, что было официальной легендой. По факту, закрыв дверь, мы пробовали друг друга на вкус. По очереди и разом. Мы делали наши школьные дни лучше. И в целом не противоречили основной идее учебного заведения. Учиться и познавать. То было время моей юности, мир начинался порогом дома и заканчивался окраиной города. А за ним – бездна, край земли, пустота.

Ви вошла, и за ней тянулся шлейф из развратных поступков, нами воплощенных в жизнь. Этот дикий хвост спутал все карты, где-то во мне, глубоко внутри, проснулся тот самый парень, любивший всех дам на расстоянии вытянутой руки. Слово падало за словом, и вот картина. Ошпаренный сексом, как кипятком, я лишаюсь девственности, уложив свою знойную одноклассницу на преподавательский стол, стекло под ее ягодицами моментально мутнело от пара, который мы трением доводили до абсолюта.

Я выбивался из сил, мучительно долго поря ее. В какой-то момент подумал даже, что она в восторге. Кончив дело – и на пол. Щурясь, перемыл его. И мы, гроссмейстерски выждав, вышли из кабинета с интервалом в пятнадцать минут. Дома я лег на пол навзничь и уснул. Разбудил меня вибрирующий телефон, приоткрыв левый глаз, увидел SMS: «Я еле хожу, спасибо!» «Вот это добрый вечер», – подумал я.

Мэгги врать я не могу и решительно не хочу, имея крепкие принципы, следовать им обязан. В моем понимании любовь – это твой огонь. А твоя женщина – это все, что должно находиться рядом с тобой на протяжении жизни и еще чуть-чуть дольше. Я самостоятельно выбрал ее и ломал саму суть месяца три, прежде чем ее замок сдался.

Мне было очень сложно и больно говорить правду. Каждое слово, каждый вздох имели для нее кинжальную остроту. Она задыхалась и гибла на моих глазах, моя милая, мой мир трепыхался в ней, я видел конец эпохи. После слез и обид ее гибкий нежный взгляд пал, как Троя. Она смотрела холодными зелеными глазами, минуя все мои анатомические особенности, прямо в душу, вопрошая: за что? У меня никогда не было ответа, я смотрел на нее тогда, я смотрю на нее сейчас, спустя шесть лет, а мне все так же сводит живот.

Призраки прошлого. Скелеты в шкафу. В моей жизни всегда есть кто-то или что-то. Это как тяжелые запрещенные наркотики. Я всегда знаю, куда поехать, чтобы найти их. Я всегда слежу за дилером через социальные сети. За светловолосым зеленоглазым торговцем счастьем. И я определенно знаю места всех наших с ней закладок. Тот июль, ливень, выбивающий из нас все живое. Это больше чем наркотики, как волшебство, мрачное, как крестраж. Стоя под козырьком закрытого, заброшенного магазина напротив ее дома. В грозовом полумраке чувствуя, как громадные холодные капли, похожие на пули крупнокалиберных винтовок, прошивают мою майку. Ощущая, как наши тела остывают под гнетом этого артиллерийского обстрела. Вижу это сокровище перед собой, Мэгги. Поцелуй разбивал мою душу, и часть ее навсегда оставалась на этом месте. Это запрещенно-волшебная зависимость. Клеймо, оставленное до конца жизни. Знаете, это не лечится. Нет такой вакцины, чтоб не болеть, не страдать. Все, что мы придумали, – это постоянная работа над собой. Мы обязаны помнить о недуге все время. У людей принято поступать так со всем, с чем они не в силах справиться.

Потеряв Мэгги, а впоследствии, конечно, и себя, жизнь стала красивой. Знаете, такая черная, гнилая красота. Наклеил на свое разбитое корыто женщин, загрузил бухлом. И отправился спускаться по морально-этической лестнице вниз. Годы кутежа, дебошей не прошли для меня даром. Я стал адептом интима. Проповедником греха на самом высшем аморальном уровне. Занялся сексом с умопомрачительной девушкой. Наше знакомство посредством электросети привело меня в ее электрическое поле. Анастейша приезжала ко мне, я к ней. Она была старше, но я всегда абсолютно доверял ей. Шарм, которым она обладала, нельзя было удержать или запереть, любовь длилась ровно до тех пор, пока она все еще была возможна. Мы были так далеко рождены друг от друга, но наши души при этом всегда пели в унисон. Этой женщине посвящались стихи, баллады, песни. Откровенные, разбивающие сердце письма, мой внутренний лирик просто охуевал от такой чувствительности. Однажды, будучи у нее, мы отправились в парк между четырьмя и пятью часами утра. Кроны лысых деревьев имели такую плотность, что, несмотря на наготу, очень успешно закрывали лунный свет. Вдохнув ее запах и утонув в сладких губах, мое время не то чтобы замерло. Оно безнадежно погибло, умерло. Не существовало ничего, способного измерить этот момент. Я запустил руку в ее трусы, и она, будучи в диком экстазе, испаряла смазку, не успевая течь. Спустя время расстояние нас расковыряло. Анастейша сказала, что так больше отношения продолжаться не могут, а после с хирургической точностью вырезала окончательно все остатки сердца.

Случался у меня и латентно-публичный секс, в комнате, где вокруг спало восемь человек, уложенных штабелями. Аккуратно отточенные с годами фрикции не разбудили ни единой души, а вот хлюпающая киска…

Однажды я даже имел удовольствие и одну симпатягу, когда она лежала на пьяной Гринго. К этому мы еще вернемся позже.

И вот история, пройдя полтора круга, стремилась завершить ход. В череде остановок бабник – семьянин – бабник заметим правды ради, что кутеж всегда длился лет по пять, супротив чему год успешного супружества был тринадцатым подвигом Геракла. Наметился брак. Мой великий шанс на спасение. Надежда на мир, где мне за себя никогда больше не стало бы стыдно. Я поднялся на палубу, обрубил вязанки с бухлом, и они с треском упали за борт, спустив шлюпки, усадил в них всех своих дорогих и не очень дам. И по итогу один в пустом трюме принял решение идти на абордаж. Ди, умная и красивая, тягаться с горьким опытом не смогла, хоть и дала достойный бой. Свадьба вытащила меня из болота. Но болото из меня изъять было труднее.

Я женился в двадцать два. Первые полгода в браке были похожи на реабилитацию алкозависимых. Работал, спал с женой и был положительнее плюса. А все девушки, которые так или иначе видели во мне дьявола, не могли понять, как я держу эту сволочь за яйца.

Было дело, Ася на прощание подошла и развела руки, я, бегло посмотрев на ее ароматный бюст, понял, что срыв, он ближе, чем кажется. Нелепо пошутил и пожал ей одну из рук, а-ля такой глупый, бестолковый шланг. Эти приключения тянулись красной нитью весь брак, пока жена, будучи беременной, не ушла.

Всегда, достигнув самого дна, мы падаем лицом в грязь. Люди вокруг меня движутся, как муравьи, как космические тела, сталкиваясь и минуя друг друга. Каждый несется по своей красиво очерченной траектории. Звезды рождаются и угасают. Повсюду миллионы людей ежедневно. Одни вращаются в далеких городах и странах, а другие проносятся прямо перед носом. Имея различные размеры и массу, занимаясь абсолютно разными делами. Все они вращаются. Так или иначе, материя расширяется.

И только я, перемещаясь по исчезающей орбите, формально все еще живой. Не источаю энергию, не созидаю и не творю. Моя крайняя остановка с каждым новым днем все больше походит на конечную.

Кольцо, о котором я уже позабыл, тусклое и безжизненное, лежит в шкафу. Солнечный свет, который оно источало в день свадьбы, иссяк вместе со мной. В нем нет ни надежды, ни утешения, теплые краски облезли. Оно походит на тусклую, мрачную, холодную зиму, воцарившуюся на долгое время в моей квартире. Зиму, похожую на ядерную. Повсюду сырые вещи, хаотично разбросаны составные части шкафов, тумб и полок. Тряпичный Эверест находится в правом углу спальни, в левом, диагонально поежившийся, диван на трех ногах. Обои у залитого лаком кафеля похожи на использованные бигуди. В ванной сорванный с пола нужник и крайне минималистичная душевая кабина. Настолько скромная, что представляет собой кирпичную чашу снизу высотой пятнадцать дюймов, а сверху перпендикулярно ввинчены трубы, формирующие угол и опору для шторы. Настоящее логово человека без хребта.

Долго, около месяца или полтора, я доживал по привычке, по старому принципу. Нигде нельзя было меня отыскать, кроме дома. Иногда я ходил с кем-нибудь в кино, чтобы говорить, чтобы понимать, что я еще жив. Время слаботочно, однако медленно, но верно жгло мои ограничители. От такого количества работы, что я брал. Мечтая попасть в забвение. Крайне кардинально не менялось ничего, кроме идущей гордо и смело по пизде моей нервной системы. Я снова стал выпивать, срываться и избегать людей. То было время Великой депрессии и поэзии…

На третий месяц после я сломался. У каждого из нас есть такие дни, за которые на наше имя уже заказан чартер в преисподнюю. Так вот, тогда я прожил таких семь.

II. Семь дней в плену

Я, несомненно, переспал со всеми. И это очень плохо…

Понедельник

На моем рабочем месте прямо в середине дня образовалась Ирэн. Девушка не из ряда вон, но с приятной внешностью и способностью не понимать тонкие шутки. В поисках работы и лучшей жизни судьба привела ее прямо ко мне под нос. Хотя обзывать низменные животные инстинкты судьбой – это моветон. Ирэн интересовала не работа, а географическая близость со мной.

После продолжительной беседы, в ходе которой нас облизали взглядом ну абсолютно все мои коллеги. Мы условились встретиться вечером у меня. Около девяти я двинулся из ТРК в сторону дома. По пути получил смс: «Возможно, мы не сможем попить чай, у меня гости, может, просто посмотрим фильм?»

«Несомненно, посмотрим, – подумал я. – Сразу после того, как я загоню в тебя свою елду». Встретив Ирэн у ее дома, мы пошли ко мне. Дом мой был в диком раздрае и походил больше на медвежью берлогу, за исключением того факта, что никто не сосал лапу. Изредка, конечно, сосали, но не лапу и уж точно не с голоду. Миновав избитую и запачканную дверь, которая день ото дня напоминала мне о том времени, когда от меня ушла жена, и почему я не сделал ничего, чтобы ее вернуть. Мы попали внутрь. Я приготовил для нас чай, включил хороший фильм. Будем честны, если бы я видел его в первый раз, секса бы не случилось.

Кино началось. Я стал прижимать ее таз к своему, аккуратно снимая лифчик. После, развернув ее тело лицом к себе, мы принялись горячо целовать друг друга. Доля секунды, а два моих пальца уже оказались на горошине. Она вдруг отпрянула от меня.

– У меня же гости, я сказала.

– К черту, дорогая, пусть потеснятся.

– Нет, так нельзя.

«Какая глупость», – подумал я и вернулся в ее объятия.

Начал уже было снимать шорты, данные мною же. Она вновь стала сопротивляться, но я одним резким движением вытряхнул содержимое нижнего белья, и так мы оказались у прекрасного начала. Я вставил член, и все недовольные фразы ушли вниз вместе со слюной, которую она сглотнула. И как только я заехал по самые яйца, в темноте что-то блеснуло. Глаза округлились, в них очертилась слеза. Это событие смутило бы меня, будь я не так сильно заведен. Но тогда я подумал: «Ай да гигант, вот что значит здоровенный член». Спустя пару фрикций я справился о ее самочувствии и узнал, не больно ли ей. На что она утвердительно ответила мне:

– Да я охуела.

Дело дрянь, как оказалось. Тогда-то я и решил сделать финт ушами. Быстренько добил первую палку, вынул член и, кончив в руку, смазал его этой же самой рукой. Вставив его обратно, я провел второй сет, от которого лицо моей пассии окончательно сменилось и стало выражать что-то среднее между «о, это великолепно» и «пиздец, ты монстр».

Приняв душ, я вышел и увидел Ирэн, она вела себя так, будто над ней грязно надругались, что по факту так, блядь, и было. Мы переночевали и разбежались по делам. Буквально на следующий день на связь вышла жена.

Вторник

Отработав дикие сутки, я пришел домой и потерял сознание. Очнувшись, я вспомнил, что мне писала жена. А я не мог проигнорировать этот факт, для нее в моем сердце всегда было место. И к ней я испытывал дикую слабость. После небольшого SMS-чата мы абсолютно точно определились.

– Фильм?

– Фильм!

«Ох уж эти киноманы», – пронеслось в моей голове. Эта мысль пролетела так же стремительно, как следующие два дня, проведенные с беременной женой. Эта женщина всегда отличалась от всех прочих. Ее мускатный запах. Моя чертова могила. Из кровати на протяжении всего времени доносились только стоны и воркование, беременность душила страсть, но искру между нами было никуда не деть. Мы использовали все возможные варианты секса на боку, буквально до самых изощренных, я душил ее и покусывал соски, мы кончали all time.

Когда она трогала меня утром своими мягкими подушечками кошачьих пальцев. Я всегда медленно просыпался и старался себя не выдать, жмурился и ворочался рядом с ней, ища подходящую позицию. Она меня гладила, переходя с подушечек к ноготкам и обратно. Это было сокровенное чувство, самое сладкое и вкусное, что я испытывал в этой постели. Но всегда боялся. Когда она только начинала меня касаться, я уже боялся, что она устанет, или передумает, или ей надоест. Каждое ее нежное движение могло стать последним, я никак не мог отделаться от этого чувства. Лежа в агонии, меня бросало то в жар, то в холод. Постоянно боясь того, что все кончится, я так и не смог получить удовольствие от того, что происходило здесь и сейчас. Я самостоятельно травил себя предвкушением чего-то плохого. Чувством полной неизбежности чего-то окончательного и бесповоротного. Впрочем, кроме этого, с женой всегда очень хорошо общался, если ничего не делил, и жуть как ругался в иных случаях. Посуда, размозженная о стену, превращалась в стеклянную пыль за доли секунды.

В целом жены – вопрос вкуса. Мы могли бы попытаться разделить на типы и группы то, что в принципе является делением на ноль. Но в вопросе интима жены чаще всего титанический восклицательный знак, находящийся между словами «оргазм» и «я».