Текст книги "Среда обитания: Как архитектура влияет на наше поведение и самочувствие"

«Пейзажный центр» в мозге

Вопрос о том, где в мозге может происходить ключевой процесс обработки зрительной информации, связанный с нашей избирательной реакцией на различного рода ландшафты, остается до известной степени открытым. Однако недавние исследования, проводившиеся с использованием нейровизуализации, выявили в височной доле зону, получившую название парагиппокампальная область мест (parahippocampal place area, PPA), – она запрятана среди других зон, участвующих в сложном процессе обработки визуальной информации об объектах. PPA реагирует на изображения различных мест, в которых объекты организованы естественным образом, то есть так же, как в реальном мире. Нейроны в этой зоне обладают некоторыми интересными свойствами. Прежде всего, они, похоже, очень активно откликаются на замкнутые пространства, что, вероятно, прямо указывает на наличие нейробиологической базы у эпплтоновской концепции укрытия. Но, что еще важнее для наших целей, сильнее всего PPA активизируется при виде изображений, где соотношение пространственных частот находится в том диапазоне, который, по данным Валчанова, с наибольшей вероятностью обусловливает наши предпочтения.

Ну и в качестве вишенки на торте – еще одна интересная особенность PPA, которая позволяет ей претендовать на роль центрального звена нервной цепи, контролирующей наши эмоциональные реакции на изображения мест (и, вероятно, на роль того вожделенного недостающего звена в нашем понимании биологических механизмов, обусловливающих выбор среды обитания у человека). Данная область мозга чрезвычайно богата опиоидными рецепторами. Эти нейрохимические рецепторы, давно ассоциируемые с механизмами мозга, отвечающими за восприятие боли и за естественные анальгетические эффекты, такие как «эйфория бегуна», – также обильно представлены в проводящих путях системы вознаграждения. На нейронном уровне удовольствие, которое мы испытываем, например, от вкусной еды, классного секса или инъекции героина, отчасти объясняется активизацией опиоидных рецепторов в мозге. Их наличие в той области мозга, которая, по всей видимости, участвует в обработке информации, связанной со зрительными картинами, – убедительное доказательство того, что мы находимся на верном пути. Следуя этим путем, мы узнаем, какие проводящие пути участвуют в формировании у нас положительной реакции на вид того или иного места{32}32
  Ирвинг Бидерман и Эдвард Вессел написали прекрасную статью для широкой аудитории, где рассказали об исследовании роли PPA в формировании эстетических предпочтений человека: Perceptual Pleasure and the Brain (American Scientist, 2006, Т. 94, р. 249–255).


[Закрыть].

Имитируя природу

Когда мы начинали лабораторные исследования, посвященные воздействию природы на психику человека, нашей важной целью было попытаться определить биологическую основу тяги человека к природным ландшафтам. И, я думаю, мы добились определенных успехов в этом направлении; однако попутно у нас возникли и другие задачи. На фоне бурного развития новых технологий, позволяющих демонстрировать виды природы на больших экранах, и появления беспрецедентных возможностей делать эти изображения интерактивными мы понадеялись оседлать волну прогресса и найти способы добиваться сильного восстанавливающего действия, вовсе не используя реальную природу. В наших ранних экспериментах, задолго до того, как мы начали показывать нашим добровольцам странные, искаженные изображения природы и городов, мы создавали в лаборатории виртуальную среду, где у людей возникало бы ощущение контакта с природой. При помощи шлема виртуальной реальности, оборудованного маленьким экраном и реагирующего на каждый шаг и поворот головы испытуемого, мы отправляли людей в виртуальные тропики, джунгли и на побережья, наполненные видами, красками, звуками, а в ряде случаев и запахами настолько правдоподобными, что некоторые участники даже забывали, что на самом деле находятся в комнате с офисной мебелью, компьютерами и кучей проводов. В начале эксперимента мы намеренно вызывали у волонтеров высокий уровень стресса, прося их припоминать неприятные моменты своей жизни или производить в уме сложные арифметические вычисления одновременно с прослушиванием индустриального шума. И когда мы затем перемещали испытуемых из этих стрессовых условий в идиллию виртуального леса, их психологические показатели достигали высоких положительных значений менее чем за десять минут. Причем виды природы действовали намного эффективнее, чем контрольные изображения городских ландшафтов, – таким образом, стало ясно, что дело здесь не только в избавлении от стресса или эмоциональном подъеме от возможности поиграть с крутыми компьютерными технологиями. Примечательно, что наблюдаемые нами эффекты были более выраженными, чем тогда, когда другие исследователи проводили похожие эксперименты, но «восстанавливали» участников, позволяя им окунуться в атмосферу настоящей природы{33}33
  Некоторые из моих проведенных совместно с Делчо Валчановым экспериментов по изучению восстанавливающего эффекта виртуальных природных ландшафтов описаны в статье Restorative Effects of Virtual Nature Settings (Cyberpsychology, Behavior, and Social Networking, 2010, Т. 13, р. 503–512).


[Закрыть]. Это открытие вызывает у меня смешанные чувства. С одной стороны, возможность добиваться восстанавливающего действия с помощью пикселей на экране дает нам мощный инструмент, который можно использовать для дальнейшего изучения данного эффекта. Но с другой стороны, и это меня тревожит, такая возможность как бы подразумевает, что живую природу, особенно в городах, легко можно будет заменить чудесами технологий. Если природа в своем реальном виде не нужна для того, чтобы мы могли пользоваться ее психологическими дарами, то почему бы не обойтись и вовсе без нее? Возможно, в городах будущего нам ее заменят мощные цветные мониторы на фасадах зданий и динамики, транслирующие шум водопада и щебетание птиц.

Я легко могу представить себе обстоятельства, в которых умение изображать природу и воспроизводить ее воздействие на психику придется как нельзя кстати. Только подумайте, насколько это улучшит жизнь тех, кто не имеет доступа к реальной природе из-за каких-либо физических ограничений. Старики, лежачие больные, люди, прикованные к инвалидному креслу, – словом, все, кто не может позволить себе запросто выйти из дома и отправиться на прогулку в лес, – получат возможность наслаждаться природой и ее благотворными эффектами при помощи технологий.

Есть и другие сферы, где внедрение технологий, создающих эффект контакта с природой, имеет огромные перспективы. Например, один из моих коллег помогал разрабатывать технологию создания виртуальных пейзажей как дополнительного средства обезболивания в стоматологической хирургии. Несколько экспериментов показали, что иллюзия пребывания в лесу помогает снизить боль и стресс, с которыми часто сопряжены подобные медицинские операции{34}34
  Хантер Хоффман и его коллеги описывают использование виртуальной реальности для снижения зубной боли в статье The Effectiveness of Virtual Reality for Dental Pain Control: A Case Study (Cyberpsychology and Behavior, 2004, Т. 4, р. 527–535).


[Закрыть]. Американская компания Sky Factory начала производить потолочные осветительные системы, имитирующие статические и динамические виды неба и деревьев за счет встроенных фотографических изображений или видеоплееров высокого разрешения. Такие виртуальные «окна в небо» устанавливаются в медицинских кабинетах, больницах, отделениях химиотерапии – словом, там, где иллюзия контакта с природой может дать пациенту прилив моральных сил во время болезненной либо стрессовой процедуры.

Или представьте себе, например, каково жить в сверхурбанизированной среде, окруженной дикой природой, красивой, но представляющей серьезные риски для случайных визитеров. В Малайзии жители крупных густонаселенных городов вроде Куала-Лумпура живут в окружении роскошных джунглей, где у них, конечно, имеются обширные возможности для единения с природой, – но в нагрузку идут ядовитые рептилии и насекомые, а также могучие хищники, встреча с которыми может основательно подпортить идиллическую лесную прогулку. Так, мое собственное знакомство с австралийской Северной территорией было омрачено из-за отсутствия правильного представления о рисках жизни в буше.

Наконец, вовсе не обязательно стремиться к тому, чтобы полностью заменить островки живой зелени в городах электронными симулякрами. Однако я вполне допускаю, что с пониманием самих принципов, на которых строится благотворное действие ландшафтов, нам откроются способы не заменить, но дополнить особенности города. Таким образом мы сможем расширить возможности целительного контакта с природой в плотно застроенных городских районах или в интерьерах зданий, где использование элементов реальной природы затруднительно, а то и невозможно.

Психолог Питер Кан в своей содержательной книге «Технологичная природа: Адаптация и будущее человеческой жизни»{35}35
  Питер Кан написал несколько хороших книг о взаимосвязи между возникновением технологий и потерей нашего контакта с природой. Одна из лучших его книг на эту тему – Technological Nature: Adaptation and the Future of Human Life (MIT Press, Cambridge, MA, 2011).


[Закрыть] размышляет над некоторыми из этих идей в контексте экспериментов, которые он проводил, исследуя перспективы и ограничения, связанные с заменой реальной природы разнообразными технологическими инновациями. Так, в одном из своих исследований ученый сравнивал воздействие, которое на испытуемых оказывали вид сада из окна и этот же самый вид, снятый веб-камерой и показанный на плазменном мониторе (экран висел на месте окна). Как ни удивительно, вид на мониторе никак не помогал участникам ощутить физиологические признаки восстанавливающего эффекта. Однако в другом исследовании, когда точно такие же настенные экраны были развешаны в офисных помещениях без окон, результаты оказались более позитивными. Испытуемые – сотрудники офиса – сообщали, что с удовольствием созерцают пейзажи и чувствуют, что мониторы делают пребывание в офисе более комфортным и положительно влияют на продуктивность.

Сравнительный анализ результатов этих двух экспериментов наводит на мысль, что, когда у нас нет выбора, мы можем найти психологическую поддержку в изображениях природы; но когда нам доступно настоящее окно, его электронный заменитель оказывает на нас весьма незначительное воздействие. Чем это объясняется, точно не известно. Одна из возможных причин в том, что изображениям на современных мониторах недостает некоторых важных качеств. В частности, Кан рассуждает о параллаксе – явлении, состоящем в том, что вид, который открывается за окном, слегка смещается по мере того, как мы сами перемещаемся относительно окна. Такой эффект не достигается, когда мы рассматриваем картинку на мониторе, поэтому нам легко отличить ее от настоящей природы. Не исключено, что сами участники исследования, зная, что изображения, которые им показывают, не реальные, а электронные, занижали ценность и значение этих видов и, соответственно, их психологическая реакция была довольно слабой. В офисных же экспериментах положительное воздействие мониторов проявилось сильнее, возможно, оттого, что испытуемые служащие привыкли существовать в условиях, когда вид из окна объективно невозможен. Они оказались более чувствительны к включению изображения природы, хоть и электронного, в их обычно довольно унылый интерьер.

Наблюдения Питера Кана несколько противоречат моей теории о том, что наша тяга к природе основана, по крайней мере отчасти, на визуальных свойствах пейзажей, а также многочисленным исследованиям, демонстрирующим целительное действие фотографий, видео и даже абстрактных фрактальных рисунков. Но они так или иначе служат нам своего рода предупреждением. К любым предложениям заменять живые природные ландшафты высокотехнологичными имитациями следует подходить с осторожностью. Частично подобные имитации могут производить те же эффекты, что и погружение в реальную природу, – но, вероятно, только в особых обстоятельствах и при отсутствии альтернатив.

Окультуривание внимания

Есть гораздо более глубокий вопрос, касающийся взаимоотношений природы и технологий и не сводящийся к техническим деталям отображающих устройств. Чтобы обозначить его суть, нам придется заглянуть в далекое прошлое и понять, как же мы построили такой мир, в котором жизнь превратилась в ежедневную борьбу, истощающую наши и без того ограниченные когнитивные ресурсы. Если наша естественная среда обитания – та, в которой психика расслабляется, уровень стресса падает, а внимание переключается с предмета на предмет легко и непринужденно, – так хорошо подходила нам, зачем же мы ею пожертвовали? И что получили взамен? Свою книгу о природе и технологиях Питер Кан начинает с рассказа о бушменах пустыни Калахари, ведущих традиционный образ жизни. Эти люди, которые живут в тяжелых климатических условиях и почти ежедневно преодолевают большие расстояния, преследуя дичь и собирая съедобные коренья, не знают, что такое стены или мощеная дорога. В чем же преимущества такой жизни? Основываясь на вполне идиллических воспоминаниях{36}36
  Воспоминания Элизабет Томас о жизни среди бушменов см. в ее книге The Harmless People (Knopf, New York, 1959).


[Закрыть] писательницы Элизабет Томас, дочери антропологов-первопроходцев Лоуренса и Лорны Маршалл, изучавших жизнь бушменов, Кан заключает, что культура этого африканского народа была одной из самых успешных в истории человечества. Бушмены вели «дикую и вольную жизнь», мирно и гармонично сосуществуя со средой, которая давала им все необходимое, чтобы они могли сохранять свой уклад в течение примерно 35 000 лет. Что же изменилось? Попытка дать полный ответ на этот вопрос уведет нас слишком далеко от нашей темы; однако один из факторов – трансформация типа поселений, вызванная изменениями климата и развитием сельского хозяйства. В отличие от маленьких кочевых групп бушменов более оседлые общины, кормившиеся земледелием, вскоре переросли в крупные поселения с инфраструктурой, делавшей кочевой образ жизни непрактичным. В этих многолюдных, привязанных к земле сообществах сложились предпосылки для формирования новых социальных отношений, торговли, политических иерархий, а также нового мышления, которое Льюис Мамфорд в своем всеобъемлющем труде «Город в истории»{37}37
  Lewis Mumford, The City in History: Its Origins, Its Transformations and Its Prospects (Harcourt, Brace and World, New York, 1961).


[Закрыть] назвал «цитадельным». Оно выражалось в том, что люди начали занимать более оборонительную позицию по отношению к дикой природе. На протяжении веков эта позиция укреплялась при помощи стен, крепостных валов, инструментов, оружия – иначе говоря, технологий, – позволявших городу бурно развиваться, формируя культуру, полностью противоположную тому симбиозу с природой, который характеризовал более ранние, кочевые культуры охотников и собирателей вроде бушменской. Таким образом, одной из предпосылок постепенного отдаления человека от природы можно считать развитие крупных городов с их плотной населенностью, конфликтной атмосферой и, что особенно важно, физической инфраструктурой, усугубившей нашу обособленность от среды, в которой существовали древнейшие люди. Однако у данного процесса есть и другие факторы, гораздо более позднего происхождения.

В этом сюжете много отдельных линий, одни из которых имеют отношение к поменявшимся взглядам на устройство мозга, а другие – к индустриализации и автоматизации массового производства. Джонатан Крэри с восхитительной ясностью объединил многие из этих сюжетных линий в своей книге «Тормозы восприятия: Внимание, зрелище и современная культура»{38}38
  Jonathan Crary, Suspensions of Perception: Attention, Spectacle, and Modern Culture (MIT Press, Cambridge, MA, 2001).


[Закрыть]. Он первым описал те важные перемены, которые происходили в мире науки с появлением научной психологии и изменением взглядов на устройство наших органов чувств. Исследователи, занимавшиеся психологией восприятия и физиологией органов чувств, постепенно выясняли, что взаимосвязь между внешним миром и его внутренней, ментальной репрезентацией гораздо более эфемерна, чем было принято считать. Конечно, философы и прежде говорили о различиях между миром ощущений и непознаваемой до конца внешней реальностью; но теперь эта мысль все более подтверждалась точными данными, которые поступали из создававшихся лабораторий по изучению психологии восприятия. Обнаруживались эмпирические факты, которые отодвигали в прошлое когнитивную позицию, иногда определяемую как наивный реализм, – будто мы чувствуем то, что чувствуем, просто потому, что так оно и есть, – и заменяли ее идеей, что воспринимающий есть активный наблюдатель, который конструирует рациональную интерпретацию всего того, что говорят ему его органы чувств. Этот важный сдвиг в понимании роли воспринимающего имел последствия, выходившие далеко за пределы закрытых лабораторий первых психологов. Самое главное, что он означал, – это то, что человеческие существа осознанно создают свой субъективный мир, намеренно сводя факты чувственного восприятия в связную историю. И зачастую мы достигаем этого, фокусируясь на одних аспектах своих ощущений и игнорируя другие, – проще говоря, за счет концентрации внимания.

Параллельно с психологическими исследованиями, коренным образом менявшими представления о том, как мы трактуем явленный в ощущениях мир, шли новые процессы в экономике, в основном связанные с индустриализацией и массовым производством и влекущие за собой принципиально иное отношение к работнику. Рабочий заводского цеха все больше рассматривался как товар – и, соответственно, в товар превращались его мозг, система восприятия и способность использовать эту систему для выполнения рутинных заданий. Иначе говоря, человеческая способность сосредоточивать внимание тоже коммерциализировалась. Томас Эдисон был ошибочно мифологизирован как изобретатель электрической лампочки, однако его истинный гений проявился в осознании жизненно важной связи между устройством человеческого разума и принципами массового производства. Точно так же, как он видел ценность обширной и быстро работающей электросети для крупной промышленности, Эдисон не мог не увидеть и того, что правильный научный подход к самому работнику тоже даст производственные преимущества. Что не менее важно, он признавал роль средств массовой информации в формировании потребительских привычек. Задолго до того, как Маршалл Маклюэн{39}39
  Маршалл Маклюэн, канадский философ и теоретик коммуникации, произвел революцию в наших представлениях о влиянии средств массовой информации на человека и общество. Наиболее известная из его работ: Маклюэн М. Понимание медиа: внешние расширения человека. – М.: Кучково поле, 2007.


[Закрыть] произвел революцию в представлениях о власти массмедиа над нашими умами, Эдисон изобрел кинетоскоп – предшественник современного кинематографа. Это его изобретение – наряду с вкладом в разработку других видов коммуникационных технологий, например биржевого телеграфного аппарата, – свидетельствовало о зарождении понимания того, как подача текста и изображения может использоваться для управления осознанным вниманием человека. Одним из первых догадавшись, что, опираясь на подобные технологии, можно завладевать умами, влиять на образ жизни людей и подстегивать их потребительские аппетиты, Эдисон положил начало процессу, масштабы которого последние два столетия растут бешеными темпами.

Сегодня, даже располагая множеством доказательств того, что природа полезна для психики, мы по-прежнему превыше всего ценим свою способность направлять все силы на те виды деятельности, которые способствуют нашей продуктивности. Мы воспринимаем свои живительные вылазки на лоно природы как краткие передышки от «реальной жизни», сосредоточенной на производстве и потреблении. Наша система образования, особенно на начальных ее уровнях, когда умы особенно восприимчивы, почти полностью основана на установке, что главная цель официального образования – сформировать индивидуума, способного смирно сидеть за партой и концентрировать внимание на каком-то одном виде деятельности. Дети, испытывающие с этим сложности, считаются у нас особыми, нездоровыми, зачастую подвергаются медикаментозному лечению, которое изменяет работу их мозга, приучая его к строго сфокусированному избирательному вниманию. Даже сама планировка помещений для занятий в учебных заведениях, от детского сада до университетов, призвана подчеркивать пользу фокального, произвольного, направленного внимания, ресурс которого быстро истощается.

Дисплейные технологии всех видов, от гигантских электронных билбордов, как на Таймс-сквер, до рабочих станций, ноутбуков, планшетов и мобильных телефонов, представляют собой естественную цепь разработок, призванных привлекать и удерживать то, что стало для человечества самым драгоценным когнитивным ресурсом, – наше с вами внимание. Но еще до появления всяких экранов ровно тем же целям служили такие элементарные архитектурные технологии, как стены. Пряча или открывая определенные элементы окружающего мира, стены точно так же фокусируют и направляют наше внимание.

С этой точки зрения можно рассматривать значительную часть истории современного городского дизайна – начиная с планировки стен, дверей и окон и заканчивая разработкой электронных дисплеев, служащих искусственными окнами в мир, – как систематическое покушение на присущую нам от рождения манеру созерцать мир и пребывать в нем. Естественное состояние нашего внимания – то, к которому мы пытаемся вернуться в краткие моменты отдыха от повседневной гонки, – подменяется постоянно сфокусированным, избирательным вниманием, и, хотя оно помогает нам формировать желания и снабжает средствами их удовлетворения, в конечном итоге истощает нас психически. Технологии, воздействующие на внимание, неумолимо гонят нас все дальше от того образа жизни, который вели дотехнологические общества вроде бушменов Калахари, гармонично встроенные в природную среду. Вместо этого мы превратились в нейробиологические машины, запрограммированные своим окружением на то, чтобы по максимуму производить и потреблять. Поистине, есть некая ирония в том факте, что теперь мы воспринимаем нашу исконную среду обитания, давшую нам жизнь, как временное прибежище, своего рода предохранительный клапан, спасающий нас от когнитивных последствий чрезмерного увлечения потребительством – процессом, суть которого – придумывать для себя все более сложные материальные желания и удовлетворять их.

На фоне этой радикальной трансформации представления о том, что значит быть человеком, самое примечательное – явные свидетельства влияния отголосков далекого прошлого на наши сегодняшние чувства, предпочтения и поведение. И хотя, я полагаю, немного найдется людей (и сам я уж точно не в их числе), готовых сменить комфорт современных городов на экстремальные условия дикой природы, очевидно, что, когда речь идет о выборе окружающей среды, для нас по-прежнему притягательны те самые визуальные и геометрические характеристики, которые увеличивали наши шансы на выживание в среде, покинутой тысячи лет назад. И это пристрастие сказывается почти на всем нашем поведении, начиная с выбора вида из окна или места для прогулки и заканчивая стремлением организовать свою жизнь так, чтобы иметь возможность ощутить и влияние мощных технологий, управляющих вниманием, и восстанавливающее действие природы, реальной или сымитированной. В большей степени, чем любой другой отдельно взятый фактор, тяга к природе обусловливает психогеографическую структуру нашей жизни.