Текст книги "Слишком поздно"

Глава девятнадцатая
Картер

Минут десять назад она вернулась. Я видел, как зажегся свет в кухне.

Сижу у бассейна вместе с Джоном, Далтоном и парнем по имени Кевин. Все трое увлеченно следят за турниром по покеру. Смотрят трансляцию на ноутбуке, который Кевин водрузил на столик. Видимо, и ставок умудрились наделать.

При этом Далтон внимательно слушает Кевина с Джоном, поводя головой из стороны в сторону, словно обмен репликами между ними как партия в пинг-понг. Он точно делает в уме пометки. Ладно, пускай. У меня за день мозг вскипел, слушать сил уже нет. К тому же меня терзает неизвестность: куда делся Эйса и чем сейчас занимается Слоун?

Я, не отрываясь, слежу, как она ходит туда-сюда по кухне, готовит себе ужин. Наконец, когда она поднимается наверх, я пользуюсь случаем и даю себе передышку. Надо переключить голову, сосредоточиться на беседе пацанов. Только побуду пару минут наедине с собой. Есть те, кому компании в радость, кому общение придает сил.

Я не из таких.

Как-то я читал, что разница между экстравертом и интровертом не в том, как ты ведешь себя в большой компании, а в том, дает ли эта компания тебе сил или, напротив, забирает их у тебя. Внешне интроверт может сойти за экстраверта и наоборот, все сводится к тому, в тягость ли тебе общение.

Я совершенно точно интроверт: люди отнимают у меня силы. Для подзарядки мне нужна тишина.

– Пива принести? – спрашиваю Далтона. Он мотает головой, и тогда я встаю и направляюсь в дом, на кухню. Не за пивом, хочу тишины. Просто в башке не укладывается, как Слоун живет в таком окружении день за днем и еще умудряется что-то делать.

На кухне первым делом замечаю новое послание на маркерной доске. Подхожу ближе и вчитываюсь:

Он разжал кулаки и выронил ее тревоги, не в силах удержать. Тогда она подобрала их и смахнула, как пыль. Теперь они в ее руках.

Я несколько раз перечитываю послание, но тут наверху громко хлопает дверь спальни. Едва успеваю отойти от холодильника, как из-за угла выходит Слоун. При виде меня она резко останавливается и спешит стереть с лица слезы. Бросает взгляд на доску, потом снова на меня.

Мы стоим молча, в двух шагах друг от друга. Глаза у нее широко раскрыты, и она бурно дышит.

Проходят три секунды.

Пять секунд.

Десять.

Наконец я теряю счет времени и забываю, сколько мы смотрим друг на друга, не зная, как поступить с невидимой нитью, что связывает нас, не дает разойтись, сводит с силой, которую не побороть одной только волей.

Слоун шмыгает носом и, уперев руки в бока, опускает взгляд.

– Ненавижу его, Картер, – шепотом произносит она.

В ее голосе боль, а значит, что-то случилось. Я смотрю вверх, туда, где их спальня, гадаю, что же могло произойти. Опускаю взгляд и вижу, что Слоун смотрит на меня.

– Он в отрубе. Снова ширнулся.

Мне совестно оттого, что я испытываю облегчение.

– Снова, говоришь?

Слоун приближается и, опершись спиной о стойку, скрещивает на груди руки. Смахивает еще слезинку.

– Он становится… – Не договорив, она делает вдох. Ей трудно рассказывать, и тогда я сам подхожу ближе.

– Он становится мнительным, – продолжает Слоун. – Боится, что его повяжут, психует. А потом он ширяется, и тогда… всем достается.

Я разрываюсь: одна половина меня хочет ее утешить, другая – эгоистично дальше тянуть из нее сведения.

– Всем?

Слоун кивает.

– Мне, Джону, парням, которые пашут на Эйсу. – Она кивает в мою сторону. – И тебе.

В последних ее словах слышна капелька горечи. Прикусив нижнюю губу, Слоун отворачивается. Пальцами впивается в манжеты лонгслива и крепче обхватывает себя руками.

Больше она не плачет. Теперь она зла, но на кого: на меня или на Эйсу?

Я снова смотрю на доску с посланием:

Он разжал кулаки и выронил ее тревоги, не в силах удержать. Тогда она подобрала их и смахнула, как пыль. Теперь они в ее руках.

Заново перечитав эти слова и еще раз посмотрев на Слоун, я наконец все понимаю. Я ведь переживал за нее, думал, будто Эйса пудрит ей мозги и она не знает, что он за человек.

– Я ошибался на твой счет, – говорю ей.

Слоун оборачивается, поджав губы и озадаченно хмурясь.

– Я думал, что тебе нужна защита, – объясняю я. – И что ты наивная, не видишь, кто такой Эйса. А ты, оказывается, знаешь его как никто другой. Я думал, он тебя использует, а на деле… это ты используешь его.

– Использую его?

Я киваю.

Слоун прищуривается. Ее любопытство сменяется гневом.

– И я насчет тебя заблуждалась. Ты просто урод, как и все в этом доме.

Она уже хочет уйти, но я успеваю поймать ее за локоть. Слоун резко вдыхает, когда я рывком разворачиваю ее к себе.

– Я еще не закончил, – говорю.

Теперь Слоун взирает на меня пораженно, и я чуть ослабляю хватку, растираю ей руки большими пальцами в надежде немного унять ее гнев.

– Любишь его? – спрашиваю.

Слоун медленно вздыхает, молчит.

– Нет, – отвечаю сам за нее. – Не любишь. Может, когда-то и любила, но без доверия любовь не живет. А он тебе не доверяет.

Слоун по-прежнему молчит, ждет, когда я перейду к сути.

– Ты не любишь его и остаешься здесь не потому, что слабая и не можешь уйти, а потому что сильная. Ты миришься с этим дерьмом не ради себя. Ты стараешься для брата. Ты все делаешь ради других. Не всем хватает такого мужества и силы, Слоун. Это пример охеренного духа.

Приоткрыв рот, она тихонько вздыхает. Видимо, нечасто ей говорят комплименты. Печально.

– Мне жаль, что я наговорил тебе столько всякого в рестике. Ты вовсе не слабая. Не подстилка Эйсы. Ты…

По левой щеке у нее скатывается слезинка, и я ловлю ее большим пальцем. Не утираю. Напротив, мне бы хотелось сохранить ее, закупорить. Возможно, это первая слеза, которую Слоун пролила, услышав не оскорбление, а добрые слова.

– Я какая? – тихо, с надеждой в голосе спрашивает она. Смотрит на меня и очень ждет продолжения.

Я опускаю взгляд на ее губы, в груди все сжимается, стоит представить, как я их целую. Тяжело сглатываю и произношу наконец слова, которые так ей нужны:

– Ты одна из самых сильных людей, каких я встречал. Ты воплощаешь все, чего Эйса недостоин, и все, что нужно мне.

Мы стоим так близко друг к другу, что я ощущаю кожей ее тихий вздох, почти чувствую вкус ее губ. Запускаю руку ей в волосы, притягиваю ближе к себе, поцелуй неизбежен… но тут открывается задняя дверь. Мы отворачиваемся в разные стороны, делая вид, будто ничего не было и быть не могло, и когда Джон входит в кухню, я уже роюсь в холодильнике. Впрочем, во взгляде Джона я успел заметить подозрительность.

Твою мать.

Позади меня копается в шкафу Слоун.

– Пиво будешь? – спрашиваю Джона, протянув ему бутылку.

Он нарочито медленно приближается, смотрит на меня пристально и забирает пиво. Отвинчивая крышку, оборачивается к Слоун.

– Я вам помешал?

Я жду, что Слоун ответит первая, однако она молчит. Пауза затягивается. Я беру вторую бутылку и, закрыв холодильник, оборачиваюсь. Слоун стоит к нам спиной, наливает себе воды из-под крана.

Я мог бы включить дурачка, сделать вид, что Джону померещилось и ничего не было, но Джон не тупой. Он явно увидел, как мы стыдливо отворачивались друг от друга.

Джон меня не знает. Для него я просто еще один пацан. Если убедить его, что последствия мне по барабану, то он, скорее всего, проникнется уважением.

Перевожу взгляд на Джона и, проходя мимо, подмигиваю. Пусть понимает, как хочет.

Уверенным шагом покидаю дом, но, едва оказавшись снаружи, упираюсь рукой в стену и даю себе выдохнуть.

Все тело сковало, в голове шумит кровь, и я спешу отдышаться, словно наверстывая упущенное за время, проведенное наедине со Слоун. Она ведь не Картера там перед собой видела, а Люка. Это Люк обнимал ее и готовился поцеловать, напрочь забыв о том, для чего он здесь.

Ну и получи. Джон понял, чем мы там занимались, и теперь надо придумать, как выкрутиться, пока Эйса ничего не узнал.

Вот же я вляпался.

Глава двадцатая
Слоун

Я пью воду, а руки дрожат. Джон так и не ушел с кухни, стоит где-то у меня за спиной, но я не оборачиваюсь. Он, как Эйса, ни во что меня не ставит, и теперь у него преимущество: он застукал нас с Картером, спалил.

Поставив стакан, наконец оборачиваюсь. Джон стоит у холодильника и пялится на маркерную доску. Обводит написанные мною слова пальцем, потом стирает их.

– Че за херня, я не понял, – говорит он, обернувшись ко мне.

Бесит, как он ест меня глазами. Бесит, как он на меня смотрит, – словно на вещь, обладать которой ему не светит. Разве что теперь, когда он думает, будто Картер чуть не взял меня, я кажусь намного доступней.

Джон делает шаг мне навстречу, и сердце чуть не выпрыгивает из горла. Пульс стучит в венах на шее.

– Где Эйса? – спрашивает Джон, разглядывая мою грудь.

– В нашей спальне, – говорю. Пусть знает: Эйса еще в доме. О том, что он в отрубе и ближайшие несколько часов не очухается, молчу.

Забавно, как порой все устроено. Я боюсь Эйсу больше всех на свете, и он же единственный защищает меня от обитателей этого дома.

Джон запрокидывает голову, глядя в потолок.

– Спит?

Я качаю головой.

– Нет, – говорю. – Я спустилась принести ему попить.

По глазам вижу, что Джон мне не верит. Он знает, что я защищаюсь. Джон подошел совсем близко. Он изменился, смотрит на меня зло, с ненавистью. Хочется закричать, чтобы прибежал Картер, чтобы Эйса спустился, но не могу: Джон хватает меня за горло.

– Знаешь, что мне остоебенило? – спрашивает он, а мне ни кивнуть, ни покачать головой. Выпучив глаза, я пытаюсь разжать его пальцы. – Достало, что Эйсе – все, а мне – хуй с маслом.

И как раз в этот момент открывается задняя дверь. Я с огромным облегчением распахиваю глаза, а Джон оборачивается.

На пороге стоит Кевин. Замерев, он таращится на нас. Я почти не знаю его, он в доме редкий гость, но все равно он застукал Джона, и тому придется меня отпустить.

– А ну съебал, на хуй, отсюда, – рычит на Кевина Джон.

Кевин присматривается к происходящему: Джон трется об меня, одной рукой лапает за бедро, другой душит. Я же смотрю на Кевина со страхом, мотаю головой, мол, не уходи. Но он не так меня понимает и смеется. Или же… он все сознает, просто ему плевать. Такой же мудак, как сам Джон, потому что вскидывает руки, говорит:

– Виноват, мужик, – и пятится наружу.

Какого черта?!

Джон выталкивает меня из кухни в гостиную. Пробую закричать, но ничего не выходит. Мне даже дышать трудно.

В гостиной темно и пусто, вырваться из хватки уже совсем нет надежды. Меня готова захлестнуть паника, я борюсь с ней из последних сил. Сейчас не время терять самообладание.

Джон бросает меня на диван, и я тут же принимаюсь хватать ртом воздух, кашляю. Наконец-то можно кричать… Едва я успеваю вздохнуть, как к шее прижимается что-то холодное и острое.

Боже!

Свободной рукой Джон раздвигает мне ноги, и я снова зажмуриваюсь. Еще никогда я так не боялась. С Эйсой бывает жутко, но жизни-то ничто не грозит.

Джон другой. Он сделает мне больно, лишь бы поквитаться с Эйсой.

Он просовывает руку мне в пах, и всю меня сковывает ужас. Ноги дрожат.

– Эйсе, значит, можно драть чужих телок?.. За ним пара должков, Слоун.

– Не надо, – задыхаясь, прошу я. – Пожалуйста.

Губами Джон касается моих губ.

– Скажи еще раз «пожалуйста», – шепчет он.

– Пожалуйста.

– Люблю, когда ты умоляешь. – Он жестко целует меня, и горло обжигает желчью. Джон грубо пропихивает мне в рот язык, и чем настойчивей я вырываюсь, тем крепче прижимает к моей шее нож.

Но, несмотря на страх и возню, я успеваю расслышать тихий щелчок затвора.

Джон замирает, и я, открыв глаза, вижу приставленный к его виску ствол.

– Отвали от нее, – говорит Картер.

Боже мой, спасибо тебе, Картер. Спасибо, спасибо, спасибо.

Джон медленно отпускает меня и упирается в спинку дивана.

– Ты еще об этом пожалеешь, – грозит он Картеру.

Картера в этот момент не узнать.

– Ошибаешься, – спокойно говорит он. – Я уже жалею, что не пристрелил тебя три секунды назад.

Джон сглатывает и выпрямляется. Картер держит его на прицеле. Потом наводит ствол ему в лоб.

– Проси у нее прощения.

– Прости, – тут же произносит Джон дрожащим голосом.

Я вылезаю из-под него и прячусь за Картером. Растираю саднящее горло.

Картер пятится, но ствол не опускает.

– Походу, – говорит он, – у нас обоих есть секреты, которых Эйсе лучше не знать. Ты не видел меня на кухне со Слоун, а я не видел, как ты пытался на нее залезть. Согласен?

Меня сделали заложницей, предметом сделки. Что думать об этом – пока что не знаю. Однако если Джон сольет меня и Картера Эйсе, то Картеру несдобровать. А этого мне хочется меньше всего.

Джон кивает.

– Я ничего не видел.

– Лады, мы друг друга поняли. – Стволом пистолета Картер тычет Джону в лоб, и тот упирается затылком в спинку дивана. – Но если еще раз тронешь Слоун, я даже к Эйсе не пойду, сам тебя кончу.

И не давая Джону опомниться, со всей силы бьет его в висок пистолетом. Обмякнув, Джон падает на подлокотник.

Картер хватает меня за лицо и осматривает, проверяет, не пострадала ли я.

– Ты цела? – спрашивает он.

Я киваю, и тут же из глаз начинают течь слезы. Картер обнимает меня, а я сотрясаюсь всем телом от всхлипов.

Он гладит меня по голове, шепчет на ухо:

– Слоун, мне очень неприятно просить, однако… сейчас тебе самое место рядом с Эйсой. Наверху безопасней. Иди к себе и до утра не высовывайся.

Я киваю, потому что он прав. Эйса порой сущий дьявол, но он никому в этом доме не даст навредить мне. К тому же он в отключке, как Джон.

Картер отводит меня к лестнице.

– Сотовый у тебя есть?

– Да.

– Позвони, если я сегодня еще понадоблюсь. А так – до утра, – говорит он, нежно гладя меня по щеке.

Я и забыла, что завтра мне на занятия. Завтра пара с Картером, и лучше думать только о том, что скоро я окажусь рядом с ним, вдали от этой грязи.

– Ладно. – Мой голос все еще дрожит.

Картер целует меня в лоб, а когда Джон начинает шевелиться, приходя в себя, кивком указывает на лестницу. Пора. Я поднимаюсь, потрясенная тем, как жизнь внутри дома отличается от того, что происходит вне его стен.

Обычно если на кого-то напали, об этом заявляют в полицию; тут с подобными делами разбираются в узком кругу. Пойманного на горячем не карают, а шантажируют, и я, вместо того чтобы пойти в полицию, иду к парню, который в десять раз опаснее того, кто меня чуть не изнасиловал.

Этот дом как тюрьма, и законы внешнего мира у нас не работают. Дом живет по своим понятиям.

Эйса – начальник этой тюрьмы. И все же вряд ли он понимает, что с появлением Картера его власти может прийти конец.

Надеюсь, он этого так и не поймет. Иначе нам всем несдобровать.

Глава двадцать первая
Эйса

Во рту пересохло, будто всю ночь полотенце обсасывал.

Переворачиваюсь на бок и тянусь к тумбочке, на которой Слоун всегда оставляет мне воду. Глаза не открываются, башка вот-вот лопнет, поэтому бутылку я ищу вслепую. Ага, вот она. Руки дрожат, и хочется вмазаться снова. На этот раз буду умнее, не стану предварительно нажираться вискарем, а то весь кайф себе обломаю, как сегодня.

Бутылку выпиваю махом, двумя большими глотками и, пустую, швыряю в сторону. Снова падаю на кровать.

Пить все еще хочется.

Потягиваюсь и случайно задеваю плечо Слоун. Смотрю на нее, а в башке туман, и глаза в кучу собрать не выходит. Слоун чуть шевелится во сне, но не просыпается. На часах половина пятого, значит, вставать и собираться на учебу ей через два часа.

Жду, пока глаза привыкнут к темноте, потом переворачиваюсь на бок и смотрю, как Слоун спит.

В последнее время она ложится исключительно на спину. Не на бок и не на живот. Когда я был мелким, отец тоже всегда спал на спине, даже если падал на диван, ужравшись чем-нибудь. Как-то я спросил, почему он спит именно так, и он ответил: «Надо быть начеку. Быть готовым вскочить и защищаться. А если устроишься слишком уютно, то теряешь бдительность».

Вот интересно, Слоун тоже настороже? Если так, то кого опасается? Меня, что ли?

Нет. Так сильно она меня не боится. Она меня, сука, боготворит.

Хотя раньше спала на животе. Может, купить новый матрас? Вдруг ей на этом не нравится?

А еще она раньше спала голышом, но это было год с лишним назад. Теперь говорит, типа в доме народу полно, и ей неудобно. Сначала меня это парило: залазишь на нее посреди ночи и сразу присунуть – никак, приходится сперва эту сраную пижаму снимать.

Я поворчал, поворчал, и наконец она уступила, согласившись спать только в футболке. Но все равно, мне больше нравится, когда Слоун совсем голая.

Осторожно, чтобы не разбудить ее, приспускаю одеяло. Иногда мне нравится просто смотреть на нее. Думать, что ей снюсь я. Порой я ласкаю ее так, чтобы она во сне все чувствовала и стонала.

Край футболки собрался у Слоун на животе, и я приподнимаю его, оголяя грудь. Потом откидываюсь на спину и лезу под одеяло, себе в трусы. Хватаюсь за член и дрочу, глядя на спящую Слоун, на то, как мерно вздымается и опускается в такт дыханию мягкая грудь.

Слоун охуенно красивая. Длинные темные волосы, ресницы, губы… Бля буду, красивей девчонки еще не встречал. Нельзя, чтобы таким идеалом владел кто-то другой. Правда, я не стал сразу кидаться на нее. Мне нравилось, как она смотрит на меня во время занятий своими невинными глазами. Она запала на меня, а я – на нее, хотя виду старался не подавать. Сразу понял, что она не такая, как остальные телки.

То, как я зацикливался на ней, меня слегка напугало. Мне выпал шанс совратить такую красоту, и я уже больше не мог думать ни о чем больше.

До встречи со Слоун я был не из тех парней, что любят девчонок. То есть любил их, однако не так, как положено. Пользовал их, брал то, на что большинство из них годны: перепихнуться по-быстрому на ночь, иногда с утречка перед завтраком, но с восьми утра и до восьми вечера им рядом со мной не место. Если парень держит при себе девку между восемью утра и восемью вечера, он жопой думает, а не башкой.

Именно так учил меня отец.

И я напоминал себе эту истину всякий раз, как смотрел на Слоун, пока она не стала моей – всякий раз, как ловил на себе ее взгляд в аудитории. Всякий раз, как при мысли о ней в штанах у меня шевелилось.

Жопой, а не башкой.

Чем дольше я наблюдал за Слоун, тем больше сомневался в отцовских наставлениях, в том, понимал ли он вообще, что говорил мне мелкому. Видать, ему ни разу не перепадало от телочки вроде Слоун. Телочки, которую до него еще никто не испортил. Слишком робкой и не умеющей заигрывать с парнем. Телочки, которой пока не довелось стать шалавой.

Я обещал себе ее распробовать. Проверить, вдруг она исключение из правил? И как-то раз догнал ее после пар, предложил пообедать. Впервые позвал телочку на свидание. Офигеть! Я-то думал, она засмущается и согласится, а она такая смерила меня взглядом, отвернулась и пошла дальше.

Тогда-то до меня дошло, что я ошибался. Что она не застенчивая и знает, как жестоки бывают люди. Она на опыте убедилась, как суров этот мир, и ни с кем не сближалась.

Правда, она еще не поняла, как меня распалило это ее напускное безразличие. Мне хотелось преследовать ее, добиваться, пока она не примет меня всего, настоящего, даже когда я жесток. Пока сама не падет к моим ногам.

Ждать пришлось не так уж и долго. Поразительно, как далеко могут завести приятная внешность и чувство юмора.

А уж манеры… Кто бы знал!

Ты ей, сука, дверь придержишь, а она тебя уже джентльменом считает. Типа ты такой парень, для которого мать – королева. Для телок парни с манерами просто не могут быть опасными.

Для Слоун я, сука, всегда и везде дверь придерживал.

Как-то раз даже зонтик над ней нес.

Давным-давно. Когда она еще спала на животе. Голая.

Иногда мне кажется, что она уже не так счастлива. Бросила ведь один раз, и мне тогда было херово. Каждую секунду ее отсутствия я чувствовал, что превратился в того, кем отец мне стать не желал – пиздострадальцем, который думает не головой, а жопой.

Но я правда люблю Слоун, а отец… Шел бы он на хуй со своей мудростью. Лучше Слоун у меня в жизни еще ничего не случалось. И понял я это, когда она ушла.

Она познакомилась бы с другим, а я не мог даже думать об этом. Представлять, как этот другой целует ее, лапает, сует свой мерзкий хер туда, где прежде бывал лишь я. Слоун должна быть только моей.

И тогда я сделал то, что было нужно, без ее ведома, тем не менее из любви и заботы, ради ее же блага. Я знаю, Слоун меня любит, и поэтому, когда она вернулась, гордился собой: дело в шляпе. Теперь-то Слоун моя окончательно.

Впрочем, есть один момент, который тревожит меня, вызывает сомнения: навсегда ли это у нас? Слоун не хочет принимать мой образ жизни, заставляет обещать, что как-нибудь я все брошу. Но мы же с ней оба знаем: этому не бывать. Я слишком хорош в своем деле. Надо ее убедить, что я могу быть тем, кто ей нужен, живя как прежде.

Надо привязать Слоун к себе. Чтобы она до конца вошла в мою жизнь.

Можно жениться. Купить хату, в которой жили бы мы вдвоем. Правда, с восьми утра и до восьми вечера я буду здесь, ведь, кроме меня, походу, тут никто не умеет дела делать.

Слоун станет сидеть в другом нашем доме с детишками. Я бы возвращался, и она кормила бы меня ужином, мы бы занимались любовью. И спали бы вместе, она рядом со мной, на животе.

Раньше я о женитьбе как-то не думал. И почему эта мысль пришла мне в голову?

С другой стороны, Слоун сама не заикалась о браке. Не уверен даже, что она согласится… а вот если залетит, то никуда не денется. Хотя она пьет противозачаточные чаще, чем мне отсасывают. И каждый раз заставляет надевать презик.

Впрочем, с резинками тоже разобраться недолго.

Я ведь еще не пежил ее без защиты. Нет, она позволяла мне входить без резины, но ненадолго, и кончать я в нее не кончал.

Воображаю, как сую свой член в ее влажную, теплую киску, как сливаю в нее, и нас при этом ничего не разделяет. Ощущения чистые, не притупленные… Я со стоном дрочу еще яростней.

Ох бля, заебись. Смотрю на Слоун, представляю, как вставил ей… Черт, мне надо к ней прикоснуться. Придвигаюсь поближе и беру ее сосок в рот. Обычно стараюсь не будить Слоун, но ей не впервой проснуться, пока я дрочу на нее.

Языком ласкаю сосок, медленно лижу его по кругу. Слоун во сне потягивается и начинает постанывать. Мне нравится, что она еще не проснулась. Интересно, успеет она кончить, не открывая глаз?

Снова обхватываю сосок губами и нежно посасываю. Он моментально твердеет.

– М-м-м, – задыхаясь, сонно стонет Слоун. – Картер…

От неожиданности я даже сосок прикусываю.

Че, блядь, она сказала?

Вскочив, я смотрю на Слоун и выпускаю из руки член: он увял, стоило мне услышать это имя.

Какого хера?

Какого.

Хера?

В груди больно. Будто ударили. Кирпичом запустили. Придавили целым, мать его, домом.

Слоун, еще сонная, прикрывает сиськи футболкой.

Я спешу схватить ее за горло, не давая очухаться.

Слоун смотрит на меня, вытаращив от страха глаза. Правильно, страшно – вот так проснуться, а твой парень душит тебя. Но ее испуг – фигня по сравнению с моими чувствами.

– Ты с ним трахаешься?

Мне кое-как удается сказать это тихо, не выкрикнуть. Голос мой звучит ровно и холодно, но сам я едва сдерживаюсь. Хотя горло Слоун сжал не сильно.

Пока что.

Слоун может говорить, но молчит. Эта шлюха ебучая смотрит на меня так, будто ее спалили.

– Ты трахаешься с Картером? Он совал тебе?

Она тут же принимается мотать головой. Упершись ладонями в матрас, прижимается к спинке кровати.

– О чем ты вообще? Нет. Конечно нет. Боже мой, нет!

Смотрит на меня как на ебанутого. Очень убедительно.

Мать моя тоже врала убедительно. И куда это ее завело?

Я сжимаю ее горло сильнее. Лицо Слоун медленно наливается краской, она кривится, комкая в кулачках простыню. В глазах появляются слезы.

Хорошо, что отец научил не верить бабьим слезам.

Я придвигаюсь к ней вплотную, вглядываюсь в ее сраное лицо: в глаза, губы.

– Ты только что назвала его имя, Слоун. Я тебе сиськи обсасывал, ублажал тебя, а ты прошептала имя этого гондона. Сказала «Картер».

Слоун мотает головой. Мотает горячо, будто твердо уверена в своей правоте. Я чуть ослабляю хватку, чтобы она могла говорить, и она, резко втянув ртом воздух, выпаливает:

– Не звала я Картера, дебил конченый! Я просто не договорила, хотела сказать «как ты нежен». Я не спала, чувствовала, что ты меня целуешь.

Пристально смотрю на нее.

Обдумываю услышанное.

Жду, пока ее слова растворят боль в груди, чтобы стало легче дышать.

Медленно убираю руку от ее горла, глажу по шее.

Бля. Вот же я параноик.

С чего вообще взял, что в постели со мной она мечтает о другом парне? Она же не изменит мне. Не посмеет. У нее больше никого нет.

Надо убрать Слоун из этого дома. Подальше от моей толпы. Взять ее в жены. И завести малыша. Поселить в доме, где будем только мы с ней и никаких посторонних, чтобы я, сука, не ревновал попусту.

Слоун тем временем снимает футболку и, бросив ее на пол, толкает меня к изголовью кровати. Садится сверху.

У меня сразу встает.

Она прижимается ко мне грудью, отдается. Я беру в рот сосок и принимаюсь сосать, жестко. Чтобы сиськи потом еще целый день болели.

Слоун запускает руки мне в волосы, прижимает к себе и стонет. Называет мое имя. Она говорит: «Эйса».

Трижды.

Называет мое имя.

Просунув руки ей под ляжки, я приподнимаю ее и усаживаю себе на хуй. Полностью погружаюсь в нее. Так глубоко я еще не входил. Боже, да, заебись! Мне самому лучше, когда не злюсь на нее.

Злиться на нее мне не нравится.

– Ты моя, Слоун, – говорю, скользя губами по ее шее, к ее губам.

– Твоя, Эйса, – шепчет Слоун.

Запускаю язык ей в рот, и она стонет. Потом отстраняюсь и, правой рукой ухватив снова за горло, левой направляю движение бедер: вверх-вниз. Слоун чуть морщится, когда я сжимаю хватку на горле. А вдруг я и первый раз больно ей сделал? Отняв руку, вижу следы: даже синяки небольшие остались.

Твою мать. Я правда сделал ей больно. Больнее, чем собирался.

Приношу ей молчаливые извинения: нежно целую в шею. Потом заглядываю в глаза.

– Я хочу на тебе жениться, Слоун. Чтобы ты навсегда была моей.

Сперва она ничего не говорит, просто вдруг замирает, напрягшись всем телом.

– Что? – дрожащим голосом спрашивает она.

Бля, я что, предложение сделал? Офигеть!

Я широко улыбаюсь и глажу Слоун по спине, хватаю за зад.

– Выходи, говорю, за меня. Будь моей женой.

Приподнимаю ее, укладываю на спину и снова проникаю внутрь. Упиваюсь тем, что на мне нет резинки. Двигаюсь взад-вперед, наслаждаюсь новыми ощущениями, а она безмолвно взирает на меня снизу вверх.

– Пока будешь на учебе сегодня, куплю тебе колечко. Самое большое, какое найду. Ты, главное, соглашайся.

У нее из глаза скатывается слезинка, и тут я понимаю, что она в натуре меня любит. Расплакалась от одной мысли провести со мной жизнь.

Между толчками, глядя ей в полные слез глаза, говорю:

– Я люблю тебя, Слоун. Охуенно люблю. Соглашайся.

Вот-вот кончу. Кончу в нее. Испытаю с ней то, чего мы вместе еще не испытывали. Я целую Слоун в висок и со стоном говорю на ухо:

– Соглашайся, малыш.

И наконец она тихонечко произносит: «Я согласна».

Меня от этого распирает такое счастье, что еще один толчок, и я кончаю. Внутрь своей невесты.

Она шумно вдыхает, и все, больше ни звука. Проходят мгновения, я все еще лежу на ней, подрагивая, а Слоун так и молчит. Походу, сильно я ее потряс. Она не ждала от меня предложения, особенно посреди ночи. Или утра? Хер проссышь, который час на дворе.

Я целую Слоун и валюсь на бок. Переплетаю с ней пальцы. Улыбаюсь, думая о том, что между нами только что было. Потом закрываю глаза и засыпаю рядом со своей невестой. Моей голой невестой, которая снова будет спать на животе.

Бля буду, я даже не думал, что этот день наступит, но так счастлив я еще никогда не был.

А отец со своей мудростью про любовь пусть идет в жопу.