Текст книги "Тим"

Глава 4

В половине седьмого вечера Мэри Хортон поставила автомобиль в гараж. Она до того вымоталась, что, пока шла к дому, у нее дрожали коленки. Целый день Мэри изнуряла себя работой, так что сумела заглушить все чувства, кроме усталости. Ремонт у миссис Паркер, по-видимому, был завершен: от кладки из красного кирпича не осталось и следа, стены покрывала сырая серо-зеленая штукатурка. Когда Мэри закрывала входную дверь, зазвонил телефон. Она бросилась к аппарату.

– Мисс Хортон, вы дома? – проскрежетала в трубку соседка. – Милочка, это Эмили Паркер. Не могли бы вы оказать мне услугу?

– Конечно.

– Мне нужно уйти. Сын только что позвонил с центрального вокзала, я должна его встретить. Строители закончили ремонт, но во дворе остался мусор. Гарри обещал позже подъехать и навести порядок. Присмотрите за домом, пожалуйста, ладно?

– Непременно, миссис Паркер.

– Спасибо, милочка. До завтра.

Мэри раздраженно вздохнула. Ей хотелось только одного – сесть в мягкое кресло у большого окна, задрать ноги и, потягивая херес, почитать «Сидней морнинг геральд», как обычно по вечерам. Она прошла через гостиную к домашнему бару, открыла шкафчик. Стеклянная посуда у нее была изысканно красивая – уотерфордский хрусталь. Мэри взяла с полированной полки бокал на длинной ножке. Она предпочитала полусладкий херес, который обычно смешивала в равных долях с амонтильядо, а сверху добавляла приторно сладкий херес. Закончив ритуал, с бокалом в руке Мэри прошла на заднюю террасу.

Ее дом был спроектирован интереснее бунгало миссис Паркер. Вместо традиционной веранды на небольшом, футов пятнадцать, возвышении располагалось просторное патио, вымощенное плитами из песчаника, которое с трех сторон уступами спускалось к газону. В жаркие часы лета в этом чудесном внутреннем дворике было очень прохладно – благодаря решетчатому навесу, увитому виноградником и глицинией. Летом Мэри под этим густым зеленым пологом спасалась от солнца; зимой – грелась под балдахином из голых узловатых ветвей, сквозь которые сочились теплые солнечные лучи. Весной над патио стелился изумительный ковер с лиловыми кистями глицинии; поздним летом и осенью с решетки свисали тяжелые гроздья столовых сортов винограда – красные, белые, фиолетовые.

Мэри бесшумно ступала по плиткам в своих начищенных черных туфлях. Походка у нее была крадущаяся, ибо она любила незаметно приближаться к людям, чтобы успеть рассмотреть их до того, как они увидят ее. Порой полезно было застать кого-то врасплох.

Дальний конец патио ограждала выкрашенная в белый цвет ажурная железная балюстрада с кованым узором в виде виноградных лоз. С обеих сторон от нее шли лесенки, ведущие на широкий газон внизу. Поставив бокал на перила, Мэри устремила взгляд во двор миссис Паркер.

Солнце опускалось к горизонту, и будь Мэри из тех людей, которых трогает красота, у нее захватило бы дух от открывшегося зрелища. Между ее террасой и Голубыми горами, вздымавшимися на удалении двадцати миль, ничто не мешало ее взору, и даже холмы Райда не портили панораму, а скорее подчеркивали ее очарование. Днем воздух раскалился до сорока градусов, к вечеру прохладнее не стало, и на небе не было ни облака – прекрасный финал угасающего дня. Цвет заходящего солнца, насыщенно-желтый, пронизанный бронзой, был восхитителен, он придавал зелени еще более густой оттенок, все остальное покрывая янтарным блеском. Прикрывая ладонью глаза от солнца, Мэри скользила взглядом по двору миссис Паркер.

Парень, которого она видела утром, поднимая мучнистое облако, сметал цементную пыль к груде строительного мусора. Нагнув золотистую голову, он весьма сосредоточенно выполнял простую работу, словно ему нравилось делать все, даже это, с полной самоотдачей. Он по-прежнему был полуобнажен и все так же красив – может, в лучах заката даже еще красивее, чем утром, в ярком свете дня, от которого резало глаза. Мэри, забыв про коктейль, наблюдала за ним, не осознавая, что ею овладело чувство, совершенно чуждое ее натуре. Не испытывая ни стыда, ни замешательства, она просто смотрела на него.

Закончив мести, парень поднял голову и, заметив Мэри, радостно махнул ей рукой, а затем скрылся из виду. Она вздрогнула, но в ту же секунду, не отдавая себе отчета, поспешила к камфорным лаврам, высившимся между участками, и скользнула в дыру в штакетнике.

Парень, очевидно, выполнил все, что ему было поручено, потому как в руке держал сумку, из которой доставал обычную одежду.

– Привет, – поздоровался он, улыбаясь без тени смущения, словно не догадывался о том, как красив и какое впечатление его красота неизменно производит на окружающих.

– Привет, – без улыбки ответила Мэри.

Внезапно ее рука стала мокрой. Она опустила глаза и увидела, что опрокинула бокал.

– У вас пролилось, – заметил парень.

– Ой, и правда. Вот растяпа, да? – отважилась прокомментировать она, силясь придать лицу шутливое выражение.

На это он не нашелся что сказать, но по-прежнему, улыбаясь, смотрел на нее с дружелюбным интересом.

– Хотите немного подзаработать? – наконец спросила Мэри, пытливо глядя на него.

– У? – В лице парня появилась озадаченность.

Она покраснела, в ее темных глазах засквозила ирония.

– У меня газон зарос травой, а человек, которого я наняла ее стричь, уже месяц носу не кажет. Вряд ли я снова его увижу. А я очень горжусь своим садом и не люблю, когда он неухожен, но теперь трудно найти человека, который согласился бы стричь траву. Вот я и подумала: раз вы в пятницу работаете сверхурочно, возможно, вам нужны деньги. Не смогли бы вы прийти сюда завтра и привести в порядок мой газон? У меня есть газонокосилка, так что это скорее вопрос времени, а не физических усилий.

– У? – повторил он, все еще улыбаясь, но уже не так широко.

Мэри в нетерпении передернула плечами.

– Господи боже мой! Нет желания работать, так прямо и скажите. Я просто хочу знать, согласны вы завтра прийти сюда и подстричь траву или нет. Я заплачу больше того, что вам платит мистер Маркем.

Парень подошел к дыре в штакетнике и с любопытством заглянул к ней во двор, потом кивнул.

– Да, зарос газон. Я мог бы его подстричь для вас.

Мэри вернулась на свой участок и повернулась к нему лицом.

– Спасибо. Я вам очень признательна. Поверьте, вы не пожалеете. Завтра утром подходите к задней двери, и я объясню, что делать.

– Хорошо, миссис, – со всей серьезностью ответил парень.

– Вы не хотите узнать, как меня зовут? – спросила Мэри.

– Хочу, наверное, – улыбнулся он.

Насмешливое выражение, не сходившее с его лица, задело ее за живое.

– Я мисс Хортон! – резким тоном представилась она, снова покраснев. – А вас как зовут, юноша?

– Тим Мелвилл.

– Что ж, мистер Мелвилл, жду вас завтра утром. Спасибо. Всего доброго.

– До свидания, – попрощался он улыбаясь.

Поднявшись на террасу, Мэри бросила взгляд на двор миссис Паркер. Парня уже и след простыл. Хереса тоже не было. Его остатки вылились, когда она, стремясь поскорее спрятаться от взгляда его невинных синих глаз, в рассеянности опрокинула бокал.

Глава 5

Паб при отеле «Взморье» среди жителей Рэндвика слыл популярнейшим питейным заведением. Сюда стекался народ со всех районов большого пригорода – из самого Рэндвика, а также из Куджи, Кловелли и даже Марубры. Здесь подавали восхитительно холодное и вкусное пиво и было где разгуляться. Чем бы ни была вызвана популярность паба, со дня своего открытия он не знал отбоя от посетителей, и всегда в его стенах царили шум и гвалт. Здание в несколько этажей с кипенно-белыми стенами и рядом арок по фасаду, как в Альгамбре, напоминало огромную гасиенду. Отель стоял на высоте двухсот футов над уровнем океана, до которого было меньше полумили, и с него открывался великолепный вид на берег Куджи – один из небольших пляжей в восточных предместьях Сиднея. Большинство посетителей паба пили пиво на длинной красной веранде, которую после трех часов дня накрывала густая тень. Жаркими вечерами это был идеальный уголок для отдыха, потому как солнце опускалось за холм позади отеля, а со стороны сверкающей синевы Тихого океана дул освежающий бриз.

Рон Мелвилл, стоя на веранде с двумя закадычными приятелями, постоянно поглядывал то на часы, то на берег внизу. Тим опаздывал. Уже почти восемь, а он должен был подъехать не позже половины седьмого. Рон не беспокоился – им скорее владело раздражение, ибо за долгие годы он усвоил, что тревожиться за Тима – это верный способ заработать преждевременный инфаркт.

Короткие сиднейские сумерки быстро сгущались. Высокие араукарии, что стояли вдоль набережной, из темно-зеленых превращались в черные. Начинался прилив, волны прибоя с громким ревом набегали далеко в глубь пологого берега и оставляли после себя пелену пены на белом песке; тени удлинялись. Автобусы следовали по склону холма, вдоль прибрежного парка и останавливались на углу далеко внизу. Рон увидел, как там с визгом остановился очередной автобус, и заскользил взглядом по выходившим из него пассажирам, высматривая пшеничную макушку Тима, которую не спутаешь ни с какой другой. Заметив ее, он тотчас же отвернулся.

– Тим приехал. Пожалуй, пойду возьму ему пива. Еще по кружке? – спросил он как бы невзначай.

К тому времени, когда он вернулся на веранду, уже зажглись уличные фонари. Тим стоял рядом с его дружками и улыбался им во весь рот.

– Привет, пап, – с улыбкой сказал он.

– Привет, привет. Где тебя носило? – угрюмо осведомился Рон.

– Одну работу пришлось доделывать. Гарри не захотел возвращаться туда в понедельник.

– Что ж, деньги за сверхурочку не помешают.

– Мне еще одну работу предложили, – важно доложил Тим, взяв у отца кружку и одним глотком осушив ее. – Ой как здорово! Пап, можно еще?

– Подожди минутку. Что за работа?

– А, ты про это! Леди из соседнего дома хочет, чтобы завтра я подстриг у нее траву.

– Из какого соседнего дома?

– Ну, рядом с тем, где мы сегодня были.

– Тим, – фыркнул Керли Кэмпбелл, – а ты не спросил, где ей постричь траву: внутри или снаружи?

– Заткнись, Керли! Совсем, что ли, придурок? – раздраженно рявкнул Рон. – Знаешь ведь, что Тим таких шуток не понимает!

– Трава у нее высокая выросла, нужно подстричь, – объяснил Тим.

– Ты сказал, что поможешь, да, Тим? – уточнил Рон.

– Да, завтра утром. Она обещала заплатить, и я подумал, что ты не станешь возражать.

Рон цинично смотрел на изысканно красивые черты сына. Если та леди, о которой идет речь, имеет виды на Тима, через пять минут общения с ним она про это забудет. Обычно, как только выяснялось, что Тим недоумок, женщины быстро теряли к нему интерес, но если это их не отталкивало, то очень скоро убеждались, что пытаться соблазнить Тима – пустая затея, поскольку он не представлял, зачем нужны женщины и что с ними делать. Рон научил сына ретироваться в ту же минуту, как женщина начинала проявлять признаки чрезмерного волнения или принималась флиртовать с ним. Тим от природы был пуглив, и ему можно было внушить страх к чему угодно.

– Пап, можно еще пива? – снова попросил Тим.

– Можно, сынок. Иди и скажи Флорри, чтоб налила тебе кружку. Ты это заслужил.

Керли Кэмпбелл и Дейв О’Брайен провожали Тима взглядами, пока его высокая стройная фигура не скрылась из виду.

– Черт возьми, Рон, мы с тобой знакомы двадцать лет, – произнес Керли, – а я так и не соображу, от кого Тиму досталась такая внешность.

– Не ты один – я тоже, – усмехнулся Рон. – Наверное, от какого-то предка, о котором мы и слыхом не слыхивали.

Около девяти отец и сын Мелвиллы покинули паб и быстрым шагом пошли мимо стадиона «Куджи» и стоявших в ряд ярко освещенных магазинчиков, увеселительных заведений и винных баров в дальнем конце парка. Рон вел сына коротким путем, чтобы праздношатающиеся проститутки, пожиравшие Тима алчными взглядами, не вздумали пристать к нему.

Дом Мелвиллов находился на Серф-стрит, но не в элитарном районе на вершине холма, где жил жокей Нобби Кларк, а в долине внизу. Они с легкостью преодолели склон, даже не сбив дыхание, поскольку оба работали строителями и находились в отличной физической форме, и свернули к самому обычному кирпичному дому на две семьи.

Женская половина Мелвиллов давно поужинала, но едва Рон и Тим вошли в дом через заднюю дверь, из гостиной на кухню вышла их встречать Эсме Мелвилл.

– Ваш ужин давно остыл, – заявила она без особого негодования.

– Ой, да ради бога, Эс. Ты всегда так говоришь, – улыбнулся Рон, усаживаясь за стол. – Что на ужин?

– Можно подумать, тебе не все равно, когда ты накачан пивом, – ответила Эсме. – Сегодня пятница, балбес. А что ты всегда ешь по пятницам, а? Я купила у Даго рыбу с жареным картофелем – как обычно.

– Здорово! Рыба с картошкой! – воскликнул Тим, расплывшись в улыбке. – Мам, я люблю рыбу с картошкой!

Мать с нежностью посмотрела на сына и взъерошила его густые волосы – единственное проявление ласки, на которое он мог рассчитывать с ее стороны.

– Что бы я тебе ни дала, милый, ты всегда говоришь, что это твое любимое. Ладно, ешьте.

Она со стуком поставила перед мужчинами тарелки с жирной рыбой, зажаренной в кляре, и мягким, на вид совершенно нехрустящим картофелем фри, а сама вернулась в гостиную – по телевизору шла очередная серия «Улицы Коронации», которую показывали уже в энный раз. Эсме обожала этот сериал про жизнь английского рабочего класса. Сидя перед телевизором, она думала про свой большой красивый дом с садом, про хорошую погоду, про теннис и пляж и от всего сердца жалела обитателей улицы Коронации. Если уж быть представителем рабочего класса, то только в Австралии.

Тим не сказал родителям про сандвич с дерьмом, потому что уже напрочь забыл про него. Умяв рыбу с картошкой, они с отцом оставили пустые тарелки на столе и прошли в гостиную.

– Все, Эс, твое время вышло, – заявил Рон, переключая канал. – Сейчас по программе обзор крикетных матчей.

– Лучше б ты погулял чуток дольше, – вздохнула жена. – Тогда бы я посмотрела какой-нибудь фильм с Джоан Кроуфорд или еще что. А то сплошной спорт, спорт, спорт!

– Вот если Тим будет почаще брать подработку, я куплю тебе второй телевизор. – Рон скинул ботинки и вытянулся на диване во весь рост. – Где Дони?

– Наверное, с каким-нибудь парнем гуляет.

– С кем на этот раз?

– Откуда ж мне знать, милый? За нее я не волнуюсь. Она у нас умница, в обиду себя не даст.

Рон взглянул на сына.

– Эс, ну вот скажи: почему жизнь так несправедлива? У нас с тобой самый красивый парень во всем Сиднее, а толку с него? Только и способен что имя свое написать да до десяти сосчитать. И возьми Дони – умница, каких свет не видывал. Особо не учится, а университет может окончить с отличием.

Эсме, взяв вязанье, с грустью посмотрела на мужа. Бедняга Рон все понимал, но по-своему был добр к Тиму: опекал его, но не ходил за ним по пятам и не относился к нему как к ребенку. Разве он не брал его с собой пиво пить? Разве он не настоял, чтобы Тим зарабатывал на жизнь, как любой нормальный человек? Так и должно быть, ведь они с мужем уже не молоды: Рону почти семьдесят, она всего на полгода моложе. Потому Тим и родился дурачком, объяснили ей доктора. Сейчас ему двадцать пять, он их первенец. Им с Роном было далеко за сорок, когда она его родила. Доктора сказали, это как-то связано с увяданием яичников и с тем, что они долго пребывали в бездействии. А годом позже на свет появилась Дони, абсолютно нормальная. Так и бывает, подтвердили доктора. У женщины, которая начала рожать после сорока, первый ребенок самый проблемный.

Эсме остановила взгляд на сыне. У Тима было свое кресло, в котором он сейчас и сидел. Оно стояло рядом с телевизором: Тиму, как и всякому ребенку, хотелось буквально «залезть» в экран. Вон он сидит, думала Эсме, самый очаровательный, самый чудесный мальчик на свете, с сияющими глазами аплодирующий игрокам. Она вздохнула и, наверное, уже в миллионный раз задалась вопросом, что будет с Тимом, когда ее и Рона не станет. Разумеется, Дони придется его опекать. Она преданно любит брата, но ведь рано или поздно ей надоест учиться и она решит выйти замуж, а пожелает ли ее муж держать в своей семье такого, как Тим? Эсме сильно в этом сомневалась. Кому охота возиться со взрослым пятилетним ребенком, если он не твоя плоть и кровь?

Глава 6

Субботний день выдался таким же ясным и жарким, как и пятница, и Тим отправился в Артармон в шесть часов утра, одетый в футболку, строгие шорты и гольфы. Мать всегда следила, чтобы он был одет опрятно и имел в сумке чистые рабочие шорты, готовила ему завтрак, давала с собой сверток с едой на день и не отпускала из дому, не убедившись, что у него при себе достаточно денег, чтобы избежать любых возможных затруднений.

В семь часов Тим постучался в дом Мэри Хортон, которая еще крепко спала. Надев темно-серый халат поверх скромной пижамы из белого хлопка, босая, она зашлепала к двери, в раздражении убирая назад падавшие на лицо волосы.

– Бог мой, вы всегда являетесь в семь утра? – проворчала она, моргая, чтобы прогнать остатки сна.

– В это время мне положено приступить к работе, – ответил Тим с улыбкой.

– Ладно, раз уж вы здесь, покажу вам, что делать, – решила Мэри и, пройдя через патио, направилась к маленькой папоротниковой оранжерее.

Тим последовал за ней.

На самом деле под оранжерею было замаскировано хранилище садового инвентаря, инструментов и удобрений. Сразу же за дверью стоял аккуратно припаркованный садовый мини-трактор. Он был накрыт брезентом – на тот случай, если крыша прохудится. Но крыша, разумеется, не протекала, ведь строение принадлежало Мэри Хортон.

– Вот трактор, косильная дека к нему уже прикреплена. Сумеете им управлять?

Тим снял с трактора брезент и с любовью погладил его блестящую поверхность.

– Красивый!

Мэри подавила раздражение.

– Красивый или нет, работать на нем вы сможете, мистер Мелвилл?

– Конечно! Папа говорит, с техникой я очень хорошо управляюсь.

– Это радует, – язвительным тоном прокомментировала Мэри. – Мистер Мелвилл, вам еще что-то нужно?

Тим уставился на нее в изумлении.

– Почему вы зовете меня мистером Мелвиллом? Мистер Мелвилл – это мой отец. А я просто Тим.

«Боже! Совсем как ребенок!» – воскликнула про себя Мэри, а вслух сказала:

– Что ж, тогда приступайте. Если что-то понадобится, стукните в заднюю дверь.

– Хорошо, миссис! – с готовностью пообещал Тим улыбаясь.

– Я вам не миссис! – вспылила Мэри. – Меня зовут Хортон, мисс Хортон!

– Хорошо, мисс Хортон, – поправился Тим, ничуть не смутившись.

Когда Мэри вернулась в дом, сна уже не было ни в одном глазу, и она отмела всякую мысль о том, чтобы еще пару часов поваляться в постели. С минуты на минуту затарахтит трактор. Какой уж тут сон! Даже в самую сырую и жаркую погоду в доме, оборудованном системой центрального кондиционирования, всегда было прохладно и сухо, но Мэри, сделав тост с чаем, решила, что ей будет приятнее позавтракать на террасе, откуда она сможет присмотреть за новым садовником.

Она привела себя в порядок и облачилась в домашнюю униформу выходного дня – простое темно-серое идеально отглаженное хлопчатобумажное платье. Волосы, которые на ночь она заплетала в длинную косу, были собраны в узел на затылке. Мэри никогда не носила ни тапочек, ни сандалий даже на своем загородном участке близ Госфорда: как только вставала с постели, надевала компрессионные чулки и черные туфли.

Мэри расположилась у балюстрады за железным столиком, выкрашенным в белый цвет, и налила себе чашку чая. Газонокосилка монотонно жужжала уже минут двадцать. Тим стриг траву в дальнем конце участка, за которым начинался глиняный карьер. Действовал он неторопливо, методично, как, наверное, трудился под началом Гарри Маркема: закончив одну полосу, слезал с трактора, чтобы убедиться, что следующая полоса не наезжает на предыдущую. Мэри жевала тост и пила чай, не сводя глаз с его далекой фигуры. Не имея привычки предаваться самоанализу или копаться в себе, она даже не задавалась вопросом, почему так пристально за ним наблюдает, и ни на мгновение у нее не возникло мысли о том, что ее завороженность сродни влечению.

– Добрый день, мисс Хортон! – раздался хриплый голос миссис Паркер, а в следующую минуту она сама, в ярком цветастом платье, плюхнулась на свободный стул.

– Доброе утро, миссис Паркер. Чаю не желаете? – холодно предложила Мэри.

– Спасибо, милочка, не откажусь. Нет-нет, не вставайте. Чашку я сама возьму.

– Сидите, прошу вас. Мне все равно нужно заварить свежий чай.

Вернувшись на террасу со свежезаваренным чаем и тостами, Мэри увидела, что миссис Паркер смотрит на Тима, подперев подбородок ладонью.

– Вы молодец, что попросили Тима подстричь вам газон. Хорошо придумали. Ваш-то газонокосильщик, я заметила, давненько не появлялся. Мне в этом плане повезло: сыновья помогают. Кто-нибудь из них непременно придет и подстрижет траву. А у вас ведь никого нет, да?

– Вчера, как вы и просили, я проследила, чтобы строители убрали за собой мусор. Тогда-то и познакомилась с Тимом. Его, как я понимаю, оставили одного наводить порядок. По-моему, он обрадовался, что я предложила ему немного подзаработать.

Последнюю фразу Мэри миссис Паркер пропустила мимо ушей.

– Жуки навозные! – сердито проворчала она. – Другого от них и не жди! Мало того, что целый день издевались над беднягой, так еще потом повесили на него всю грязную работу, а сами бегом в паб! И как только наглости у них хватило сказать мне, что они все придут и уберут за собой! У меня большое желание заплатить мистеру Гарри Маркему на двести долларов меньше!

Поставив чашку на стол, Мэри озадаченно посмотрела на соседку.

– Чем же он так вас разгневал, миссис Паркер?

Лилово-желтые фиалки на дородной груди пожилой женщины заколыхались.

– А вы бы не разгневались? Ах да, совсем забыла, что накануне вечером мы с вами не виделись и я не рассказала вам, что эти сволочи сотворили с несчастным мальчиком. Клянусь, порой я готова поубивать всех мужчин, что появились на этот свет! Они не проявляют ни сочувствия, ни понимания к сирым и убогим, если только те не пропойцы и не мерзавцы, как они сами. А к такому, как Тим, который старательно трудится и зарабатывает себе на жизнь, у них нет ни капли жалости. Они держат его за мальчика для битья, всячески над ним измываются, а у бедняги даже ума не хватает, чтобы это понять! Ну разве он виноват, что родился дурачком? А вообще-то это дикая несправедливость, да? Такой красавчик – и недоумок! Обидно до слез! Но вы послушайте, что они сделали с ним вчера во время утреннего перерыва…

Гнусавым вульгарным голосом, выдававшим в ней представительницу простонародья, миссис Паркер, причитая, поведала Мэри свою ужасную историю, но та слушала ее вполуха, неотрывно глядя на склоненную золотистую голову в дальнем конце участка.

Минувшим вечером Мэри перерыла все книжные полки в своей библиотеке в поисках лица, похожего на лицо Тима. «Боттичелли?» – предположила она. Но потом, найдя в одном из альбомов несколько репродукций художника, с презрением отказалась от сравнения. Лица на тех картинах были слишком изнеженными, слишком женоподобными, с некой неуловимой лукавинкой. В конце концов, абсолютно неудовлетворенная, она бросила поиски. Только в чертах древнегреческих и древнеримских статуй она обнаружила некое сходство с Тимом – возможно, потому, что такой тип красоты легче запечатлеть в камне, чем на холсте. Тим был трехмерным творением. И она горько сожалела, что ее бесталанные руки не способны запечатлеть его образ.

Мэри была раздавлена непосильным грузом разочарования, ее душили слезы. Присутствия миссис Паркер она почти не замечала. «Какая коварная ирония судьбы», – досадовала Мэри. Оказывается, трагический рот и тоскливый недоумевающий взгляд Тима – это отнюдь не отпечаток его внутренних переживаний; искра сознания в этом юноше погасла задолго до того, как он мог бы столкнуться с горем или тяжелой утратой. Он был ничем не лучше собаки или кошки, которых держат потому, что они радуют глаз и слепо преданы любимым хозяевам. Однако домашнее животное не способно думать, не способно дать умный ответ или вызвать трепетный отклик в другом пытливом уме. Животное только и может, что быть рядом и любить. Что и делал Тим, дурачок Тим. Его обманом вынудили съесть экскременты, но его не стошнило, как это случилось бы с любым мыслящим существом; он просто заплакал, как завыла бы собака, и снова заулыбался, когда его пообещали угостить чем-то вкусненьким.

Бездетная, не знавшая любви Мэри Хортон вела серую жизнь, лишенную переживаний, поэтому ей было трудно оценить эту новую пугающую информацию о глупеньком Тиме. Недоразвитая эмоционально в той же мере, в какой он был отсталым в умственном плане, она даже представить не могла, что Тима можно любить за его умственную неполноценность и уж тем более невзирая на этот его изъян. Еще недавно она думала о нем, как, наверное, стареющий Сократ думал об Алкивиаде – юноше, наделенном исключительной физической красотой и блестящим умом. Мэри воображала, как знакомит Тима с произведениями Бетховена и Пруста, как развивает его интеллект, дабы он впитал в себя музыку, литературу и искусство и внутренне стал бы столь же прекрасным, каким был внешне. Но Тим был дурачком, жалким несмышленым недоумком.

Австралийцы о других судили с присущей им житейской грубостью, давая недостаткам хлесткие образные определения. Умственный потенциал они мерили деньгами и исчисляли в денежном эквиваленте. Об обделенном умом человеке говорили, что он не целый доллар, а лишь какая-то его часть, но во сколько бы ни оценивали интеллект несчастного – в девяносто центов или в десять, – целого доллара он все равно не стоил.

Миссис Паркер не замечала, что Мэри ее почти не слушает, и продолжала увлеченно разглагольствовать о бездушии мужчин, пить чай и отвечать на собственные вопросы, которые обходила молчанием ее соседка. Наконец она грузно поднялась из-за стола и попрощалась.

– До свиданьица, милочка. Спасибо за чай. Если не найдете в своем холодильнике то, что ему по вкусу, пришлите Тима ко мне. Я его накормлю.

Мэри рассеянно кивнула. Гостья скрылась из виду, а мисс Хортон снова погрузилась в размышления о Тиме.

Посмотрев на часы, Мэри увидела, что уже почти девять, и вспомнила, что рабочие, трудившиеся на открытом воздухе, в это время устраивают перерыв. Она вернулась в дом, заварила свежий чай, разморозила шоколадный торт и украсила его взбитыми сливками.

– Тим! – крикнула она, поставив поднос на стол под виноградником: солнце уже наползало на конек крыши, и сидеть за столиком у балюстрады было слишком жарко.

Он поднял голову, махнул ей рукой и заглушил трактор, чтобы слышать ее слова.

– Тим, иди выпей чаю!

Его лицо озарила щенячья радость. Он спрыгнул с трактора и бегом бросился к папоротниковой оранжерее, нырнул туда и вскоре снова появился с бумажным коричневым свертком в руке. Перескакивая сразу через две ступеньки, Тим поднялся в патио.

– Мисс Хортон, спасибо, что позвали меня, а то я не следил за временем, – довольным тоном поблагодарил он и, усевшись на указанный стул, смирно ждал, когда ему разрешат есть.

– Тим, ты умеешь определять время по часам? – спросила Мэри, удивляясь мягкости своего голоса.

– Ой нет, не совсем. Я знаю, когда мне пора домой собираться: это когда большая стрелка наверху, а маленькая – на три деления ниже. В три часа. Но своих часов у меня нет. Папа говорит, я бы их потерял. Ну и ладно. Кто-нибудь мне всегда подскажет, когда перекур или обед и нужно заваривать чай или когда домой пора. Всем известно, что я не шибко умный и не стою целого доллара, поэтому разницы никакой.

– Да, пожалуй, – с грустью согласилась Мэри. – Ешь, Тим. Весь торт твой.

– Ой, здорово. Я люблю шоколадный торт, особенно со сливками, как этот! Спасибо, мисс Хортон!

– Как ты любишь пить чай, Тим?

– Без молока, и побольше сахара.

– Побольше – это сколько?

Тим оторвался от торта и наморщил лоб. Все его лицо было измазано сливками.

– Черт, не помню. Я просто сыплю в чашку сахар, и когда чай начинает переливаться на блюдце, значит, все, хватит.

– Тим, ты когда-нибудь ходил в школу? – осторожно полюбопытствовала Мэри, снова почувствовав к нему интерес.

– Недолго. Я не смог учиться, и мне разрешили не ходить. Я дома сидел, маме помогал.

– Но ведь ты понимаешь, что тебе говорят, и с трактором управляешься.

– Некоторые вещи мне даются легко, но читать и писать ужасно трудно, мисс Хортон.

Она встала, помешивая чай, и неожиданно для себя потрепала его по голове.

– Это ничего, Тим.

– Вот и мама так говорит.

Расправившись с тортом, он вспомнил про сандвич, который принес из дому, и тоже его умял, а затем все запил чаем, осушив чашку в три больших глотка.

– Уфф! – выдохнул Тим, расплывшись в блаженной улыбке. – Спасибо, мисс Хортон, было очень вкусно!

– Меня зовут Мэри. «Мэри» произносить легче, чем «мисс Хортон», согласен? Так что зови меня просто Мэри.

Тим с сомнением посмотрел на нее.

– Думаете, так можно? Папа говорит, старых людей я должен называть «мистер», или «миссис», или «мисс».

– Иногда можно и по имени, если они твои друзья.

– У?

Она предприняла новую попытку, мысленно вычеркнув из своего лексикона все многосложные слова.

– Не такая уж я старая, Тим. Просто у меня седые волосы. Не думаю, что твой папа станет возражать, если ты будешь звать меня Мэри.

– Но если у вас седые волосы, значит, вы должны быть старой. Так ведь, Мэри? У папы волосы седые, и у мамы тоже седые, а они, я знаю, старые.

«Ему двадцать пять. Значит, его родители не намного старше меня», – рассудила про себя Мэри.

– Я моложе, чем они, – объяснила она. – Я еще не очень старая.

Тим поднялся из-за стола.

– Мне пора приниматься за работу. У вас очень большой газон, Мэри. Надеюсь, я успею подстричь его сегодня.

– Ну, не успеешь – не беда. Можешь прийти и закончить в любой другой день, если захочешь.

На лице Тима появилось задумчивое выражение.

– Да, я, наверное, хотел бы прийти, если папа не будет возражать. – Он улыбнулся ей. – Мэри, вы мне нравитесь. Вы мне нравитесь больше, чем Мик, или Гарри, или Джим, или Билл, или Керли и Дейв. Вы мне нравитесь больше всех, не считая папы, мамы и моей Дони. Вы красивая, и у вас такие чудесные седые волосы.

На Мэри нахлынули сотни различных чувств, которым она не могла подобрать определения. Силясь побороть их, она натянуто улыбнулась.

– Спасибо, Тим. Ты очень любезен.

– Пустяки, – беспечно бросил он, затем приставил к голове ладони, отклячил зад и, шевеля пальцами, прыгнул с лестницы. – Это я так кролика изобразил, – крикнул он с газона.

– Очень похоже. Я поняла, что ты кролик, в ту же секунду, как ты запрыгал, – отозвалась Мэри, собрала со стола посуду и понесла ее в дом.