Текст книги "Крепость"

– Некоторые матери не хотят разлучаться со своими детьми. Как раз на прошлой неделе ей пришлось одну такую прикончить.

– Прикончить?!

– Да, смахнуть ей голову.

– Она что, не могла ее просто оглушить? – спросил Найл.

Одина решительно покачала головой:

– Зачем? У той мамаши был неизлечимый душевный разлад. Она могла заразить других.

– Душевный разлад?

– Мы называем так между собой людей, которые не могут или не хотят себя сдерживать. И разумеется, эта женщина могла произвести на свет ущербных детей. Таких надо уничтожать. – Она указала на деревянную скамью у края газона. – Вы двое будете дожидаться здесь. Мужчинам заходить в детский городок запрещено. Ни в коем случае никуда не отлучайтесь до нашего возвращения. Страже приказано убивать любого мужчину, который слоняется здесь без разрешения.

Братья опустились на нагретую солнцем скамью и проводили взглядом женщин, скрывшихся за углом.

Найл вдруг услышал необычный звук, похожий на шипение, и пузыристое журчание бегущей воды и, изогнувшись так, чтобы не мешало дерево, разглядеть фонтан, взметающий в воздух упругую пушистую струю. Зрелище просто зачаровывало, так и подмывало тайком встать и посмотреть.

Но на той стороне газона расхаживала одна из этих, в синем платье, и поглядывала на братьев с такой неприязнью, что у них мурашки бегали по коже. Оба невольно представили: сейчас подойдет и ка-ак даст секирой! – сразу голова с плеч и улетит.

– Как тебе все это? – Вайг кивком указал на женщину и на детский городок.

– Очень красиво.

– Красиво-то оно красиво, только в дрожь бросает от такой красоты. Напоминает бабу, что нас сюда привела…

– Чего-то я тебя не понял, Вайг.

– Внешне хороша, вроде сама обходительность, а как заговорит, так тошно делается. Как она спокойненько рассказывала про женщину, которой отсекли голову лишь за то, что не хотела расставаться со своим дитем.

– Тс-с! – шикнул Найл.

Он вдруг испугался, что их услышит женщина с секирой, и тогда Одина, вернувшись, застанет лишь два трупа и две головы в сторонке.

– Мне-то чего прятаться? – возмутился Вайг, но голос понизил.

– Знаешь, что меня сбивает с толку? – поделился Найл. – Коли уж они так пекутся, чтобы дети у них росли сильными и здоровыми, то почему сами-то все такие придурочные, с ущербной башкой?

Вайг задумчиво посмотрел на брата и почесал затылок.

– Да, в самом деле. А ведь и вправду ущербные, а? – Он помолчал, подумал. – Может, потому что работа у них такая нудная? Найл с сомнением покачал головой:

– Нет, здесь дело не только в этом. У меня такое впечатление, будто…

Не успев еще подобрать нужных слов, Найл вздрогнул от взволнованного детского крика.

Через секунду братьев уже тискала ручонками Руна, тычась губками попеременно то в одного, то в другого.

За ней шла Сайрис, неся на руках Мару. А за Сайрис, рядом с Одиной, шла стройная девушка в голубом платье. Найл чуть не задохнулся от восторга, узнав Дону.

Высвободившись из объятий Руны, он вскочил со скамьи. Дона, расставив руки, побежала навстречу.

Глаза ее засверкали радостным волнением. Найл обхватил девушку и закружил, подняв над землей.

Стражница наконец не выдержала и, шагнув вперед, сердито рявкнула:

– Хватит здесь обниматься! Будете так себя вести, живо без ушей останетесь! Оба!

Найл с виноватым видом опустил Дону, та смущенно отвернулась. Тут, к удивлению, заговорила Одина:

– Ты совершенно права, уважаемая. Эти люди, увы, дикари, к тому же долгое время не виделись. Я позабочусь, чтобы они вели себя пристойно. – И победно усмехнулась.

Стражница. передернув плечами, отвернулась с постно-презрительной миной.

– А мы с тобой обнимемся позже, когда никого не будет поблизости. Заодно и уши сохраним, – шепнул Найл Доне.

Дона чуть разрумянилась, и юноша, взглянув на нее, почувствовал, как гулко забилось его сердце.

В полутемном подземном коридоре Каззака он как-то не обращал внимания, насколько девушка, оказывается, хороша собой. С той поры, как они расстались, прошло несколько месяцев. От девчоночьей угловатости не осталось и следа, она немного подросла, формы стали более округлыми, женственными, изящные руки и плечики покрыл ровный загар.

Руна и Мара выглядели бодрыми и веселыми. Обе явно поправились, загорели.

– А где папа? – спросила Руна, и стало ясно, что она ничего не знает о гибели отца.

К счастью, Мара ее перебила, попросив Вайга все-все рассказать. Найл и Дона сидели на краешке скамейки и смотрели друг на друга. Одина весьма тактично удалилась на другой конец газона и отвлекла внимание стражницы разговором, за что юноша был ей искренне признателен.

– Что у тебя за платье? – спросил он.

– Это, голубое? Меня взяли в наставницы. Помогаю присматривать за ребятишками. Мне поручили Руну и Мару.

– Тебе здесь нравится?

– О да, я люблю детей. Только вот по маме скучаю.

– Я сегодня вечером увижу Каззака. Хочешь, спрошу, может ли он взять тебя во дворец работать?

Глаза Доны на секунду вспыхнули:

– Ты будешь там все время?

– Нет. Завтра начинаю работать.

Лицо девушки омрачилось.

Посмотрев друг на друга, они поняли: много времени, наверное, пройдет, прежде чем они снова смогут встретиться. Найлу больше всего на свете захотелось вдруг стиснуть Дону в объятиях и целовать, целовать. Заглянув ей в глаза, он понял, что и она хочет того же. Но в присутствии стражницы, то и дело зыркающей в их сторону, это было невозможно Они лишь осторожно коснулись друг друга руками.

Интересно было ощущать, насколько они сейчас близки. Найл не пытался проникнуть в ее мысли сознательно, но вместе с тем узнавал их так ясно, будто они рождались в его собственной голове. Словно внутренние их сущности слились воедино, стремясь постичь друг друга.

Стражница сменила позу, чтобы удобнее было смотреть через плечо Одины.

Найлу стало любопытно, почему она так недружелюбно настроена, и он попробовал проникнуть в ее разум. Это оказалось неожиданно настолько трудно, что юноша даже заподозрил, что стражница сознает его усилия и умышленно им противится.

Но в то же время по ее лицу (она сейчас разговаривала с Одиной) не было видно, что она что-то подозревает. Он попробовал еще раз, и тут его ошеломила странная, не до конца еще оформившаяся догадка. В мозг этой женщины сложно проникнуть потому, что он работает не совсем обычно, можно сказать, не по-людски. Секунду спустя натиск увенчался-таки успехом, и Найл с удивлением понял, что его догадка верна. Оказывается, мозг ее вовсе не был похож на мозг большинства обитателей города. В ее сознании было много общего со странной созерцательной пассивностью паука, терпеливо выжидающего, когда добыча угодит в сети. Трудно поверить, но получалось, что перед ним, по сути, паук в человечьем обличий.

Дона поглядела на Найла с любопытством, понимая, что происходит что-то необычное.

Вместе с тем в ней не было ревнивого желания целиком завладеть вниманием юноши, просто интересно было узнать, что именно его так привлекает.

Тут до Найла дошло, отчего все-таки стражница смотрит на них с такой неприкрытой враждебностью. Ей вменялось не любить дикарей и относиться к ним с надменным превосходством. Братья вызывали у нее сильнейшее раздражение, но Одина была старше по рангу, поэтому стражница не могла придраться к ним, пока ктонибудь явно не нарушил установленные правила.

Неприязнь этой женщины была так велика, что Найл невольно почувствовал, как сам наливается гневом.

Судя по всему, она даже не догадывалась, что Найл проник в ее мысли. У стражницы было что-то общее с пауком-шатровиком. хотя жизненный заряд в ней был, безусловно, куда сильнее.

Частично из озорства, частично из любопытства юноша решил внушить ей мысль, что кто-то пристально следит за ней из окна детской. Несколько секунд ничего не происходило. Женщина продолжала слушать Одину, кивая и остро поглядывая на Найла и Дону. И тут вдруг она резко, словно уже не в силах вынести, обернулась и посмотрела в сторону детской. Найл подивился успеху своей проделки.

Он мысленно велел ей поднять руку и почесать нос. На этот раз стражница подчинилась незамедлительно.

Юноша отказывался верить своим глазам. Сама того не сознавая, она подчинялась его воле! Он заставил женщину переступить с ноги на ногу, поиграть притороченным к поясу топориком, потянуться и потереть поясницу.

В конце концов Найл вынудил отвернуться и проверить, кто же так пристально смотрит ей в спину. Пока она это делала, он украдкой поцеловал Дону. Когда стражница обернулась, они уже сидели как ни в чем не бывало.

Через пару минут Одина сделала Доне знак, который та сразу же поняла.

– Пора идти, – огорченно вздохнула девушка. – Надо отвлечь твоих сестренок, а то расхнычутся, когда будете уходить.

Она обернулась удостовериться, что стражница не смотрит в их сторону, потянулась и нежно погладила Найла по щеке, а затем поднялась и взяла за руку Мару:

– Ну что, сыграем в прятки? Давайте-ка вы с Руной прячьтесь, а я пойду искать.

Спустя минуту Руна и Мара уже почти скрылись среди кустов, и Одина показала жестом: все, пора уходить. Найл попытался напоследок поймать взгляд Доны, но та, не оглядываясь, уже спешила через лужайку.

Когда садились в лодку, юноша выглядел таким рассеянным, что едва не ступил прямо в воду.

Но дело было вовсе не в том, что его огорчила разлука с Доной и сестренками, Найла терзали тысячи вопросов и отрывочных мыслей, от которых, казалось, вот-вот закипит мозг. Ему еще ни разу не приходилось так глубоко размышлять над сложными понятиями, и юноша боялся, что его рассудок этого не выдержит.

Одно было совершенно ясно. Стражница – человек, а вовсе не паучиха. Разум ее если и имеет сходство с паучьим, то оттого лишь, что таким его сделали – в самом раннем возрасте в него впечаталось паучье мышление. Ведь и Вайг в конце концов так натаскал осу-пепсис и муравьев, что по ряду признаков они уже едва не напоминали людей…

Отсюда напрашивался ответ, как именно смертоносцам удается держать в подчинении своих слуг.

В отличие от жуков-бомбардиров, пауки не могут общаться с людьми напрямую. Да это им и ни к чему. Достаточно просто заронить идею, образ действия. В каждой из прислужниц Повелителя смертоносцев гнездилось «второе я» – фактически сущность паука…

Пока смертоносны держат это «второе я» в повиновении, они истинные хозяева своих рабов. Но они не задумываются над тем, что кто-нибудь из людей может обладать более сильной волей и подчинить себе их слуг.

Тут юноша впервые осознал, отчего Повелителю так не терпится раскрыть его, Найла, секрет.

Овладей люди навыком внедряться в сознание и управлять мыслями, дни паучьего господства окажутся сочтены. Закабаленный разум – это замок, к которому подходят несколько ключей.

Потрясенный этим открытием, Найл одновременно, не отвлекаясь от своих мыслей, изучал Одину.

Бесспорно, в ней гораздо больше человеческого, чем в стражнице. Но даже у нее какая-то часть разума будто дремлет. Теперь юноша понимал: дело в том, что и ее разум порабощен пауками.

В ней подавлено чувство подлинной независимости, а она о том даже не подозревает.

Сейчас, например, она прикидывает, что ей делать с «дикарями». Одина всегда четко выполняла свои обязанности и привыкла жить по другому распорядку.

Дела и задания в течение дня могли меняться, но в целом заведенный порядок оставался незыблемым, и сложных тупиковых вопросов не возникало.

А теперь она терялась, не зная, как быть. В провожатые дикарям она вызвалась потому, что нельзя же было допустить, чтобы те вообще шатались без присмотра. Теперь же предписанные обязанности она выполнила и не понимала, что делать дальше. Сайрис надо вернуть в женский квартал – это несомненно. Но как поступить с Вайгом и Найлом?

Лодка уже приближалась к берегу, время иссякало. Мысль, что с матерью предстоит расстаться, толкнула Найла на отчаянный поступок. Он пристально вгляделся в профиль женщины и, сосредоточась, стал внушать, что их всех надо доставить во дворец Каззака. Когда нос лодки мягко ткнулся в берег, он спросил:

– Куда мы теперь направимся?

– Я отведу вас назад к новому управителю, – ответила Одина решительно, без тени сомнения в голосе.

Чувствовалось, что она довольна собой: выход-то какой удачный. Найлу стало совестно.

Но когда он увидел грустное лицо матери (она все не переставала думать об оставленных детях), то испытал удовлетворение от мысли, что сумел добиться хоть какой-то, пусть и временной, отсрочки.

На главную площадь возвратились далеко за полдень. Жаль было возниц: Одина велела им возвращаться долгим кружным путем вдоль берега реки, и бедняги выбились из сил. Ей, похоже, совершенно не было дела до того, устали они или нет.

Она частенько на них покрикивала, чтобы пошевеливались. Найл понял, что это не из жестокости – до нее просто не доходило, не могло доходить, что это тоже люди, совсем как она. Вот что сбивало с толку больше всего. Несмотря на внешнюю доброжелательность, даже благодушие, она вместе с тем напрочь была лишена человечности.

Ватага рабов тянула через площадь подводу, нагруженную землей, несколько человек подталкивали ее сзади.

Возле подножия башни рабов было больше – они засыпали воронку. Среди общего скопища выделялись люди, рост и сложение которых указывали на принадлежность скорее к слугам, чем к рабам.

– Почему эти люди работают вместе с рабами?

– В наказание. Непослушных и ленивых слуг могут осудить на рабство, – ответила Одина и, улыбнувшись, добавила: – Это едва ли не лучший способ поддержать порядок. Они умереть готовы, лишь бы не угодить в рабы.

– Получается, их могут и съесть? – рассудил Вайг.

– Разумеется. Их лишают всех привилегий.

– А что имеется в виду под непослушанием? Одина пожала плечами:

– Пререкания со служительницей… Даже нерасторопность на подъеме…

Теперь понятно, почему Массиг так метался нынче утром.

Две служительницы в черных одеждах охраняли главный вход во дворец Каззака. За ними в проеме открытой двери виднелся силуэт смертоносца.

Найл обмер. К счастью, возницы вильнули в боковую улицу и подвели повозку к заднему ходу, ведущему во внутренний дворик. Там блаженствовали под солнцем двое бойцовых пауков, а возле входа в здание стояли еще две служительницы.

Выйдя из повозки, Одина почтительно склонилась перед пауками, затем подошла к женщинам и поприветствовала их, а затем сказала:

– Я доставила дикарей обратно к управителю Каззаку.

Женщины презрительно покосились на двоих братьев.

– Я пойду доложу управителю. Оставь их здесь, – отозвалась одна из них.

Одина, отсалютовав, залезла обратно в повозку и крикнула колесничим, чтоб трогались. Отъезжая, она даже не обернулась.

Десять минут «дикари» молча томились под пустым, как бы незрячим взором служительницы, которая их решительно не замечала, будто их здесь и не было вовсе.

Непроизвольно взглянув не нее, Найл сам не заметил, что настроился на ее сознание. Мысли женщины заставили юношу вспыхнуть горьким гневом. Служительнице дикари казались какими-то убогими, презренными людишками, мало чем отличающимися от животных, и она была почему-то уверена, что от них дурно пахнет. Но больше всех она презирала Сайрис – тощую и, на ее взгляд, совершенно не женственную. Найл на секунду недовольно взглянул на мать глазами этой женщины, и ему почудилось, что Сайрис, не сходя с места, превратилась в жуткую образину.

Где-то в недрах здания гулко хлопнула дверь, и женский голос выкрикнул приказание. Стражница отсутствовала уже минут десять. Ее напарница все так же смотрела прямо перед собой. Чтобы не так донимала неприязнь, она отвернулась от дикарей.

Двери отворились.

– За мной, – бросила появившаяся на пороге стражница.

И войти не успели, как Найл уже ощутил нависшую в этих стенах глухую, осязаемую, плотную пелену враждебности. Вот уж чего он не ожидал, так это того, что здесь будет полно смертоносцев, причем их было столько, что трудно и пройти, не задев. Пришлось собрать все мужество, чтобы не попятиться и не броситься в ужасе прочь.

Восьмилапые из тех, что ближе, смотрели на юношу столь злобно, что казалось, еще секунда, и вгонят клыки в беззащитную плоть. Поддавшись на какой-то миг слепому страху, Найл решил, что это конец, и непроизвольно напрягся, собираясь дать отпор. Однако, оказывается, непроницаемо черные глаза просто следили, как он идет следом за стражницей.

Существа воспринимали Найла даже с некоторой опаской и гадливостью, словно он сам был каким-нибудь отвратительным ядовитым насекомым.

Какая-то часть сущности Найла – немая, отстраненная – подмечала, что густой поток враждебных волевых импульсов рождает ощущение холода, словно ледяной ветер обдает. Вот он начал подниматься по лестнице, и мертвенный этот холод ударил в спину, но стоило повернуть за угол, как все прошло. Пристальные паучьи взоры, несомненно, несли в себе некую отрицательную энергию.

Миновали коридор, ведущий в покои Каззака, но почему-то не завернули в него, а продолжали подниматься.

Выше четвертого этажа лестница заметно сужалась. Юноша понял, что ведут их на самый верх здания. В конце каждого коридора стояли на страже бойцовые пауки, хотя эта часть здания была, в сущности, безлюдной и, кстати, довольно запущенной. Стены все сплошь в грязно-зеленых потеках, кусками валяется штукатурка, обнажая дранку.

Свернули в скудно освещенный коридор, деревянный пол которого скрипел и зловеще прогибался под ногами. Открыв дверь в тесную каморку, стражница повернулась к Сайрис:

– Останешься здесь. Когда понадобится, позовут.

Комната была пустой, если не считать лежака да деревянного табурета.

– Спасибо, – произнесла Сайрис, едва шевеля побелевшими губами.

Она вошла внутрь, и стражница, громыхнув дверью, вогнала на место засов.

Через две двери отыскалась комнатушка и для Вайга. Женщина молча указала: входи.

Найла отвели в самый конец коридора. Дверь была уже открыта. Стражница жестом велела заходить.

– Мы узники? – спросил юноша.

– Рот будешь раскрывать, только когда о чем-то спросят.

Она отступила в сторону, словно боясь, что осквернит себя, прикоснувшись к грязному дикарю. Дверь гулко захлопнулась, лязгнул засов. Слышно было, как женщина удаляется, поскрипывая половицами.

В комнате царил полумрак, и прошло некоторое время, прежде чем Найл сумел разглядеть, что единственное ее убранство составляют несколько подушек, разбросанных по полу.

Пахло застоявшейся пылью и сыростью. Свет проникал через высоко расположенное окно, заросшее грязью.

Нагнувшись, Найл подобрал подушку.

Она оказалась подмокшей и покрытой плесенью. Юношей вдруг овладело необоримое желание рухнуть на пол и разрыдаться. С того самого момента, как он наткнулся на разбухший труп отца, его душу сжимало безутешное горе.

Теперь оно рвалось наружу – властно, яростно, неудержимо, однако гордость и достоинство заставляли Найла держать себя в руках, не давая расслабиться и сдаться. Опустившись в углу на подмокшую подушку, он уткнулся лбом в колени. Никогда еще не ощущал он себя таким одиноким и покинутым, как в эти минуты.

Неужели эти твари все-таки проведали, что это он виновен в гибели смертоносца? Но тогда это все, конец. Их казнят. Прилюдно. Всех троих. Но ведь мать и брат здесь совершенно не при чем. Их-то за что? Он убил эту тварь, он и ответит за все. Но разве будет его кто-нибудь слушать?

Но как могли они раскрыть его тайну? Раздвижная металлическая трубка! Она ведь осталась в его вещах! Он тогда тщательно ее вытер, чтобы убрать малейшие следы паучьей крови. Но все равно ведь могли учуять, так или иначе.

Найл проклинал себя за непростительную глупость: надо же, притащить трубку с собой! Нет чтобы оставить ее в пещере!

Тут юноша настороженно вскинул голову и пристально посмотрел на дверь: ему показалось, будто за ним подсматривают. Но доски, похоже, пригнаны плотно, хоть тараном молоти. Тщательно изучив дверь, Найл убедился, что нет в ней ни трещины, ни дырки от сучка, куда можно было бы заглянуть. Видно, нервы расшатались. Он снова сел. Однако стоило ему замереть, закрыв глаза и уткнувшись лбом в колени, как у него снова возникло неловкое чувство, что за ним подсматривают. А как только он опирался затылком о стену и смотрел прямо перед собой на дверь, это ощущение мгновенно пропадало.

Время замедлило бег. Разум подернулся дремотной ряской. Глаза то и дело закрывались сами собой, и Найл крупно вздрагивал, просыпаясь, когда голова бессильно заваливалась набок.

Прошло не меньше двух часов, когда Найла окончательно разбудил негромкий звук – коротко скрипнула дверь. Юноша внимательно прислушался, но нет, было тихо. Он уж подумал, не почудилось ли, как услышал вдруг скрип половицы. Найл тихонько подошел к двери и приник к ней ухом. Ни звука.

Это могло означать лишь одно. Человек по коридору пройти не мог. Будь он каким угодно легким, в такой тишине все равно неизбежно были бы слышны его шаги. А вот паук, выбирая половицы понадежнее, запросто мог ступать по обеим сторонам коридора. Скрип двери означал, что он находится в соседней комнате.

И тут Найлу стало ясно, откуда возникло это чувство, что за ним следят. Ни к чему выискивать щель в двери. Следят-то не глаза. Это чужой, посторонний разум скрытно силится проникнуть в его мысли. Усталость и уныние полонили Найла настолько, что он и не думал ограждать свой разум. На миг ему вдруг захотелось воссоздать в памяти все: каждую мысль, оттенок чувства – с того самого мгновения, как истаял звук шагов стражницы. Однако он тут же отказался от этой затеи. Зачем? Все равно уже ничего не исправишь.

И опять время обрело неподвижность. Сейчас, наверное, уже вечер, скоро начнет темнеть. Юноше хотелось есть и пить, но эти желания были слабыми, неотчетливыми.

В коридоре скрипнула половица, Найл вздрогнул. Кто-то осторожно подбирался и его комнате, похоже, босиком.

Слышно было, как незнакомец остановился возле двери. Заскрипел, с трудом подаваясь, засов. Наконец дверь приотворилась, и женский голос окликнул его по имени.

– Мерлью!

– Тс-с-с! – Девушка на цыпочках проскользнула в комнату и прикрыла за собой дверь. – Где ты?

– Здесь, в углу.

Найл так рад был ее видеть, что ему захотелось броситься к ней и сжать в объятиях, но он опасался, что девушка не так его поймет.

Мерлью посмотрела по сторонам и брезгливо поморщилась:

– Ужас какой. Неужели и присесть не на что?

– Да вот, подушки есть.

– Что ж, и то ладно.

От звуков ее голоса ему стало хорошо и спокойно, было в нем что-то теплое, доброе.

Бросив одну подушку к стене, девушка осторожно на нее опустилась. Найл подсел возле:

– Зачем ты сюда пришла?

– Посмотреть, как ты здесь.

– Но зачем?

– Конечно, потому что тревожилась!

Сердце юноши учащенно забилось, и все волнения и тревоги отступили куда-то далеко-далеко.

– Зачем они так с нами поступили?

– Тс-с! Не так громко. – Мерлью прикрыла Найлу рот ладонью. Ладошка была мягкая, чуть попахивала благовониями. Найл едва сдержался, чтобы не поцеловать ее. – Мне нельзя находиться здесь долго.

– Твой отец знает, что ты здесь?

– Нет. А ты мне обещай, что ему не расскажешь.

Она шептала в самое ухо. Теплое, влажное дыхание, легкое касание тела пьянили.

– Понятное дело, буду помалкивать. Но зачем нас заперли?

– Это не его вина. Ему приходится подчиняться их повелениям. Сегодня пауки весь день здесь кишмя кишели.

– Чего им нужно?

– Не знаю, – прошептала она. – Я думала, ты мне расскажешь.

Найл покачал головой.

– Ты что, даже не догадываешься? – немного помолчав, спросила она.

– Не знаю я, – вздохнул Найл.

Ладони Мерлью ласково коснулись его щек, девушка повернула лицо Найла к себе и заглянула в глаза:

– Ты мне не доверяешь?

Найл удивился:

– С чего ты взяла?

– Хочешь, чтобы я тебе помогла?

– Только если это для тебя не опасно.

Внезапно до Найла дошло: Мерлью хочет, чтобы он ее поцеловал. Стоит лишь наклониться вперед и… Ладонь девушки ласково скользнула со щеки ему на затылок, их лица оказались совсем близко.

Найл обнял Мерлью за талию и прижал к себе. Сидеть было неудобно, голые плечи упирались в холодную стену.

Девушка тихонько отодвинулась.

У юноши вдруг дыхание перехватило от изумленного, радостного предчувствия: Мерлью аккуратно раскладывала подушки на полу.

Через минуту, притянув Найла к себе, она вожделенно прильнула к нему всем телом.

Изумительно, просто поверить невозможно.

Еще минут десять назад он распрощался со всякой надеждой, а вот теперь сжимал в объятиях девушку, о которой так долго мечтал. Скажи кто, что Найла поутру казнят, восторг его едва бы померк.

Он ощущал ее всю: обнаженные ноги, прижавшиеся к его ногам, короткое шелковистое платье, гладко скользящее под пальцами, упругую нежную грудь, что, вздымаясь и опадая, касалась его груди, чувствовал сладость ее теплого дыхания. Найл бережно приникал губами к ее ушку, завиткам волос на шее, глазам, лбу.

Мерлью ласково обнимала его за шею, мягко целовала в губы. Ему казалось, что его поднял поток теплого воздуха, закружил и понес в неведомую прекрасную даль…

Где-то внизу приглушенно стукнула дверь.

Мерлью, замерев, прислушалась. Затем встала, на цыпочках подошла к двери и выглянула наружу. Постояв чуть-чуть, девушка вернулась и снова легла рядом. Они опять нежно обнялись и слились губами в поцелуе. Наконец Мерлью отодвинулась:

– Слушай, я попытаюсь выяснить у отца, что все это значит. А ты сам что, и вправду ни о чем не догадываешься?

– Я убил паука, – просто сказал Найл.

– Что ты сделал?! – Мерлью глядела на юношу, явно не в силах осмыслить его слов.

– На обратном пути, когда мы шли от вас.

Он рассказал все: о песчаной буре, о том, как нашел раздвижную трубку, как неожиданно наткнулся на занесенного песком смертоносца, который, к счастью, не успел вылезти наружу.

Девушка задрожала, когда он описывал, как вогнал острие восьмилапому в физиономию.

Наконец Найл закончил, и Мерлью покачала головой:

– Не могу представить, как они могут об этом догадаться. Скорее всего, они могли предположить, что его убил твой отец.

– Но они же могут читать мысли! Девушка досадливо дернула плечом:

– Не верю я этому! Если б так, они бы меня давно уже слопали.

– Когда меня сюда привели, там, за стеной, мне показалось, сидит паук. Он как бы пробовал вклиниться мне в мысли.

Мерлью чуть сощурилась, размышляя:

– С чего это ты взял?

– Я слышал, как дверь скрипнула, когда он выходил. И половицы в коридоре.

– А с чего ты взял, что он за тобой смотрит?

– У меня просто возникло ощущение. Знаешь, бывает такое, когда ктонибудь пристально смотрит тебе в затылок?

– У тебя такое часто бывает?

Найл улыбнулся:

– Лишь когда кто-нибудь и правда таращится на меня.

– Не пойму, и все тут, – вздохнула Мерлью. – Ты уверен, что все рассказал?

– А гибели паука тебе мало?

– Кто знает? Может, и в самом деле… Если бы им было известно…

Мерлью неожиданно поднялась.

– Ты куда?

– К отцу, рассказать. Постараюсь убедить его поговорить с тобой.

– Не рассказывай ему о пауке.

Повернувшись к Найлу, девушка медленно опустилась на колени:

– Я должна ему все сказать. А ты – довериться ему.

– Но ведь он служит им!

– Безусловно. А что ему остается? И очень хорошо, что он им служит – это лучше, чем чистить выгребные ямы. Но он их не любит. Как, рассуди, может он к паукам относиться, когда они на его глазах погубили стольких людей? Беднягу Найрис, и ту слопали. – Лицо девушки омрачилось.

– Все же мне кажется, не стоит рассказывать ему о пауке. Чем меньше людей знает, тем лучше. Я даже матери и брату, и то ничего не рассказывал.

Ладони Мерлью легли ему на затылок.

– Ты должен мне довериться. Отец не сможет тебе помочь, пока не будет знать правды.

Ну как здесь возразишь, когда она так близко?

– Ладно, делай как знаешь.

Подавшись вперед, она поцеловала Найла – жарко, влажно.

Затем поднялась и вышла. Слышно было, как задвигается засов.

Найл лежал на заплесневелых подушках и не замечал ни их мерзкого запаха, ни навалившейся на него душной темноты. Ему было так хорошо, что он просто не мог думать ни о чем дурном.

Он лишь снова и снова вспоминал минуты, проведенные с этой необыкновенной девушкой, и ему казалось, что мягкие губы вновь касаются его губ. Ему вдруг припомнилось, как он злился на нее, как мечтал отомстить, и он едва не задохнулся от жгучего стыда.

Дурость какая – обидеться на то, что она назвала его тщедушным! В конце концов, ведь это же Мерлью! Она привыкла распоряжаться, поступать по-своему, прямо говорить, что думает. А какой ласковой она может быть! Юноша прижал ладонь к лицу, и аромат благовоний слегка закружил ему голову.

Он встал и прошелся по комнате, едва сдерживаясь, чтоб не рассмеяться от восторга, затем сел на подушки, обхватив руками колени, и задумался о том, что никогда теперь запах сырости и плесени не будет вызывать у него неприязни, поскольку неразрывно связан с воспоминанием о Мерлью. Само ее имя звучало музыкой.

Найл, очевидно, задремал.

Внезапный луч света заставил его вздрогнуть.

– Не бойся, здесь только я одна. – В комнату вошла Мерлью с небольшим светильником в руках. – Можешь выходить. Отец хочет тебя видеть.

Он направился следом за ней по коридору:

– А что с матерью, Вайгом?

– Их здесь уже нет. Посмотри.

Она толкнула крайнюю дверь. Комната была пуста.

Начали спускаться по лестнице. Бойцовые пауки куда-то исчезли. Нижние этажи заливал свет многочисленных масляных ламп, некоторые из которых, стоявшие на высоких ножках, напоминали золотисто сияющие снопы. Мерлью, задув свой светильник, толкнула какую-то дверь:

– Вот сюда.

Он вошел в большую комнату, стены которой были увешаны голубыми и золотистыми занавесями. Мебель примерно такая же, что стояла у Каззака в Дире, только сделана искуснее. На подушках полулежали пять-шесть девиц-служанок, расчесывая друг другу волосы.

Мерлью хлопнула в ладоши:

– Беррис, Нелла!

Поднялись две девушки. Найл видел их сегодня утром, это они стояли возле Каззака с опахалами. Одна из них бросила взгляд на Найла и прыснула в кулачок.

– В чем дело?

Ничего не говоря, та указала пальцем на настенное металлическое зеркало, и Найл обнаружил, что слева лицо и бок у него густо покрыты пылью. Прочие, разобравшись, что к чему, тоже покатились со смеху. Мерлью залилась краской:

– Довольно. Пошевеливайтесь!

Однако служанки явно не боялись ее гнева. Одна из них, все еще смеясь, взяла Найла за руку и вывела его из комнаты, вторая поспешила следом. Он проследовал с ними по коридору и вошел в просторное, облицованное белым камнем помещение, воздух в котором был ощутимо тяжелым от теплого водяного пара и густого аромата благовоний. Пол здесь был выложен мозаикой и чем-то походил на тот, что в храме посреди пустыни. В середине находилось большое углубление-ванна, сквозь завесу пара соблазнительно поблескивала голубоватая вода.