Текст книги "Новые идеи в философии. Сборник номер 4"

Из только что сказанного теперь также ясно видно, что всякое изложение психологии предполагает объективную истину и действительность, понятие которой устанавливают теория познания и логика. Чтобы установить законы воздействия и реагирования, требуется уже объективное нечто, которое впервые вызывает в субъекте впечатление; следовательно, для установления этих влияний это нечто должно мыслиться, как независимое от индивидуумов. Вещи с их качествами, события, тождественные и различные, соединенные бесчисленными причинными связями и сознавание их в суждении – вот те естественные рамки, внутри которых совершаются эти психологические явления. Из ассоциации и апперцепции никогда не получается такое образование, как вещь с качествами, тожество иди причинность.

Если избрать не бесплодные буквенные символы, то примеры к учениям об ассоциации и воспроизведении, фантазии и апперцепции могут быть заимствованы только из знакомого нам мира вещей с качествами и мира событий; только эти примеры могут быть понятны. Психология не есть учение о своеобразном единстве понятия, суждения, умозаключения; она не учит тому, что такое субъект или предикат; психология только указывает, о каком из возможных предикатов, пригодных для отнесения к субъекту, думает отдельный человек, какое из одинаково возможных суждений приходит ему в голову, какие тожества и различия привлекают его внимание и принуждают к соединению в умозаключения.

Средствами психологии не только нельзя установить, что такое субъект, так как это дело теории познания и логики, но и то, что такое объект, действие, способность, задаток.

Итак, предмет исследования психологии всегда есть какое-либо определение общего родового начала, лежащего в основании. Трудности, которые вследствие этого могут возникнуть для изложения, не так велики, как это может показаться после сказанного, так как факты психологии, как известно, настолько знакомы и обыденному сознанию до всякой философской теории, что они могут быть предполагаемы в теории познания и логике. Их психологического объяснения или точного определения здесь и не требуется, нужно только знакомство с ними.

И наоборот, для изложения психологии нужно только знакомство с фактами известными из индивидуального сознания, именно с тем, что мы мыслим, рассуждаем, делаем умозаключения, и при этом предполагаем единую истину и действительность. Этой предпосылкой в большинстве случаев можно удовлетвориться в известных пределах, если даже логическая теория еще незнакома нам. Конечно, научное рассмотрение этих предпосылок сообщит и психологической теории большую точность и устойчивость; прежде всего оно выяснит такие понятия, как субъект и объект, действие, способность, задаток и т. п. Таким образом, согласно prima philosophia, которая находит единственно подлинное бытие в индивидуальном сознании, теория познания и логика должны предшествовать психологии.

В подобном же отношении находится психология к этике и философии права. Обе предполагают в известной мере знание душевной жизни с ее законами, и предмет, с которым обе науки имеют дело, существует только в собственном нашем внутреннем мире. Это тысячи чувств, настроений, склонностей, пожеланий, влечений, волевых движений, которые могут быть только пережиты. Кто в себе не испытывал, как чувства «волнуют душу», как подавляют нас влечения, тот ничего не знает об этом. Но если, несмотря на признанную субъективность и индивидуальное различие реакции чувствования, одновременно удерживается взгляд, что способы чувствования одного человека вполне понятны, естественны, чувствования же другого непонятны, неестественны, отвратительны, то этим самым уже предполагается, все равно, высказано ли это открыто или нет, что с природой человека связан известный способ чувствования. Но что же другое может обозначать «природа человека», если не общую родовую сущность? Если и считается возможным, чтобы один и тот же внешний повод, например, вид скалы, в одном человеке вызывал чувство сантиментальной влюбленности, а в другом живое чувство патриотического воодушевления, то все же индивидуальным различиям, как велики бы они ни были, предоставляется простор только внутри известных основных черт, принадлежащих общей сущности. Закономерность реакции чувствования, которая тут предполагается, может вытекать только из этой общей сущности. Если суждения оценки претендуют на объективное значение, то это значение может основываться только на общей сущности. От значения и положения подлинного родового начала, которое я пытался представить выше и в другом месте, зависит то, что все представляющееся или инстинктивно чувствующееся, как ему принадлежащее или из него вытекающее, не может быть утеряно или упущено ив виду; между тем каждое более специальное или индивидуальное определение только возможно для этого родового начала, одно определение в такой же мере, как и другое. Родовое начало нуждается только в одном из них, чтобы существовать как воспринимаемое; но для этого годится всякое определение; необходимость, которую кто-нибудь захотел бы приписать и всем этим определениям, имеет другой характер. Она могла бы казаться вытекающею только из умозрения по поводу мирового плана. Но такое умозрение здесь неуместно и вообще не мое дело. В логическом отношении родовое начало есть абсолютное условие существования и мыслимости определения, каждое же отдельное определение безразлично для родового начала. Отсюда вытекает следующее: если – возможность этого явления еще должна быть объяснена – в индивидууме проявляется нечто такое, что противоречит родовой сущности, и если этот резкий диссонанс, это непримиримое противоречие, это, так сказать, отпадение от самого себя невыносимо, так что его необходимо устранить, то это возможно только путем устранения противоречивого определения. Родовое ведь не поддается удалению без одновременного устранения определения; это последнее таким образом и есть то, чего не должно быть, если не должно быть противоречия. Возможность возникновения такого противоречия создается из условий развития индивидуального сознания во времени и пространстве. Здесь не место для разъяснения этих условий. «Основы Этики» («Grundzüge der Ethik») усердно потрудились над этим вопросом; согласно этому моему сочинению в мыслимой неустранимости родовой сущности и в устранимости противоречащих ей индивидуальных черт заключается характер обязанности и закона.

То, что в этике составляет содержание нравственного закона, т. е. имеет объективное значение или носит характер нормы, основывается на общей родовой сущности; но для того, чтобы эта мысль была возможна и понятна, необходимы только что рассмотренные выше психологические предпосылки. Чувство нравственного одобрения или порицания, противоречащие друг другу влечения, невыносимость противоречия и при этом укоряющий голос совести, – все это каждый человек может пережить только в самом себе, и кто этого не пережил, не знает, что означают эти слова; но психология не имеет своим предметом всего индивидуального сознания, а именно только то, благодаря чему сознание становится индивидуальным, и все то, что с этой индивидуальностью связано и из нее вытекает; поэтому на основании психологии можно объяснить, как это может случиться, что кто-нибудь действует вопреки закону, что содержание закона меняется в зависимости от места и времени, но на основании ее никогда нельзя объяснить долг и обязанность сами по себе и понять этику, как нормативную науку.

Мы знаем много чувствований, склонностей, потребностей, которые, по-видимому, не имеют ничего общего с нравственностью и кажутся безразличными в этом отношении; вместе с тем нам кажется, что они не могут рассматриваться как определения оценки, заложенной в общей сущности, хотя выше и требовалось, чтобы в основе определений всего индивидуального и специального лежала общая сущность.

Чисто чувственные различия вкуса считаются всегда нравственно безразличными. Они несомненно зависят от телесных условий, a последние не могут – как мы скоро увидим ниже – считаться прямыми определениями сознания вообще. Их можно оставить в стороне, а остановиться на том, например, что один человек общителен, другой замкнут, один возбуждается легко, другой с трудом, один любит путешествия, другой, наоборот, предпочитает домашний покой. Все то, что называют темпераментом и натурой, считается нравственно безразличным и относится к индивидуальности, как таковой. Все же и это не вполне безразлично в нравственном отношении. Широко распространенное, совершенно независимое от школьной философии мнение находит в каждом из этих бесчисленных различий «доброе зерно», нечто правильное. То, что при этом каждый ценит, есть действительно с точки зрения объективной оценки нечто хорошее, но тут может быть и что-нибудь дурное, чего субъект не отличает от хорошего. Все эти своеобразные свойства имеют хорошие и дурные стороны. Во всем можно усмотреть что-нибудь чрезмерное или недостаточное, все односторонне, ни в чем нет золотой середины. Главное же, что мы не можем даже мыслить совершенного человеческого индивидуума. При зависимости от тела и его потребностей, при ограниченности во времени и пространстве немыслимо иметь одинаково живое чувство ценности всего того, что есть, невозможно даже мысленно соединить все моральные достоинства в одном индивидууме.

Индивидуальность по самой сущности своей не может сохранить верной середины во всех своих частях, и она всегда имеет односторонний характер; мы даже не можем вообразить себе этой абсолютной середины. Человеческая индивидуальность требует всегда преобладания известных достоинств с соответствующим неизбежным дефектом с другой стороны.

Если говорят о безразличии в нравственном отношении, то под этим собственно разумеют, что все эти относительные достоинства, которые не могут принадлежать все вместе одному человеку, по отношению к добру почти равноценны; следовательно, носители их в виду того, что они могут сделать, как люди, представляются все одинаково достойными уважения; с другой стороны, все связанные с ними недостатки, как свойственные человеческому несовершенству, никому из их носителей не могут быть вменены в особую вину, как заслуживающие осуждения, презрения или даже наказания.

Более тщательное рассмотрение учит таким образом, что все более специальные и индивидуальные черты чувствования и оценки, желания и хотения суть все-таки определения, образования того, что в абстрактной общности должно быть отнесено к общей сущности, вытекая из нее, т. е. из сознания вообще, с логической последовательностью.

Если после всего сказанного настоящая проблема практической философии, т. е. объективное значение или правильность, сообразность с долгом чувствования и желания, не может быть разрешена путем психологии, т. е. науки, которая имеет своим предметом индивидуальное сознание как таковое, то все-таки явления, с которыми имеет дело практическая философия, именно явления человеческого чувствования и хотения, приводят нас к психологии. Мы знаем чувствования и хотения только как внутренние движения, которые сознаются отдельными людьми сообразно с условиями и обстоятельствами; и мы можем постигнуть и охватить то, чему учит о них нормативная наука, только в их индивидуализации и вплетении в общую закономерность жизни человеческого чувства. Мы должны распознать их среди бесчисленных сплетений, искажений и ограничений, и таким образом задача практической философии неразрешима без психологических знаний или без знакомства с психологическими фактами; моя система этики зачастую и обращается к ним. С другой стороны, едва ли возможно говорить о жизни человеческого чувства в чисто психологическом смысле, не полагая в основу принадлежащих родовой сущности оценок, которые повсюду являются многообразно измененными и искаженными индивидуальностью, и в то же время эти фактические движения чувства в их переходах и сочетаниях все же необходимо понимать, как определения того общего.

Теперь вполне понятно, почему и с каким правом можно и должно думать найти этику, философию права и эстетику в психологии; понятно, как они действительно тесно связаны с ней; но все-таки, если психология не есть наука обо всем индивидуальном Я с его глубочайшей основой, с общим, которое лежит в основании его, то, следовательно, в ней не может быть найдена объективная обязательность. Общеобязательность можно вывести только из основного учения о сознании вообще, только оно дает право на объективное значение, но не психология, если она именно имеет своим предметом индивидуальное сознание, как индивидуальное, или другими словами, самое индивидуальность, к которой прежде всего относится развитие во времени и пространстве.

Теперь нужно обратить внимание на то, что до сих пор предполагалось известным из обыденного сознания, а именно на то, что такое индивидуальное в собственном смысле этого слова; вместе с этим выяснится важнейшее обстоятельство, для теории самое трудное: его отношение к пространственно-временному миру, т. е. отношение последнего к психологии.

Если индивидуальное сознание есть нечто, находящееся во времени и пространстве, если оно своим телом и своей жизнью заполняет часть пространства и времени, то все, что составляет его содержание или, другими словами, все, что оно может сознавать, должно быть определено временно и пространственно. Не только сознание вообще, признанное вневременным и непространственным, как выше было уже указано, но и все то, что к нему относится, как из него вытекающее, т. е. все нормы мышления и чувствования, всегда являются где-либо и когда-либо содержанием индивидуального сознания: таким образом и все своеобразие его определений, образований и модификаций в индивидуальном сознании зависит от его пространственной и временной определенности. Все должно быть нанизано на тонкой нити времени, одно за другим; этим вместе с тем устанавливается ограниченность сознания; только единичное может занять на известное время самую светлую точку сознания, чтобы потом уступить свое место другому: чувственным данным, образам воспоминания или воображения, соответствующим чувствам, настроениям, стремлениям, решениям. Все это совершается во времени, поэтому в своем наступлении и качестве зависит от времени и от всего того, что последнее в себе носит. Никто не сомневается в том, что всякое места и впечатления, которые оно навязывает и которые оно вытесняет, влияют на течение мыслимых определений индивидуального сознания. И часто не только присутствие в сознании одного впечатления есть уже причина для отсутствия другого, которое, наверное, стояло бы в центре сознания, если бы какое-то особенное обстоятельство не вызвало первого, но даже и качество (сила, особенный оттенок и т. п.) впечатления находится в существенной зависимости от тех других определений, с которыми оно совпадает в сознании, или от тех, которые ему предшествовали; и оно было бы другим, если бы ему непосредственно или более долгое время предшествовали те или иные впечатления. Можно даже утверждать, что способ, каким возникающее впечатление приобретает значение, зависит конечно, через бесчисленные посредствующие и в бесчисленных ступенях и оттенках от всего того, что до этого времени индивидуум пережил. Что все это относится к предмету психологии, не может быть сомнения. Но из этого пространственно-временного сознания выделяется для анализирующего исследования вневременное и непространственное сознание вообще, которое лежит в основе всех индивидуумов как одно и то же, и только в этой абстракции дает возможность познать свою связь с конкретным Я, – причем в свою очередь впервые выясняется сущность последнего.

Вместе с одним и тем же во всех отдельных индивидуумах выделилось также одно и тоже для всех отдельных индивидуумов, независимое от их единичности, объективно сущее или имеющее объективное значение, объективная истина, действительность и благо само по себе или долженствующее существовать.

Эти понятия норм еще мыслимы в высшей степени абстракции, если присоединить в качестве объектов мышления и чувствования также наиболее абстрактное понятие данного, именно определенность сознания, отвлекшись при этом совершенно от известных нам видов данного. Но эти понятия лишены содержания и значения, если речь идет о человеческом познании, и прежде всего этою абстракциею уничтожается различимость отдельных Я. Нельзя придумать ничего такого, чем они могли бы отличаться друг от друга, если мы отвлекаемся от наших тел и от пространственно-временного чувственного мира, который нам дан.

Теперь обратимся к этому миру. Рассмотрим прежде всего время и пространство, не обращая внимания на качества, которые их наполняют.

Различение сознания вообще от индивидуального сознания выставляет последнее, так как первое было прямо названо общим родовым моментом, как определение сознания вообще.

Если родовой момент цветности или плоской фигуры определяется как красное или зеленое, как треугольник или круг, то присоединение специфического или его отношение к родовому постольку ясно, поскольку оба находятся в одной сфере. Только благодаря различным зрительным впечатлениям и только в знакомом нам мире образов, нашли мы это родовое, и таким образом более точное определение присоединяется – если вообще здесь может быть речь о соединении или присоединении – прямо к этому общему, не подавая повода к дальнейшим вопросам о возможности, об особом виде и способе этой связи.

Исключение составляет только случай, который тут перед нами, – сознание. Здесь нет ничего такого, что могло бы в качестве определения присоединиться к общему моменту сознания так, как видовой момент красности или треугольности присоединяется к родовому моменту цветности или фигуры. Мы добыли общее понятие сознания или бытия Я из индивидуального сознания, каким каждый себя знает, только тем путем, что отвлеклись, насколько могли, от всего того, чем сознает себя каждое Я, – т. е. мы отвлеклись от всякой определенности содержания сознания и установили только в наиболее абстрактной общности, что сознаваемое есть нечто, в чем сознание находится как в своем определении; в противном случае оно вообще не могло бы существовать. Следовательно, мы можем найти определение к индивидуальному сознанию только в определении содержания сознания к индивидуальному. Но индивидуальное по своему понятию есть временно и пространственно определенное, следовательно, оно есть сознание, которое находится в данное время в данном месте; и таким образом вопрос о том, не принадлежит ли математика, естественные науки и всемирная история тоже к психологии, или почему они не принадлежат к ней, принимает следующую формулировку: 1) если все бесконечное пространство и время со всем тем, что их наполняет, суть содержание индивидуального сознания и только из него известны каждому Я, то как можно им приписать объективное, т. е. независимое от индивидуального сознания, существование? и 2) в каком отношении находятся друг к другу те части пространства и времени, которые Я, чтобы быть индивидуальным, относит к себе, и те, которые Я отличает от себя, как объективный мир, и которые оно все-таки знает только из содержания своего индивидуального сознания?

Если Я находит пространство и время, то при этом уже предполагается пространственная и временная определенность этого Я; без этого оно было бы только абстрактным сознанием вообще, следовательно, вообще не могло бы ничего находить. Теперь обнаруживается все своеобразие пространства и времени. Может ли Я находить себя пространственно и временно определенным, не созерцая всего пространства и всего времени, которое оно тем не менее не относит к себе (как к этому индивидууму)?

Индивидуальность не есть обусловливающее основание этого содержания сознания; наоборот, она есть его следствие, хотя бы и следствие не во времени, но все же полагаемое и обусловленное этим содержанием.

Иметь перед собой пространство и время, или выражаясь иначе, знать, созерцать пространство и время возможно по самой природе их только, если субъект созерцает их из определенной точки в пространстве и во времени. Попробуем все-таки отвлечься от этой точки! Тогда нельзя больше мыслить пространство и время. В отношениях к каждой точке особым образом распределяются части (различаемые благодаря наполненности), и без такого порядка частей (перед, после, сзади, сверху, снизу, налево, направо) ничего не может быть помещено во времени и пространстве. Можно сказать, – именно это и называется временем и пространством. Согласно этому, Я, если оно созерцает пространство и время, должно находить себя занимающим часть пространства и времени, само должно быть пространственным и временным, а при этом уже неизбежно, чтобы оно знало такое время и пространство, которое оно не относит к своей протяженности в пространстве и во времени, но с другой стороны познает, как ее непосредственное продолжение или коррелят, и было бы немыслимо без него; вместе с тем оно всегда познает пространство и время только как определенность, в которой оно себя находит, так как его собственное место во времени и пространстве только ею определяется и может быть определено; оно познает пространство и время всегда только как нечто, что в понятии своего существования имеет отношение к сознанию.

Каким образом это возможно для чистого субъекта, такой вопрос я принципиально отклоняю. Я рассказываю не о событиях, которые совершаются во времени, или о действиях, которые кем-либо выполнялись; я разлагаю данное на его абстрактные элементы и моменты. Абстракция чистого субъекта не может, как таковая, выполнять действий. Мы выделили его, как часто уже указывалось, из нашего целого индивидуального, пространственного и временного Я путем абстракции и одновременно с этим выяснили ту реальную зависимость, что чистый субъект не мог бы быть чем-то действительным без пространственной и временной определенности, обусловливающей существование индивидуальных Я, которые мыслят все пространство и время, как одно и то же для всех, свою же собственную протяженность они считают только частью его.

Теперь будет казаться, что я одновременно утверждаю два противоположных положения: будто пространство и время суть собственно содержание сознания вообще, и будто они все-таки составляют содержание индивидуального сознания. Но ведь чистое и индивидуальное Я не суть два различных Я одно в другом или одно подле другого, как два индивидуальных Я. Первое обозначено мною, как родовой момент последнего, и это родовое общее, противоположное индивидуальному, должно заключаться только в содержании сознания. Подлинный обладатель или носитель, или субъект этих определений есть таким образом один и тот же, один раз мыслимый с абстрактно наиобщей определенностью какого-то нечто в качестве своего содержания, а другой раз – с индивидуальной пространственной и временной определенностью, без которой он не был бы действительным, т. е. индивидуальным Я.

Если я только мыслю в общем что-нибудь как данное, то мыслимо также применение категорий и то, что последние заключаются в отдельных мыслях, как общее в специальном; далее мыслимо также, что существует более общее и менее общее, и одно относится к другому, как род к виду. Если же я направляю внимание на пространство и время, то они не представляются мне99
  Как это показано уже в Grundriss der Erkenntnisstheorie und Logik, стр. 88.


[Закрыть]родовыми понятиями в отношении к каждой отдельной точке пространства и времени. Последние не могут быть подведены, как индивидуумы, под пространство и время, как под свое родовое понятие. Точка пространства и времени всегда есть часть всего бесконечного пространства и всего бесконечного времени. Таким образом, на первый взгляд, остается только отнести все это пространство и все это время к общему сознанию. Но это бессмыслица, потому что пространство и время невозможно иметь содержанием сознания, не занимая какой-нибудь части их: только исходя из какой-нибудь точки их, можно их созерцать и представлять себе.

Если пространство и время не суть – как полагает материализм – нечто существующее само по себе, если они, следовательно, в понятии своего существования имеют отношение к сознанию, то сознание вообще должно таким образом занимать какую-нибудь точку в пространстве и времени и вместе с тем иметь своим содержанием все пространство и все время вне этой точки; но в таком случае оно ео ipso не есть уже более сознание вообще, а только индивидуальное сознание. Но если это положение, как я и думаю, есть в самом деле выражение абсолютной необходимости мышления, той необходимости, которую я определил, как истину и действительность1010
  См. Erk. Log. Стр. 644 сс, Grundriss стр. 168 сс.


[Закрыть], то и оно имеет свое основание в сознании вообще, в одной и той же, общей всем индивидуумам сущности.

Итак, это сознание находит себя в индивидуальной части пространства и времени, а все остальное пространство и время вне ее. И от этого свойства находиться внутри определенной части, а остальное находить вне ее непосредственно зависит то, что пространство и время может быть найдено только каждым воспринимающим и мыслящим индивидуумом, как его восприятие и его мысль. Но если это связано с бытием Я или сознанием вообще, т. е. принадлежит к сущности одного и того же родового момента, то в индивидуальном содержании сознания должно совершиться то разделение, о котором уже упомянуто выше, когда речь шла об объективности истины и нормы чувствования и поведения. Тогда частица пространства и времени, которую Я занимает своим телом и жизнью, будет отнесена этим Я к себе, и однако в то же время, – в виду изменчивости места и множественности вещей, которые заполняют ту же часть времени, а также в виду познаваемой собственной закономерности времени и пространства, независимых от индивидуальностей – к единому пространству и времени, за которыми признается объективное существование. Таким образом одно и то же Я или субъект вообще находится во многих точках пространства и времени (поэтому оно ео ipso не есть уже более сознание вообще, но индивидуальное сознание, не чистое Я, но индивидуальное), это Я видит все пространство и время вне себя, только исходя из занимаемой им точки; именно благодаря этому, время и пространство выделяются из индивидуального сознания и приобретают объективное, т. е. независимое от индивидуальностей, но зависимое от сознания вообще и к нему относящееся существование, – так получается одно и то же пространство и одно и то же время для всех.

Итак, картина восприятия каждого момента в своих границах и распределении частей зависит правда, непременно от пространственной и временной определенности воспринимающего индивидуума, т. е от его индивидуальности. Однако, при нашей способности менять место мы открываем строгую закономерность, по которой образы восприятия меняются в отношении границ и порядка в зависимости от занимаемого нами в данный момент положения, так что возможно точное вычисление; поэтому пространство освобождается в этом познании от случайного для него положения воспринимающего индивидуума и приобретает ту независимость, которую мы признаем за всякой объективной истиной и действительностью. К этому действительному пространству и действительному времени принадлежит и та часть пространства и времени, которая занята нашим собственным телом. Уже поэтому тело относится, если даже упустить из виду одинаковую для всех воспринимаемость этой пространственной и временной наполненности, к объективному телесному миру, принимается за часть последнего и отличается от «души». В этом смысле это делается с полным правом. С другой стороны не менее понятно, что каждое Я относит свое тело к самому себе и в таком случае ео ipso не относит к телу окружающий его телесный мир, а, следовательно, не относит этого окружающего, телесного мира к самому себе, поскольку оно, находя себя в своем теле, отождествляет себя с своим телом. В самом деле, каждое Я имеет воспринимаемое пространство всегда только, будучи чувственным, т. е. наполняющим пространство Я, в зависимости от места своего тела и через посредство своих органов. Объективное пространство и время, в состав которого входит также и место, заполненное телом, всегда только дается и заключается в этом воспринятом пространстве и времени и отличается от последнего тем, что мы познаем его независимым от воспринимающих индивидуумов, как таковых, и знаем, что только качество каждого образа, представляющегося в восприятии, находится в только что указанной зависимости от индивидуальности. Из этих образов выделяется объективное пространство так же легко и верно, как объективная истина из отдельных верных мыслей и нравственная норма из нормальных чувств оценки индивидуумов. Таким образом существование бесконечного пространства и времени вне нашего собственного тела и жизни перестает быть проблемой, и не стоит более в противоречии с прежде всего поражающим нас фактом, что они все же даются нам только, как содержание или объект нашего индивидуального сознания. И способ существования пространства, именно его отношение к сознанию, не может препятствовать тому, чтобы мы не приписывали нашему Я, находящемуся в теле, все то, что находится вне его тела.

Я находится, следовательно, в той частичке пространства, которое оно занимает своим телом, как созерцающее из этой точки пространство; оно не относит к себе всего пространства, поскольку последнее существует, имея отношение к чистому субъекту или к сознанию вообще, и поскольку Я, таким образом ограниченное, считает себя созерцающим из определенной точки в противоположность всему остальному.

Точно так же Я находит себя во времени, в известном моменте его, как созерцающее, исходя из этого момента, время, которое было до него и будет еще впереди; оно находит себя во времени только вместе со всем временем. Прошедшее до его рождения и будущее после его смерти суть неустранимые условия его собственного существования во времени. Все это время приобретает объективность таким же образом, как и пространство, и существует, имея отношение к сознанию вообще. Сомнение, что оно все же существует всегда только в сознании индивидуума, и поэтому не могло бы в действительности существовать до его рождения и после его смерти, легко развеять.

Непосредственное сознание есть настоящее. Если в рефлексии оно становится только точкой соприкосновения прошедшего и будущего, т. е. само не имеет длительности во времени, то время состоит собственно только в представлении протекшего и наступающего времени, в представлении прошедшего и будущего оно всегда есть нечто, – мы избегаем вызывающего недоразумения слова представление, – такое, что сознается в моменте настоящего времени. Трудно сказать, что еще такого в этом содержании сознания, благодаря чему оно, находясь в сознании в настоящее время называется прошедшим, некогда пережитым. Но мы пользуемся и здесь тоже только признанным положением, что мысль эта обладает тою неотразимостью, которая вытекает из сознания вообще, и что объективное, т. е. от индивидуальностей независимое время может быть найдено путем анализа временных переживаний индивидуумов.