Текст книги "Культ Ктулху (сборник)"

Он принялся рассматривать тесно рассевшуюся вокруг толпу. Обстановка была знакомая, как и выражение радостного ожидания на сверкающих по́том и отблесками костра простых гаитянских лицах. Затем с изумлением, которого, кажется, никто не заметил, он понял, что видит и другие лица – куда более страшные, искушенные, надменные, изрезанные глубокими морщинами, что выдавали привычку к эмоциям и экзальтациям, природу которых он был не в силах угадать. На некоторых красовались ритуальные шрамы, на других – поблекшие татуировки и следы краски. Были серьги странной работы, иногда напоминавшие формой диковинных морских тварей. Это уже что-то новенькое! Может, ему дадут поговорить с этими стариками? Наверняка же это те самые хунганы и бокоры, что так неохотно, если верить слухам, собираются вместе – пусть даже и ради какой-то ужасной общей цели! Впрочем, шансы на это, конечно, невелики.

Однако вскоре угли его энтузиазма подернулись пеплом разочарования. Конгрегация стихла, словно по чьему-то сигналу, и служба началась. Жрец, престарелый селянин с морщинистой рожей и голосом не громче усталого шепота, нараспев пробубнил обычные предварительные молебствия, начертал обычные веве[22]22
  Веве – в вуду графический религиозный знак, служащий символом лоа во время религиозной церемонии и, подобно маяку, призывающий его к месту действия.


[Закрыть] вкруг основания центрального шеста, или пото митана. Все так же монотонно, словно читая давно уже надоевший детский стишок, он воззвал к обычной последовательности богов водуна: к Легбе, Огуну, Эрзули, Дамбалле и всем прочим[23]23
  Папа Легба – великий лоа-посредник между миром духов и миром людей; дух общения, речи и понимания. Огун – лоа-воин и кузнец. Эрзули – лоа женского пола, покровительница любви, красоты, роскоши; супруга Огуна и Дамбаллы. Дамбалла – Небесный Отец и творец всей жизни, изображается часто в виде змея.


[Закрыть]. Все это Питер уже не раз видал и слыхал. Собравшиеся, впрочем, потихоньку раскочегаривались, словно их любимая часть представления была еще только впереди.

Внезапно вся скука куда-то делась. Предварительные церемонии закончились. Люди в толпе начали двигаться – быстро, даже яростно, бесцельно вскидывая руками, дубася по подвернувшимся головам и туловищам, чего, казалось, никто не замечал. Зрители закатывали глаза, вскакивали, что-то визгливо пели, присоединялись к вмиг образовавшейся дико отплясывающей «змейке». Получив тычок от Метеллия, Питер тоже встал в хвост и постарался как можно достовернее изобразить экстаз. Он изо всех сил пытался расслышать слова песни, но так как пела куча народу – человек, наверное, двадцать пять – это оказалось делом нелегким, тем более, для того, кому креольский не был родным языком. И все-таки ему удалось что-то разобрать. К удивлению своему, Питер понял, что черная вакханалия взывает совсем не к традиционным богам водуна, чьи имена возглашались тут минуту назад, а к кому-то… к чему-то гораздо более древнему. Все имена ему были внове – вот почему было так трудно понять слова. Некоторые из них звучали так странно, что их можно было только лаять, визжать или нечленораздельно выть. Тулу… Ниггурат-Йиг… Наг и Йеб… Какофония на глазах уступала место какому-то варварскому языку, возможно, глоссолалии[24]24
  Глоссолалия – «говорение на языках»; речь, состоящая из бессмысленных слов и словосочетаний, но, тем не менее, имеющая некоторые признаки осмысленного нарратива (темп, ритм, структура слога и т. д.). Наблюдается у людей в состоянии сна, транса и при некоторых психических заболеваниях.


[Закрыть]. Во всяком случае, креольского в нем оставалось все меньше и меньше.

Тут, наконец, в дело вмешалась интуиция, и в мгновенном озарении он понял, что тут происходит. Древние… Питер, конечно, знал – да все на свете знали! – что формальное христианство гаитян и прочих карибских народов маскирует африканскую веру их предков, восходящую еще к дорабовладельческой эпохе. Можно сколько угодно звать объект экстатического поклонения именем того или иного католического святого, но на самом деле верующие все равно обращаются к Дамбалле, к Барону Самди[25]25
  Барон Самди (Барон Суббота) – лоа мертвых. Изображается обычно в черном фраке, цилиндре и солнечных очках; нередко как скелет.


[Закрыть] – к богам древней Африки. Тут, однако, творилось нечто иное: эти самые Древние должны быть немыслимо старыми божествами и демонами, которым приносили кровавые жертвы на самой заре времен, когда не было еще ни Зимбабве, ни Бенина; божествами, чей культ давно запретили и объявили вне закона и традиции – только чтобы он скрылся под именами более безопасных богов зулусов, ашанти, шона и других племен. За тонким покровом новых мифов продолжали рыскать Древние Нечестивые Твари, подобно тому как благие духи африканских религий позднее скрыли лики свои за нимбами христианских святых. О да, он понял…

Пение и барабанный бой, а с ними и пляски продолжались. Верующие составили неровный круг и двинулись нескончаемой процессией, шаркая в пыли ногами, то обутыми в шлепанцы, а то и вовсе босыми. Жрец, давно уже вышедший из ступора, выскочил в центр и принялся кружиться, стеклянным взором обегая скользящую вокруг толпу. Вот он что-то выкрикнул, раз, другой, тыча пальцем в кого-то из охваченного трансом круга. Одна из отмеченных, совсем юная девушка, явно не сознавая, что ее куда-то вызвали, упала на землю. За ней последовала вторая – на сей раз дряхлая карга. Странные грубые звуки продолжали изрыгаться из севшего горла жреца вуду, и две женщины, послушно отбросив всякую скованность, с лицами, все еще странно пустыми, встали и принялись драться не на жизнь, а на смерть. Брызги крови и куски вырванной плоти полетели во все стороны; у Питера скрутило желудок. Пригоршни человечьего мяса, глаз, потом еще один, клочья волос заполнили воздух. Затем его окатило кровью, словно кто-то плеснул краской из банки. Сознание юного антрополога начало мутиться. Мгновение спустя он понял, что, кажется, упал Метеллию прямо на руки, и понадеялся, что никто больше не заметил подобного позора. Впрочем, быстрый взгляд по сторонам убедил Питера, что никто не обращал на него ни малейшего внимания. Зрителям было явно не до него.

Изорванные человечьи останки окружали старого жреца, который упал на свои костлявые колени и, собирая руками кровь, теперь намазывал ее на себя, словно в кощунственном акте крещения, а потом упал и принялся кататься в багряной луже. Толпа неожиданно смолкла, пристально следя за происходящим – Метеллий и Питер не меньше других. Старик сумел подняться на колени и остался в этой молящей позе, закатив глаза до чистых белков и продолжая вопить сорванным горлом некие заклинания.

Будь то обычный ритуал водуна, дальше на кого-то должен был снизойти экстатический транс одержимости – ничего особенно зловещего; такого в любую Пятидесятницу в аппалачских церквях наглядишься. Однако и тут Питера ждал сюрприз.

Из ближайшей хижины явилось странное создание. Все как один повернулись посмотреть на него. Барабанщики замерли, воздев над инструментами руки. На поляну медленно, на когтистых лапах, каждая дюймов в пятнадцать длиной, вышло нечто с телом, как у курицы, только размером с бочку, и с головой мужчины. И… кажется, это был не костюм. Следом шла стая других чудовищ штук в пять или шесть. В совершенном безмолвии (Питер рассеянно отметил дальний стрекот лесных насекомых) община раздвинула круг, чтобы дать место новоприбывшим.

Последним явился еще один монстр, о котором антрополог Питер Маклин даже когда-то читал – или так, по крайней мере, ему показалось. Как же он назывался? Никак не вспомнить. Разум Питера пребывал в слишком большом смятении, чтобы работать нормально. В общем, тварь была похожа на осьминога. На очень большого осьминога. Увидеть его целиком все равно не удавалось, так как вокруг чудища хаотически вились и колыхались многочисленные щупальца. Они двигались с необычайной легкостью, несмотря на то, что никакой воды кругом не было. Все в нем пребывало в каком-то непрестанном гипнотическом движении. Одни щупальца продвигали его вперед, другие извивались над раздутым телом, жирно поблескивая в заливавшем поляну ламповом свете. Когда существо приблизилось, Питер понял, что ошибался: в действительности оно напоминало громадного морского змея с отвратительного вида исполинскими когтями на некоторых конечностях – руках? лапах? ногах? Все, что Питер знал, – это имя, имя этой твари, внезапно всплывшее у него в мозгу.

А тем временем это чудовище присоединилось к пришедшим ранее. Питер больше не понимал, что из представшего его глазам галлюцинация, а что нет. То ему почему-то казалось, что он видит шеренгу жутких существ гигантского размера, но с большого расстояния. А потом они вдруг оказывались прямо тут, рядом со своими почитателями, на обнаженной вершине гаитянского холма. Метеллий наклонился к левому плечу своего спутника, бледного, как меловая стена, подо всей своей краской.

– Этот последний – не кто иной как ужасный Тулу, друг мой.

Питер, однако, вспомнил совсем другое имя – Ктулху; но в ответ ограничился кивком. Тут пара сильных рук ухватила его за локти и стремительно потащила вон из круга и в одну из хижин – но не в ту, откуда явились жуткие существа. Даже сквозь внезапную панику у Питера промелькнула мысль: каким, интересно, образом в одной из крошечных лачуг могли поместиться столь огромные создания? Знакомый голос заговорил на в кои-то веки вполне членораздельном языке.

– Не волнуйтесь. Ритуал достиг той стадии, видеть которую нам нельзя. Отдохните тут.

Это был, конечно, Метеллий. Он ткнул пальцем в мягкий соломенный тюфяк на земле. Питер на глазах проваливался в сон. Возможно, его загипнотизировали, а, возможно, череда пережитых эмоциональных потрясений истощила его силы. Сопротивляться он даже не пытался. И не заметил, прилег ли Метеллий рядом с ним или ушел назад, на празднество.

Спал Питер крепко и снов не видел. По крайней мере, никаких снов он потом не помнил и испытал по этому поводу немалое облегчение. Проснулся он от того, что кто-то тряс его за плечо. Пара рослых гаитян подняла его на ноги и препроводила в другую хижину. Там, скрестив ноги и очистившись полностью от бесчинств прошлой ночи, сидел старый жрец. Ни слова не говоря, он сделал Питеру знак сесть на землю перед ним. Двое стражей встали по обе стороны и почти слились с варварскими фигурами, намалеванными на драпировавших стены занавесях. Страха Питер почему-то не испытывал – только нервное предвкушение, примерно как на защите докторской диссертации перед ученой комиссией.

Креольский у старика оказался вполне чистый, а голос – твердый:

– Полагаю, молодой сэр, вы желаете присоединиться к нам. Не этой ли цели ради вы явились сюда? Вам нужно будет пройти несложное посвящение. Беспокоиться не надо. Вам не причинят никакого вреда, что бы вы там ни думали после событий сегодняшней ночи. Только тогда мы сможем открыть вам наши тайны.

Питер не колебался ни секунды. Он даже и не надеялся на такое! Правда, он видел что-то ужасное предыдущей ночью… или думал, что видел. Правда, что именно, он все равно вспомнить не мог. Может, он вообще спал. Но, как бы там ни было, а это уникальный шанс для научного включенного наблюдения – другого такого может никогда больше не представиться. Беспрецедентная возможность изучить никому пока не известный афро-карибский культ изнутри! Да его академическая карьера, можно считать, сделана!

– Это будет великая честь для меня, Прародитель. Однако должен предупредить, что в конце концов мне придется вернуться в Штаты, где у меня есть определенные обязательства. Мне не удастся присутствовать здесь так часто, как мне бы хотелось. Но несмотря на это… можно ли мне все равно присоединиться к вам?

– Твой друг, Метеллий, сказал нам, что ты будешь делить свое время поровну между этой землей и Соединенными Штатами. Никаких затруднений я в этом не вижу. Ты принес нам новую кровь. Полагаю, твой приезд – великое благо и для тебя, и для наших божественных владык. Я не сомневаюсь, что это они привели тебя к нам.

– Уверен, вы правы, Прародитель, – с улыбкой отвечал Питер, гадая про себя, как им понравится, когда он опубликует этнографическую работу по их верованиям.

Ужасно вот так предавать чье-то доверие, но куда деваться, когда твоя первейшая задача – поделиться уникальным знанием, и не только с коллегами, но и со всем миром!

– Иди же и отдохни как следует, юный Питер – до самого вечера, когда ты принесешь Первый Обет Дамбаллы. Оставайся у себя в хижине, пока не сядет солнце. Потом эти братья, – тут он показал на великанов, все так же молча возвышавшихся по сторонам от входа, словно две черные статуи, – отведут тебя на церемонию. Там ты, наконец, станешь одним из нас.

Он улыбнулся и встал. Питер за ним. Интересно, кто из них сейчас больше скрывал от другого?

Метеллий ждал его в хижине. Питер обрадовался ему, как родному.

– Сегодня они меня посвятят, Мет!

– Меня тоже.

Питер так и раскрыл глаза.

– Тебя все тут знают – я думал, ты уже посвященный!

– Я принял Первый Обет еще мальчишкой; Второй – когда стал мужчиной, в тринадцать. Тогда я узнал больше, чем ты знаешь сейчас. Но Глубочайшие тайны, как они их называют, открываются только тем, кто даст Третий Обет Дамбаллы. Сегодня ночью мне предстоит это сделать. Я очень ждал… но теперь сомневаюсь. Сдается мне, я и так уже видел слишком много.

– Ты насчет прошлой ночи?

– Именно. Правда я почти ничего не помню, только какие-то кошмары, которые мне снились после. Я не понимаю, что из этого было сном, а что нет. А ты?

Питер покачал головой и нахмурил крашеный лоб.

– Я совсем не уверен, что хочу пройти через это, Питер. И еще меньше уверен, что в это стоит ввязываться тебе.

– Но почему же нет, друг мой? Такой шанс предоставляется один раз в жизни!

– Для них – это уж точно.

– Я тебя не понимаю.

– Единственное, чего они о тебе не знают, mon ami, это что ты белый. Не думаю, что их это сильно волнует. Они хотят использовать тебя, Питер, воспользоваться твоим положением в обществе там, в Штатах. У тебя есть связи, о которых им не приходится даже мечтать, влияние, которого они жаждут.

– Но для чего?

– Питер, этот культ – очень старый. Когда-то у них была такая огромная власть, что и представить себе трудно. Они хотят получить ее назад. Так, по крайней мере, Древние говорят им в сновидениях. Я знаю это из первых рук, так как после Второго Обета мне они тоже снятся. Они думают, что ты можешь помочь им вернуть былую власть. Но и это еще не все… Я уверен, они никогда не позволят тебе обнародовать то, что на самом деле тут происходит. Может, какие-нибудь намеки, но не больше. Мне жаль тебя расстраивать, Питер, но это так. А теперь мне пора уходить. Хочу порыскать немного по лагерю. Я навещу тебя вечером, перед церемонией. А до тех пор подумай хорошенько о моих словах.

И он ушел, не дав Питеру ответить.

Питер честно поразмышлял о том, что ему сказали, но так и не сумел вообразить ничего, что заставило бы его передумать. Он уже слишком много вложил в дело. Да и что плохого могло из всего этого получиться? Вон Метеллий жив-здоров, ничего ужасного с ним, судя по всему, не случилось. С чего он вообще так перепугался?

В хижине стояла тьма, жаркая, как в парилке, хотя внизу, на равнине было еще жарче – и Питер сделал то, что делал всегда в такие дни: просто взял и уснул. И на сей раз ему приснился сон. Во сне Метеллий пришел к нему раньше, чем обещал. Он был какой-то встревоженный, сказал, что вспомнил что-то важное. Но чем настойчивее он умолял Питера скорее вставать и убираться вместе с ним из лагеря, тем глубже Питер погружался в сон. Странное это было видение… Чьи-то руки принялись трясти его, и оно тут же начало улетучиваться у Питера из памяти. Руки оказались черные. Питер первым делом подумал, что это Метеллий, однако оказалось, что нет. Жрец послал за ним двоих молчаливых стражей, как и обещал. Питер радостно последовал за ними и несказанно удивился, когда за распахнувшейся дверью увидал сгущающиеся сумерки – и ни единого следа Метеллия. Ну, наверное, его повели другой дорогой. На площади для церемоний уже начала собираться толпа. Метеллия ведь тоже должны посвящать сегодня, вспомнил Питер.

Улыбки так и сверкали кругом, приветствуя чужака, который вот-вот должен был стать одним из своих. Толпа расступилась и пропустила его в центр, где старый жрец во всей своей ритуальной красе уже поджидал его с глиняной чашей в руках, что-то распевая. Язык на креольский не походил. Неофит встретился с ним взглядом и улыбнулся, надеясь, что улыбка вышла почтительная, а сам продолжил украдкой стрелять глазами по сторонам в поисках Метеллия. Его нигде не было.

Странный язык, гортанный и рыкающий, но вместе с тем заковыристый, с журчащими акцентами, почти мелодичный, но какой-то отвратительный, скотский, действовал Питеру на нервы. Жрец уже почти орал; стало ясно, что он возглашает условия клятвы, Первого Обета Дамбалле. Питер понимал, что ему придется выполнить некие требования… каковы бы они ни были. Ох, если бы Метеллий был здесь, он бы помог ему разобраться… «Но кто тут, в конце концов, антрополог?» – подумал горестно Питер. Разбираться ему придется самому. В конце концов, игра уже начата, остается только продолжать в нее играть. Жрец замолчал и вопросительно поглядел на Питера, тот кивнул и поклонился в надежде, что этого хватит. Видимо, этого и вправду хватило, так как старик крикнул нечто непонятное конгрегации, которая так и взорвалась рукоплесканиями и восторженными воплями.

Женщины и дети кинулись вперед, украсить его шею цветочными гирляндами, а взмокший от пота лоб – лавровым венком. Некоторые обмакнули пальцы в чашу, которую держал старый жрец, и начертали у посвящаемого на лице кресты какой-то красной субстанцией. Когда все, кто хотел, воспользовались возможностью, жрец протянул чашу Питеру и на сей раз на чистом креольском велел сделать глоток. Тот уже был уверен, что в чаше жертвенная кровь. Ну, что ж, он не из тех, кто пугается или воротит нос от чужих обычаев и уж тем паче от чужой диеты. Настоящий антрополог не может себе такого позволить. Поэтому он взял чашу обеими руками и отхлебнул соленого напитка. Последовал еще один вал воплей. Надо думать, Первый Обет Дамбаллы успешно принят – остается только узнать, каким тайнам сподобила его инициация. Таково правило всех религий: посвященный в любой культ получает наставления в тайных истинах… хотя истины по-настоящему глубокие требуют дальнейших, более высоких степеней. Питер только надеялся, что получить их не займет у него слишком много времени. Надо только быть внимательным и подружиться как следует с этими милыми людьми. Это последнее особого труда уж точно не составит: подобно всем гаитянцам, с которыми он до сих пор встречался, эти были на редкость добродушны и дружелюбны.

Где-то начал бить барабан, и пульс у Питера невольно припустил, догоняя низкий рокочущий ритм. Жрец показал на одну из хижин, и до Питера дошло, что ритуал для него отнюдь не закончен. Он недоуменно поглядел на посвятителя, потом в ту сторону, куда ему указывали, пожал плечами и, решив, что играть так играть, пошел, куда велели. Барабанщики обступили крошечное строение кольцом. Шаман шел рядом, и Питер осмелился спросить его шепотом:

– О Дедушка, вы оказали мне великую честь. Но где же мой друг? Разве он не должен был тоже посвятиться сегодня?

Старейшина заулыбался и радостно закивал головой.

– Он и посвятился! Менее часа назад. Ты вскоре его увидишь. А теперь, сын мой, тебе предстоит узнать тайны жизни и смерти. Сначала жизни – и это Второй Обет Дамбаллы.

С этими словами он распахнул утлую дверь хижины. Питер шагнул внутрь и окинул тесное помещение быстрым взглядом. Места хватало только на тюфяк на полу, и он был уже занят.

Черная ее плоть мерцала в свете тянувшихся рядами свечей. Само воплощение гаитянской женственности, жизненной силы этой земли, приглашающе раскинулось перед ним. Пульс у Питера и так уже бился молотом, гормоны плясали в крови. Барабаны снаружи додумали все за него, хотя думать в подобной ситуации было решительно не о чем. Женщина была нага, и через мгновение он последовал ее примеру. Вгромоздившись на нее и отринув – нетерпеливо, как и она – все предварительные танцы, он, наконец, увидал ее лицо и так и раскрыл рот. Это была та самая женщина, у хижины которой они с Метеллием оставили машину. Глаза ее сверкали белками, взгляд оказался совершенно пуст, затерявшись где-то в пучине экстаза, столь же духовного, сколь и сексуального. Женщина пребывала в трансе одержимости, без сомнения, полагая себя лошадкой, сосудом любовной лоа, Эрзули. Никогда, никогда в жизни ему и в голову не приходило, что он когда-нибудь окажется в постели с человеком в таком состоянии. Он ринулся в нее тараном, колотясь, как безумный. Она была как вулкан, как необъезженный мустанг. Он сдерживался, собирался с силой и снова нырял домой, пока не взорвался всем, что в нем было. О, что за чудо!

Едва переводя дух, он скатился с женщины, чувствуя, как ее гибкие члены содрогаются, извиваются, постепенно утихая. Она так ничего и не сказала. И в этом безмолвии после любви Питер расслышал низкие ноты песнопения. Мужские голоса гудели сбоку от хижины, повторяя призыв:

– Ниггурат!

– Йиг! – отвечали им женские.

Интересно, что конкретно это значит? Общий смысл был ему ясен: он только что поучаствовал в святом ритуале старше Баала и Ашеры[26]26
  Баал – собирательное «бог, господь» в западно-семитских религиозных традициях. Позднее – бог солнечного света, бог-творец и др. в Угарите, Финикии, Израильском царстве и Иудее. Еще позднее – один из гоэтических демонов. Ашера – богиня-мать в семитской мифологии.


[Закрыть], в иерогамии – священном браке богини и бога, земли и неба. Такие обряды служили магической гарантией земного плодородия. И тут до Питера дошло, что он только что выставил на обозрение свое пятнистое тело, свою недокрашенную кожу! Впрочем, его любовнице было не до того: она не замечала ровным счетом ничего – не заметила и этого.

Он едва успел вытереться и надеть одежду обратно, как старый жрец распахнул дверь: в проем сразу всунулось столько хохочущих, жадных, веселых лиц, сколько тот физически смог вместить. Старик поманил его наружу. Парочка пожилых женщин тут же просочилась внутрь, чтобы позаботиться об одержимой, которая только-только начала всплывать из глубин транса. Питер качался от недавнего экстаза и изнеможения, но отдыха ему никто не обещал. Приветливые руки уже заталкивали его в другую хижину, меньше размером, изо всех углов которой курился дым. Видимо, это парилка – частый элемент ритуалов перехода, распространенный по всему миру, пронеслась у него смутная мысль. Такие встречаются в дописьменных культурах самых разных частей света: в Сибири, Меланезии, у жителей амазонских джунглей. Откуда-то из затуманенных глубин мозга Питеру помахала ручкой мысль, что хижина с дымом символизирует чрево второго рождения – рождения на высшем плане. Это испытание, призванное посредством кислородного голодания и сенсорной депривации довести человека до галлюцинаций, в которых обычно фигурируют традиционные тотемные изображения племени. Интересно, а что увидит он – если вообще что-то увидит, конечно?

Спотыкаясь то ли от чрезмрного рвения эскорта, то ли от последствий головокружения, Питер рухнул на пол в озаренной огнем хижине. Земля оказалась ровной, но совсем не твердой. Свет моргал; Питеру неистово захотелось спать. Когда еще он столько спал? Питер не помнил. Он все куда-то плыл, плыл. Наверное, он опять уснул, потому что теперь ему чудилась шеренга фигур, сидящих или склоняющихся над ним – слишком длинная для такой маленькой хижины. Кажется, он должен их знать… Что-то знакомое в них определенно было. А потом он вспомнил эти лица, явившиеся ему в толпе прошлой ночью, на ритуале, который он практически позабыл. Может, теперь он вспомнит… когда эти хунганы, эти бокоры, татуированные и клейменые колдуны, снова явились ему. Отблеск огня вытворял с их обликом странные вещи, но страннее всего казались Питеру их тени – решительно не совпадавшие с телами, которые их отбрасывали. Колдун в середине, с кольцами в ушах и жуткими шрамами на шее… нависавшая над ним тень напомнила Питеру Великого Тулу с когтями на извивающихся щупальцах. У остальных тени были другие, но такие же неуместные. О, да – Древние… Он начал вспоминать.

Их предводитель открыл глаза, и Питер не увидел ни радужки, ни зрачка – одна только сияющая зелень, словно пронзенная лучами солнца морская вода над головой у ныряльщика. Старец заговорил. Казалось, он говорил уже какое-то время, будто кто-то включил радио на середине передачи. Слова были обращены определенно к нему, Питеру.

– …нам известно, что ты взыскуешь знания. Все истинные искатели рано или поздно приходят к нам, как пришел и ты. Здесь они причащаются высшему пути, пути в прошлое – которое может настать снова. Но ты – избранный среди них, юный сэр. Древние недаром послали тебя сюда. Ты поможешь нам вернуть прошлое Древних Владык…

В голове у Питера пронеслось, что, наверное, стоит принять позу, выражающую уважение или даже преклонение перед этими святыми старейшинами общины, но внутри у него было пусто, а голова с трудом понимала, что вообще ему говорят. Он валялся перед ними, словно кукла, и надеялся только, что их это не обидит.

– Мы знаем, что ты хочешь выведать наши тайны, дабы выдать их внешнему миру и тем прославиться. Этого мы тебе не позволим. Но славу свою ты получишь. Ты напишешь книгу – мы скажем, что тебе можно рассказать людям. Они даже смогут проверить твои слова. И когда прославишься ты – прославимся и мы. И тогда мы пошлем к тебе гонца еще кое с чем, что ты сможешь дать миру. Этот мир любит снадобья!

Шорох смеха заплясал между стен.

– Тогда, два или три года спустя, ты будешь уже всемирно известным профессором, и ты скажешь всем, что нашел у нас кое-что удивительное. Ты скажешь, что знахари старого острова не так уж глупы, что им ведомы тайны джунглей и того, что произрастает в них. Они знают порошки, умеющие возвышать дух, и увеличивать мужество, и сгонять жир с белых задниц. Они и правда все это могут – и многое другое, чего не покажут ваши химические тесты. Так ты, сын мой, научишь их сердца любить прошлое Древних Владык. И в тот день вы, белые, запоете, как поем мы: то не мертво, что вечность охраняет; смерть вместе с вечностью порою умирает.

Питер не видел, как они ушли. Возможно, он успел потерять сознание, прямо во сне. Очнулся он с уверенностью, что его тайком опоили, еще даже до того, как запихали в парную. Теперь от всего этого дыма он кашлял – кашель его, собственно, и пробудил. Было в испарениях что-то такое, от чего пазухи немилосердно жгло, а мозгу никак не удавалось проснуться. Но это, конечно, была часть испытания, так что он особенно и не волновался. А вот куда подевался Метеллий, действительно интересно! Может, он где-то в лагере, проходит какие-то похожие испытания? Ой, вот же он! И все-таки Питер от неожиданности содрогнулся, хоть и обрадовался приходу друга.

– Ах, Питер! Не надо мне было тебя сюда приводить!

Метеллий парил над ним – должно быть, встал на колени, чтобы заглянуть во взмокшее лицо товарища по посвящению. Питер улыбнулся и протянул руку, чтобы ободряюще похлопать его по плечу, но почему-то не достал.

– Нет-нет, Мет, у нас все хорошо! Все гораздо лучше, чем я думал… Ну и шрам же у тебя вот тут… Как тебя…

Его черная физиономия была странно расплывчатой и серой от дыма. Метеллий подождал, пока Питер сгонит в одно стадо упорно разбегавшиеся мысли.

– Они сказали, ты прошел ритуал… испытание… тест… что-там-еще… Ох, дай мне минутку…

– Да, mon ami, я принял Третий Обет Дамбаллы. На этом этапе человек полностью отдает себя Древним.

– А Второй обет совсем недурен, скажу я тебе… У меня еще ни с кем не было такого…

– А что же Первый, друг мой? Ты отведал питье? Тебе дали соленую чашу?

– Да знаю я, знаю… Там была кровь. Я так и думал – совершенно обычный элемент архаических ритуалов. Прирезали какого-нибудь козла…

– Козла того звали Метеллий, – ответствовал черный человек, сомкнув уста и раскрыв новые – поперек горла! – в жуткой ухмылке.

– Это не шрам, друг мой. Теперь моя кровь – в тебе. Поэтому я и смог прийти к тебе вот так, пока разум твой открыт внешним влияниям. У меня мало времени. А у тебя – и того меньше.

Питер стряхнул остатки оцепенения и рывком поднял себя в сидячее положение. Широко распахнутыми глазами он уставился в лицо мертвого друга – но чем больше прояснялось у него в голове, тем туманнее становились черты Метеллия.

– Нет, Метеллий, я…

Слова пришли из ниоткуда, как тихий шорох.

– Ты теперь не смеешь противиться Древним и не можешь уйти без их позволения. Не смей открыто бунтовать против них. Но не смей и служить им. Я скоро…

И он пропал.

Как следует проснуться у Питера так и не вышло. В голове гудело безо всяких барабанов. Дым почти рассеялся, по каковой причине, рассудил Питер, у него и прочистилось в мозгах. Он попробовал прилечь на минутку, но от этого голова разболелась только еще хуже. Тогда он перекатился на четвереньки, чтобы встать… но по дороге наткнулся на лежащее навзничь тело и в ужасе отпрянул. Воспоминания перемешались – ему показалось, что это женщина, с которой он был несколько часов назад… Но нет, это была не она.

Питер так и отпрыгнул от Метеллия, над которым, казалось, тщательно поработал мясник. Горлом он явно не ограничился – он с него просто начал. Наяву Метеллий выглядел совсем не так, как у Питера во сне… но в этом проклятом месте не было никакого смысла гадать, где сон, где явь и даже в чем разница между ними. Все здесь было одинаково реально. Питер распахнул хлипкую дверь и, шатаясь, побрел наружу. Полукруг старейшин культа, а с ними знакомая пара бугаев и несколько совсем маленьких мальчиков уже ждали нового посвященного. Его эффектный выход застал одних врасплох и разбудил других. Дети разбежались, утратив на время интерес к чужаку. Несколько человек встали и придвинулись как-то уж слишком близко, тяжело, словно бы угрожающе дыша, образуя вокруг него сплошную стену. Странно у них тут встречают гостей и новых братьев по вере! Зато они явно читали его мысли, как раскрытую книгу. Старые привязанности против новых? Самое время отринуть прошлое и броситься в объятия будущего – и чем дольше они продержат его здесь, у себя, вдали от дома, от семьи и коллег, тем легче свершится переход.

На их вежливые вопросы о том, как он себя чувствует, Питер дал такие же вежливые, пустые ответы. Он должен был увидеть труп Метеллия, это понятно – часть ритуального опыта, «тайны жизни и смерти». Ну, и, конечно, предупреждение: такое может случиться и с ним, усомнись он только. Попробуй он выразить горе и гнев по поводу ритуального убийства друга, и подозрений не избежать. Нет, лучше уж пусть и дальше думают, что как всякий белый человек (о да, они знают!) он видел в Метеллии просто чернокожего слугу, наемника, расходный материал и не более того.

– Я… видел великие вещи. Слышал великие слова… Слова судьбы…

Старейшины заулыбались и переглянулись. Питер знал, что нечто подобное они и ожидали услышать.

До самого вечера он слушал и записывал: старики выполнили данное ему обещание – инициация означала раскрытие тайн. Питер наелся преданиями культа по самые уши. Впрочем, история общины оказалась крайне скудной. От года к году жизнь в их крошечном мирке почти не менялась – да она и из века в век оставалась той же самой, не считая разве что введения рабства. Но даже оно никак не повлияло на веру, которая благополучно выжила и в рабских кварталах, пусть даже жертвоприношения временно прекратились. Время от времени, в определенные ночи, рабам удавалось улизнуть на болота. По большей части предания общины касались Древних Владык, старых богов – Питер этого и ожидал, но теперь он сидел зачарованный, охваченный каким-то болезненным трансом, а перед его внутренним взором разворачивались дряхлые сказки и причудливые теогонии, подобных которым он при всем своем богатом научном опыте до сих пор не встречал. Это была настоящая сокровищница подлинной и древней традиции – куда больше, чем он мечтал. Даже отправляясь на Гаити в надежде обнаружить какой-нибудь непочатый клад, он ничего такого не ожидал. Старейшины дали понять, что большую часть полученной информации ему разрешат поведать миру в форме ученых монографий. Да, они решили пожертвовать традиционной секретностью, но это было необходимо, дабы замостить путь Древним – дабы их прошлое могло вернуться в мир.