Текст книги "Про Сашку Васильева"

 
«Искусству нужен А. Васильев,
Как попе пара пыльных крыльев».
 

Вообще была целая серия таких двустиший

 
«Искусству нужен Г. Мдивани,
Как попе гвоздики в диване».
 

 
«Искусству нужен Виктор Ардов,
Как попе пара бакенбардов».
 

Ну, и так далее…

Помню ещё одно стихотворение:

 
«Идеи роятся в моей голове.
Не много идей – но всё-таки две:
Одна из них – водки купить,
Другая идея – пива попить.
Противоречий я не терплю —
И водки куплю, и пива попью».
 

Кажется, оно называлось «Философское».

Мы с Сашей прожили вместе с 1958-го по 1962-й год. Расставшись, остались друзьями. Он женился на Шауре, которая родила ему дочь Настеньку. На радостях Саша подарил мне большой очень красивый крест. А Елена Ивановна говорила, что за Настеньку она «любого шпагой пронзит».

Я вышла замуж за журналиста Би-би-си и уехала в Англию и, хотя довольно часто бывала в Москве, Саши не видела. Но в декабре 1992 года, приехав на мамин день рождения, я ему почему-то позвонила, и мы встретились. Он показывал мне своего полуторо– или двухмесячного сынишку…

А через несколько месяцев Саши не стало.

июль 2011,

Москва

Галина Маневич

Что же касается моего студенческого друга Саши Васильева – сына Георгия Васильева, создателя всеми признанного советского киношедевра «Чапаев», – то его предали судилищу, только ограниченному рамками нашей группы.[2]2
  Из книги: Галина Маневич. Опыт благодарения. – М.:Аграф, 2008.


[Закрыть]

Серо-голубоглазый Саша, с детски чистым, румяным, фарфоровым лицом, едва тронутым пушком, по своему сознанию совсем не соответствовал очаровательной, почти инфантильной, внешности. В реальности мой ровесник был сформировавшимся взрослым мужем. Он был женат уже к моменту поступления в институт. Свои отношения с любимой он узаконил сразу по совершеннолетии. К шедевру отца относился вполне спокойно, если не скептически, как и к самому духу советского кино. А главное заключалось в том, что его открытые, детские глаза уже видели мир во всей его сложности, без доли иллюзий или присущего нашему возрасту романтизма. В его юношеской голове уже жили сформированные культурные ценностные ориентиры, которые до сих пор и для меня, может быть, с элементами небольшой коррекции, остаются незыблемыми.

Он открыл мне пласты русской поэзии «серебряного века», находившиеся тогда под семью замками. Западное искусство, западная литература, переведённая в начале века, неким единым потоком выливалась благодаря ему на мою голову. Слава Богу, что эта голова в ту пору в силу её странного, но органически неспособного к восприятию советских штампов устройства, была почти свободной. За потоком никогда не слышанных мною имен возникали уникальные книги, стихи, перепечатанные на машинке, монографии отдельных художников, или просто альбомы интересных репродукций, или заново тиражированный набор старинных фотографий, точнее, портретов великих русских поэтов. Вместе со стихами становились близкими, значительными и любимыми их лица, возникшие из небытия: Марина Цветаева, Осип Мандельштам, Анна Ахматова, Николай Гумилёв, Борис Пастернак, Велимир Хлебников. Десятилетиями несуществующий мир начинал выстраиваться заново. Иногда этот мир корреспондировал с тем, что нам излагалось с преподавательских кафедр, но чаще всего он становился к изложенному в оппозицию, создавая собственную иерархию ценностей. Удивительно, что с Сашей мы сошлись ещё на вступительных экзаменах, держась несколько отчуждённо, в одиночку, от шумной и достаточно амбициозной компании абитуриентов, в которой каждый из поступающих хотел блеснуть своими сверхособыми знаниями. Мне, разумеется, блистать было нечем. Сашины же знания уже в ту пору находились в столь высокой плоскости, что они могли только помешать ему поступить в институт. Мы набрали с ним, как позднее выяснилось, одинаковое количество очков последнего проходного балла. И, видимо, из уважения к моему отцу и к памяти его покойного отца нас зачислили вместе, таким образом увеличив группу на одного человека и предполагая в дальнейшем, как это обычно происходит, кого-то отчислить за неуспеваемость.

И действительно, познания Саши не шли в сравнение со знаниями лучших представителей нашей группы, обучавшихся уже в других вузах, но покинувших их из-за любви к кинематографу Майя Левитина, студентка третьего курса киевского университета; Ира Шилова, студентка второго курса филологического факультета московского университета; Юрий Тюрин, студент ГИТИСа; вундеркинд Володя Дмитриев, сын успешного театроведа, сам обладавший феноменальной памятью и незаурядными способностями анализа литературных и кинематографических текстов, в отличие от своих сокурсников связавший себя с кинематографом и добившийся высокой должности директора Госфильмофонда, – все они посматривали в сторону Саши с особым уважением и прислушивались к его веским замечаниям. А он был не словоохотлив, не очень красноречив, говорил кратко, чётко, по существу. Когда на него нападали, умело парировал. Он давал мне читать книги из уникальной семейной библиотеки – а главное, он был одним из первых распространителей поэтического самиздата.

Перепечатки сборников уже названных мною поэтов появились у меня впервые из его рук. Он открыл мне нишу подпольного искусства, познакомил меня с Владимиром Яковлевым, Володей Пятницким, Сашей Харитоновым. И каждого из них отрекомендовал как гения, не оставляя места для сомнений. Он встраивал их имена в историю русского и мирового модернизма, осуществляя миссию одного из первых московских коллекционеров и даже меценатов. Больного Владимира Яковлева он забирал из психушки к себе, предоставляя ему возможность рисовать, – в отличие от Володиных родителей. Саша устраивал у себя на квартире его выставки и приглашал на просмотры картин публику, которую сегодня я бы назвала московской подпольной элитой. То были представители новой волны московской поэзии, которая уже успела заявить о себе в самиздатском сборнике «Синтаксис»; живописцы, группирующиеся вокруг Оскара Рабина, из более широкого круга художников, позднее названного «лианозовским», и музыканты, направляемые талантливейшим композитором и исполнителем Андреем Волконским. И, разумеется, наш вгиковский изгой И.И. Цирлин и сам Саша Васильев были представителями всё той же московской элиты. Саша же, став участником нового самиздатского сборника, для которого он напишет краткую, но ёмкую статью в стиле авангардистских манифестов начала века «О нужном сегодня кинематографе», будет, как и его учитель И.И. Цирлин, изгнан из института. Этому «провокационному сборнику» отводилось центральное место в газетном фельетоне. Название его оказалось незабываемым: «Жрецы помойки № 8». «Помойкой № 8» называлась, как известно, одна из картин Оскара Рабина. Перед отчислением Саши из ВГИКа на курсе было произведено судилище, а судилищу предшествовали проработки с угрозами расформирования группы. Некоторых эти предупреждения по-настоящему напугали. Другим личность Васильева, совершенно не вписывающаяся в привычные нормы своим поведением и мышлением, только мешала. Да не будет среди нас того, кто так инициативно разрушает все раннее существовавшие идеалы и на их место выдвигает новые, сомнительной ориентации! Поэтому они были даже довольны подобным оборотом дела. Четверо же, видимо, прочно завербованные, а точнее, просвещённые Сашей, отказались, вопреки угрозам, принимать участие в этой акции и подписывать состряпанное послание. Среди них были Игорь Ворошилов, Юра Тюрин, Надя Быстрицкая и я.

С уходом Саши бурный культуртрегерский дух на курсе немного заглох, однако закваска, заложенная Цирлиным и Сашей, нет-нет да будет поднимать тесто.

Уважаемая редакция! С детских лет я увлекался искусством. Часто посещаю выставки картин, Третьяковскую галерею, музеи. Летом этого года мне пришлось побывать в Музее изобразительных искусств имени Пушкина. Здесь на выставке работ Ю.Рериха я познакомился с одной девушкой. Вначале она произвела на меня хорошее впечатление. Мне показалось, что она многое знает и дружба наша будет обоюдно полезна.

Позже девушка ввела меня в круг своих знакомых. Меня удивила их развязность, но девушка уверяла, что они-то и есть настоящие ценители искусства, что встречи с ними мне будут полезны. Так однажды я очутился на дому у художника Оскара Рабина. И то, чему я стал свидетелем, то, что пришлось мне увидеть, настолько меня ошеломило, что я ещё долго не мог прийти в себя. Я убедился, что все эти люди – Анатолий Иванов, Игорь Шибачёв, Оскар Рабин и другие – никакого отношения к нашему советскому искусству не имеют и не могут иметь. То, что ими превозносилось, оказалось гнуснейшей пачкотней наихудшего абстракционистического толка. Не говоря уже о том, что «произведения» Рабина вызывают настоящее физическое отвращение, сама тематика их – признак его духовной убогости. Как самое лучшее «творение» он выдаёт свою, с позволения сказать, работу «Помойка № 8». Судите сами, как широк кругозор этого отщепенца!

Но вот «приятели» мои обо всём этом и о самом Рабине мнения иного. Только тут, в гостях у него, я понял, что вся эта группка молодых людей – духовные стиляги, пустые, оторванные от жизни, наносящие вред нашему обществу. Так же, как Рабин, они топчут всё светлое, человечное. Их суждения о жизни и искусстве могли бы показаться бредом сумасшедших, если бы я не был уверен, что они люди нормальные. Анатолий Иванов, например, пользующийся в этой группе славой «теоретика», проповедует какое-то «абсолютное искусство», а наше советское реалистическое искусство объявляет отжившим, никому не нужным.

Я знаю некоторых ребят, которые уже попали под влияние этой группки, в том числе и под влияние Анатолия Иванова. Они учат своих новичков вести такой же паразитический образ жизни, как ведут сами, вдалбливают им в головы свои бредовые идеи, отрывают их от жизни.

Я не могу об этом больше молчать и потому пишу вам…

В.Яценко

И вот мы беседуем с одним из этой группки, с тем самым «теоретиком» так называемого «абсолютного искусства» Анатолием Ивановым. Слушаешь его, смотришь на него и диву даёшься! Молодой, с высшим образованием, юрист по специальности, комсомолец – откуда у него вся эта ересь? Сам чувствуя себя во всех этих вопросах, как топор в реке, сознавая это и признаваясь в том, он тем не менее отстаивает свою нелепую мысль, называя себя «непонятым», «новатором-одиночкой», «открывателем нового видения мира».

В том-то и беда его, что, имея глаза и уши, он ничего не видит вокруг, ничего не слышит, не понимает. Оторванный от самой жизни, блуждающий по ней слепцом и в одиночку, он сам себя оглупил, себя же самого духовно ограбил.

Теперь ясно, почему так случилось. Человек без принципов, без настоящих исканий, Анатолий Иванов, он же по псевдониму Рахметов (!), не задумывался о своём месте в жизни. Он с усмешкой вспоминает, что пошёл учиться на юридический факультет не потому, что чувствовал призвание к этому, а просто так, «лишь бы» где-нибудь учиться. «Это же всё-таки легче, чем работать», – заявляет он. Став юристом, он ни одного часа не отдал делу, которому пять лет учился. Он слонялся по Москве, по стране в поисках местечка потеплей и поуютней, где бы с него меньше спрашивали.

– Если меня назовут лодырем, бездельником, – говорит он, – родители мои обидятся.

Но как не причислить его к таким, если нигде он подолгу не задерживался, перескакивая с одной работы на другую? То ему не нравилось само дело, то люди были, по его мнению, неподходящие, то просто он «уставал» и потому разрешал себе вновь и вновь многомесячный отпуск. Сейчас Анатолий Иванов опять на новом месте – он товаровед Госторгиздата. Но и тут, по его собственному признанию, ему не по душе. Мнящий себя над всеми, он решил «вознестись» в мир искусства.

Но стоит лишь раз ознакомиться с его «сочинениями» в этой области, как становится ясно: вот уж и в самом деле сел человек не в свои сани!

Впрочем, в этих чужих санях нашлось место и ещё кое-каким седокам. Но об этом позже. Пока же разберёмся, что значит «абсолютное искусство», что оно представляет собой, кому оно, по идее Иванова, должно служить.

Оказывается, достаточно, например, стукнуть кулаком по столу, как «абсолютное искусство» (в данном случае «абсолютная» музыка) уже налицо. Чайковский, Бетховен, Моцарт, оказывается, занимались не тем, чем нужно. Мелодии, гармония, темп, ритм – совершеннейшие пустяки. Шум, грохот, визг, скрип, скрежет – вот музыка. Она должна оглушать, лишать человека чувств, она должна давить его, валить наповал.

То же и в изобразительном плане. Только цвет, наслоения цветов, пятна цветов – и ничего больше. Правда, в скульптуре, как исключение, допускаются линии – треугольники, квадраты, ромбы.

Под эту «теорию» Иванов пытается подвести философскую базу.

Всё, что было создано гением человека, не нужно. Человек – примитив, он ничего не может. Всё, что переходило от одного поколения к другому как величайшее завещание бессмертия человеческого духа, излишне. Человек – примитив, он ничего не помнит. Единственное лицо, единственная школа, у которой ещё можно кое-что почерпнуть для развития «абсолютного искусства», – это Малевич. Да, тот самый Малевич, родоначальник абстракционизма, который утверждал, имея в виду себя и себе подобных: «Мы – примитивы XX века».

Сам питаясь реальным хлебом, шагая по реальному асфальту, спускаясь в реальное метро, Иванов заявляет, что реально лишь то, чего нет. Но, кажется, подобное мы уже не раз слышали? Не отдаёт ли от этой «концепции» поповским душком?

По «теории» Иванова, человек – примитив, по поповским утверждениям, человек – тварь, раб божий. Не отдаёт ли от ивановской «концепции» душком реакционной буржуазной идеологии? Что нового в сравнении с ней внёс он в свою «теорию»?

И верно, Иванов сам признаётся:

– Основное положение «абсолютного искусства» состоит в том, что оно вне политики.

Вот, оказывается, что открыл сей «теоретик». Но ведь это же и действительно чужие сани! Реакционные писаки всех мастей всегда и всячески старались на этих скрипучих санях увезти искусство от жизни, отвлечь народ от борьбы за свои идеалы, помешать ему стать хозяином своей судьбы. Сознательно или несознательно, но именно эту философию преподал несбывшийся юрист, посадив в старые и грязные розвальни своих не оперившихся ещё седоков. Вот, например, 17-летний Виктор Калугин. Он, как говорится, из молодых да ранних. Кое-как дотянув до порога 10-го класса, он отвернулся от учёбы, решив, что самой судьбой ему предназначено быть великим писателем. Так же, как Иванову ни к чему Чайковский и Репин, этому юнцу лишними показались наука и труд. Оставив школу, он упорно искал тех, кто бы, наконец, признал его «талант». Таким как раз и оказался «основоположник» «абсолютного искусства» Анатолий Иванов.

Не очень отличается своей биографией от Калугина и второй седок – 19-летний Игорь Шибачёв. Правда, этот не желает быть ни «теоретиком», ни «великим писателем». Он – «великий редактор», «великий издатель»: он призван донести до масс «шедевры» «абсолютного искусства».

И вот новоявленные примитивы XX века трогаются в путь. Дорога ведёт их под Москву, в Лианозово, где обитает в небольшом захламлённом домике знакомый Иванова – некто Оскар Рабин.

Когда-то были у него слабенькие способности к рисованию. Но желание славы оказалось намного выше его возможностей. А посредственностью слыть так не хотелось! И выход нашёлся. Много ли таланта нужно для того, чтобы ляпать кистью как заблагорассудится? Он начитался всяких западных журналов и книг о «творчестве» абстракционистов. Даже макаки и шимпанзе, узнал он, рисуют «картины». Неужто ж он хуже?

И стал Рабин «творить». Прислушаться бы ему вовремя к трезвому голосу товарищей, спросить бы себя самого: «А куда ты идёшь, Оскар?» Но ему нужна была слава!

– Не поймут меня в родном отечестве, – заявлял он, – найдутся те, кто поймёт меня там.

«Там» – это на Западе. И в угоду «тем» он продолжал ляпать свои бредовые картины, отображая, как он говорил, самое «истинное и сокровенное» в мире.

Что же привлекало и привлекает внимание этого «творца»?

Вот мрачный и грязный холст, глядя на который чувствуешь, как тошнота подступает к горлу. Нет, это не оттого, что понимаешь, что на холсте. Видишь какие-то обглоданные кости, что-то отвратительно переплетающееся, какие-то чёрные отростки. Но что же это? «Картину» ставят вертикально, перевертывают так и этак. И только прочитав жирную надпись «Помойка № 8», узнаёшь «идею» и «содержание» этого поистине шизофренического «полотна».

Подобными «шедеврами» в надежде на то, что «там» о них узнают, их заметят и оценят, завалена вся его обитель. Но дни идут, проходят недели, месяцы, годы – никто в дверь не стучится.

И вдруг-чудо! Пожаловали к нему сами «великие» деятели «абсолютного искусства». Хотя и их воротит от созерцания «шедевров» Рабина, но они стойко переносят это. Ведь искусство требует жертв, и они готовы вступить в союз с отшельником, лишь бы прибыло к ним седоков.

И теперь саночки Иванова трогаются дальше. Они останавливаются у стендов английской и других зарубежных выставок, где экспонировалась мазня абстракционистов. Тут всегда, с утра и до позднего вечера, болтались пяток-десяток гривастых юнцов, которым дороже отца и матери всякая дребедень с заграничным клеймом. Вот небезызвестный Виктор Осипов. Года два назад за «соответствующий» образ жизни он был исключён из института. Увы! К работе руки его не потянулись. Вот почему и на этот раз свой свояка узнал издалека. Нет, таких «свояков» нашлось всё же немного. Это инженер Игорь Губерман, известный тем, что он был одним из вдохновителей и организаторов грязных рукописных листков «Синтаксиса».

Сей «деятель», дутый, как пустой бочонок, надменный и самовлюблённый, не умеющий толком связать и двух слов, всё еще питает надежду на признание.

Слава о «деятельности» на поприще «литературы» настолько обрадовала Анатолия Иванова, что он решил приобщить его к своей «теории».

А где Игорь Губерман – там и его ближайшая помощница Рита Петросян. Правда, ей не удалось печататься в «Синтаксисе», но ведь идея «абсолютного искусства» ей также по душе!

Вот, пожалуй, и все седоки саней Иванова. Тщетны, однако, попытки всех седоков сдвинуть эти саночки с места.

Но наш рассказ о жрецах помойки был бы не полон, если бы мы не сказали пару слов об одном из них, который, однако, в ивановские сани садиться не хочет, а ходит пешочком. Он сам считает себя теоретиком и короны «основоположника» уступить никому не хочет. Но кто же он? Что именно он «основоположил»?

Есть во ВГИКе такой студент – Александр Васильев. Он готовится стать киноведом, а пока пишет трактаты, в которых излагает принципы своей будущей «художественной» деятельности. Вот одна из его работ, озаглавленная: «Про нужный сегодня кинематограф». То ли из соображений скромности, то ли по какой-либо другой причине «труд» этот подписан псевдонимом «Кисс». И вот что Кисс пишет:

«Большинству людей необходим раздражитель. Наиболее сильный и массовый раздражитель – физиологический. Цветом – по глазам, звуком – по слуховому восприятию, кинематографом – по первичным инстинктам». И дальше: «На первичные инстинкты сильнее всего действует натуралистическое искусство».

Так и пишет этот Кисс – Александр Васильев!

Читателю ясно теперь, что с Ивановым и его седоками Киссу тесно в одних санях. Вот почему он ходит пока пешочком, хотя уже тоже свернул на чужую тропку. На чью именно – догадаться не трудно. Всё на ту же тропку, что ведёт в болото растленной буржуазной идеологии.

Спрашивается, знают ли во ВГИКе об этом Кисее? Что может создать такой человек, если он сознательно ставит перед собой задачу «действовать» на первичные инстинкты?

Нет, не комариный писк хилой кучки бездельников по поводу бредового «абсолютного искусства» нас беспокоит. Нас тревожат судьбы этих незадачливых «оригиналов». Ведь их общая характеристика – это руки, не привыкшие трудиться, головы, не привыкшие думать. А нужно всё-таки заставить их добывать хлеб в поту, научить их думать. Тогда они поймут простое и ясное: тот, кто не с нами, тот против нас. Никакой серединки нет, не было, быть не может. И чем раньше они это поймут, тем будет у них больше времени, шагая в ногу с народом, трудясь для счастья его, заработать себе добрую славу честных и скромных тружеников.

А в чужих санях, да ещё разваливающихся, далеко не уедешь!

Роман КАРПЕЛЬ

«Московский комсомолец»

29 сентября

1960 года