Текст книги "Были 90-х. Том 1. Как мы выживали"

Дмитрий Чарков

Москва

До 90-х – студент, сын партработника; в 90-е – менеджер, наблюдатель; после 90-х – профессиональный менеджер, MBA.

И был у него свой колодец…

Разговаривая как-то с одним из моих старых добрых приятелей за столиком в уютной московской кафешке, услышал от него такую историю:

– Вот послушай: Семен в прошлом – философ, скажем так. Не великий, нет. Проще говоря, из бомжей – сословие такое. В бочке не сидел, но в лихие девяностые попал под общую раздачу ваучеров с легкой руки Чубайса, как и все в то время, и обзавелся собственным канализационным люком. Вместо проср… простите, двушки, у моря. Конечно, хотелось ему избушку лубяную, а получил ледяную. Но это другая тема. В общем, сидит однажды под Новый год на краешке своего колодца, у дороги, соображает, где каплю шампанского раздобыть, чтобы хотя бы для приличия сопричастность с остальным российским народом почувствовать, и тут вдруг «мерин» с разворота его окатывает снежно-соляной жижей – припорошил слегка и метров в десяти остановился. Выскакивают братки в малиновых костюмчиках да при бабочках – игра слов, однако! – а Семен шасть к себе вниз, от греха. Они к люку – пьяные, веселятся, кричат ему: «Вылезай, бродяга, шампуси нальем». А он сидит впотьмах, ни гугу, забился в дальний угол, крестится только. Те склонились над люком и давай ему кидать вниз чего ни попадя, прямо на матрац его холостяцкий – покуражились вдоволь, ну, и восвояси. Сеня переждал, пока затихло все наверху, зажег свечку и стал разгребать свалившееся на него сверху добро да классифицировать его в соответствии, так сказать, с полученными навыками заведующего в свою бытность советского хозяйства – «завхоз» по-старорусски, им он и был в прошлой своей жизни, как оказалось. В общем, разложил все, как по номенклатурной ведомости, примерно в таком порядке:

«– бутыль спирта питьевого «Рояль» початый;

– кепка норковая иноземная слегка помятая;

– стаканы пластиковые разноцветные, пользованные;

– бутерброды разрозненные – где сыр, где ветчина с зеленью, навалом;

– цепь золотая, с мизинец другана-дворника Вольдемара, длиннющая;

– салфетки одноразовые пользованные, слава богу, не в туалете;

– колечко маленькое золотое, вроде женское;

– часы с браслетом с надписью Rolex, похожи на золотые;

– удостоверение водительское нового образца на красотку Машу Попову, жгучую брюнетку с голубыми глазами – ну, е-о-омае;

– перчатка кожаная одна;

– пачки «зелени» тугие в банковской упаковке ненарушенной – две».

…И звездное московское небо, конечно, над головой. Семен, понятное дело, не стал в ту ночь дожидаться поздравлений от президента и мигом сменил дислокацию, от греха подальше: очевидно же было, что «бабки» и дорогие вещицы выпали из карманов золотой молодежи случайно и что те могут повторно наведаться к нему в любой момент, если вспомнят, конечно, где, что да как с ними приключилось – в те времена народ безбашенный совсем был, и долго-то молодые такие и горячие не жили, если помнишь. Но второй раз на те же грабли Сеня, понятное дело, не стал наступать: зарекся на недвижимость, хватило ему одной проср… простите, двушки. Теперь он, знаешь кто? Именно – хозяин этой самой сети кафешек, где мы сейчас сидим. И ты наверняка сможешь мне сказать, как зовут его нынешнюю жену?

Я вздохнул и улыбнулся в ответ. Тут и экстрасенсом быть не нужно:

– Марией, я думаю. И вместе они, видимо, более пятнадцати лет.

– Вот теперь я верю в магию, – широко улыбнулся мой собеседник.

А я не знал, верить ли в такую чужую звезду или нет. Допускаю, что легенда обросла обязательными в таких случаях непременными подробностями, но на пустом месте они тоже не возникают. Собственно, это дело каждого – верить или нет, ведь объективная реальность от этого не меняется. Но я был заинтригован.

Когда буря девяностых накрыла российскую провинцию безработицей и безденежьем, многие потянулись в столицы – в одну да другую, будто там все как бы обошлось, и люди оставались добрее и бодрее. Наивные мы, однако.

Через некоторое время под каким-то ничем не примечательным предлогом я узнал, что Семена Григорьевича ожидают в маленьком офисе этого кафе ближе к вечеру в среду. Будучи в душе авантюристом из тех самых «лихих», решил посмотреть на «легенду».

Я сидел в дальнем конце зала возле окошка и пил чай, перечитывая какие-то журналы, когда мимо в сторону парковки проехал BMW – тот самый, как я предварительно разузнал. Семен Григорьевич зайдет в офис кафе через служебный вход, поэтому у меня будет возможность с ним пересечься только по его пути туда с парковки: он не давал интервью любопытствующим, просто потому что не было на то ни времени, ни интереса – это мне с предельной откровенностью сообщили в его офисе на Павелецкой площади, куда я предварительно позвонил с наивным намерением просто организовать с ним встречу. В Москве есть и ограничения, однако, помимо возможностей.

Я выскочил наружу и направился в сторону паркинга. Но поздно: он уже быстро направлялся ко входу в здание, а его «семерка» стояла рядом на персональном парковочном месте. Что-то, тем не менее, толкало меня вперед, и я подошел к автомобилю, когда его хозяин уже скрылся внутри бизнес-центра. Черный вычищенный до блеска капот, белый кожаный салон. Возле водительской двери все еще колыхался легкий и еле различимый запах кожи – я много работал с этим материалом и никогда не спутаю с чем-либо его уникальный терпкий аромат: даже выдубленная и предварительно обработанная натуральная кожа способна хранить оттиски информации, запечатлевшейся в ее животных волокнах.

Запах материален. В нем присутствуют феромоны – летучие биологические продукты секреции, способные моделировать поведенческие реакции. Вы наверняка замечали, как порой какой-то запах может вызвать в голове волну воспоминаний или эмоций. Так же, как и определенная музыка – это все ягоды с одного поля, так сказать: волновые вибрации тонкой материи, вызывающие ментальные образы.

Я глубоко вздохнул, полной грудью, и медленно выдохнул. При этом мой взгляд самопроизвольно уперся в землю, а там, в шаге от автомобильной дверцы, – запонка. Я наклонился за ней, поднял и тут же определил, что на моей ладони в серебряном обрамлении лежит кусочек необработанного аметиста: с природными камушками я тоже знаком не понаслышке. Да, Семен Григорьевич совсем непростой человек, если носит запонки «не в тренде» – ценность этого предмета как раз не в его монетарной стоимости и не во внешней форме, хотя дизайн, безусловно, имеет значение, уж кому-кому не знать, как не…

– Позвольте?.. – вывел меня из оцепенения низкий глуховатый голос.

Я обернулся. Он стоял рядом, напряженно улыбаясь. Затем протянул правую руку ладонью кверху, приглашая меня поделиться находкой. Рука не скрипача и не учителя младших классов. Я молча вернул ему запонку, взглянув в глаза.

– Благодарю вас. – Он повернулся и быстро удалился.

С тех пор я больше никогда не видел Семена Григорьевича.

Но кое-что все-таки он оставил при этом нашем мимолетном «пересечении»: видимо, очень большая доля в легенде об источнике его благосостояния соответствует истине. По крайней мере, свой колодец он действительно отшлифовал теми самыми ладонями в отведенное ему для этих целей время.

Елена Рехорст

Копенгаген

Перец, фаршированный грейпфрутом

– Нет, так жить больше нельзя! – Эту фразу моя соседка Маринка повторяла каждый раз, когда забегала ко мне вечером пожаловаться на ставшую невыносимой жизнь. – Третий месяц подряд зарплату выдают тушенкой. Дети ее уже видеть не хотят. Давай обменяемся на что-нибудь, у тебя что есть?

Мы с Маринкой часто занимались бартером. В новоиспеченной независимой Эстонии зарплату в некоторых местах не платили месяцами, предлагая работникам взамен какие-нибудь продукты. Я же, потеряв работу, подрабатывала на небольшой частной овощебазе, где мы получали от хозяина какие-то гроши и могли взять овощей или фруктов.

В последний раз хозяин вовсе не заплатил.

– Денег нет, хоть режьте, – заявил он. – Берите натурой.

В этот день мы разбирали очень грязный перец. Гнилой выкидывали, остальной мыли, насухо вытирали и раскладывали в тару.

Вечером прибежала Маринка.

– Нет, так жить больше нельзя, – начала она с порога. – Представляешь, до чего дошли, сегодня завезли грейпфруты вместо тушенки.

– Ну и хорошо, тебе же тушенка все равно уже надоела, а тут какое-то разнообразие, – утешила я Маринку.

– А это что? – Маринка удивленно уставилась на целую гору перца на столе.

– Махнемся, – предложила я. – Ты мне грейпфруты, я тебе перец.

– А что с ним делать? – засомневалась Маринка.

– То же, что и с грейпфрутами, – объяснила я.

– Ну, грейпфрут, это все-таки фрукт… – начала Маринка.

– А перец – овощ, кладезь витаминов, – просветила я Маринку. – Можно приготовить рагу из перца с грейпфрутами.

– А что, разве есть такое? – оживилась Маринка.

– Нет, так будет, – пообещала я. – Давай прямо сейчас и сготовим. – Что у тебя есть из продуктов?

– Тушенка, – с готовностью отозвалась Маринка.

– Забудь, – поморщилась я, – что еще?

– Где-то вроде луковица валяется.

– Тащи, – велела я. – А у меня три картофелины найдется.

Маринка исчезла и через несколько минут появилась вновь с сияющей физиономией. В руках она держала пакет с грейпфрутами, небольшую сморщенную луковицу и два яйца.

– Представь, – радостно заявила она, – Надьке с четвертого этажа зарплату яйцами дали. Мы и махнулись на тушенку. Пойдут они в рагу?

– Конечно, пойдут, – заверила я. – Щас приготовим рагу из топора, то есть я хочу сказать, из перца с грейпфрутами.

Мы порезали перец с картофелем и престарелой луковицей и положили в кастрюлю вариться. Затем взбили яйца, перемешали все и сунули в духовку.

– Ой, а грейпфруты-то забыли, – спохватилась Маринка.

– Ничего не забыли, мы их выложим сверху, как на торт.

– Класс! – одобрила Маринка. Рагу получилось на удивление вкусным и красивым с выложенными сверху аккуратно порезанными ломтиками грейпфрутов.

– В следующем месяце наш шеф обещал зарплату свининой выдать, – жуя рагу, сообщила Маринка. – Ему где-то на хуторе свинью пообещали. А он им за это стройматериалы выпишет. Тогда сготовим свиное рагу с грейпфрутами.

– Или с перцем, – вставила я.

– Нет, так жить больше нельзя, – вздохнула Маринка. – Хоть в монастырь иди. Только не подойдет мне монастырская жизнь, да и дети у меня. Мы пойдем другим путем.

– Каким? – заинтересовалась я.

– Можно заключить выгодный бартер, – туманно намекнула Маринка. – Но сначала его нужно найти.

Через некоторое время Маринка вышла замуж за немца и с детьми уехала в Германию.

– Заключила взаимовыгодный бартер, – доложила она мне. – Я получаю нормальную страну проживания, материальное благополучие и приличного мужа. А он – заботливую жену и готовых детей.

Маринкин бартер оказался очень даже удачным. Во всяком случае, ее брак существует по настоящее время. Изредка мы общаемся в Интернете. Надо будет как-нибудь спросить у нее, готовила ли она хоть раз своему мужу рагу из перца с грейпфрутами?

Война

Олег Бажанов

член ВО «Боевое Братство», Москва

Олег Бажанов – писатель, поэт, сценарист, автор-исполнитель, подполковник запаса. В прошлом – военный летчик.

Исповедь
(Моя война)

Друг зашел в гости. Мы не виделись с тех пор, как он ушел на вторую чеченскую… Раньше не раз бывало, что мы с ним стояли плечо к плечу, спина к спине в одном окопе, ходили в рейды и часто делили на двоих одну солдатскую пайку. Познакомились еще в учебке. Вместе прошли Афган по срочной, потом остались на сверхсрочную. Оказались востребованными на Кавказе. Потом я женился. После первой чеченской ушел в запас. А Алексей решил повоевать еще.

За три года, что мы не виделись, Алексей очень изменился: похудел, постарел, почернел, взгляд стал тяжелым. И еще я заметил, что друг много пьет, не закусывая.

Мы с женой принимали его на кухне. Он был немногословен – за два часа застолья ответил лишь на несколько вопросов. Его короткие ответы звучали сухо и однозначно. О войне Алексей не распространялся. На нас с женой не смотрел. За столом с почти нетронутыми закусками сидел в одной застывшей позе. Но вдруг поднял и задержал на мне мутный взгляд:

– Я расскажу одну историю, – очень ясно произнес, казалось, изрядно захмелевший гость. – Никому не могу открыться…

Он в очередной раз наполнил до краев свою рюмку и молча, одним резким движением отправил водку в рот. Потом заговорил, обращаясь ко мне:

– …В тот августовский день нас подняли по тревоге. Информацию о нарушителях получили поздно и на границу бросили всех, даже нас – снайперов ГРУ. А ведь мы – элита! Вертолет высадил наш небольшой отряд в горах. Мы организовали засаду по всем правилам тактики. Было нас всего девять, но мы же спецназ! Большая группа боевиков шла через перевал со стороны Грузии. Могла пойти и по нашей тропе. И прошла бы тогда, если б на ее пути не встал наш заслон.

Я, как самый опытный, выбирал себе позицию сам. Со мной в охранении шел проверенный в бою братишка Толик Висковатый. Хороший малый и главное – немногословный.

Мы расположились на скале в стороне и чуть выше всех наших, поэтому первыми и увидели нарушителей границы: цепочкой метров в двух друг от друга вниз по тропе прямо на нашу засаду двигались двадцать человек. Я передал информацию по рации.

Моя задача была отсечь бандитам путь к отступлению. Представляешь, одной своей СВД[1]1
  СВД – снайперская винтовка Драгунова.


[Закрыть] я должен был закрыть горную тропу! Ну, еще автомат Толика Висковатого. А там в секторе стрельбы и валуны, и закрытые участки!

На наше требование сложить оружие нарушители ответили шквальным огнем. Используя преимущества высоты, я одного за другим положил гранатометчика и нескольких боевиков.

Но в их группе оказался опытный снайпер. Сначала он снял двух наших пулеметчиков. Потом вывел из строя командира. Хорошо, что ранение в грудь оказалось не очень тяжелым – майор выжил благодаря бронежилету. Потом этот снайпер засек мою позицию, и пулю в голову получил Толик Висковатый.

Я искал через прицел этого стрелка. Но как опознать одного среди камней, если все залегшие бандиты одеты в одинаковые камуфляжи и все ведут по нам огонь?

Но снайперская «чуйка» не подвела. Интуитивно я понял, что нашел, кого искал, когда метрах в двухстах заметил перебегающую с позиции на позицию фигуру со светлыми волосами. Баба? Возможно. Но ведь опытная, стерва! Помнишь, в первую чеченскую мы с тобой таких снайперш встречали с обеих сторон. У нас в отряде была одна такая. Правда, за последнее время мне не приходилось видеть женщин со снайперскими винтовками в горах – все больше во вторых эшелонах… Так вот, чуть подождав, когда светлая голова покажется над камнями и прозвучит винтовочный выстрел, я понял, что это снайпер. Поймав несколько раз светловолосую в перекрестье оптики, я все медлил, что-то мешало нажать на спусковой крючок, понимаешь, палец будто не желал слушаться. Минута моего промедления – и следующим выстрелом она меня достала. Тупой удар в плечо чуть не сбросил меня со скалы. Я почувствовал, как онемела и стала чужой левая рука. Пока приходил в себя, вторая пуля прошла чуть-чуть выше над головой. Я сжал зубы, в глазах плыли розовые круги, но злость перехлестнула всего меня через край – убью стерву! Упер винтовку в камни – левая рука не работала, но я не отрывался от прицела. Дождавшись, когда из-за камней покажется светловолосая голова, я нажал на спуск. Потом еще раз…

Потом сполз под защиту скалы. Стрелять больше не мог – в глазах помутнело. Видимо, потерял много крови. Слышал взрывы гранат… Прилетел вертолет… Кто-то сделал мне перевязку. Потом тишина – бой закончился.

Ни один из боевиков не сдался живым. Но меня интересовал только их снайпер. В бинтах, опираясь рукой на винтовку, как на палку, я подошел к телам убитых. Их было двадцать, уложенных в один ряд.

Стоял и не мог пошевелиться. Солнце светило в спину, отбрасывая мою тень на камни, а на них лежала красивая светловолосая женщина… Понимаешь? Пуля почти не испортила ее лица, лишь пробила лоб чуть выше левой брови и прошла насквозь… Понимаешь, очень красивая! Если бы я такую увидел на улице, то пошел бы за ней хоть на край света! Делал бы все, что прикажет! А тут… И уже ничего нельзя изменить… Понимаешь?

Тяжело вздохнув, Алексей продолжил:

– Стоял и смотрел… Меня никто не тревожил. Да я и не узнавал никого. Не хотел узнавать…

Потом был госпиталь. Дослуживал я уже на базе в Подмосковье – учил новобранцев стрелять.

Друг замолчал. Повисла тяжелая пауза, нарушать которую ни он, ни я не спешили.

– Леша, как ты думаешь жить-то дальше? – Голос моей супруги выдал участие.

– Уеду куда-нибудь, где никогда не был.

– Но жизнь на этом не кончается! – вступил в разговор я. – Леха, у тебя все еще будет хорошо.

А он будто не расслышал.

– Эта снайперша почти каждую ночь приходит ко мне… во сне… Стоит и молчит. Светловолосая. Вся в белом. А я не знаю, что ей сказать… Понимаешь? Был приказ… Война…

– Леха, все будет хорошо! – пытался достучаться я до него. – Ты же боец! Мы с тобой и не в таких переделках бывали!

– Моя жизнь осталась там, в горах… Может быть, когда-нибудь я вернусь туда… к ней… – Друг был сейчас не здесь, не с нами.

Алексей ушел, когда стояла глубокая ночь. А мы с женой еще долго сидели на кухне в полном молчании. Потом жена ушла спать, сказав напоследок:

– Как хорошо, что ты у меня отвоевался!

А я прикрыл дверь и стал мыть посуду. Потом взял гитару. К утру у меня вышли такие строчки:

 
Помню ночь на камнях с яркой россыпью звезд,
Слабый контур вершин вдалеке.
Первым двигался я, а товарищ мой нес
Запасных пять обойм в вещмешке.
 
 
Путь по горной тропе, он не прост даже днем
Без гранат, без НЗ, налегке,
А на мне СВД с вороненым стволом
И с тяжелым прицелом в чехле.
 
 
Когда в небе бледнела лепешка луны,
Залегли меж холодных камней.
На вершине горы, как в гнезде Сатаны,
Как мишень для ветров и дождей.
 
 
Когда начался бой, я прицел расчехлил,
Экономно патроны считал.
С восьми выстрелов я восьмерых положил,
А девятым Господь покарал.
 
 
Вижу, снайпер не наш и чужой камуфляж,
Палец плотно кладу на курок.
В это время стрелок снял зеленый платок,
Локон русый упал на висок.
 
 
Это ж баба с ружьем! – в голове пронеслось,
Когда выстрел ее прозвучал.
Онемела рука, все же мне удалось
Сделать свой – больше я не стрелял…
 
 
Я стоял и смотрел, когда кончился бой,
На камнях распростерлась она,
Хоть ее я не знал, но в мечтах рисовал
Этот лик в обрамленье окна.
 
 
Видно, много и я в этой жизни грешил,
И тяжелой вдруг стала земля.
Видно, честно служил – многих я положил,
Вот и жизнь положила меня.
 
 
Может, в жизни другой все б сложилось у нас,
Ну а в этой и мой вышел срок.
Белым барсом за ней поднимался Кавказ,
Ну а я уходил на восток.
 
 
Все пытаюсь забыть бой в кавказских горах,
Говорю, мол, приказ и война!
Только каждую ночь в снах приходит она,
В белом платье стоит у окна…
 

Рита Волкова

Санкт-Петербург

В 90-e школьница, в настоящее время – фрилансер.

Эсма

Эту историю рассказал автору ее друг Лихой Александр Анатольевич, который участвовал в первой чеченской кампании (1994–1996)

1

Хочу рассказать историю о моей войне в лихие 90-е…

Мы прочно застряли в Ханкале. По местному радио передавали последние сводки по убитым и раненным в федеральных войсках за истекшие сутки. Они откровенно блефовали, и я четко знал, что число пострадавших сильно занижено. Только в сто первом полку потерь было в два раза больше! Нас быстро сморило от пол-литра, и мы пусть и тревожно, но заснули на бетонном холодном полу раздолбанной пятиэтажки. Утром нас кинули на подмогу спецназу для зачистки одного из жилых домов в поселке городского типа. Из поступившей информации следовало, что на местности засел наркоторговец. В одной из темных комнат, куда уже ступила нога молниеносного спецназа, жалась в грязную покореженную стену юная смазливая наркоманка. Ее ощутимо трясло то ли от холода, то ли от наркотического отходняка, будто она сидела на огромной глыбе льда. Севка, мой боевой товарищ, посмотрел на нее презрительно и, хмыкнув, вышел за чудом сохранившуюся в этой нарастающей разрухе дверь.

– Достань хотя бы «кассету»![2]2
  Кассета – вощеная бумажка с любой дозой героина.


[Закрыть] – прокричала она мне на прощание. – Сочтемся, дорогой!

Ее отчаянный голос звенел у меня в ушах стотысячным колокольчиком. В голове мелькнула мысль: «Просекла, стерва, что сердце-то мое дрогнуло! Ну да ладно! Достану девахе чуть-чуть порошка, чтобы только не скончалась от ломок». Вот как рассуждал я. А что будет потом, меня не должно волновать!

2

Но мы умирали не за честь и свободу, а за ваши героин и нефть – всплывают в памяти строчки из армейской песни. Воровато оглядевшись по сторонам, я достал из кармана перочинный нож и разорвал черный полиэтиленовый мешок. Затем взял на кончик ножа что-то серовато-белое на вид и поднес его к носу. Запах оказался резким и неприятным. Я свернул клочок газетной бумаги в маленький конвертик и ссыпал туда эту отраву. Все, полдела было сделано, оставалось только его доставить.

– Эй, ты где? – пробирался я на ощупь в дом, где электричество и газ «отрезало» уже давно. Но уже на лестнице, почувствовав запах сладковатой гари, я пошел на этот дымный след. Посреди разрушенной комнаты девушка развела большой костер из остатков паркетной доски. Она сидела к пылающему огню совсем близко, ее колотило беспощадно и лихорадочно. Я сел напротив на шаткий стул, который она еще не успела пустить в «производственный» расход.

– Ну что, солдатик, сын старой оловянной ложки, принес мне гостинчик? А то я грешным делом подумала, что обвел меня вокруг пальца! – произнесла девушка со злорадной усмешкой. Я молча протянул ей конверт с проклятой наркотой. Она вырвала его из моих рук и, избавившись от ненужной бумажки, с неприкрытым вожделением начала втирать грязный порошок в свои нежные десны. Мгновение, и ее лицо преобразилось, стало умиротворенно-спокойным, губы растянулись в блаженной улыбке. Вдруг девушка резво вскочила со своего нагретого места и бесцеремонно плюхнулась ко мне на коленки. Я сомлел, окружающий мир перестал существовать. Костер медленно догорал в холодной южной ночи, а на стенах плясали наши тени.

3

Рассвет режет горло петухам зрачком альбиноса.

Пробуждение было жестоким. Мало того что моя новая знакомая оказалась нечиста на руку и свистнула мой «калашников» и еще пару лимонок, так ко всему прочему на улице совсем не театрально развернулись действия боевого характера. Пустынная улица вмиг превратилась в старые пыльные декорации, словно из американского боевика, только местного разлива и со мной в главной роли. Мне ничего не оставалось, кроме как ползти до своих на брюхе. Я проклял все: ее, себя, окаянную дурман-траву! Не на кого положиться, только положить голову на плаху! Стена, еще одна стена, здесь я нахожу свое временное, пусть и не очень надежное убежище. Пули свистели над моей дурной головой, деревянный забор разлетелся в мелкие щепки, пыль стояла столбом. Я, как рыба, ловил ртом тяжелый горячий воздух. Вдруг со стороны блочных пятиэтажек раздался ответный огонь. Мое сердце замерло от этих звуков – наши отбиваются. Вот бы мне сейчас к ним, оторвались бы на чеченах как следует! Позже, справившись со всеми невзгодами и тяготами, которые были спровоцированы данной ситуацией, я вспоминал ту свежую, более чем лаконичную надпись, которую девушка оставила на входной двери. Всего четыре буквы – Э.С.М.А., написанные погасшим угольком из вчерашнего ночного костра.

4

– Я убью тебя ме-е-е-е-едленно! – говорила Эсма в пустоту, глядя в оптический прицел винтовки типа «винторез» девятимиллиметрового калибра. – Я люблю тебя, слышишь! Я люблю тебя и поэтому буду убивать тебя медленно! Сначала я прострелю тебе ногу, обещаю целиться в чашечку коленную, потом во втор-р-рую, а на десерт оставлю самое ценное для тебя! Ты не бойся, я хорошо стреляю, у меня разряд по стрельбе, я не промахнусь! Я не подведу тебя, малыш! Это только сначала умирать страшно! Я подарю тебе счастье, лестницу Иакова, которая ведет на небо! Тебя уже ждут ангелы с белыми крылами!

Она не помнила своего настоящего имени, здесь оно ей было и не нужно. Боевики звали ее Эсма, что означало «возвышенная», хотя ни капли мусульманской крови в ней не было! Это имя только и указывало на то, что она была на голову выше других пленных, а может, и на две головы, на войне голов-то не считают, они здесь только так летят с плеч долой. Русской она была лишь на одну половину, а на вторую – типичной украинкой, родом из маленького, богом забытого хутора, где основным занятием населения было употребление горілки з перцем. А в Чечню Эсма попала случайно. Девка она была красивая и статная, подружки завидовали, мужики смотрели с неприкрытым вожделением, а тут удачно подвернулся «удобный вариант» не только безвозвратно уехать из этого ненавистного городка, но и неплохо заработать приличных в ту пору барышей. «Поработать» пришлось сначала рядовой шлюхой на базе у чеченских боевиков. Моджахеды измывались изощренно, как только могли. Девушка держалась стойко, выполняя все прихоти своих мучителей. Терпеливо выжидала, надеясь на скорый побег. И однажды тот самый час икс настал. В этот прекрасный день был какой-то большой религиозный праздник. Все правоверные мусульмане сидели в мечетях в молитвенных позах, как призывал их печально-тягучий «азан» старого муллы со стройного минарета. Эсме довольно ловко удалось удрать в открытое окно. Машина марки «Лада» была припаркована прямо у кирпичного дома и зловеще сияла своими тонированными стеклами. В этом автомобиле ее и привезли прямо сюда с местного вокзала. Девичье сердце бешено, нервно стучало, обходя обыденный ритм, а «сторожевой» в засаде, криво ухмыляясь, внимательно наблюдал, как русская пленница в поисках укрытия горячечно мечется, как секундная стрелка в круге. Испуганная девушка, как собака, жалась к чужим коленкам, но не находила спасительной отзывчивости в сердцах редких прохожих, идущих мимо с немым безразличием. Опустошенность пришла быстро, никто из местных жителей не посмел приютить беглянку. Они прекрасно знали, что за этот великодушный поступок им грозит суровое наказание. Эсме неминуемо пришлось вернуться обратно в бандитское логово. Наказание было суровым, девушку показательно жестоко избили и кинули в земляную яму, чтобы неповадно было другим, таким же рабыням, как и она. В земляной сырой темнице Эсма провела двадцать один день вместе с мужчинами, такими же измученными и бесправными. Боевики рассчитывали, что грязные голодные мужики растерзают ее, как бешеные псы блудную суку, но девушку не тронули. Измученную Эсму подняли на поверхность по приказу «баши» и доставили к нему «на ковер». Девушка командиру приглянулась, он предложил ей работать на него, став снайпером. Эсму учили стрелять по живым мишеням в тренировочном лагере. Она плотно жмурилась, руки нервно дрожали, но чем больше промазывала, тем больше мучилась ее несчастная жертва. Потом от осознания безысходности своего положения девушка добровольно села на иглу и стала работать за дозу. Эсма прекратила мандражировать, руки наконец-то перестали «плясать», девушка хорошо усвоила эту науку: левый глаз прицельный, правый палец спусковой. Так она оказалась по ту сторону фронта.

5

Накануне выполнения последнего задания Эсма купалась в горной реке с куском хозяйственного мыла, которое дал ей полевой командир вместе с бельевой веревкой, тем самым определив ее жалкую участь. А сколько она для него сделала! Приклада на «зарубки» не хватит! Теперь она должна была выполнить свой «священный» долг, а затем умереть, если не подстрелят федеральные войска. Холод пробирался под кожу, заставляя непроизвольно дрожать и клацать зубами. Она тщательно намылила свое хрупкое, изуродованное войной и героином тело.

6

Кажется, ее вычислили. Надо было уходить, но куда?

Чеченским боевикам она была не нужна, и ей это ясно дали понять.

Русские же убьют ее, наверное, с особым наслаждением!

Смерть неминуема! Ее нашли лежащей на животе, с ранением в легкое и с торжествующей улыбкой на лице. Такой я ее и запомнил – улыбающейся. У меня не было ни злости, ни ненависти к ней. Ничего не поделать, видно, таков уж был ее путь! Поговаривали, что она была из группы тех женщин-снайперов, которых прозвали «Белые чулки». Так живописно окрестили девушек-«наемниц», входящих в состав особого вражеского подразделения из-за цвета спортивного трико. Говорят, что это были бывшие спортсменки-биатлонистки из развалившегося уже к тому времени Советского Союза.