Текст книги "Юридическое мышление: классическая и постклассическая парадигмы"

Глава 3. Иррациональный аспект постижения правовой действительности

И. Б. Ломакина

Постижение правовой действительности связанно с пониманием, познанием и верой. Понимание и познание в европейском дискурсе может быть представлено в контексте двух традиций. Первая традиция картезианская (абстрактно-гносеологическая, рассудочно-рациональная). Ее научное кредо в «двух словах» сводится к логически рассудочным построениям типа «субъект-объектным» отношениям, где знание выводится или «отражается». Идеальные конструктивные образования «идеал-конструкты» здесь должны логически выводиться и вписываться в целое, т.е. в теорию. Здесь, как правило, нет места иррациональным конструктам. Целостность, логическая связанность и непротиворечивость, выводимость содержания из исходного основания понятий и утверждений по логико-методологическим правилам и принципам предопределили один путь осмысления реальности, в том числе правовой. Данная традиция уходит своими корнями в античную философию (Парменид, Платон, Аристотель и др.). Дальнейшее ее развитие связано с творчеством Канта, Гегеля, Декарта, Маркса. Позже, критический рационализм Поппера, аналитические концепции познания развивают и дополняют ее новыми идеями и теоретическими конструкциями.

Вторая традиция – экзистенционально-антропологическая. Её лишь отчасти в классическом смысле можно считать научной. Эта традиция апеллирует к иррациональному (чувственному) восприятию мира и постижению реальности через и посредством метафорических образов. Её понятийный аппарат отличается от строгих логических построений и схем, он отчасти образен и эмоционален. Его сходство можно усмотреть с «языком» устного народного творчества. «Наставительный» (по Рорти) характер, отказ от системности – кредо второй традиции.

К числу представителей второй традиции можно отнести (Дильтея, Э. Гуссерля, Хайдеггера, Гадамера, Деррида). Так, например, исходный посыл Дильтея заключался в том, что понимание не может быть репрезентировано формулами логических операций, отмечая их недостаточность и неполноту, он считал необходимым обратиться к человеку во всем многообразии его социо-культурных форм существования (жизнедеятельности): опыту, языку, истории и проч. Э. Гусерль как и Дильтей видит основу познания в «жизненном мире» или «круге уверенностей», которые и есть предпосылки всякого познания, в том числе и научного.

Новое звучание эта идея приобретает у Хайдеггера. Понимание, по мысли ученого, выступает в новом качестве, то есть оно не просто функция, связанная с человеческим опытом и не методологический идеал, а изначальная бытийная характеристика самой человеческой жизни как бытия-в-мире147147
  Хайдеггер М. Бытие и время. М., 1997. С. 12


[Закрыть]. Познание и понимание, в таком ракурсе, как бы вплетаются в единое «полотно жизни» сотканное из рациональных и иррациональных «нитей» образующих весь социо-культурный контекст.

В рамках этих двух обозначенных научных традиций можно выделить ряд подходов (диалектико-логический, феноменологический, герменевтический, синергетический). Стоит также особо отметить и лингвистический подход (поворот). Этот поворот сместил акценты с классического понимания познания на понимание значения (интерпретации) познаваемого.

Практики деконструктивизма и постмодернизма, а также эволюционная эпистемология существенно расширили и обогатили теорию познания, при этом если, не «похоронив», то, по крайней мере, «лишив жизненной энергии» ее классические концепты и конструкты. Досталось по «первое число» и самому понятию «теория». Хайдеггер, в свое время указывал, что понимание «теории» как «оберегающей внимание к истине»148148
  Хайдеггер М. Наука и осмысление. М., 1993. С. 244–245.


[Закрыть] неудобоваримо, так как это предполагает рассмотрение действительности в позиции «предметного противостояния».

Рассматривая проблему понимания и познания действительности, в том числе в сфере права, стоит особое внимание уделить иррациональным аспектам (чувствованиям, интуиции, вере). Так, если следовать первой традиции, то «добытое» знание всегда должно быть рационально. Оно должно быть верифицировано и аподиктично. Поэтому вооружившись соответствующим инструментарием, ученые возложили тяжелую поклажу на свои «хрупкие академические плечи», полагая, что смогут написать непротиворечивую картину мира, логически выведенную из «человеческого разума», «природы вещей», «детерминант развития», «материальных условий жизни» и проч.

Научное сообщество в этот длительный (с точки зрения человеческой жизни) и короткий (с точки зрения мировой истории) период создало огромное множество научных теорий, претендовавших и претендующих на некое универсальное знание законов человеческого бытия, включающего понимание функционирования экономики, политики и права. Классическая наука, легитимируя полученное знание, формировала различные образы, идеи, символы и ценности, вписывая их в заранее заданную, определенную картину мира.

Нетрудно догадаться, что эта картина мира была связана с научно-техническим Прогрессом. И, именно, научно-технический Прогресс являлся в ней главным источником вдохновения, средством и целью. Научно-технический прогресс процесс, связанный с совершенствованием технологий и формированием особой инфосферы, базовыми категориями которой выступали концепты абсолютности и объективности времени, линейности пространства, логической причинности (детерминанты развития).

Классическая академическая картина мира, предполагала осмысление антиномий «сущее – должное», «бытие – сознание», «холизм – индивидуализм», породив соответствующие образы в ментальной картине мира тех, к кому они были адресованы, подчас будоража различные чувства (индивидуализма, сопричастности, прагматизма, альтруизма, веры, неверия и даже любви или ненависти). Аксиоматический принцип классической науки легитимировал различные постулаты, тиражируемые по всем советским учебникам: «учение Маркса всесильно, потому что верно!».

Это же самое можно сказать, и о либеральных теориях, претендующих на некий гуманизм и открытость миру. Их фундаментализм о свободе и «естественных правах» тоже не в меньшей, а может и в большей степени «восхищают» своей прямолинейностью и идеологической ангажированностью, особенно, если речь шла о неевропейских народах или народах, чей жизненный путь оказался не столь успешным в технологическом освоении природного пространства.

Классический подход к пониманию действительности аксиоматичен и идеологичен. Вера в «истинное знание», достоверность полученных результатов оставляла за бортом все то, что не вписывалось в рационалистические схемы. Достаточно вспомнить «Просвещение» с его верой в «разум» и «интеллект». «Человек – венец природы!», «Религия – опиум для народа!» и др. постулаты, легшие в основу классической картины мира, предопределили соответствующий вектор развития гуманитаристики вплоть до середины XX в.

При таком подходе, вера, доведенная до достоверности, разрушалась. В этом ключе небезынтересна работа М. Бубера «Два образа веры»149149
  Бубер М. Два образа веры. М., 1995.


[Закрыть]. В ней автор отмечает дуалистическую природу веры, как сложного социо-культурного феномена. Еще более интересное видение феномена веры дает И. А. Ильин. В работе «Путь духовного обновления» он называет «предрассудком» положение о том, что только рационально полученное знание обладает достоверностью, истинностью и доказательностью, а вера есть не более чем суеверие «вера всуе», напрасная и неосновательная150150
  Ильин И. А. Путь к очевидности. М., 1993.


[Закрыть]. Однако более продуктивной выглядит позиция не противопоставления и не исключения одного другим, а их сочетание. Иррациональные компоненты и рациональные неразрывно вплетены в структуру познания. Отвергая интуицию, веру, эмоциональную составляющую как иррациональный компонент классическая наука, сама того не подозревая, использовала тот же набор субъективных установок основанных именно на вере в истину, которая конечно же была представлена в последней инстанции. Так как любая классическая доктрина всегда претендует на верный, достоверный результат, научно доказанный и соответствующим образом обоснованный. Например, вера в «светлое» будущее, в правовое государство, в коммунистическое общество, в рационально действующего индивида, во всесилие интеллекта и проч. красноречиво показывают, что вера присутствует как конечный результат, но отрицается как способ познания.

Классически ориентированная гуманитарная академическая практика исходит из того, что ценности культуры априорно универсальны, вечны и незыблемы. Они светоч, на котором зиждется вся Мировая Цивилизация. Под маской научной нейтральности и объективности, а также истинности и рационализме выстраивались идеальные модели. Так, холистическая идеология порождала коммунитарные проекты с приматом коммунистической морали; индивидуалистическая – порождала проекты государства «ночного сторожа» с верховенством права.

Даже при поверхностном взгляде на представленные модели обнаруживается идеологический перекос в ту (левую) или иную (правую) сторону. Вряд ли стоит утверждать, что этот перекос свидетельствует о намеренном обмане ученых творивших и творящих в рамках классической научной картины мира. Среди серьезных мыслителей намеренный обман встречается довольно редко. Впрочем, представляется, что и в долгосрочной перспективе обман играет намного меньшую роль, чем те ориентиры, которые навязывает сама мысль вследствие собственной структуры и социо-культурного контекста породившего ее.

Изменяющийся мир, мир который метафорично обозначается и означивается как мир третей волны (Э. Тоффлер), постиндустриальный (Д. Белл), сетевой (М. Кастельс) предлагает, одновременно, разрушая стереотипы тотального господства классических парадигм, новое осмысление изменяющейся реальности, не вписываемой в общепринятые понятия, схемы и термины и не выводимой из какого-либо начала (Разума, Духа, собственности или права). Новое осмысление действительности предполагает иные методологические подходы, которые не то, что не вписываются в «единственно верную» систему координат, но и подчас опровергают сами координаты и шкалу их измерения. Как верно отмечает И. Л. Честнов «…трансформируются основания социального бытия и представления о нем как о «моменте» самого бытия. В связи с этим изменяется подход к ценностям вообще и ценности права в частности». И далее. «Изменения связаны с признанием многомерности социального бытия (социальной реальности), включающей не только поведенческую, но и знаково-символическую познавательную (когнитивную) и аксиологическую стороны или аспекты»151151
  Честнов И. Л. Ценность права в постклассическом измерении // Российский журнал правовых исследований. 2015. № 3(4). С.7.


[Закрыть]. Таким образом, утверждает автор, ценности входят важной составляющей как в социальное бытие, так и в его познание. Поэтому право и его восприятие (а одно не существует без другого – бытие права невозможно вне и без его социального образа – представления) ценностно нагружено152152
  Там же.


[Закрыть].

Это в свою очередь, подвергает сомнению классические утверждения априорности культурных ценностей вообще и правовых в частности. Идеи классического понимания ценностей достаточно хорошо известны (М. Шелер, Гартман, Рикерт)153153
  Шелер М. Избранные произведения. Пер. с нем. / Пер. Денежкина А. В., Малинкина А. Н., Филлипова А. Ф. М.: Гнозис, 1994. С. 299–302; Гартман Н. Эстетика / Пер. с нем. Киев: «Ника-Центр», 2004. С.454–456; Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре. М.: Республика. 1998. С. 59.


[Закрыть]. Отметим лишь то, что является доминантой классических рассуждений. Так, Риккерт утверждает, что единство и объективность наук о культуре обусловлены единством и объективностью нашего понятия культуры, а последнее, в свою очередь, – единством и объективностью ценностей»154154
  Риккерт Г. Указ. Соч. С.59.


[Закрыть]. Человек в классическом звучании «место встречи бытия с Богом» (Шеллер) при этом Человеческое начало в человеке определяется тем, что выходит за пределы его биологической и социальной жизни, т.е. вечный божественный Дух, который «осуществляется в человеке и через человека в порыве мировой истории, а «оживотворение» духа есть цель и предел конечного бытия и прогресса»155155
  Шеллер. М. Положение человека в космосе // Проблема человека в западной философии: Переводы. М.: Прогресс, 1988. С. 76, 94.


[Закрыть].

Из вышеизложенного следует, что духовность человека как сфера восприятия и реализации ценностей, не сводится к психике, мышлению, познанию, а имеет трансцендентный источник. Аппелляция к трансцендентному источнику выглядит, может и заманчиво, но научно не убедительно, по крайней мере, сегодня. Поскольку как показывает практика люди ни индивидуально, ни коллективно не могут одинаково реагировать на окружающую их реальность таким же образом, как одно химическое вещество реагирует на другое, когда их смешивают в пробирке. А отсюда, можно смело предположить, что время классических парадигм с их столь же классической (холистической, индивидуалистической) идеологической составляющей уходят в небытие истории.

Однако это не означает конца науки вообще и ее идеологической составляющей в частности. Их новое качество, как собственно говоря, и форма выражения, порождают новые ракурсы осмысления социо-культурных феноменов, но уже с новых позиций с позиций человекомерности (И. Л. Честнов), включающей в себя объективное и субъективное (чувства, вера, интуиция, видение) одновременно. Субъект – объектные отношения, сменяют субъект – субъектные отношения, включающие в себя и субъект – объектные. И. Л. Честнов, апеллируя к знаменитому тезису Ж.-Ф. Лиотара о том, что современность – это недоверие к метанарративам, утратившим сегодня свое легитимирующее значение, отмечает, что право – это сложный, многогранный феномен и наше знание о праве (как и любом социальном явлении) всегда неполно, относительно. Отсюда вывод, что любая гуманитарная наука «по определению» полипарадигмальна156156
  Социокультурная антропология права: Коллективная монография / Под ред. Н. А. Исаева, И. Л. Честнова. СПб.: Издательский Дом «Алеф-Пресс», 2015. С. 101.


[Закрыть].

Данный разворот проблемы понимания и познания предполагает включение иррационального компонента в данную парадигму. Иррациональный компонент связан с чувствами, субъективными переживаниями, верой, в конечном итоге, по поводу познаваемой действительности, которая не препарируется как труп, а воспринимается как целое, в котором человеку отводится главная роль как творцу и творению одновременно.

Рассмотрим процесс формирования правовых знаний в институциональном, а также близких ему направлениях дискурс-анализ и теории социальных представлений. Итак, Человек творец и творение одновременно. Он это он и он это – Всё. Всё, что конструирует человек, содержит субъективное и объективное одновременно в социологической феноменологии такое сочетание именуется как интерсубъективность. Интерсубъективность может рассматриваться в терминах человекомерности. Человекомерность выступает как бы фильтром, между людьми и условной «объективной» ситуацией, которой сопутствуют субъективные переживания (вера, ожидание, желание, интересы и т.п.). Объективное и субъективное существуют в неразрывной диалектической связи.

Формирование социальных институтов, в том числе и правовых, связано с экстернализацией и объективацией – двумя моментами непрерывного диалектического процесса. Третьим моментом является интернализация (посредством неё объективированный социальный мир переводился в сознание в процессе социализации)157157
  Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М., 1995. С. 102.


[Закрыть]. В то же время институциональному миру требуется легитимация как способ «объяснения» и «оправдания». Поэтому легитимация может и должна рассматриваться в контексте институционального процесса. Объективация, интернализация, а также легитимация непосредственно связаны с формированием знания. Формирование знания неотрывно сопряжено с верой.

Л. А. Микешина рассматривая формирование знания, справедливо отмечает, что моменты веры, как и сама категоризация и установка, чаще всего ускользают от внимания гносеолога, и происходит это, в первую очередь, потому, что они существуют в перцепции неявно, неосознанно, а сама деятельность по построению предметного образа редуцирована и сокращена. Обращаясь к исследованиям социальной феноменологии, автор разделяет точку зрения Шуца, что «несомненное предшествующее знание с самого начала дано нам как типичное» при этом конструкты здравого смысла, используемые для типизации, «имеют по преимуществу социальное происхождение и социально санкционированы»158158
  Микешина Л. А. Философия познания. Проблемы эпистемологии гуманитарного знания. М., 2009. С. 251.


[Закрыть].

И далее, выявляя коммуникативную природу многих «параметров» повседневного мышления, автор отмечает его самоочевидность и непроблематичность. «По отношению к повседневному действию утверждается, что в рамках референтной группы (мы-группы) «большинство личностных и поведенческих типов действия воспринимаются как нечто само собой разумеющееся (пока нет свидетельства в обратном) – как набор правил и предписаний, которые не опровергнуты до сих пор, и предполагается, не будут опровергнуты в будущем»159159
  Там же.


[Закрыть], т.е. берутся на веру.

В процессе познания всегда не явно присутствуют иррациональные компоненты постижения реальности (вера, интуиция, доверие, сопричастность и переживание «общей судьбы»). Неизведанный, «страшный» мир повседневности становится понятным в связи с рутинами, принятыми на веру. Опыт, таким образом, полученный в процессе передачи знаний, наполненный иррациональными переживаниями, опять же следуя рассуждениям социальных феноменологов, теперь уже П. Бергера и Т. Лукмана, становился «осажденным (седиментированным), то есть застывшим в памяти в качестве незабываемой и признанной сущности»160160
  Бергер П., Лукман Т. Указ. соч. С. 113.


[Закрыть].

Такую седиментацию, полагают ученые, можно назвать социальной тогда, когда она текстуально (в расширительной трактовке) объективирована (знаками и символами). Осажденный опыт не предполагает постоянного осмысления, его, как правило, «берут на веру».

Соответственно, пребывая в уверенности по поводу того или иного действия, человек воспринимает этот опыт как необходимую данность, т.е. верит в него. Вслед за Х. Ортега-и-Гассетом Л.А. Микешина справедливо отмечает, что «являясь основанием жизни, базисной предпосылкой и условием наших действий, верования присутствуют в нас не в осознанной форме, а как «скрытое значимое нашего сознания». Они ставят нас в присутствие самой реальности. Все наше поведение, в том числе и интеллектуальное, определяется системой наших подлинных верований. Ими мы «живем, движемся и существуем» По этой причине мы их обычно не осознаем, не мыслим, но они воздействуют на нас как латентно значимое всего того, что мы делаем или мыслим явно»161161
  Микешина Л. А. Указ. соч. С. 253.


[Закрыть].

Разделяя вышеизложенную точку зрения, отметим, что верование подобно традиции, так как принимаются в готовом виде как «заветы отцов, предков» как некая догма, не подвергающаяся сомнению.

Иррациональные механизмы постижения правовой действительности (познания и понимания) наиболее отчетливо проявляют себя в мифах. Хотя, это не означает, что в мифе отсутствуют рациональные начала понимания и объяснения мира. К. Хюбнер видел в мифе не только сказку, а определенный способ постижения реальности. Он исходит из того, что научный стиль мышления предполагает расчленённость и подчиненность законам причинности. В то время как обыденное сознание, воспринимает мир как целое. Отсюда желание людей к одушевлению предметов неживой природы и наделению животных человеческими качествами и свойствами162162
  Хюбнер К. Истина мифа. М., 1966.


[Закрыть]. К. Юнг видел в мифе фундаментальныеобразцыиструктурычеловеческойдуховнойжизни,архетипы163163
  Юнг К. Архетип и символ / Пер. с англ. М: Renaissnce JV EWOSD, 1991; Аналитическая психология / Пер. с англ. В. В. Зеленского. СПб.: МЦНКИГ «Кентавр», 1994; Душа и миф: шесть архетипов / Пер. с англ. В. В. Наукманова. Киев: «Port-Royal», 1996; Человек и его символы / Пер. с англ. В. Зеленского. СПб., 1996.


[Закрыть].

Гегель и Шеллинг усматривали в мифе формы сознания, которые обладают априорной необходимостью164164
  Гегель. Энциклопедия философских наук. Т. 3 Философия духа. М., 1977.


[Закрыть].

Л. Витгенштейн, сместил акценты понимания мифа в сторону его бытийной характеристики. Миф не может быть ложным, так как миф, по Витгенштейну – это «форма жизни». А, раз так, то миф не надо доказывать. Это знание не выводимое, оно содержится в повседневном опыте, и прежде всего, в языке165165
  Витгенштейн Л. Заметки о «Золотой ветви» Дж. Фрезера // Историко-философский ежегодник 89. М., 1989. С 253.


[Закрыть]. Другой ученый К. Леви-Стросс, солидаризируясь с Витгенштейном, также усматривал в мифологизме не ошибочность теоретических, рациональных утверждений, а особый способ познания, в котором иррациональные механизмы постижения действительности были определяющими. При этом оба ученых особое значение придавали объективации мифологического знания. Символизм и ритуальность, а также текстуальная («языковая игра» – по Витгенштейну) объективация выявляют содержательную сторону мифа. В данном случае, речь идет об интерпретации, содержащегося в мифе знания и его осмысления теми, кому он был адресован.

В научном дискурсе бытует мнение, что именно благодаря мифу вообще возможна творческая, в том числе, познавательная деятельность человека. Западная, а именно французская гуманитарная мысль (Бернар Доре, Жак Брод, Ив Кло, Мишель Бертран) в своих работах отмечают важную роль мифологической составляющей в процессе познания действительности. В юридической науке эту идею высказывал В. П. Малахов, правда, в контексте критики социального конструктивизма166166
  МалаховВ.П.Мифысовременнойобщеправовойтеорииправа.М.:ЮНИТИ-ДАНА: Закон и право, 2013. С. 13.


[Закрыть].

Объективированные мифологемы находили свое воплощение в нормативных системах (религии, морали, праве). Причем, чем жёстче нормативная система, тем больше она мифологична. В праве это находило выражение в различных запретах (например, табу), а так же наказаниях, покаянии и очищении.

М. Вебер справедливо полагал, что символизм лежит в основе мифологического мышления167167
  Вебер М. Социология религии (типы религиозных сообществ). Избранное. Образ общества / Пер. с нем. М., 1994. С. 82.


[Закрыть]. Мифологизм мышления характеризуется понятийными конкретно-чувственными, стихийными, фантастико-аллегорическими, ассоциативно-метафорическими, бессознательно-эмпирическими схемами, вбирающими в себя философские, правовые, нравственные и моральные представления (долженствования) о должном и необходимом, возможном и недопустимом поведении в обществе. Изучение мифологического мышления важно для нас потому, что «именно мифологизм оказал длительное воздействие на юридическое мышление»168168
  Там же. С. 84–85.


[Закрыть].

Характер обычно-правовых долженствований зависит от многих факторов, но среди прочих большое значение принадлежит реификации. Значительных успехов в изучении данного феномена достигли Люсьен Леви-Брюль и Клод Леви-Строс169169
  Леви-Брюль Л. Первобытный менталитет. СПб., 2002; Леви-Строс К. Первобытное мышление. М., 1994.


[Закрыть]. Исследователи единодушно признают, что реификация базируется на отсутствии понимания диалектической связи между человеком-творцом и его творениями. Это своеобразное видение реальности, которая предполагает непрерывное проникновение священных сил в мир повседневного опыта. Отсюда реальность выступает как полотно, сотканное из «мифологической пряжи».

В интерпретации П. Бергера и Т. Лукмана реификация – это восприятие человеческих феноменов в качестве вещей, то есть в нечеловеческих и, возможно, в сверхчеловеческих терминах. Другими словами, реификация – это восприятие продуктов человеческой деятельности как чего-то совершенно от этого отличного, вроде природных явлений, следствий космических законов или проявлений божественной воли. Реификация означает как, то, что человек может забыть о своем авторстве в деле создания человеческого мира, так и то, что у него нет понимания диалектической связи между человеком-творцом и его творениями. Реифицированный мир, по определению, мир дегуманизированный. Он воспринимается человеком как чуждая фактичность, как opus alienum, который ему неподконтролен, а не как opus proprium его собственной производительной деятельности170170
  Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М., 1995. С. 146–147.


[Закрыть].

Отсюда феномен того, что продукты человеческой деятельности (институты), объективируясь в символической и знаковой системах, приобретали статус природных явлений, или «божественных законов». «Что бы ни случилось «здесь, внизу», все это лишь бледное отражение происходящего «там, наверху»171171
  Букреев В. И., Римская И. Н. Этика права: от истоков этики к мирозданию. М., 2000. С. 201.


[Закрыть]. Главный рецепт реификации – символическое наделение любых социальных явлений онтологическим статусом, независимым от человеческой деятельности.

Благодаря режиму реификации, объективированный институциональный мир традиционного общества в символической форме сливался с миром природы (Макрокосмом). Он становился необходимостью и судьбой и существовал в качестве такового счастливо или несчастливо, в зависимости от выполнения определенных социально значимых действий, освященных «священной традицией». Миф не был заблуждением, прерассудком или фантазией, – в нем содержались все необходимые основания того социального опыта, которым обладали люди породившие его из чрева своей культуры.

В таком ракурсе рассматривая миф, можно предположить, что он обладает истиной, так как его опровергнуть нельзя. В него можно только верить. И здесь, можно провести параллель с религиозной верой. В этой связи можно процитировать Августина «надо верить, чтобы понимать, и понимать, чтобы верить». Именно эта аксиома была взята на вооружение герменевтикой. Столь же плодотворно она используется и в коммуникативных теориях.

Как уже отмечалось выше, постижение действительности связано с (пониманием, познанием и верой). Познание включает в себя осознаваемые и бессознательные процессы осмысления (наделения смыслами) полученной в процессе деятельности человека информации. Миф – это некий результат познавательной деятельности человека. Его можно интерпретировать, как механизм, способ, средство познания и объяснения мира, в основе которого лежит вера. Нет и быть не может мифа, в основе которого не лежала бы вера. Именно иррациональный характер мифа показывает, что миф нельзя рассматривать, как ложное, примитивное рациональное знание. «Божественную мудрость нельзя было рационально познать, описать в конкретных понятиях, а можно было лишь чувствовать, переживать172172
  Букреев В. И., Римская И. Н. Указ. соч. С. 203.


[Закрыть]». Реификация обусловливала правовой порядок как иррациональную космологическую конструкцию, выраженную системой бинарных оппозиций, фундаментальных противопоставлений, архетипических кодов. Наиболее ярко эти антиномии проявились в ритуальной и обрядовой практике, в мифах и в системе табуитета.

Рассмотрим, бурятский миф о сотворении Вселенной (Великой Богиней – «Праматерью» всех богов Манзан Гурмэй тоодэй. Она «священную книгу тянула с почетной стороны, книгу Праматерь Манзан Гурмэй тоодэй тянула от груди своей, чтобы поведать людям о правилах жизни (хушуун номоо хойморhоон абаад татаа, эхэ номоо энгэрhээн абаад татаа)173173
  Шадаева А. Т. Тора – как древний общеевразийский закон // Некоторые проблемы этнокультурной истории бурят. Улан-Удэ, 1998. С. 129–130.


[Закрыть]. Согласно представлениям бурят Великая Богиня «Праматерь» владела «Торой». «Тора» как Высший божественный закон являлся базовой категорией этнического сознания бурят и монголов, он был «принципом универсальной равнозначности в микро– и макрокосмосе, и обеспечивал гармонию в Космосе, Природе и Обществе.

Отсюда не случайно и представление бурят и других монгольских народов о праве как о некоей надчеловеческой божественной силе, обеспечивающей порядок и устраняющей беспорядок. «Тору» – необходимо знать, ощущать, воспринимать, иметь в себе. Тору необходимо проявлять для других174174
  Скрынникова Т. Д. Социально-политическая организация и правовые нормы монголов в XII–XIV вв. // Монголоведные исследования. Вып. 1. Улан-Удэ, 1996. С. 46.


[Закрыть]. «Тора» – это то, что дается человеку свыше, что он не в силах переделать. Даже хан не творит закон «Тору», а лишь следует ему, говорится в «Сокровенном Сказании» монголов (ХIII в.). Это долженствование выражалось пословицей: «народ погибнет, государство погибнет, но Тора останется».

Следовательно, источниками всех устных и письменных установлений были надчеловеческие императивы Абсолюта. Отсюда и как бы компилятивный характер первых обычно-правовых скрижалей, легитимируемых божественными постулатами о том, что эти установления есть не что иное, как воля богов, будь-то Шамаша, Брахмы, «Вечного синего Неба» и проч. Достаточно вспомнить в связи с этим древние правовые памятники: «Судебник Хаммурапи» (вавилонян), «Законы Ману» (индусов), «Законы CII таблиц» (римлян), «Салическую правду» (франков), «Халха-Джиром», «Ясу Чингисхана» (монголов), «Те Туре На Тетунаэ» (полинезийцев) и др.

Не случайно, что первыми правоведами были жрецы, шаманы, оракулы, понтифики, использовавшие специальный ритуал для толкования божественных установлений. Именно связь с божествами придавала памяти социума устойчивые и яркие образы, символизирующие юридический порядок.

Наряду с мифологической особую роль в традиционных обществах выполняла ритуальная символизация, активно использующаяся при оформлении юридически значимых действий. Например, у гренландских эскимосов образовался замечательный институт так называемых поединков певцов, когда спорящие стороны под аплодисменты публики взаимно исполняли насмешливые песни, дополняя их боксом и боданием головами. В этих случаях окружающее общество осуществляло контроль за ходом спора, не вмешиваясь в его процесс. Важно также отметить, что в большинстве случаев выбор кровной или бескровной мести или поединка являлся правом стороны, считающей себя обиженной175175
  Подгурецкий А. Очерк социологии права. М., 1974. С. 93–95.


[Закрыть].

Объективация знаний осуществлялась у разных народов по разным сценариям. У каждого народа исторически формировалась своя семиотическая система с разной долей доминирующих в ней элементов. Так, например, у бесписьменных культур объективация накопленного опыта осуществлялась преимущественно в символической форме, в отличие от письменных.

Ю. М. Лотман полагал, что в бесписьменных обществах через символическую, образную систему (то есть неспецифические, устные тексты. – И. Л.) народ передавал коллективную память потомкам о законах и обычаях предков, так как бесписьменная культура ориентирована не на умножение числа (письменных. – И. Л.) текстов, а на повторное воспроизведение раз и навсегда данного (устных текстов. – И. Л.). Следовательно, наличие или отсутствие письменности как определенной коммуникативной системы зависит не от уровня цивилизации, а от её структуры и ориентации.176176
  Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров // Семиосфера. СПб., 2004. С. 365–366.


[Закрыть]

Ю. М. Лотман выявлял специфику бытования символа в культурном пространстве: «Символ никогда не принадлежит какому-либо одному срезу синхронной культуры – он всегда пронзает этот срез по вертикали, приходя из прошлого и уходя в будущее. Память символа всегда древнее, чем память его несимволического окружения».177177
  Там же. С. 248.


[Закрыть] Символы выступают как устойчивые элементы культурного континуума и функционируют как механизмы памяти культуры. Смысловые возможности символа шире и богаче, чем их данная реализация. Элементарные по своему выражению символы обладают большей культурно-смысловой емкостью, чем сложные.

С точки зрения ученого, символы – это генетическая память культуры.178178
  Там же.


[Закрыть] Простые символы образуют символическое ядро культуры. «Символ выступает как бы конденсатором всех принципов знаковости и одновременно выводит за пределы знаковости. Он – посредник между разными сферами семиозиса, а также между семиотической и внесемиотической реальностью. В равной степени он посредник между синхронией текста и памятью культуры. Роль его – роль семиотического конденсатора».179179
  Там же. С. 249.


[Закрыть]

Обнаруживая символизм во всем социальном, Г. Гурвич полагал, что символы – это не просто выражения или обозначения чего-либо. «Символы – это не совсем адекватные чувственные выражения духовных значений, занимающие место между явлениями и вещами в себе, an sich (нем.). Они суть посредники между ними и зависят от обоих. Они одновременно выражают и скрывают, или, точнее, они выражают, скрывая, и скрывают, выражая. То, что они выражают и что они скрывают, с одной стороны, категория духовная, а с другой – реальная (физическая, биологическая, психологическая, социологическая), в которой дух частично воплощает себя, частично открывает себя».180180
  Гурвич Г. Д. Социология права // Гурвич Г. Д. Философия и социология права: Избранные сочинения / Пер. М. В. Антонова, Л. В. Ворониной. СПб., 2004. С. 597.


[Закрыть]

И далее. «Социальные символы – это неадекватные выражения духовного царства, приспособленные к конкретным социальным ситуациям, к типичным социальным структурам и к определенным состояниям коллективной ментальности, в которых осуществляются различные аспекты духа и которыми они охватываются. Социальные символы, таким образом, одновременно обусловлены и социальной действительностью, и присутствующим в ней духом; они различаются в зависимости от функционального отношения к этой действительности, равно как и в зависимости от функционального отношения к духу».181181
  Там же.


[Закрыть]